(Из стенограммы заседаний Международного Военного Трибунала от 1–2 апреля 1946 [519])
Девяносто шестой день
Понедельник, 1 апреля 1946
Утреннее заседание
Председательствующий [520]: У остальных защитников подсудимых, больше нет вопросов?
Максвелл-Файф [521]: Свидетель, когда вы в 1933 стали советником Гитлера[522] по внешнеполитическим вопросам, вы были знакомы с декларацией Лиги Наций[523] 1927?
Риббентроп: Я не знаю, о какой декларации вы говорите.
Максвелл-Файф: Вы не помните декларацию Лиги Наций 1927?
Риббентроп: Лига Наций делала много деклараций. Скажите мне, какую вы имеете в виду?
Максвелл-Файф: Там было нечто важное об агрессивной войне в 1927, не так ли?
Риббентроп: Я не знаю подробности этой декларации, но ясно, что Лига Наций, как всякий, была против агрессивной войны, и то, что Германия являлась членом Лиги Наций.
Максвелл-Файф: Германия являлась членом, и в преамбуле декларации было сказано:
«Будучи убежденными, что агрессивная война никогда не будет служить средством разрешения международных споров, и в результате международным преступлением…»
Вы были знакомы с ней, когда…
Риббентроп: Нет, в подробностях нет.
Максвелл-Файф: Она была довольно важна, чтобы ознакомиться ней, если вы собирались советовать Гитлеру, который был канцлером, во внешней политике, не так ли?
Риббентроп: Эта декларация определенно была важна, и соответствовала моему отношению тогда. Но последующие события подтвердили, что Лига Наций не в состоянии спасти Германию от хаоса.
Максвелл-Файф: Вы продолжаете придерживаться своего взгляда?
Риббентроп: Я не понял вопрос.
Максвелл-Файф: Вы продолжаете придерживаться мнения, выраженного при цитировании мной преамбулы?
|
|
Риббентроп: Это было мое фундаментальное отношение, но с другой стороны я разделял мнение, что Германии каким-либо образом должна быть оказана помощь.
Максвелл-Файф: Я сделал вывод. Теперь, помимо этого, если вы не были знакомы с подробностями этой резолюции, были вы знакомы с пактом Бриана—Келлога[524]?
Риббентроп: Да, я его хорошо знаю.
Максвелл-Файф: Были ли вы согласны с мнением, высказанным во вступительной части этого пакта, о том, что нужно отказаться от войны как от орудия национальной политики?
Риббентроп: Да.
Максвелл-Файф: Я хочу, чтобы вы рассказали, как вы это осуществляли. Возьмем первый пример. Вы заявляете Трибуналу, что, насколько вам известно, никакого давления, никаких угроз в отношении господина фон Шушнига[525] применено не было?
Риббентроп: Вы говорите о беседе с Гитлером в Оберзальцберге?
Максвелл-Файф: Да, 12 февраля.
Риббентроп: Во время этой дискуссии…
Максвелл-Файф: Свидетель, сначала ответьте на вопрос, и затем вы можете дать свои пояснения. Вы говорили, что 12 февраля никакого давления или угроз не оказывалось на господина фон Шушнига? Ответьте «да» или «нет», и мы далее продолжим с объяснениями.
Риббентроп: Нет, точно нет. Мне кажется, что доминирующая личность фюрера и представленные им аргументы так повлияли на Шушнига, что он, наконец, согласился с предложениями Гитлера.
Максвелл-Файф: Итак, давайте разберемся.
Риббентроп: Могу я продолжить? У меня лично тогда был разговор с господином Шушнигом после его первого разговора с Адольфом Гитлером, из которого его реакция на первую конференцию стала очень ясной мне. Эта реакция была таковой, что он испытывал глубокое впечатление от личности Гитлера и от аргументов представленных ему Гитлером. Шушниг рассказал мне в этом разговоре, который был чрезвычайно сердечным, что он тоже — и мне кажется такими были его слова — осознает свою историческую задачу объединения двух народов.
|
|
Максвелл-Файф: Кто присутствовал в Бергхофе — я не говорю в помещении, но в здании и поблизости? Там присутствовали Гитлер, вы, подсудимый фон Папен, подсудимый Кейтель, генерал Шперле[526], и генерал фон Рейхенау[527]?
Риббентроп: Думаю это верно, да.
Максвелл-Файф: И утром 12, я думаю, что Гитлер и фон Шушниг были вместе около 2 часов до утреннего ланча, не так ли?
