После польской кампании фюрер несколько раз говорил мне, что согласно докладам разведки, враг намерен пересечь голландскую и бельгийскую территорию для атаки на Рур. Мы также иногда получали доклады такого рода; они имели твердую основу.
В любом случае, Адольф Гитлер верил, что атака на Рур который являлся жизненно важной немецкой территорией, была возможностью, с которой следовало считаться в любое время. У меня тогда было много споров с фюрером, относительно важности бельгийского нейтралитета в целом для мира; но я также знал, что мы участвуем в борьбе, тяжелой борьбе крупных измерений, где совершенно иные стандарты допустимого.
По ходу событий, весной 1940, наши разведывательные доклады говорили о том, что такая атака становится вся более и более ясной, и я могу упомянуть документы, принадлежащие французскому генеральному штабу, и т. д., которые были найдены и позднее опубликованы германским министерством иностранных дел, окончательно подтвердившие, что эти доклады, которые получает Германия абсолютно правдивы и что атака на Рур действительно рассматривалась противниками Германии, то есть, врагами в то время.
В связи с этим я обращаю внимание на документ касавшийся встречи между премьер-министром Чемберленом и господином Даладье в Париже, на которой господин Чемберлен предложил атаковать и разрушить жизненно важные промышленные территории Рура, через так называемые «дымоходы» Голландии и Бельгии. Мне кажется этот документ здесь и представлен защитой.
Ситуация до нападения на Западе о котором решил фюрер, следовательно была такой, что следовало ожидать нападения врага через эти территории в любой момент. По этой причине он решил напасть через эти территории, через две нейтральных территории, и мне кажется, что после атаки — военные власти это подтвердят — дальнейшие документы были найдены и установлены факты, которые насколько я помню, показывали, что тесное взаимодействие существовало между бельгийским, и мне также кажется голландским, генеральными штабами, и британским и французским генеральными штабами.
Конечно, это всегда является очень печальным вопросом в такой войне, чтобы нарушать нейтральность государства, и вы можете подумать, что мы забыли об этом, так сказать, махнули рукой. Мне это стоило множества бессонных ночей, и я хочу напомнить вам, что такие же вопросы вытекали с другой стороны и остальные государственные деятели обсуждали такие вопросы. Я напомню вам заявление в отношении того что «любой устал думать о правах нейтралов; и это утверждалось важным британским государственным деятелем Уинстоном Черчиллем.
Хорн: Что заставило Германию нарушить неприкосновенность Люксембурга?
Риббентроп: Люксембург находился в той же ситуации, что и Бельгия и Голландия. Он был очень маленькой страной, и очевидно в войне такого масштаба любая армия не могла просто так обойти отдельно взятую страну. Но я хочу отметить одну вещь в связи с Люксембургом: предшествующим летом 1939, мы начали переговоры с Францией и Люксембургом для того, чтобы заключить совершенно определенные пакты о нейтралитете закрепленные договорами. Сначала, переговоры, похоже проходили хорошо; но они были внезапно прерваны Францией и Люксембургом. Тогда мы не понимали причины этого, но я знаю, что когда я доложил об этом фюреру, это сделало его слегка недоверчивым, так как мотивы могли иметь важное значение для другой стороны. Мы никогда не узнали истинной причины.
Хорн: Каким было влияние министерства иностранных дел на Францию после частичной оккупации страны?
Риббентроп: После оккупации или частичной оккупации Франции, хотя мы еще не заключили мир с Францией и не было причины возобновлять дипломатические отношения, так как только было объявлено перемирие, фюрер, по моему запросу, назначил посла в правительство Виши[484]. Я был особенно рад этому, так как моя цель всегда заключалась в том, чтобы прийти к тесному сотрудничеству с Францией. Я хочу подчеркнуть, что факт, в том, что я возобновил свои усилия в этом направлении немедленно после победы и перемирия[485]. Я был — фюрер действительно согласился с этим и также инициировал так называемую политику Монтуар[486] по моей просьбе, встретившись с маршалом Петэном[487] в Монтуаре после встречи с генералом Франко[488]. Я присутствовал на той встрече.
Мне кажется, я могу сказать в интересах исторической правды о том, что Адольф Гитлер обращался с главой побежденной французской нации вероятно беспримерно и можно описать по-рыцарски. Невозможны многие параллели в истории. Адольф Гитлер немедленно предложил маршалу Петэну близкое сотрудничество между Германией и Францией, но маршал Петэн, даже на первой встрече, занял отношение подчеркнуто сдержанное к победителю, и так, к моему большому сожалению, первая встреча завершилась быстрее, чем я надеялся. Не смотря на это, мы продолжали проводить систематическую политику согласия и даже близкого сотрудничества с Францией. Наш недостаток успеха был, вероятно из-за естественного отношения Франции и воли влиятельных кругов. Германия пыталась прилагать любые усилия.
