Председательствующий: Я сказал, я не думаю, что вы спрашивали его о реакциях Англии.
Переводчик: Похоже нарушения в работе каналов. Я думаю, что несколько языков идут в одном канале.
Председательствующий: Я думаю, лучше прерваться.
(Объявлен перерыв)
Председательствующий: Доктор Хорн то, что я хотел вам сказать, когда система сломалась, это то, что Трибуналу кажется, что подсудимый вправе сам давать показания в жестких рамках, не вдаваясь в детали, и о том, что, относительно реакций Англии, они не являются не относящимися к делу, и о том что содержание для дела действительно отдаленно.
Хорн: Что заставило Гитлера направить вас, в октябре 1938, на переговоры с Польшей?
Риббентроп: Проблема меньшинства которая вызывала множество трудностей всегда существовала в Польше. Несмотря на соглашение 1934, ситуация не менялась. В 1938 меры по «дегерманизации» против немецких меньшинств продолжались Польшей. Гитлер желал достичь ясного соглашения с Польшей, как и с другими странами. Поэтому, он поручил мне, мне кажется в течение октября 1938, обсудить с польским послом окончательное прояснение проблем существующих между Германией и Польшей.
Хорн: Кроме проблемы меньшинства, какие другие проблемы включались?
Риббентроп: Было два вопроса: один, проблема меньшинств, был горящим; вторая проблема была вопросом Данцига и коридора, то есть, связи с Восточной Пруссией.
Хорн: Каким было отношение Гитлера и ваше к вопросам Данцига и коридора?
Риббентроп: Было ясно, что эти два вопроса являются проблемами, которые вызывали огромные сложности в силу Версаля. Гитлер собирался решить эти проблемы рано или поздно, так или иначе. Я делюсь точкой зрения. Данциг испытывал продолжающееся давление поляков; они все больше и больше хотели «полонизировать» Данциг и в октябре 1938 от 800 000 до миллиона немцев, мне кажется, были изгнаны из коридора или вернулись в Германию.
|
|
Хорн: Польский посол делал предложения в октябре 1938?
Риббентроп: Польский посол был на первых порах сдержан. Он сам не мог ни совершать, ни делать этого. Я естественно поднял перед ним эту проблему таким путем, чтобы он мог обсудить её со своим правительством, и не требовал, так сказать, от него определенного ответа. Он сказал, что он видит определенные сложности относительно Данцига, а также коридора в Восточную Пруссию, который являлся более значимым. Он был очень сдержан, и дискуссия завершилась его обещанием сообщить о моих заявлениях, сделанных от имени германского правительства, своему правительству, и дать мне ответ в ближайшее время.
Хорн: Как завершилась вторая дискуссия с послом Липским[463] 17 ноября 1938?
Риббентроп: 17 ноября 1938 Липский прибыл ко мне и объявил о том, что проблема включает в себя существенные трудности и что данцигский вопрос в особенности был очень сложным в свете отношения Польши в целом.
Хорн: Тогда вы, по приказу Гитлера, вручили Липскому запрос на прямые переговоры с министром иностранных дел Беком[464]?
Риббентроп: Я пригласил министра иностранных дел Бека в Берлин.
Хорн: Когда министр иностранных дел прибыл в Берхтесгаден?
Риббентроп: К сожалению, министр Бек не прибыл в Берлин; он отправился в Лондон.
Хорн: Вы не поняли мой вопрос. Когда министра иностранных дел Бек отправился в Берхстесгаден?
|
|
Риббентроп: Гитлер сказал, что он хочет лично поговорить с господином Беком об этой проблеме. Впоследствии господин Бек прибыл; я не знаю точную дату…
Хорн: Это было начало января, 5 января.
Риббентроп: … в Берхтесгаден и имел долгую беседу с Адольфом Гитлером.
Хорн: Каким был результат разговора?
Риббентроп: Я присутствовал при разговоре. В результате Адольф Гитлер проинформировал Бека, еще раз в подробностях, о его желании хороших германо—польских отношений. Он сказал, что нужно найти совершенно новое решение в отношении Данцига, и что коридор в Восточную Пруссию не должен вызывать непреодолимых трудностей. Он сказал фюреру о том, что естественно вопрос Данцига является сложным, из-за устья Вислы, но он думает проблема выше таких деталей. Он не отказывался обсуждать эту проблему, но скорее он указывал на сложности, которые, в силу польского отношения, мешали решению проблемы.
