Кальтенбруннер: Заявление в письменных показаниях Мильднера зачитанных вами этим утром единственно верное.
Кауфман: Таково ваше заявление?
Кальтенбруннер: Я никогда не имел никакого отношения к вывозу евреев из Дании. Такой приказ мог быть отдан только Гиммлером; и то, что это был прямой приказ, отданный Гиммлером, подтверждается Мильднером.
Кауфман: Пункт в) вопроса номер 5 говорит: «Что вскоре после вашего возвращения в Копенгаген вы получили прямой приказ Гиммлера отправленный через Кальтенбруннера в качестве начальника…»
Кальтенбруннер: Я никогда не имел приказа проходившего через мои руки и никогда не получал такого приказа от Гиммлера. Это также совершенно невозможно, потому что у Дании был свой собственный высший руководитель СС и полиции, который был там прямым представителем Гиммлера, и который был непосредственно подчинен ему, а не РСХА. Этот высший руководитель СС и полиции был в то же время командиром Зипо. Организационно я не мог отдать такой приказ в Данию.
Кауфман: В вопросе номер 6 спрашивали: «Это факт, что эта акция зондеркоммандо Эйхмана не была успешной; что Мюллер приказал вам» — то есть Мильднеру — «доложить… напрямую начальнику Зипо и СД, Кальтенбруннеру?»
Свидетель Мильднер ответил на это утвердительно. Такой доклад о Дании вам известен?
Кальтенбруннер: Я не только не знаю о таком докладе, но и знаю точно — я говорил с Гиммлером не раз, а дюжину об этом — что он получал каждый доклад от Эйхмана напрямую, во многих случаях без информирования Мюллера.
Кауфман: Тогда позвольте нам перейти к письменным показаниям Хоттля. Насколько вы можете видеть там нет важных изменений от письменных показаний данных мне. Высокий Трибунал желает, чтобы я поставил вопросы по этому предмету?
Тогда позвольте перейти к вопросу номер 5б). Там заявляется:
«Мне известно, что приказы о помещении в концентрационные лагеря и последующем освобождении поступали от РСХА. Мне не известно, что все такие приказы исходили от РСХА. Мне не известно о приказах по казням от РСХА.
Что вы можете сказать об этом?
Кальтенбруннер: Приказы о казнях могли передаваться через РСХА, когда Гиммлер приказывал Мюллеру исполнять эти приказы. Но мне кажется, что это имело место в нескольких изолированных случаях и по большей части Мюллер позже информировал Гиммлеру, что суд передал приговор.
Кауфман: Господин Председательствующий, подсудимый несколько минут назад попросил меня сделать заявление относительно документа 1063-ПС, который мы обсуждали. Он подтверждает свою подпись; мне кажется, что он желает сказать теперь, что это его подпись. Это документ от РСХА от 26 июля 1943. Вам нужен документ?
Председательствующий: Доктор Кауфман, это 1063-ПС? У вас есть оригинал?
Кауфман: У меня есть только фотокопия; не оригинал ваша честь.
Председательствующий: Что же, в чем вопрос?
Кауфман: (Обращаясь к подсудимому): Вы готовы?
Кальтенбруннер: Да. Это ошибка с вашей стороны, доктор Кауфман. Я не признавал своей подписи, но заявил о том, что я могу полагать, что я узнал об этом приказе только после его опубликования, и что оригинальный приказ предварительно не содержал мою подпись. Вот что я сказал. Но я помню сейчас, в связи с жалобой «сертифицированного работника», что он был тогда по-видимому в оригинале подписан мной.
В дальнейшем я помню из первых слов распоряжения «Рейхсфюрер СС одобрил…» и т. д., что этот приказ основывался на личном докладе, который я делал Гиммлеру, и что этим докладом — я обращаю ваше внимание на дату 24 июля 1943 — я по-видимому сделал первую попытку смягчить или облегчить условия; а именно, чтобы в таких делах, по которым соответственно людей, оправляли не в концентрационные лагеря, но в лагеря трудового перевоспитания и что существовала разница между концентрационными лагерями и лагерями трудового перевоспитания. Поэтому, по моему мнению, это являлось результатом моей первой попытки противодействия против системы концентрационных лагерей.