Хорн: Какое влияние вы лично, и германское министерство иностранных дел имело на условия Бельгии после оккупации?
Риббентроп: У нас не было влияния на условия в Бельгии и Голландии. Фюрер ввел военные и гражданские администрации, и министерство иностранных дел не имело дальнейшей связи с ними, помимо представителя для поручений, который на практике, ничего не предпринимал. Я хочу добавить, что это достаточно отличалось от Франции, поскольку мы были естественно в положении оказывать определенное влияние на правительство Виши через их посла. Я занимался, например вопросами финансов.
Мы много слышали в суде о деятельности господина Геменна. Я просто хочу сказать о том, что, независимо от того, как были определены его полномочия, я назначил его с прямой задачей предотвращения инфляции и краха французской экономики. Это была специальная задача доверенная Геммену. Даже Франция не желающая политически сотрудничать с Германией, несомненно, имела для нас экономическую важность; и я хотел оставить ей значимую основу и сохранить её финансовую систему. Такой была реальная задача миссии господина Геммена.
Хорн: Какими были планы Гитлера относительно внешней политики после завершения кампании на Западе?
Риббентроп: После завершения кампании на Западе, я обсуждал дальнейшее развитие с фюрером в его штаб-квартире. Я спросил его, о том, каковы его дальнейшие намерения относительно Англии. Фюрер и я тогда предлагали, не лучше ли предпринять дальнейшую попытку с Англией. Казалось фюрер разделял ту же идею и был доволен моим предложением сделать новую попытку к миру или попытаться заключить мир с Англией. Я спросил фюрера могу ли я набросать договор для такого случая. Фюрер внезапно ответил: «Нет, этого не нужно, я сам это сделаю, то есть, пока это вообще не нужно».
Он сказал, дословно: «Если Англия готова к миру, есть только четыре пункта которые можно урегулировать. Прежде всего, после Дюнкерка, я не хочу, чтобы Англия при любых обстоятельствах страдала от потери престижа, а значит не при таких обстоятельствах я не хочу такого мира»
Относительно содержания такого договора, он перечислил четыре пункта:
1. Германия готова признать во всех отношениях существование Британской империи.
2. Следовательно, Англия должна признать Германию великой континентальной державой, просто в силу размера населения.
3. Он сказал: «Я хочу, чтобы Англия вернула германские колонии. Я буду удовлетворен одной или двумя, в связи с нуждами в сырье».
4. Он сказал, что хочет постоянного союза с Англией в жизни и смерти.
Хорн: Верно ли, что в конце 1939, вы услышали от Гитлера о том, что проходят конференции между греческим и французским генеральными штабами и что французские офицеры посланы в Грецию?
Риббентроп: Да, это верно. Это попало в поле зрения фюрера в силу политики предотвращения распространения войны, которая была доверена мне, для того, чтобы я остро следил за такими вещами, и конечно, за Балканами; Адольф Гитлер желал при любых обстоятельствах удержать Балканы от войны.
Ситуация в Греции была следующей: Греция приняла британскую гарантию. Также, существовали близкие контакты между Югославией и Англией, и в особенности с Францией. От разведывательный службы фюрера и по военным каналам мы периодически слышали о конференциях чиновников между Афинами, Белградом, Лондоном и Парижем, которые предполагались имевшими место. Тогда я вызывал греческого министра по нескольким случаям и попросил его быть осторожным и сказал ему о том, что у Германии нет намерений против греческого народа, который всегда нравился Германии.
Однако, дальнейшие доклады разведки указывали на то, что Британия получила разрешение создать морские базы в Греции. Мне кажется — и все это привело к интервенции Италии, которой мы не желали — мне кажется рейхсмаршал Геринг уже обсуждал эту тему. Когда мы прибыли во Флоренцию, невозможно было предотвратить интервенцию, — я находился тогда с Адольфом Гитлером — для его конференции с Муссолини, уже было поздно и Муссолини сказал: «Мы уже выступили».