Хорн: Правда ли, что для Бека было принципиальным вопросом, желание вести переговоры и, следовательно, пригласить вас, в конце января, совершить визит в Варшаву?
Риббентроп: Нельзя поставить вопрос таким путем. После визита в Берхтесгаден к фюреру, у меня был еще один долгий разговор с Беком в Мюнхене. Во время этого разговора Бек снова объяснил мне, что проблема была очень сложной, но что он будет делать все возможное; он будет говорить со своим коллегами по правительству, и будет искать решение какого-либо рода. По этому случаю мы согласились, что я совершу ответный визит в Варшаву. Во время этого визита мы также говорили о вопросе меньшинств, о Данциге и коридоре. Во время разговора, прогресса в вопросе не было; господин Бек скорее повторял аргументы, почему это было сложным. Я сказал ему о том, что просто невозможно оставлять эту проблему на пути между Германией и Польшей. Я указывал на большие сложности, с которыми сталкиваются немецкие меньшинства и неприятную ситуацию, как я хотел представить, то есть, постоянные неприятные сложности, возникающие у немцев, которые путешествовали в Восточную Пруссию. Бек обещал помочь в вопросе меньшинств, и также проверить другие вопросы. Затем, на следующий день, я коротко поговорил с маршалом Рыдзом-Смиглым[465], но разговор ни к чему не привел.
|
|
Хорн: Тогда вы попросили Бека нанести ответный визит в Берлин, и визит состоялся, или Бек избрал другой курс?
Риббентроп: Случилось так, что я пригласил министра иностранных дел Бека в Берлин, потому что первый визит являлся неофициальным. Однако, к сожалению, Бек не прибыл в Берлин, но, как я уже сказал, он отправился в Лондон.
Хорн: Как повлиял его визит в Лондон на дальнейшие переговоры?
Риббентроп: Эффект от визита в Лондон был для нас полной неожиданностью. Посланник Липский, мне кажется это было 21 марта, да тогда, внезапно вручил нам меморандум.
Хорн: Позвольте прервать вас. 21 марта вы имели еще один разговор с Липским относительно участия в Чехословакии и проблемах вытекающих из установления Протектората?
Риббентроп: Может это, правда, в таком случае я имею в виду 26-е.
Хорн: Да.
Риббентроп: Верно. 21-го я разговаривал с Липским, это правда, в том разговоре Липский выражал определенные сомнения относительно Словакии и защиты предоставленной Германией. Он выражал волю на то, что между Венгрией и Польшей, двумя странами, которые всегда имели близкие отношения друг с другом, могла быть установлена общая граница и спрашивал, возможно ли это. Он также интересовался и спрашивал, означает ли защита Словакии направленность против Польши. Я заверил господина Бека, что ни Гитлер ни кто-либо еще не имел ни малейшего намерения действовать против Польши, когда была обещана защита. Это просто была мера, указывающая Венгрии, что территориальный вопрос теперь решен. Однако, мне кажется я сказал господину Липскому посмотреть на установление пути через Карпатскую Украину.
Хорн: Правда ли, что приблизительно 20 марта консультации были инициированы между Польшей и британским правительством, французским правительством и русским правительством?
Риббентроп: Да это верно. Эти консультации, насколько помню, были прекращены по предложению лорда Саймона. Общая декларация была сделана в отношении Польши. Но Польша не считала её удовлетворительной, и ясно дала понять Лондону, что решение оставалось вопросом Польши.
Хорн: Правда ли, что Польша стремилась к тесному союзу с Англией и Францией?
Риббентроп: Не могло быть сомнений, и это исторический факт, что Польша стремилась к союзу с Англией.
Хорн: Когда немецкое правительство обнаружило, что Польше обещана поддержка Англии и Франции?
Риббентроп: Эта стало известно, я не могу сказать точную дату, но это было, в любом случае, в течение последней части марта. В любом случае, я знал, и все мы были убеждены в этом, мне кажется, это установленный факт сегодня о том, что эти отношения имели место в ходе последней части марта между Варшавой и Лондоном, мне кажется, определенный ответ был, к нашему удивлению, сообщен нам в виде меморандума 26 марта.
Хорн: Верно ли, что данный меморандум заявлял, что дальнейшее преследование немецких целей относительно изменений в вопросах Данцига и коридора будут означать войну, что касается Польши?