И в-третьих, я хочу отметить, что данное распоряжение содержит номер IIc и соответственно это не распоряжение, которое исходило от исполнительных ведомств полиции, таких как государственная полиция или Крипо, но от управленческого уровня.
Кауфман: Этого объяснения достаточно.
Обвинение считает вас ответственным за помещение политически и расово нежелательных лиц в концентрационные лагеря. О скольких концентрационных лагерях вам стало известно после назначения начальником РСХА?
Кальтенбруннер: Ко времени своего назначения я знал о трёх концентрационных лагерях. В конце своей работы было 12 во всем Рейхе.
Кауфман: Как много всего?
Кальтенбруннер: Было тринадцать. Существовал тюремный лагерь СС возле Данцига. Всё вместе тринадцать концентрационных лагерей во всем Рейхе.
Кауфман: Как вы можете объяснить, карту, которую вы видели ранее с множеством красных точек, относящимся к концентрационным лагерям?
Кальтенбруннер: Такое представление безусловно никудышное. Я видел эту карту висящей здесь. Все центры вооружений, фабрики, в которых заключенные из концентрационных лагерей использовались для труда должно быть были охарактеризованы как концентрационные лагеря. Я не могу объяснить каким-либо иным путем россыпь красных точек.
Кауфман: Вы различаете между небольшими лагерями и обычными концентрационными лагерями, если так, почему?
Кальтенбруннер: Разница очевидна по следующим причинам: любой рабочий, который работал в военной промышленности — то есть, каждый заключенный — работал на том же предприятии, на той же фабрике, что и остальные немецкие или зарубежные рабочие. Разница заключалась просто в том, что немецкий рабочий в завершении рабочего дня возвращался к своей семье, в то время как заключенный трудового лагеря возвращался в лагерь.
Кауфман: Вы обвиняетесь в создании концентрационного лагеря Маутхаузен, и том, что вы непрерывно посещали лагерь. Свидетель Хольригель[865], который давал здесь показания, сказал, что он видел вас в лагере. Он также доложил, что видел вас инспектирующим газовые камеры, в их действии. Есть письменные показания Зюттера, которые уже упоминались сегодня и который заявил, что видел вас в концентрационном лагере Маутхаузен. Из этого обвинение заключает, что вы, также, должны точно знать об условиях, которые унижали человеческое достоинство. Я спрашиваю вас сейчас, эти показания верны или нет? Когда вы инспектировали эти лагеря, и что вы там наблюдали?
Кальтенбруннер: Показания ошибочны. Я не создавал каких-либо концентрационных лагерей в Австрии, где я находился до 1943. Я не создал ни одного концентрационного лагеря в Рейхе с 1943 и далее. Каждый концентрационный лагерь в Рейхе, как известно сегодня, и точно подтверждается, создавался по приказам Гиммлера Полю. Это относится также — и я желаю подчеркнуть это — к лагерю Маутхаузен. Не только австрийские власти были исключены из создания лагеря Маутхаузен, но они были неприятно удивлены, потому что не существовало ни концепции концентрационных лагерей в этом смысле известном в Австрии, ни необходимости создания концентрационных лагерей где-либо в Австрии.
Кауфман: И теперь, в Германии, в Рейхе были?
Кальтенбруннер: Что вы имеете в виду?
Кауфман: Я спрашиваю относительно сведений об условиях здесь.
Кальтенбруннер: Я постепенно слышал больше и больше об условиях в концентрационных лагерях. Видимо, я должно быть слышал об этих вещах уже путем разведывательной службы всего Рейха и её новостных каналов о внутренней политике.
Кауфман: Вы не видели, как свидетельствовал Хольригель, газовые камеры в действии?
Кальтенбруннер: Никогда; ни как они действовали, ни в другое время я не видел газовой камеры.