Фюрер был очень расстроен и подавлен, когда услышал эти новости. Затем мы делали все, что было в нашей силе, чтобы война между Грецией и Италией была предотвращена от распространения. Югославская политика была здесь решающей. Я пытался любым возможным путем установить близкие контакты с Югославией и склонить её к Тройственному пакту, который уже был заключен. Поначалу это было сложно, но с помощью принца-регента Павла[489] и правительства Цветковича[490], мы, наконец, были успешны во включении Югославии в Тройственный пакт. Однако, мы знали очень хорошо о том, что в Белграде существовала сильная оппозиция включению Югославии в Тройственный пакт и любого рода близким связям с Германией. Тогда в Вене фюрер сказал, что подписание Тройственного пакта показалось ему похоронами.
Точно также, мы были очень сильно удивлены, когда — мне кажется это было 2 или 3 дня спустя заключения этого пакта — правительство было свергнуто генералом Симовичем[491] и новое правительство определенно не было дружественно настроено к Германии.
Доклады из Белграда касались сотрудничества с британским генеральным штабом. Мне кажется американские наблюдатели в этой сфере информировались об этом, и в ходе последних нескольких месяцев я слышал из английских источников о том, что британские элементы играли участие в перевороте. Это было вполне естественным, мы воевали.
Все эти события заставили фюрера вторгнуться на Балканы, прежде всего, для помощи Италии, которую отважное сопротивление греков поставило в сложное положение в Албании; и во-вторых, предотвращая возможную атаку с севера со стороны Югославии, которая могло сделать итальянское положение еще более серьезным или даже привести к краху нашего союзника.
Такими были военные и стратегические факторы, которые привели фюрера к вторжению и проведении кампании против Греции и Югославии.
Хорн: Если я правильно вас понял, Греция предоставила свою территорию в распоряжение британского флота перед итальянским нападением в октябре 1940, несмотря на тот факт, что она объявила о своем нейтралитете. Верно?
Риббентроп: Это следовало из военных докладов, которые я получал.
Хорн: В сентябре 1939, генерал Гамелен[492], тогда французский главнокомандующий, одобрил проект высадки союзников в Салониках. Когда Германия узнала об этих намерениях?
Риббентроп: Мы впервые узнали точные детали из материалов французского генерального штаба в начале войны. Но я знаю, что с самого начала все доклады, которые фюрер получал из различных разведывательных ведомств Рейха заставили его опасаться нового фронта, который мог возникнуть в любой момент в Салониках, как произошло в первую мировую войну, и что означало существенное распыление германских сил.
Хорн: В сентябре 1939 вы совершили вторую поездку в Москву. Какой была причина этого визита и, что там обсуждалось?
Риббентроп: Мой второй визит в Москву был необходим после завершения польской кампании. Я вылетел в Москву ближе к концу сентября, и тогда я получил сердечный прием. Ситуация тогда была такой, что мы создали четкие условия на польской территории. Советские войска оккупировали восточные регионы Польши, и мы оккупировали западные части до ранее согласованной демаркационной линии. Теперь мы имели четко определенную демаркационную линию. Мы были рады усилению наших связей с Советским Союзом и установлению сердечных отношений.
В Москве было достигнуто соглашение, устанавливающее четкую линию в Польше, и экономический договор, ставящий экономические отношения на совершенно новую основу. Комплексный договор определял обмен сырьем и позднее был заключён. В то же время пакт политически перерастал как известно, в договор о дружбе. Оставался один вопрос, о территории Литвы. Для установления доверительных отношений фюрер оказал влияние на Литву и предоставил России доминирование в Литве вторым договором, для четкого взаимопонимания между Германией и Советской Россией с уважением территориальных требований.
Хорн: Верно ли, что после направления ультиматума, русские оккупировали всю Литву, включая часть, являющуюся немецкой, без уведомления правительства Рейха?
Риббентроп: Об этом не существовало специального соглашения, но хорошо известно, что эти территории были действительно оккупированы.
Хорн: Какие дальнейшие русские меры вызывали у Гитлера тревогу в отношении намерений России?