Риббентроп: Да, это верно. Он был для нас большой неожиданностью. Я знаю, что прочитав меморандум, и в тот момент, я просто не мог поверить, что такой ответ мог быть дан, когда рассматривались месяцы наших попыток найти решение, за которые — я утверждаю это — тогда только Адольф Гитлер, с его огромным авторитетом в немецком народе мог предложить и взять ответственность.
Я не хочу вдаваться в подробности, но я хочу сказать, что проблема Данцига и коридора, с 1919, рассматривалась государственными деятелями, как та с которой следует начать пересмотр Версаля. Я хочу напомнить вам заявление маршала Фоша[466] и другие заявления Уинстона Черчилля, который изучал этот предмет, так же как и Клемансо[467], и т. д. У всех этих государственных деятелей были, несомненно, мнения о том, что следует территориально пересмотреть данный коридор. Но Гитлер, со своей стороны, хотел создать всеобъемлющее соглашение и достичь взаимопонимания с Польшей на основе своих предложений по коридору и взять обратно в Рейх только Данциг, соответственно у Польши оставалось очень щедрое решение в экономической сфере. Это, другими словами, являлось основой для его предложений с которой я работал по приказу Гитлера 4 или 5 месяцев. Ещё большей неожиданностью было то, когда, другая сторона объявила о том, что дальнейшее преследование этих планов и решений, которые оценивались как очень щедрые, означали войну. Я проинформировал об этом Гитлера, и я очень хорошо помню, что Гитлер воспринял это очень спокойно.
Хорн: Верно ли, что на следующий день вы заявили польскому послу о том, что меморандум от 26 марта 1939 не служит основой для решения?
Риббентроп: Это правда. Я просто сказал, что Гитлер принял это грубое и серьезное сообщение от польского посла очень спокойно. Однако, он сказал, что я должен сказать польскому послу о том, что решение не может быть найдено на таком основании. Нельзя было говорить о войне.
Хорн: Правда ли, что впоследствии, 6 апреля 1939, польский министр иностранных дел Бек отправился в Лондон и вернулся с временным соглашением о взаимопомощи между Польшей, Англией, и Францией?
Риббентроп: Да, это так.
Хорн: Какой была германская реакция на пакт о взаимопомощи?
Риббентроп: Германская реакция — здесь я могу обратиться к речи Гитлера в Рейхстаге в которой он заявил о своем отношении к общей проблеме. Мы чувствовали, что этот пакт о взаимопомощи между Польшей и Англией не соответствовал германо—польскому пакту[468] 1934, по пакту 1934 применение силы между Германией и Польшей было исключено. Новый пакт заключенный между Польшей и Англией, без предварительных консультаций с Германией, связывал Польшу например, обязательством напасть на Германию в случае конфликта между Германией и Англией. Я знал, что Адольф Гитлер чувствовал то, что это также не шло в соответствие с соглашением между ним и господином Чемберленом в Мюнхене, упоминавшем, устранение всякого применения силы между Германией и Англией, независимо от происходящего.
Хорн: Правда ли, что затем, 28 апреля Германия послала через вас меморандум Польше, которым расторгалась германо—польская декларация 1934?
Риббентроп: Это правда. Это было, мне кажется, в тот же день, что и речь фюрера в Рейхстаге. Меморандум заявлял более или менее о том, что я обобщил здесь, о том, что пакт не согласовывался с договором 1934 и что для Германии данный договор более не действителен.
Хорн: Правда ли, что впоследствии меморандум о германо—польских отношениях стал более жестким и что возникли новые сложности для меньшинств?
Риббентроп: Да, это правда. Во время предшествующего периода переговоров проводимых с целью поставить проблему меньшинств на новую основу. Я еще помню, что прогресса не произошло. Уже были случаи до 28 мая и после 28 мая, что ситуация с немецким меньшинством стала еще более сложной. В частности, Польская ассоциация западных территорий тогда была очень активной и в повестке дня она преследовала немцев и выселяла их из родных мест и домов. Мне известно, что за время месяцев последующих после 28 мая, то есть, летом 1939, так называемые сборные лагери беженцев для немецких беженцев из Польши показывали огромный приток.
Хорн: Как вы и Гитлер отреагировали на британо-французские декларации о гарантиях Румынии и Греции, и позднее Турции?
Риббентроп: Эти декларации немецкая политика могла интерпретировать только, как означающие, что Англия инициировала систематическую политику союзов в Европе, которые враждебны Германии. Это было мнением Гитлера и моим.