Риббентроп: Я не помню точное время. В любом случае, у них был долгий разговор, это верно.
Максвелл-Файф: И затем, после ланча, фон Шушниг и Гвидо Шмидт[528] были вызваны к вам и подсудимому фон Папену, правильно?
Риббентроп: Я не помню этого. Я так не думаю.
Максвелл-Файф: Вы не помните этого? Подумайте снова.
Риббентроп: Вы имеете в виду — тогда мне кажется, что я не понял вопрос.
Максвелл-Файф: Тогда я поставлю его снова. После разговора Шушнига с Гвидо Шмидтом, он и Шмидт пришли к вам и подсудимому фон Папену и у них был разговор с вами, который я вам сейчас представлю. Итак, правильно ли, что вы и фон Папен видели фон Шушнига и Гвидо Шмидта?
Риббентроп: Нет, мне так не кажется. Мне не кажется, что это правда.
|
|
Максвелл-Файф: Разве вы не помните, что вы показывали Шушнигу отпечатанный на машинке проект требований, которые предъявлялись Шушнигу?
Риббентроп: Это вполне вероятно. Гитлер сам продиктовал протокол, и возможно, что я передал именно этот протокол Шушнигу. Подробностей этого я сейчас не помню.
Максвелл-Файф: Какова была тема этого меморандума?
Риббентроп: Я не знаю этого, и, для того чтобы подтвердить то, что я действительно был в неведении во время этой первой беседы, я хотел бы еще сказать, что Гитлер сам решал эту австрийскую проблему, а я лишь несколько дней был на посту министра иностранных дел.
Максвелл-Файф: Если вы передаете кому-то меморандум, выработанный, как вы ему говорите, на историческом собрании, вы, по-видимому, можете рассказать Трибуналу о содержании этого меморандума, хотя бы в общих чертах. Каковы были пункты этого меморандума?
Риббентроп: Нет, может быть, это странно, но я действительно не знаю подробностей. Встреча эта была встречей фюрера с Шушнигом, и все то, что там было достигнуто и сделано, либо было продиктовано самим фюрером, либо было предложено не нами, а другой стороной. Я не знаю деталей. Я знаю только, что тогда речь шла, прежде всего, о том, чтобы добиться умиротворения в отношениях между Германией и Австрией, так как в то время в Австрии было арестовано много национал-социалистов. Поэтому отношения между этими двумя государствами обострились.
Максвелл-Файф: Если я напомню вам, вы, может быть, восстановите это в памяти. Это были следующие три пункта:
1. Реорганизация австрийского кабинета с назначением подсудимого Зейсс-Инкварта на пост министра безопасности.
2. Общая политическая амнистия осужденных за преступления нацистов.
3. Провозглашение равноправия австрийских национал-социалистов и принятие их в «Отечественный фронт[529]«.
Это те самые пункты, которые вы представили Шушнигу?
Риббентроп: Точно этого я сейчас не помню, но примерно это было так. Это соответствовало тому, что мне тогда было известно относительно Австрии.
Максвелл-Файф: Говорили ли вы Шушнигу, что Гитлер сообщил вам, что эти требования, которые вы ему предъявили, были окончательными требованиями фюрера, и что Гитлер не собирался обсуждать их?
Риббентроп: Я не помню, как это было, но вполне вероятно, что я что-либо подобное сказал Шушнигу.
Максвелл-Файф: Сказали ли вы ему такую фразу: «Вы должны эти требования в целом принять»?
Риббентроп: Нет, я не думаю, что я так сказал ему, и с моей стороны не было оказано никакого давления на Шушнига, сам я еще помню, что этот разговор, который длился от часа до полутора часов был посвящен общим положениям и личным вопросам и что я получил от этого разговора очень приятное впечатление о личности Шушнига, о котором я уже упоминал ранее. Я не оказывал давления на Шушнига.
Максвелл-Файф: Но я хочу навести вас на следующую мысль: во время того разговора вы пытались заставить Шушнига подписать документ, содержащий эти требования. Помните ли вы, как Шушниг, обращаясь к подсудимому Папену, сказал: «Вы мне говорили, что если я поеду в Берхтесгаден, то мне не будут предъявлены никакие требования»? А Папен начал извиняться и сказал: «Это действительно так, я не знал, что вам предъявят эти требования». Вы этого не помните?
Риббентроп: Этого я не помню. Это не совсем верно.