Председательствующий: Вы слишком быстры. Делайте паузы между вашими вопросами и не говорите слишком быстро. Он сказал о том, что он постепенно посредством разведки, слышал о концентрационных лагерях в Рейхе. Правильно?
Кауфман: Да.
(Обращаясь к подсудимому)
Вы постепенно слышали об условиях в концентрационных лагерях, это то, что вы сказали, не так ли?
Кальтенбруннер: Да.
Кауфман: Вы помните мой последний вопрос?
Кальтенбруннер: Нет.
Кауфман: Видели ли вы газовые камеры в действии?
Кальтенбруннер: Да, я уже ответил, что никогда не видел газовой камеры, ни в действии, ни в другое время. Мне известно о том, что они существовали в Маутхаузене и свидетельства в этом отношении совершенно ошибочны. Я никогда не ступал в лагерь содержания в Маутхаузене — то есть в настоящий концентрационный лагерь. Я бывал в Маутхаузене, но в трудовом лагере, не в лагере для задержанных. Весь комплекс Маутхаузена, насколько я помню сегодня, захватывал территорию в 6 километров. Внутри этой территории было пространство вероятно 4½ или 5 километров трудовых лагерей. Это были крупнейшие гранитные карьеры в Австрии, и ими владел город Вена.
Кауфман: Фотография показанная здесь, демонстрировала вас вместе с Гиммлером и Цирайсом.
Кальтенбруннер: Я подошел к этому. Карьеры принадлежали городу Вена. Город Вена имел жизненно важный интерес, включая поставки гранита, который использовался для мощения улиц Вены. Итак, согласно законам Рейха, как я узнал позднее, крупный карьер был экспроприирован у города Вены ФВХА — Полем — и город Вена был исключен из поставок гранита на некоторое время. Итак, город обратился ко мне, чтобы пожаловаться Гиммлеру на это. Случилось так, что Гиммлер решил посетить и проинспектировать южную Германию и решил посетить Австрию и Маутхаузен и я попросил встретиться с ним там. Таким способом, получилось, что я был с Гиммлером на карьере. Фотографировался я либо нет тогда, я не знаю. Я не видел фотографии и не могу понять, я ли на ней.
Я могу добавить кое-что еще. Ни в это время, ни в другое время Гиммлер не брал меня в концентрационный лагерь или предлагал так сделать; как я понял позже, у него были определенные причины так не делать. Я не присутствовал на таких инспекциях, так как хорошо знал, что в отношении меня, он будет делать то, что он делал с остальными кого он приглашал на такие визиты, показывать мне «потемкинские деревни», а не условия как они есть; и, за исключением подручных в ФВХА, никому еще не позволялось видеть вещи какими они являлись в концентрационных лагерях.
Кауфман: Итак, могу я вас спросить — вы говорите о подручных людях — вы не принадлежали к этой группе?
Кальтенбруннер: Нет, я нет. Эти подручные люди были Гиммлером, Полем, Мюллером и Глюксом[866], и командирами лагерей.
Кауфман: Что касается лагеря Маутхаузен, есть документ по которому мы хотим узнать ваши взгляды. Документ номер 1650-ПС, который уже приобщался, датированный 4 марта 1944, так называемый приказ «Пуля[867]«. Он касался лагеря III:
«Меры против сбежавших военнопленных являющихся офицерами или сержантами, за исключением британских и американских военнопленных».
Данный документ по своему содержанию известен Трибуналу. Мне не кажется, что мне нужно его читать. Подсудимый Кальтенбруннер сделает заявление, о том были ли факты известны ему.
Председательствующий: Я не услышал относительно его номера.
Кауфман: Документ 1650-ПС, экземпляр США-246.
Председательствующий: Вероятно, подошло время прерваться на 10 минут.
(Объявлен перерыв)
Кауфман: У вас есть документ, и вы прочли его?
Кальтенбруннер: Да, я прочел.