Хорн: Правда ли, что затем были декларации о гарантиях и послание Рузвельта[469] 14 апреля 1939, 22 мая 1939, состоялся германо—итальянский пакт о союзе? И какими были причины этого пакта?
Риббентроп: Известно, что между Германией и Италией существовали дружественные отношения естественно существовавшие долгое время; и когда европейская ситуация стала более напряженной эти отношения были, по предложению Муссолини, усилены пактом о союзе, который обсуждался графом Чиано[470] и мной в Милане, был подготовлен и подписан главами правительств. Он являлся ответом на усилия англо—французской политики.
Хорн: Верно ли, что кризис с Польшей обострился после того факта, что 6 августа в Данциге имел место спор с таможенными инспекторами, по которому Германия была вынуждена занять позицию?
Риббентроп: Да, это так. Возникла ссора между польским представителем и сенатом города Данцига. Польский представитель послал ноту президенту сената информирующую его о том, что определенные таможенные чиновники сената не хотят соблюдать польские правила. Эта информация позднее оказалась фальшивкой, был дан ответ сената, и привела к острому обмену нотами между сенатом и польским представителем. По приказу Гитлера я сказал государственному секретарю министерства иностранных дел подготовить соответствующие протесты для польского правительства.
Хорн: Правда ли, что Вайцзеккер[471], тогда государственный секретарь, 15 августа вызвал английского и французского послов с целью проинформировать обоих в деталях о серьезности ситуация?
Риббентроп: Да, это правда. Он сделал это по моему приказу.
Хорн: 18 августа посол Гендерсон снова попросил встречи с вашим государственным секретарем, потому что ситуация с Польшей и Данцигом обострялась?
Риббентроп: Да. Разговор проходил несколькими днями спустя между английским послом и государственным секретарем. Государственный секретарь объяснил в очень четких словах серьезность ситуации и рассказал ему о том, что дело принимает серьезный оборот.
Хорн: Правда ли, что на этой стадии кризиса вы приняли решение, на основании предложения сделанного вами, инициировать переговоры с Россией, и по какой причине вы это сделали?
Риббентроп: Переговоры с Россией, начались еще раньше. Маршал Сталин[472], в марте 1939, произнес речь, в которой он сделал определенные намеки о своём желании улучшить отношения с Германией. Я вручил эту речь Адольфу Гитлеру и спросил его, следует ли пытаться узнать, стоит ли за данной речью, что-либо реальное. Гитлер поначалу был неохотен, но позднее он стал более восприимчив к данной идее. Переговоры о торговом с соглашении с разрешения фюрера уже шли. Я озвучил Москве возможность определенного моста между национал-социализмом и большевизмом возможного, по крайней мере, пока интересы двух стран не были согласованы.
Хорн: Как развивались отношения между советским торговым ведомством в Берлине с вашим посланником Шнурре[473]?
Риббентроп: Переговоры посланника Шнурре дали мне за относительно короткий период картину, которая позволила мне понять, что Сталин в своей речи был серьезен. Затем прошел обмен телеграммами с Москвой, который в середине августа, привел к тому, что Гитлер отправил телеграмму в Москву, впоследствии Сталин ответил на телеграмму, пригласив в Москву уполномоченного. Целью, которая подготавливалась дипломатически, было заключение пакта о ненападении[474] между двумя странами.
Хорн: Правда ли, что вы были отправлены в Москву в качестве уполномоченного?
Риббентроп: Да, это известно.
Хорн: Когда вы прилетели в Москву, о чем проходили переговоры?
Риббентроп: Вечером 22 августа я прибыл в Москву. Прием, оказанный мне Сталиным и Молотовым[475] был очень дружественным. У нас был 2-х часовой разговор. Во время этого разговора обсуждался весь комплекс русско-германских отношений. Результатом было, первое, взаимная воля обеих стран о постановке отношений обеих стран на новую основу. Это было выражено в пакте о ненападении. Во-вторых, были определены сферы интересов двух стран; это было сделано в секретном дополнительном протоколе.
Хорн: Каких вопросов касался этот секретный дополнительный протокол? Что в нем содержалось и какая политическая база?
Риббентроп: Прежде всего, я хочу сказать о том, что этот секретный протокол обсуждался в суде несколько раз. Я говорил очень откровенно со Сталиным и Молотовым, и с русские господа также очень просто говорили со мной. Я описал желание Гитлера о том, чтобы две страны достигли определенного соглашения, и конечно, я также говорил о критической ситуации в Европе. Я рассказал русским господам, что Германия будет делать все для урегулирования ситуации в Польше и урегулирования сложностей мирным путем с целью достичь дружественного соглашения несмотря ни на что.