Максвелл-Файф: Вы помните, что Шушнига снова вызвали к Гитлеру, а Гвидо Шмидт тогда остался с вами, и вы стали вносить некоторые изменения в представленный вами документ?
Риббентроп: Да, возможно, что мы вносили некоторые изменения, но я не помню сейчас подробностей.
Максвелл-Файф: Слышали ли вы о том, что во время этого разговора с Гитлером Гитлер сказал Шушнигу, что он должен дать свое согласие на эти требования в течение трех дней?
Риббентроп: Нет, я слышу об этом впервые. Этого я не знал. Я не присутствовал при втором разговоре.
Максвелл-Файф: Будьте аккуратнее говоря том, что вы слышите об этом впервые, потому что я покажу вам некоторые документы. Вы уверены в том, что не слышали, как Гитлер сказал Шушнигу, что он должен дать свое согласие в течение трех дней, иначе Гитлер даст распоряжение о вступлении войск в Австрию?
Риббентроп: Я считаю, что такая возможность совершенно исключена.
Максвелл-Файф: Если он действительно так сказал, то вы должны согласиться с тем, что это было бы самым сильным военным и политическим нажимом. Более сильного нажима, чем угроза вступить в Австрию, и не могло быть, не правда ли?
Риббентроп: Учитывая то, что отношения между этими двумя странами были крайне напряженными, это, конечно, было давлением. Но следует принять одну вещь; то есть, что ни при каких обстоятельствах не было возможности продолжать поиск решения между двумя странами, и с самого начала — я хочу заявить здесь это — моим взглядом всегда было, чтобы две страны сформировали какого-либо рода союз, и я представлял себе таможенный и валютный союз…
Максвелл-Файф: Вы уже три раза говорили о ваших взглядах. Вернемся к той встрече, о которой я вам снова напоминаю и которая имела место 12 февраля. Разве вы не знаете, что Шушниг сказал: «Я всего только канцлер. Я должен обратиться к президенту Микласу[530], а я сам могу только подписать протокол в зависимости от решения президента Микласа».
Риббентроп: Нет, этого я сейчас не помню.
Максвелл-Файф: Разве вы не помните, как Гитлер открыл дверь и позвал Кейтеля?
Риббентроп: Нет; я только знал, что предположительно случилось. Ни о чем таком я не знал. Нет, я узнал только здесь об этом.
Максвелл-Файф: Вы знаете, что это правда, не так ли?
Риббентроп: Нет, я узнал только здесь об этом.
Максвелл-Файф: Вы не помните, что Кейтель был вызван к Гитлеру для беседы с ним?
Риббентроп: Я уже сказал, что я ничего не слышал об этом. Я не знаю, не могу сказать.
Максвелл-Файф: Вы знали, что Шушниг подписал этот документ на условии, что эти требования будут выполнены в течение трех дней, иначе германские войска вступят в Австрию?
Риббентроп: Нет, этого я не знал.
Максвелл-Файф: Я думаю, будет удобно, если у свидетеля перед глазами будет немецкая книга документов. Я попытаюсь согласовать большинство страниц.
Председательствующий: Сэр Дэвид, вероятно, нам следует прерваться.
(Объявлен перерыв)
Максвелл-Файф: Посмотрите, прежде всего, на дневник подсудимого Йодля, запись от 13 февраля. Это документальная книга Риббентропа, страница 9, экземпляр номер США-72, документ номер 1780-ПС. Там сделана следующая запись:
«Вечером генерал К.» — это Кейтель — «попросил адмирала К.» — это адмирал Канарис[531] — «и меня самого прийти на его квартиру. Он сказал нам, что в приказе фюрера говорится, что военный нажим следует продолжать видимостью военных действий до 15го числа. Предложения об этих маскировочных маневрах намечены и переданы фюреру по телефону для утверждения»;
Вы говорили, что до подсудимого Йодля дошли какие-то слухи, ходившие в Бергхофе, что эти слухи явились результатом определенного приказа Кейтеля, это так?
Риббентроп: Я вообще ничего не знаю ни о каких военных мероприятиях, так что я не могу судить о значении этой записи. Фюрер не информировал меня о каких-либо военных мероприятиях в Австрии.
Максвелл-Файф: Вы хотите сказать Трибуналу, что хотя вы были там, принимали участие в выработке документа, Гитлер ни разу не сказал вам ни слова о том, о чем он договаривался с подсудимым Кейтелем, который также там присутствовал?