Кауфман: Это, как утверждается известное распоряжение о «Пуле». Когда вы услышали о нём?
Кальтенбруннер: Я не знаю действительного распоряжения; это должно быть распоряжение принятое задолго до того, как я получил должность. Я не видел ни телетайпной копии до того, как документ был передан мне здесь.
Кауфман: Я обращаю ваше внимание на подпись, которая гласит «Мюллер».
Кальтенбруннер: Действительно, значащийся здесь человек, поставивший такую подпись на распоряжении, фактически существовал. Но я услышал — это я хочу добавить — во время 1944-1945 от связного между Гиммлером и Гитлером по имени Фегелейн[868], когда я докладывался в штаб-квартире, когда, мне кажется, она находилась уже в Берлине, я услышал название распоряжение о «Пуле», который для меня являлся абсолютно странной концепцией. А значит, я спросил его о том, что это такое. Он ответил, что это был приказ фюрера и что он не более чем, за исключением слышанного о том, что он являлся об особом типе военнопленных.
Я не был удовлетворен таким ответом, а значит, в тот же день, я отправил сообщение телетайпом Гиммлеру в котором я просил его проверить приказ фюрера, который назывался распоряжение «Пуля». Тогда я не знал о том, что государственная полиция занималась распоряжением о «Пуле».
Затем несколькими днями спустя, Мюллер прибыл ко мне по поручению Гиммлера, и передал мне распоряжение для ознакомления, которое, однако, не передавалось от Гитлера, но от Гиммлера, в котором Гиммлер заявлял, что он передавал устный приказ фюрера. Ссылаясь на это, я снова ответил Гиммлеру, что я заметил нарушение самых элементарных принципов Женевской конвенции[869], хотя это продолжалось задолго до того как я получил должность и существовали нарушения по типу этих. Я попросил его обратиться к фюреру, и приложил к письму проект письма от Гиммлера к Гитлеру, просящий фюрера (а) отменить это распоряжение, и (б) в любом случае, снять с подчиненных ведомств груз моральной ответственности.
Кауфман: Каким был результат?
Кальтенбруннер: Результат был положительным. Хотя распоряжение о «Пуле» и множество других печальных приказов не были отменены, он был позитивным, поскольку в феврале 1945 Гитлер впервые разрешил мне вступить в контакт с Международным красным крестом, действие которое было ранее строго запрещено.
Кауфман: Эта акция, относящаяся к Красному кресту была инициирована вами, и как эта акция относилась к инспекциям концентрационных лагерей?
Кальтенбруннер: В этой связи я должен ответить «да» и «нет», она возникла из запроса Красного креста и его президента, Буркхардта[870], о немедленном и прямом контакте. Я хочу сказать, попытка была с обеих сторон.
Но не поймите меня неправильно. Помимо этого, был, конечно, ряд попыток — я почти хочу сказать, за спиной Гитлера — вступить в контакт с Красным крестом, в связи с которыми я обращаю внимание на пример продолжавшихся с ним контактов министерства иностранных дел.
Кауфман: Если я правильно понял, вы хотите упомянуть запрос о визите профессора Буркхардта посетить концентрационные лагери, в качестве смягчающего обстоятельства.
Кальтенбруннер: Да, конечно, но я хочу поговорить позднее в подробностях, потому что сейчас рано.
Кауфман: Обвинение заявило, что со времени нахождения вас в должности были созданы два концентрационных лагеря, Люблин и Герцогенбуш[871]. Вы слышали, что-нибудь об этом? Кто приказал создать эти два лагеря?
Кальтенбруннер: Я не знаю дат создания этих двух лагерей. Один в Люблине и другой в Герцогенбуше подчинялись по каналам ФВХА высшему руководителю СС и полиции в оккупированных странах в которых они располагались, а значит, главные управления в Берлине ничего не имели с ними.
Кауфман: Итак, ответьте, пожалуйста, на этот вопрос «да» или «нет»: вам известно как таковом, о концентрационном лагере Аушвиц?