Риббентроп: Различные вещи заставляли фюрера быть немного скептическим к русскому отношению. Первой была оккупация балтийских государств, которую я упоминал. Другой была оккупация Бессарабии и Северной Буковины после французской кампании о которых нас просто проинформировали без предварительных консультаций. Король Румынии тогда просил у нас совета. Фюрер, верный советскому пакту, посоветовал королю Румынии принять русские требования и эвакуировать Бессарабию. В дополнение, война в Финляндии в 1940 привела к определенным сложностям в Германии, среди немецкого народа были сильные симпатии к финнам. Фюрер сам чувствовал себя связанным в некоторой степени. Рассматривались два других положения. Одним было то, что фюрер получил доклад об определенной коммунистической пропаганде на немецких фабриках которую связывали с русской торговой делегацией как центром такой пропаганды. Более того, мы слышали о военных приготовлениях проводимых Россией. Я знал после французской кампании, и он говорил мне об этом вопросе по нескольким случаям и сказал, что приблизительно 20 немецких дивизий были сконцентрированы на восточно-прусской границе; и что очень большие силы — я между тем вспомнил число, я думаю около 30 армейских корпусов — были сконцентрированы в Бессарабии. Фюрер был смущен этими докладами и просил меня изучить ситуацию. Он даже сказал, что вероятно пакт 1939 был заключен с одной целью диктовать нам экономические и политические условия. В любом случае, он предлагал контрмеры. Я указывал на опасность превентивной войны фюреру, но фюрер сказал, что германо-итальянские интересы первее, при всех обстоятельствах, если необходимо. Я сказал, что надеюсь, что вопросы не зайдут так далеко, в случае событий, мы должны были использовать все дипломатические каналы для избежания этого.
Хорн: В ноябре, с 12 по 14 ноября 1940, русский комиссар иностранных дел Молотов посетил Берлин. По чьей инициативе состоялся визит и что было предметом обсуждения?
Риббентроп: Конференция с Молотовым в Берлине касалась двух предметов: я могу указать на то, что когда мы пытались урегулировать вопрос с Россией по дипломатическим каналам, с разрешения фюрера, поздно осенью 1940, я написал письмо маршалу Сталину, и пригласил господина Молотова прибыть в Берлин. Это приглашение было принято, и русско-германские отношения обсуждались в полном объеме в разговоре между фюрером и господином Молотовым. Я присутствовал на этой дискуссии. Господин Молотов впервые обсуждал с фюрером русско-германские отношения в целом и затем упомянул Финляндию и Балканы. Он сказал, что Россия имеет жизненно важные интересы в Финляндии. Он сказал, что когда определялись зоны влияния, было согласовано, что Финляндия будет включена в русскую сферу интересов. Фюрер ответил, что Германия также имеет обширные интересы в Финляндии, в особенности в отношении никеля, и далее, не следовало забывать, что в целом немецкий народ симпатизирует финнам, поэтому он, просил господина Молотова уступить в этом вопросе. Эта тема поднималась несколько раз.
Касаясь Балкан, господин Молотов сказал, что он хотел бы пакта о ненападении с Болгарией, и особенно близких связей с Болгарией. Он также думал об создании там баз. Фюрер ответил, или даже спросил, учитывалась ли Болгария в этом вопросе, но скорее это не было так. Фюрер затем сказал, что он не будет выражать мнение по этому вопросу пока не обсудит его с Муссолини, который являлся его союзником и которого естественно интересовали Балканы.
Обсуждались многие другие положения, но не было достигнуто окончательного урегулирования. Дискуссия скорее протекала в линиях, которые мне не казались лучшими для наведения мостов при контрастах. Вскоре встреча завершилась, и я попросил фюрера разрешить мне повторить дискуссию с Молотовым и попросить, если он разрешит мне, обсудить с господином Молотовым возможность присоединения России к Тройственному пакту. Это являлось одной из наших целей тогда. Фюрер согласился и у меня был долгий разговор с русским комиссаром по иностранным делам. В этом разговоре обсуждались те же темы. Господин Молотов упоминал жизненно важные интересы России в Финляндии; он также упоминал глубокий интерес России в Болгарии, привязанность между русским и болгарским народами, и ее интересы в других балканских странах. Окончательно было согласовано, что по возвращению в Москву он поговорит со Сталиным и попытается найти решение данного вопроса. Я предложил, чтобы они присоединились к Тройственному пакту и далее предложил, что я должен обсудить с фюрером различные положения, которые поднимались. Вероятно, мы еще могли найти выход. Общим результатом этого разговора было то, что Молотов отправился в Москву с намерением прояснить через посольства разногласия существовавшие между нами.
Председательствующий: Доктор Хорн, уверен, эти переговоры не завершились каким-либо соглашением, они очень далеки от чего-либо, что мы рассматриваем. Вы же не предполагаете, что были какие-либо соглашения?
Хорн: Нет. Я хочу подтвердить, что Германия предпринимала попытки предотвратить конфликт с Россией.
Председательствующий: Вопрос о конфликте с Россией не стоял на этих переговорах.