Риббентроп: Да, это правильно.
Максвелл-Файф: Тогда посмотрите на следующую запись от 14 февраля:
«В 2 часа 40 минут было получено согласие фюрера... Канарис отправился в Мюнхен, в отдел иностранной контрразведки, и принял необходимые меры. Результат был быстрым и эффективным. В Австрии создается впечатление, что Германия проводит серьезные военные приготовления»;
Вы хотите сказать Трибуналу, что вы ничего не знали ни об этих военных мероприятиях, ни о влиянии их на Австрию?
Риббентроп: Относительно военных мероприятий я ничего не знаю, но я считаю вполне возможным, что фюрер для того, чтобы придать большее значение своим пожеланиям, отдал какие-либо распоряжения в этой сфере…
Максвелл-Файф: Свидетель, подождите!
Риббентроп: … и это могло повлиять на окончательное решение проблемы.
Максвелл-Файф: Именно поэтому я и говорю, что это способствовало решению вопроса, но ведь, несомненно, вы как министр иностранных дел Рейха, располагая всеми доступными вам как министру иностранных дел каналами ин Фор мации, кое-что знали о результатах этого в Австрии, о которых Йодль говорил, что они были быстрыми и эффективными и что создалось впечатление, будто Германия ведет серьезную подготовку к войне. Вы хотите сказать Трибуналу под присягой, что вы ничего не знали о результатах этого в Австрии?
Риббентроп: Я хочу еще раз подчеркнуть, что я ничего не знал о военных мероприятиях. Перед встречей Гитлера с Шушнигом и после этой встречи я до такой степени был занят тем, что принимал дела в министерстве иностранных дел, что я вообще ознакомился с австрийской проблемой только в общих чертах.
Максвелл-Файф: Мы знаем вы говорили ранее, что вы были заняты в министерстве иностранных дел, и мой вопрос совершенно ясен — мой вопрос: вы говорите Трибуналу, что ничего не знаете об Австрии — вы как министр иностранных дел Рейха? Ответьте на вопрос. Вы знали либо нет о воздействии на Австрию?
Риббентроп: Я не знал ничего об этом воздействии, и не касался его подробностей.
Максвелл-Файф: И вы хотите, чтобы мы приняли вашу версию за истину, а не считали ее ложью, когда вы рассказываете о том, что, будучи министром иностранных дел, ничего, не знали о результатах мероприятий в Австрии, предпринятых Кейтелем по приказу фюрера? Это ваш окончательный ответ?
Риббентроп: Я могу точно ответить на этот вопрос. Я слышал от фюрера, когда я несколько позже поехал в Лондон, что события в Австрии проходят примерно так, как об этом было договорено в Берхтесгадене. И это вообще первое упоминание об австрийском вопросе, которое осталось у меня в памяти. Каких-либо особых наблюдений в эти дни я не сделал. Возможно, что сегодня я не помню некоторых подробностей, так как прошло уже много лет.
Максвелл-Файф: Посмотрите на две следующие записи в дневнике Йодля:
«15 февраля. Вечером опубликовано официальное коммюнике о положительных результатах конференции в Оберзальцберге.
16 февраля. Изменения в австрийском правительстве и общая политическая амнистия»;
Вы помните, я говорил вам, что Шушниг подписал документ и что было поставлено условие о том, чтобы разрешить эти вопросы в течение трех дней. В течение трех дней действительно было созвано совещание о результатах мероприятий и было объявлено об изменениях в Австрии в соответствии с вашим письмом Шушнигу. Вы видите, что это ясно, не правда ли?
Риббентроп: Как я вам сказал, о трех днях мне ничего неизвестно, но то, что эта встреча будет иметь умиротворяющие последствия, это было совершенно ясно.
Максвелл-Файф: Вы называете это «умиротворением»? Вы хотите, чтобы Трибунал принял ваше утверждение, предполагая, что подсудимый Йодль говорит правду, или предполагая, что подсудимый Кейтель сказал ему, как утверждает Йодль, что эта подготовка к военным действиям должна быть реализована, что все это не представляет собой наиболее сильного политического и военного нажима, какой мог быть сделан на канцлера зарубежного государства?
Риббентроп: Если рассматривать эту проблему с моей точки зрения, то это не так. Здесь речь идет о проблеме, которая при определенных условиях могла бы привести к войне в Европе, и я считал и говорил в Лондоне Галифаксу[532], что эта проблема должна быть разрешена и это будет лучше, чем если в Европе будет существовать такой назревший нарыв.