Кальтенбруннер: Нет, я не знал о нем до ноября 1943.
Кауфман: Одновременно с осведомлением о существовании лагеря, вы были проинформированы о значении лагеря, а именно о том, что он был исключительно лагерем для уничтожения евреев руководимым Эйхманом?
Кальтенбруннер: Нет, этого не было известно, кому-либо как таковое, на вопрос поставленный Гиммлеру: «Почему там создан такой большой лагерь?» на что он всегда отвечал: «Потому что рядом крупные военные производства» И я думаю он упоминал затем Витковице и остальные.
В любом случае — и я думаю это необходимо подчеркнуть — существовала полная секретность относительно происходящего в Аушвице, а значит, заявления не только подсудимых но и кого-либо еще кого спрашивали американцы: «Вы знали об этом?» должны предполагать отрицательные ответы.
Кауфман: Наиболее жестокие эксцессы связаны с этим лагерем Аушвиц. Этот концентрационный лагерь находился под духовным руководством печально известного Эйхмана. Итак, я спрашиваю вас: когда вы познакомились с Эйхманом?
Кальтенбруннер: Я познакомился с Эйхманом в своем родном городе Линце. Обвинение заявляет — и сегодня пыталось установить из письменных показаний — что я был другом, или по крайней мере близким знакомым Эйхмана. Я хочу сделать следующее заявление по этому в особенности обращаясь к своей присяге. У меня отличная концепция близкого знакомства или даже дружбы.
Я узнал о существовании Эйхмана в Линце, потому что его отец, в качестве директора электрической компании в Линце, консультировался моим отцом как адвокатом, и таким образом они знали друг друга; и потому что, он, сын своего отца, принадлежал к той же школе, в которую ходили мои братья.
Поэтому, заявление Хоттля о том, что я встретил Эйхмана в отряде СС в Линце ошибочно, потому что, когда я вступил в СС, Эйхман уже уехал в Германию, о чем я узнал позднее.
Во-вторых обвинение заявляет, что я встретил того же Эйхмана впервые в 1932, и второй раз в феврале или марте 1945. Следовательно, я не видел его 13 лет и после последней встречи я никогда его снова не видел.
На основании этих двух личных встреч, я могу сделать вывод, что я ни друг ни, что мы были близко знакомы. Это правда, что при второй встрече он напомнил мне и сказал: «Обергруппенфюрер моё имя Эйхман; я также прибыл из Линца». Я сказал: «Рад вас встретить. Как дела дома?». Но официального контакта не было.
Кауфман: Свидетель Ламмерс[872] заявил вчера о том, что в РСХА проходило совещание относительно так называемого «окончательного решения». Вы знаете об этом?
Кальтенбруннер: Нет. Я думаю, что свидетель Ламмерс, и также другой свидетель, заявили что Эйхман, возможно от моего имени, созывал встречу в РСХА в Берлине по ходу февраля или марта 1943, на так называемое совещание начальников управлений. Я скажу на это, что, номинально я нёс службу в Берлине с 30 января, но фактически до мая, я не находился в Берлине, за исключением нескольких официальных визитов, а в Вене, где я укреплял свою разведывательную службу с целью перевести её в Берлин.
Кауфман: Один дальнейший вопрос. Когда вы услышали, впервые, что лагерь в Аушвице являлся лагерем уничтожения?
Кальтенбруннер: Гиммлер рассказал мне об этом в 1944, в феврале или марте. То есть, он не рассказал мне, он признал это.
Кауфман: Каким было ваше отношение после осведомления об этом?
Кальтенбруннер: Я не расслышал вопрос.
Кауфман: Какое отношение вы заняли после того как услышали об этом?