Однако, я не оставил сомнений, что ситуация серьезна и что возможно начало вооруженного конфликта. Это было понятно. Для обоих государственных деятелей Сталина и Гитлера, это было вопросом территорий, которые обе страны потеряли после неудачной войны. И поэтому, смотреть на это с другой точки зрения ошибочно. И насколько Адольф Гитлер выразил свое мнение Москве, что в той форме или другой, проблема будет решена, настолько и русская сторона ясно понимала, что в этом было дело.
Затем мы обсуждали, что следует сделать со стороны немцев и со стороны русских в случае вооруженного конфликта. Как известно, с целью недопущения польской провокации, была согласована демаркационная линия, на случай войны, существовало разграничение, такое для того, чтобы немецкие и русские интересы в Польше не сталкивались. Хорошо известно, что линия была согласована вдоль линии рек Висла, Сан, и Буг на польской территории. Было согласовано, что в случае конфликта территории, лежащие к западу от этих рек будут германской сферой интересов, а те которые на востоке будут русской сферой интересов.
Известно, что позднее, после начала войны, эти зоны были оккупированы с одной стороны германскими и с другой стороны русскими войсками. Я могу повторить, что тогда у меня сложилось впечатление о том, что и для Гитлера и Сталина, эти территории — эти польские территории и также другие территории, которые были отмечены в сфере интересов, о которых я вкратце скажу — что эти территории являлись территориями утраченными странами во время неудачной войны. И оба государственных деятеля, несомненно, имели мнение, что эти территории — если, я хочу сказать, последний разумный шанс для решения проблемы был исчерпан — это являлось определённым оправданием для включения Адольфом Гитлером данных территории в состав Рейха путем определённой процедуры.
Более того, также известно, что другие сферы интересов упоминали Финляндию, балтийские государства, и Бессарабию. Это было великое урегулирование интересов двух великих держав подготовляющее мирное решение, а также и военное решение.
Хорн: Верно ли, что эти переговоры были подготовлены только как часть основы пакта ненападения и политического урегулирования между Россией и Германией, если невозможно было урегулировать польский вопрос дипломатически?
Риббентроп: Пожалуйста, повторите вопрос.
Хорн: Верно ли, что он ясно заявлял, что решение было разработано на случай, что, несмотря на пакт о ненападении с Россией, польский конфликт не смог бы быть разрешен дипломатическими средствами и что договор бы действовал в таком случае?
Риббентроп: Да, это так. Тогда я заявлял о том, что германская сторона сделает все, чтобы попытаться разрешить проблему дипломатическим и мирным путем.
Хорн: Обещала ли Россия дипломатическое содействие или благожелательный нейтралитет в связи с таким решением?
Риббентроп: Это следовало из пакта о ненападении и из всех конференций в Москве это четко следовало, и мы были убеждены, что в силу польского отношения, при начале войны, Россия займет дружественное отношение к нам.
Хорн: Когда вы вернулись из Москвы, какого рода ситуация была в Берлине?
Риббентроп: Пакт о ненападении с Советским Союзом был заключен 23-го. 24-го я вылетел в Германию. Я сначала подумал, что полечу к фюреру в Бергхоф в Берхтесгадене, но во время полета или перед ним — я не знаю точно — меня попросили прибыть в Берлин.
Мы прилетели в Берлин, и я проинформировал Гитлера об аргументах Москвы. Ситуация, которую я застал, была, несомненно, очень напряженной. На следующий день я в особенности это ощутил.
Хорн: При каких обстоятельствах произошло обострение германо—польских отношений?
Риббентроп: В середине августа происходили всякого рода вещи, которые, как я представляю, наэлектризовали атмосферу: пограничные инциденты, сложности между Данцигом и Польшей. С одной стороны, Германия обвинялась в направлении оружия в Данциг, с другой стороны, мы обвиняли поляков в подготовке военных мер против Данцига, и так далее.
Хорн: Правда ли, что по вашему возвращению из Москвы в Берлин, вас проинформировали о подписании британо—польского пакта о гарантии и какой была реакция Гитлера на него?