Максвелл-Файф: Я не хочу подсказывать вам. Подразумеваете ли вы под вашим последним ответом, что было лучше всего оказывать политическое и военное давление на Шушнига до тех пор, пока эта проблема не будет разрешена? Это ваша точка зрения?
Риббентроп: Я не понял вопрос. Вы можете его повторить?
Максвелл-Файф: Мой вопрос был: на ваш взгляд лучше было бы, чтобы политическое и военное давление оказывалось на господина Шушнига если бы это привело к решению проблемы?
Риббентроп: Если бы таким путем мог быть предотвращен конфликт, то есть война, я считаю, что этот путь был бы наилучшим.
Максвелл-Файф: Скажите мне, почему вы и ваши друзья держали Шушнига в тюрьме в течение семи лет?
Риббентроп: Этого я не знаю. Мне кажется, что тогда Шушниг, очевидно, сделал что-либо такое, что нарушало интересы государства. Подробностей этого дела я не знаю. Но если вы говорите о тюрьме, то я должен сказать, что помню, как фюрер часто говорил и особо подчеркивал, что с Шушнигом следует обращаться особенно хорошо и вежливо и что он находится не в тюрьме, а в обыкновенном доме, что даже его жена находится вместе с ним и т. д. Больше я ничего не могу сказать.
Максвелл-Файф: Вы не хотите сказать «в тюрьме»? Я заменю это слово словами «Бухенвальд[533]«и «Дахау[534]«. Он был и в Бухенвальде, и в Дахау. Вы думаете, что он наслаждался пребыванием там?
Риббентроп: О том, что Шушниг находился в одном из концентрационных лагерей, я впервые услышал здесь, — раньше я об этом не знал.
Максвелл-Файф: Давайте внесем ясность, попытайтесь ответить на мой вопрос. Почему вы и ваши друзья держали Шушнига в тюрьме 7 лет?
Риббентроп: Я ничего не могу сказать об этом. Я только могу повторить, что, согласно тому, что я слышал тогда, он был не в тюрьме, но содержался на вилле со всеми удобствами. Вот то, что я слышал тогда, и я был рад этому, как я уже говорил, он мне нравился.
Максвелл-Файф: Свидетель есть только одна вещь, которой он не имел, у него не было возможности со своей стороны за эти 7 лет рассказать о том, что происходило в Берхтесгадене или об аншлюсе[535], не так ли? Вполне очевидно, из сказанного вами, что ему было очень комфортно в Бухенвальде и Дахау, где бы он не был, комфортно или нет, у него не было шанса представить свой взгляд на события в мире, не так ли?
Риббентроп: Я не могу об этом судить.
Максвелл-Файф: Не можете судить? Вы прекрасно знаете, что господин фон Шушниг не мог опубликовать своё мнение в течение 7 лет? Вы об этом не знали?
Риббентроп: Можно предположить…
Максвелл-Файф: Итак…
Риббентроп: Однако, это могло быть в интересах государства.
Максвелл-Файф: Что же таков ваш взгляд.
Максвелл-Файф: Сейчас переходим к другой теме. Я намереваюсь задать вам несколько вопросов относительно вашего участия в делах Чехословакии.
Согласитесь ли вы со мной в том, что в марте 1938 года министерство иностранных дел, то есть вы, через вашего посла в Праге взяло под свой контроль деятельность партии судетских немцев, возглавляемой Конрадом Генлейном[536]?
Риббентроп: Прошу прощения, но это не верно. Могу я объяснить…
Максвелл-Файф: Прежде чем объясните, я думаю, мы сэкономим время если вы взглянете на книгу документов на странице 20 в вашей книге, на странице 31 в английской книге, и послушаете как я обращусь к письму вашего посла.
Риббентроп: Какой номер, пожалуйста?
Максвелл-Файф: Страница 20. Письмо вашего посла в Праге министерству иностранных дел.
Я могу пояснить Трибуналу, это не книга документов подсудимого, это книга обвинения. Это следует из нижеизложенного.
(Обращаясь к подсудимому)
Слушайте, когда я буду зачитывать выдержки из письма к вам от вашего посла.
Риббентроп: Да, я знаю об этом письме. Могу я…
Максвелл-Файф: Посмотрите на первый абзац. Я отсылаю вас к параграфу 3, так что не волнуйтесь, что-либо пропустить.