Хорн: Нет. Это свидетельства всех попыток сделанных Германией, и из показаний Риббентропа следует, что они хотели устранить насколько возможно любые разногласия, которые могли привести к конфликту между Россией и Германией. Что касается преднамеренности — обвинение утверждает, что пакт с Россией был заключен с намерением нарушить его и напасть на Россию, то есть намерение напасть существовало всегда. Я хочу подтвердить показаниями, что дело не в этом.
Председательствующий: Именно это выглядит очень отдаленным. Это лишь показывает, что Риббентроп вступил в определенные переговоры с Россией, которые не дали результата. Это все. Можете продолжать доктор Хорн.
Хорн: В одном из своих предыдущих ответов вы говорили о концентрации войск, на границе Восточной Пруссии упоминавшие 20 немецких дивизий. Я убежден, что вы допустили оговорку.
Риббентроп: Я подразумевал русские дивизии. Фюрер, я знаю, часто упоминал это. Мне кажется, он говорил, что у нас была только одна дивизия во всей Восточной Пруссии.
Хорн: Были ли оккупация балканской территории русскими причиной вашей дискуссии с Молотовым?
Риббентроп: Я не совсем понял вопрос? Повторите, пожалуйста.
Хорн: Не являлась ли русская оккупация территории Балкан, а также балтийских государств причиной приглашения Молотова в Берлин?
Риббентроп: На Балканах нет; там не было русских оккупационных зон. Это относилось к Бессарабии, которая не является балканской страной, в точном смысле слова. Оккупация Бессарабии, прошла с удивительной скоростью, и что Северная Буковина, которая не относилась к русской сфере влияния на дискуссиях в Москве — и которая была, как фюрер говорил тогда, действительно старой австрийской королевской провинцией — и оккупация балтийских территорий. Правда, в том, что это вызвало определенное раздражение для фюрера.
Хорн: Верно ли, что летом 1940 вы и Гитлер были проинформированы, что франко-британская военная комиссия находилась в Москве?
Риббентроп: Да — нет. Какое число, пожалуйста?
Хорн: Летом 1940; то есть после июня 1940?
Риббентроп: Да, это верно. Такие доклады периодически поступали, но я не могу сказать насколько это верно для лета 1940. Когда я прибыл в Москву в 1939, я обнаружил там французскую и английскую военные комиссии, с инструкциями заключить военный союз между Россией, Англией и Францией. Такую часть политики фюрер в своей речи в Рейхстаге описывал как «британская политика окружения», я думаю 28 мая, и о которой господин Черчилль в 1936 в посольстве пояснял мне.
Хорн: Верно ли, что эти конференции между…
Максвелл-Файф [493]: Ваша честь, мне сложно понять это. Можно ли мне помочь? Свидетель упоминает 1940? Я хочу прояснить, это был 1940 или 1939? В этом большая разница.
Председательствующий: Вы имеете виду английскую миссию? 1940, я уверен.
Риббентроп: Я продолжу отвечать на него. Я уже сказал, что не вполне уверен о 1940; я только скажу, что эти доклады существовали. Я знаю, однако, что эта миссия была в 1939.
Хорн: В ходе визита Молотова в Берлин в 1940, были намеки на то, что Россия не удовлетворена последним русско-финским пактом[494] и она намеревается аннексировать всю Финляндию?
Риббентроп: Это не было так определённо, но это четко следовало из отношения России рассматривающей Финляндию своей сферой влияния. Какие меры намеревалась предпринять Россия я не могу сказать.
Хорн: 5 апреля 1941 был заключен русско—югославский пакт[495] о ненападении и дружбе. Какой эффект это соглашение произвело на Германию?
Риббентроп: Для фюрера это выглядело подтверждением факта того, что Россия отходит от политики 1939. Он считал это оскорблением, используя его слова, он сказал о том, что он заключил пакт с одним правительством и Россия через короткое время после этого заключает пакт с правительством которое было определенно враждебным Германии.
Хорн: Правда ли, что Гитлер затем запретил вам предпринимать дальнейшие дипломатические шаги в связи с Россией?
Риббентроп: Я говорил фюреру о том, что тогда мы должны были предпринять даже более определенные усилия для достижения взаимопонимания с Россией. Он сказал, что это бесполезно, и он не думает о том, что отношение России измениться.
Хорн: Какими были причины начала конфликта с Россией?
Риббентроп: Я могу так сказать: зимой 1940—41 фюрер столкнулся со следующей ситуацией. Я думаю важно это прояснить.