Кальтенбруннер: Когда я вступал в должность, я не знал о приказе Гитлера Гейдриху относительно окончательного решения еврейской проблемы. Летом 1943 я почерпнул из зарубежной прессы и через вражеское радио…
Председательствующий: Это не ответ на ваш вопрос. Вы спросили его, что он делал, когда узнал, что Аушвиц является концентрационным лагерем. Он начал произносить длинную речь о Гейдрихе. Вы спросили про его отношение. Я предполагаю, вы подразумевали, что он делал, когда услышал впервые о том, что Аушвиц был лагерем уничтожения, в феврале или марте 1944. Он начал рассказывать длинную историю о чем-то связанном с Гейдрихом.
Кауфман: Пожалуйста, попытайтесь дать мне прямой ответ на этот вопрос. Каким было ваше отношение, после услышанного вами? Ответьте совершенно кратко и очень сжато, пожалуйста.
Кальтенбруннер: Непосредственно после осведомления об этом факте, я боролся, также как и прежде, не только против окончательного решения, но также против такого типа обращения с еврейской проблемой. По этой причине я хотел объяснить, как через свою разведывательную службу я стал знаком в целом со всей еврейской проблемой, и что я делал против этого.
Председательствующий: Мы все еще не знаем, что он сделал…
Кауфман: Что вы делали? Я спрашиваю последний раз.
Кальтенбруннер: С целью объяснить, что я делал, я должен объяснить сейчас, как я отреагировал, просто рассказав, что я услышал об этом.
Кауфман: Просто объясните нам вашу реакцию.
Кальтенбруннер: Сначала я протестовал Гитлеру и на следующий день Гиммлеру. Я не только обращал их внимание на моё личное отношение и мою совершенно иную концепцию, которую я принес из Австрии и из своих гуманитарных принципов, но немедленно, с первого дня, я заключал, что практически каждая сводка, которые я получал до самого конца говорили, что никакая враждебная держава не будет вести переговоры с Рейхом виновном в этом. Эти доклады я представлял Гиммлеру и Гитлеру, в особенности, указывая также на то, что разведывательный отдел мог создать атмосферу для переговоров с врагом.
Кауфман: Когда прекратилось преследование евреев?
Кальтенбруннер: Октябрь 1944.
Кауфман: Вы хотите сказать, что это являлось результатом вашего вмешательства?
Кальтенбруннер: Я твердо убежден, что в основном из-за моего вмешательства, хотя ряд других лиц также работали в этом же направлении. Но я не думаю, что есть кто-либо еще прожужжавший все уши Гиммлеру при каждой встрече с ним или что кто-нибудь говоривший настолько открыто и откровенно и с таким самопожертвованием с Гитлером как я.
Кауфман: Эта инструкция Эйхману была инструкцией, которая поступила от Гитлера к Гиммлеру и РСХА и затем к Эйхману, или строго личный приказ вне компетенции РСХА?
Кальтенбруннер: Естественно я сегодня могу только восстановить ситуацию, поскольку не находился там, когда отдавались приказы; но у меня есть причина полагать, что каналом, для этого приказа являлся: Гитлер, Гейдрих, Эйхман; и что Гиммлер, вскоре после смерти Гейдриха, продолжал работать с Эйхманом, вероятно очень часто даже исключая Мюллера.
Кауфман: Свидетель Вислицени[873], который был допрошен здесь — и это я собираюсь представить вам — заявлял 3 января, что практически окончательное решение осуществлялось между апрелем 1942 и октябрем 1944. Вислицени ссылался на личный приказ от Гиммлера и заявлял далее, что Эйхман был лично ответственным за эту задачу. Но он продолжал говорить, «уничтожение евреев продолжалось при Кальтенбруннере без уменьшения или смягчения». Доклады, делавшиеся Эйхманом в этом отношении через регулярные интервалы отправлялись Кальтенбруннеру через Мюллера». Этим заявляется, что в 1944 Эйхман лично вызывался Кальтенбруннером, и Вислицени подтвердил, что видел подпись Кальтенбруннера на таких докладах Гиммлеру.
Такими были показания Вислицени. Теперь мой вопрос: эти показания, правдивы в существенных пунктах?