Абзац 1:
«Линия германской внешней политики, как она проводится германской миссией, исключительно решительна в отношении политики и тактики судето-немецкой партии[537]. Мои директивы», то есть вашего посла, «должны неуклонно выполняться».
Абзац 2:
«Публичные выступления и пресса также должны быть согласованы со мной. Состав редакции «Zeit[538]«должен быть усилен».
Абзац 3:
«Партийное руководство должно проводить свою непримиримую линию, что в конечном итоге может привести к политическим осложнениям и к принятию линии постепенного продвижения интересов судетских немцев. Я должен принимать участие в решении всех поставленных вопросов, и они также не могут разрешаться без дипломатических мероприятий с моей стороны»...
После того как мы прочли это, согласны ли вы с тем, что деятельность партии судетских немцев должна была проводиться в соответствии с вашими директивами?
Риббентроп: Могу я теперь высказать мнение?
Максвелл-Файф: Я хочу, чтобы вы сначала ответили на вопрос, и я уверен Трибунал позволит вам сделать пояснения. Очень просто ответить на этот вопрос «да» или «нет». Верно ли, что письмо показывает, что судето-немецкая партия действовала согласно вашим директивам; не так ли?
Риббентроп: Нет. Максвелл-Файф: Почему?
Риббентроп: Между судето-немецкой партией и многими ведомствами Рейха существовала связь. И это вполне естественно, так как среди судетских немцев было сильное движение, направленное к установлению более тесных связей с Рейхом, особенно после того, как Гитлер пришел к власти. Эти устремления начали оказывать отрицательное влияние на отношения между Германией и Чехословакией. И это письмо как раз является доказательством того, что я стремился эти бесконтрольные связи между судетскими немцами и Рейхом постепенно каким-то образом взять в свои руки.
Максвелл-Файф: Это не то, о чем я вас спросил. Я спрашиваю вас, как мне кажется, совершенно ясно, показывает ли это письмо, что партия судетских немцев с того времени действовала согласно вашим директивам? Вы еще отрицаете это?
Риббентроп: Да, я отрицаю это. Дело в обратном. Письмо указывает на попытку направить германо—чешские отношения, которые были очень сложными в силу естественного желания судетских немцев установить близкие отношения с немецким народом, в правильные и разумные каналы, которые, однако, вскоре после этого письма не удались.
Максвелл-Файф: Если вы отрицаете то, что я вам говорю, то что же значит письмо вашего посла, который пишет министерству иностранных дел, что линия германской политики, как передает германское посольство, имеет решающее значение для политики и тактики партии судетских немцев? Что же это значит, если не то, что вы сказали, — что партия вела свою работу под вашим руководством? Что же это может быть иное, если это не так?
Риббентроп: Это как раз и означает то, что я сейчас сказал. Посольство хотело упорядочить руководство судетскими немцами так, чтобы эта их подпольная работа не вызывала бы затруднений в отношении между Германией и Чехословакией. Вот каков был смысл этих переговоров с посольством в Праге.
Максвелл-Файф: Давайте, посмотрим, в чем заключалась эта «разумная программа», которую вы предлагали.
На следующий день, 17 марта, Конрад Генлейн написал вам и предложил встретиться лично. Если вы посмотрите на страницу 26, вы найдете записи этой беседы, которую вы имели в министерстве иностранных дел 29 марта с Генлейном, Карлом Германом Франком[539] и еще с двумя лицами.
Я хочу, чтобы вы посмотрели на четыре фразы. «Министр начал с того, что подчеркнул необходимость провести намечаемое совещание в полной тайне», а затем вы ссылаетесь на совещание фюрера с Конрадом Генлейном, которое имело место накануне днем. Я хочу, чтобы вы запомнили.
Теперь, если вы посмотрите далее на странице, после «1» и «2», есть абзац, начинающийся со слов «министр иностранных дел», и второе предложение:
«Очень важно предложить максимальную программу, конечной целью которой будет полная свобода для судетских немцев. Но опасно преждевременно удовлетвориться согласием чешского правительства; это, с одной стороны создаст впечатление за границей, что найдено решение этого вопроса, и, с другой стороны, это лишь частично удовлетворит судетских немцев»...
Если вы посмотрите на следующую фразу, то там говорится:
«Целью этих переговоров судето-немецкой партии с чехословацким правительством, в конце концов, является следующее: избежать вхождения в правительство», — обратите внимание на следующие слова: «расширением и постепенной конкретизацией требований».