Англия не собиралась заключать мир. Отношение Соединенных Штатов Америки и России являлось, поэтому, решающим для фюрера. Он сказал мне следующее об этом — у меня была очень длинная дискуссия с ним по этому вопросу и я просил его дать мне определенные дипломатические директивы. Он сказал, что отношение Японии не было абсолютно безопасным для Германии; хотя мы заключили Тройственный пакт, имелись сильные оппозиционные элементы этому в Японии и мы не знали какую позицию займет Япония; Италия подтвердилась как очень слабый союзник в греческой кампании. Поэтому, Германия, оставалась совершенно одна.
После этого, он говорил об американском отношении. Он сказал, что он всегда хотел хороших отношений с Соединенными Штатами, но постепенно чрезвычайная сдержанность Соединенных Штатов стала перерастать во всё большую враждебность к Германии. Тройственный пакт был заключен с целью удержать Соединенные Штаты от войны, нашим желанием и верой было то, что те круги в Соединенных Штатах, которые боролись за мир и хорошие отношения с Германией усилятся. Однако, нам не повезло, отношение Соединенных Штатов не было благоприятным к Германии, после заключения Тройственного пакта. Основная идея фюрера, и моя, а именно о том, что Соединенные Штаты вступив в войну в Европе, столкнутся с войной на два фронта и поэтому на станут вмешиваться, не реализовалась.
Далее был вопрос об отношении в этой связи России, фюрер заявил следующее: у нас был пакт о дружбе с Россией. Но Россия убежденно имела отношение, которое мы уже обсуждали и, которого я касался. Следовательно, мы не знали, чего ожидать от другой стороны. Все больше и больше докладывалось о перемещениях войск; он лично предпринял военные контрмеры, природа, которых была мне неизвестна. Однако, его большой тревогой было то, что Россия с одной стороны с Соединенными Штатами и с Британией с другой стороны может выступить против Германии. Поэтому, с одной стороны, он ожидал атаки от России и с другой стороны объединенной атаки Соединенных Штатов и Англии, то есть крупномасштабных высадок на Западе. Все эти соображения заставили фюрера предпринять превентивные меры, для начала превентивной войны против России по его инициативе.
Хорн: Какие действительные политические причины привели к Тройственному пакту?
Риббентроп: Мне кажется, Тройственный пакт, был заключен в сентябре 1940. Ситуация была такой как я описал её, то есть, фюрер опасался, что Соединенные Штаты рано или поздно вступят в войну. По этой причине я хотел сделать все что мог, в сфере дипломатии, для усиления позиции Германии. Я думал, у нас есть в союзниках Италия, но Италия показала себя слабым союзником.
Мы не смогли склонить Францию на нашу сторону, единственным другом помимо балканских государств была Япония. следовательно летом 1940 мы, пытались достичь близкого сотрудничества с Японией. Япония пыталась делать то же самое с нами, что привело к подписанию пакта. В сущности целью пакта был политический, военный, и экономический альянс. Однако не было сомнений, что это намечалось как оборонительный альянс; и мы рассматривали это с самого начала. Под этим я подразумеваю, чтобы в первую очередь Соединенные Штаты находились бы вне войны; и я надеялся, что комбинация такого рода приведет в конце концов к миру с Англией. Пакт сам по себе не базировался на каком-либо агрессивном плане или как часто утверждается мировом доминировании. Это неправда; целью было, как я уже сказал, составить комбинацию, при которой Германия могла установить новый порядок в Европе и также позволить Японии достичь решения применимого для восточной Азии, в особенности относительно китайской проблемы.
Вот о чем я думал, когда я вел переговоры и подписывал пакт. Ситуация была неблагоприятной; пакт мог вероятно сохранить Соединенные Штаты нейтральными и изолировать Англию, для того, чтобы мы могли прийти к компромиссному миру, возможность которого мы никогда не упускали из виду в ходе всей войны, и над которым мы постоянно работали.
Хорн: Какой эффект, согласно вашим посольским докладам, произвел аншлюс Австрии и Мюнхенское соглашение на Соединенные Штаты?
Риббентроп: Не было сомнений, что оккупация Австрии и Мюнхенское соглашение создали более неблагоприятные чувства к Германии у Соединенных Штатов.
Хорн: В ноябре 1938 американский посол в Берлине направил в Вашингтон доклад своему правительству, и нормальные дипломатические отношения с Германией были нарушены. Согласно вашим наблюдениям, какими были причины такой меры?