Кальтенбруннер: Показания ошибочны, но я могу разъяснить это. Вислицени мог однажды видеть мою подпись, не на докладе Гиммлеру, который я получил от Эйхмана и Мюллера, но на письме, которое я написал Гиммлеру, копию которого я направил Мюллеру и Эйхману для их сведения и в котором я ссылался на свой последний доклад — устный доклад — Гиммлеру относительно еврейского вопроса. Поводом этому было то, что я в первый раз, услышал о деятельности Эйхмана в этом отношении, и, с целью разъяснить Эйхману, что я не хочу быть связан с этой деятельностью, я передал Мюллеру копию письма Гиммлеру. В этом письме я просил Гиммлера определить своё отношение к этому, поскольку фюрер снова приказал мне доложить ему, я мог дать фюреру полный доклад о действиях Гиммлера и поэтому хотел скорейшего решения.
Кауфман: Свидетель Хоттль заявил в своих письменных показаниях о том, что он слышал от Эйхмана, что уничтожено общее число от 4 до 5 миллионов еврейских лиц, около 2 миллионов из них в Аушвице. Вы слышали о каких-либо таких цифрах?
Кальтенбруннер: Я никогда не слышал о таких цифрах. Но я критиковал Гиммлера по этому поводу и просил его, подумать насколько далеко зашли такие преступления. Причиной постановки ему вопроса было то, чтобы он осознавал степень катастрофы, которая возникала в дальнейшем. Он отвечал мне, что у него нет цифр. Мне так не казалось. Я уверен у него они были.
Кауфман: Вы хотите признать себя ответственным в этой связи или отрицаете это?
Кальтенбруннер: Я категорически, полностью отрицаю, потому что я надеюсь, способен подтвердить через Буркхардта, что не было никого, кто бы так выражал себя в этом вопросе.
Кауфман: Теперь я обращаюсь к документу, который документ Р-135, экземпляр США-289. Это письмо от рейхскомиссара из Риги датированное 18 июня 1943. Он ссылается на действия против евреев в минской тюрьме. Это письмо от коменданта тюрьмы, адресованное генеральному комиссару Белоруссии в Минске. Пожалуйста, вы сделаете заявление об этом документе?
Кальтенбруннер: Я могу видеть из обеих подписей и имени адресанта, что это письмо не поступало ко мне. Я также не знаю о его содержании. Предположительно это результат, о котором лицо докладывало в июне 1943, о событиях который произошли до того, как я получил должность, в любом случае оно должно ссылаться на события, которые имели место и которые требовали определенного количества времени.
Кауфман: Итак, я перехожу к следующему документу, номер Д-473, экземпляр номер США-522. Это письмо от начальника полиции безопасности и СД, датированное 4 декабря 1944. Из него обвинение заключает, что подсудимый Кальтенбруннер сильно ответственен. Оно касается борьбы с преступностью среди польских и советско-русских гражданских рабочих. О средствах их наказания письмо заявляет, что криминальная полиция имеет в своем распоряжении полицейское задержание или перевод в концентрационный лагерь всех асоциальных или опасных преступников. Документ имел подпись «доктор Кальтенбруннер». Как вы смотрите на это?
Кальтенбруннер: Я не вспоминаю, чтобы я даже подписывал такое распоряжение.
Кауфман: Вы совсем отрицаете подписание этого письма? Или, если быть точным, вы ничего не знаете о вопросе?
Кальтенбруннер: Нет.
Кауфман: Теперь я представляю документ 1276-ПС, экземпляр номер США-525. Обвинение ссылалось на этот документ. Это последствия приказа датированного 18 октября 1942. Согласно нему, парашютисты и саботажные группы должны были уничтожаться, а коммандос следовало передавать СД. В письме с подписью «Мюллер», датированном 17 июня 1944, адресованного высшему командованию, оно говорит, что с такими парашютистами в британской форме должны обращаться согласно приказа Гитлера. Я теперь спрашиваю вас, знали ли вы об этом документе подписанным Мюллером, датированным 17 июня 1944, и знали ли вы о всем вопросе содержащемся в документе?