Риббентроп: Это было 25 августа. 25 августа я был проинформирован о разговоре, который имел фюрер с послом Гендерсоном в моё отсутствие, мне кажется в Берхтесгадене 22 августа. Это был очень серьезный разговор. Гендерсон привез письмо от британского премьер-министра, которое ясно заявляло, что война между Германией и Польшей вовлечет Англию в дело.
Затем, ранее 25-го, я — фюрер затем ответил на это письмо, мне кажется в тот же день — и ответ был выдержан в духе того, что не следует ожидать дипломатического решения. Я обсуждал с фюрером 25-го обмен письмами и попросил его рассмотреть вопрос еще раз и предложил еще раз попытаться обратиться к Англии. Это было 25-е августа, судьбоносный день. Утром поступило сообщение от итальянского правительства, согласно которому Италия, в случае конфликта с Польшей, не выступит на стороне Германии. Фюрер решил принять посла Гендерсона еще раз в течение дня. Встреча состоялась в полдень 25-го. Я присутствовал. Фюрер вошел в подробности и попросил Гендерсона еще раз иметь в виду его неотложное желание достичь взаимопонимания с Англией. Он описал ему очень сложную ситуацию с Польшей и попросил его, мне кажется, взять самолет и отправиться в Англию с целью обсудить ситуацию в целом еще раз с британским правительством. Посол Гендерсон согласился с этим, и я проводил его, мне кажется, после полудня, с памяткой или вербальной нотой, в которой фюрер описал свои идеи для такого взаимопонимания, или скорее то, что он сказал в ходе встречи для того, чтобы посол мог правильно проинформировать свое правительство.
Хорн: Верно ли, что после того как британо—польский пакт о гарантии стал известен, вы попросили Гитлера остановить военные меры против Польши, которые начались в Германии?
Риббентроп: Да, это так. Я как раз собирался об этом сказать. После полудня — я услышал в течение дня о том, что готовятся определенные военные меры и затем вечером я получил, мне кажется, сообщение Рейтер[476], в любом случае это было сообщением прессы — говорившем о ратификации в Лондоне польско-британского пакта о союзе.
Мне кажется, что даже была нота уведомления от польского посла Рачинского[477], который болел, но вместе с тем внезапно поставил свою подпись в министерстве иностранных дел.
Хорн: Был ли этот договор подписан до или после того, как стало известно об отказе Италии от мобилизации?
Риббентроп: Этот договор был, несомненно, заключен после. Конечно, я не знаю день и час, но мне кажется это могло быть вечером 25 августа, и отказ Италии уже был получен нами в полдень; мне кажется, другими словами, это было определенно решено в Риме утром или за день до этого. В любом случае, я могу заключить это из другого факта. Однако, вероятно, я могу, сначала ответить на ваш вопрос, а именно, что я узнал об этом из новостей.
Хорн: Да.
Риббентроп: Когда я получил сообщение прессы, о котором меня проинформировали еще раз по прибытию в канцелярию, я немедленно направился к Гитлеру и попросил его остановить военные меры, какими бы они не были — я не был знаком с военными вопросами в деталях — я сказал ему о том, что совершенно ясно, что это означает войну с Англией и что Англия никогда не отзовет свою подпись. Фюрер ответил коротко, и затем он сказал, что это правда и немедленно вызвал своего военного адъютанта, и мне кажется фельдмаршала Кейтеля который прибыл, с целью созвать генералов и остановить начавшиеся военные меры. По такому случаю он сделал замечание о том, что мы получили две плохих новости за один день. Это была новость об Италии, и я думаю, возможно, доклад об отношении Италии, ставший немедленно известным Лондону, впоследствии привел к окончательной ратификации пакта. Я очень отчетливо помню замечание фюрера.
Хорн: В тот день вы и Гитлер, предпринимали с Гендерсоном усилия по урегулированию конфликта, и какими были ваши предложения?
Риббентроп: Я уже заявлял, что фюрер, мне кажется это был ранний вечер, встретил Гендерсона 25-го и сказал ему о том, что он еще имеет намерение достичь окончательного взаимопонимания с Англией. Вопрос Данцига и коридора будет решаться, каким-либо образом и он хотел сблизиться с Англией на основе всеобъемлющего предложения, не содержащегося в вербальной ноте, с целью урегулировать эти вещи с Англией на постоянной основе.
Хорн: Правда ли, что Гитлер предоставил самолет Гендерсону, чтобы он мог доставить эти предложения своему правительству еще раз и запросить своё правительство об обещании посредничества в отношении Польши?