Шахт: Не одобрял; не одобрял ни при каких обстоятельствах.
Джексон: Вы думаете, что тогда так было правильно делать?
Шахт: Нет, нет, это была жестокая вещь.
Джексон: Что же, доктор мы нашли то в чём соглашаемся. Вы знали о вторжении в Польшу?
Шахт: Да.
Джексон: Вы относились к ней как к безусловному акту агрессии со стороны Гитлера, не так ли?
Шахт: Абсолютно.
Джексон: Тоже правда о вторжении в Люксембург, не так ли?
Шахт: Абсолютно?
Джексон: И Голландию?
Шахт: Абсолютно.
Джексон: И Данию?
Шахт: Абсолютно.
Джексон: И Норвегию?
Шахт: Абсолютно.
Джексон: И Югославию?
Шахт: Абсолютно.
Джексон: И Россию?
Шахт: Абсолютно сэр; и вы пропустили Норвегию и Бельгию.
Джексон: Да; Что же, я дошел до конца своего документа. Весь курс был курсом агрессии?
Шахт: Абсолютно осуждаемым.
Джексон: И успех этой агрессии на каждом шагу из-за Вермахта, для создания которого вы сделали так много?
Шахт: К сожалению.
Джексон: Итак, я намерен перейти к иному предмету и вероятно будет…почти время перерыва.
Председательствующий: Мы прервемся.
(Объявлен перерыв)
Джексон: Доктор Шахт, в ваших прямых показаниях, вы ссылались на фильм, который снимался и демонстрировался в Германии в пропагандистских целях, о вашем поведении по поводу возвращения Гитлера из Парижа после падения Франции.
Шахт: Могу я поправить это? Нет, но мой защитник, говорил об этом фильме; и не упоминалось то, что он использовался для пропагандистских целей. Мой защитник просто сказал, что его показывали в кинохронике, так что вероятно его показывали около одной недели.
|
|
Джексон: Я прошу продемонстрировать фильм Трибуналу. Это очень короткий фильм, и движение очень быстрое. Есть немного перевода, но скорость такая, что я сам посмотрел его дважды, чтобы действительно его разглядеть.
Председательствующий: Вы его сейчас представляете?
Джексон: Я хочу представить его сейчас. Это займет немного, и доктор Шахт определится с тем, где он его видел, чтобы я задал ему вопросы и (обращаясь к подсудимому) в особенности я мог попросить его определить лиц в нём.
Я попрошу, если можно, показать его дважды для того, чтобы, в конце концов, вы увидели больше.
Председательствующий: Конечно.
(Был продемонстрирован фильм)
Джексон: Я думаю, что я, упоминая экземпляр, который я желаю приобщить в качестве доказательства, говорил о «пропагандистском фильме». Это не было языком доктора Дикса[1479]. Доктор Дикс описывал его как «еженедельную кинохронику» и «еженедельный фильм».
(Обращаясь к подсудимому)
Пока наша память свежа об этом, вы расскажите Трибуналу скольких подсудимых вы опознаете в этом фильме?
Шахт: Я очень быстро его просмотрел и я не смог точно разглядеть кто там был. Однако, я должен полагать, что почти все присутствующие здесь — я говорю по памяти, а не по фильму-либо в свите Гитлера или среди тех, кто его встречал.
Джексон: В то время как вы всё еще являлись президентом Рейхсбанка и после акции по принятию чехословацкого банка 29 ноября 1938 вы произнесли речь, не так ли?
Шахт: Да.
Джексон: Это документ ЕС-611, экземпляр США-622. Я уведомляю, что фильм стал экземпляром США-835, и прежде чем я перейду от него, я хочу представить заявление о личности Германа Геринга, которое в документе 3936-ПС, в качестве экземпляра США-836.
|
|
(Обращаясь к подсудимому)
Доктор Шахт в этой речи от 29 ноября 1938, если я правильно информирован — и кстати, она была публичной речью, не так ли?
Шахт: Поскольку он произносилась перед германской академией[1480]. Она была полностью публичной, и если она прошла цензуру она точно, также упоминалась в газетах. Она была публичной; кто угодно мог её слышать.
Джексон: Вы использовали такой язык, не так ли?:
«Возможно, что ни один банк—эмитент в мирные времена не проводил такую стремительную политику как Рейхсбанк с захвата власти национал-социализмом. Однако с помощью такой кредитной политики, Германия создала вооружения, не имеющие себе равных, и это вооружение обеспечило наши политические успехи». (Документ ЕС-611)
Это верно?
Шахт: Это абсолютно верно, и — вы позволите мне в будущем говорить? Это верно и я был очень сильно удивлен, что была необходимость делать это с целью создания справедливости в мире.
Джексон: Взятие Чехословакии представляло вашу идею справедливости?
Шахт: Я уже говорил вам, что Германия «не брала Чехословакию», но что она именно была подарена Германии союзниками на серебряном блюде.
Джексон: И вы теперь говорите, что это было актом справедливости, или вы осуждаете его? Доктор я не пойму вашу позицию. Просто скажите нам, вы были за это? Вы сегодня за, или против?
Шахт: Против чего? Скажите мне, пожалуйста, против чего и за что?
|
|
Джексон: Против передачи Судетов методом, которым это было сделано.
Шахт: Я не могу ответить на ваш вопрос по причине того, что как я сказал, их не «взяли», но подарили. Если кто-либо даёт мне подарок, вроде этого, я с благодарностью принимаю.
Джексон: Хотя он им и не принадлежал?
Шахт: Что же, это я оставляю за дающим.
Джексон: И хотя его берут под дулом пистолета, вы всё еще принимаете подарок?
Шахт: Нет, его не брали «под дулом пистолета».
Джексон: Что же, мы перейдем к вашей речи. Вы также говорили:
«Вместо слабого и нерешительного правительства сегодня правит единственная, целеустремленная, энергичная личность. Это величайшее чудо, которое случилось в Германии и которое повлияло на все сферы жизни, не исключая экономики и финансов. Нет немецкого экономического чуда. Есть только чудо пробудившегося немецкого самосознания, и немецкой дисциплины, и мы имеем это чудо в нашем фюрере, Адольфе Гитлере».
Вы так говорили?
Шахт: Конечно. Этим я был сильно удивлен.
Джексон: В качестве министра без портфеля, в чем заключалась ваша должность?
Шахт: Ни в чём.
Джексон: Какие у вас были сотрудники?
Шахт: Одна женщина секретарь.
Джексон: Где вы находились?
Шахт: В двух или трех комнатах моей собственной квартиры, которые я обставил как кабинеты.
Джексон: То есть правительство даже не обставило ваш кабинет?
Шахт: Да, оно платило мне аренду за эти комнаты.
Джексон: О, и с кем вы встречались в качестве министра без портфеля?
Шахт: Я не понимаю. С кем я встречался?
Джексон: Что же, вы проводили какие-нибудь встречи? У вас были какие-либо официальные встречи?
Шахт: Я непрерывно здесь заявлял, что после моей отставки из Рейхсбанка, я никогда не проводил ни одной встречи или совещания, официального либо иного.
Джексон: Вы кому-либо докладывали, или вам докладывал кто-нибудь?
Шахт: Нет, мне никто не докладывал, и я никому не докладывал.
Джексон: Тогда я понимаю, что у вас не было обязанностей в этой должности?
Шахт: Абсолютно верно.
Джексон: И вы были министром без портфеля, однако, во время возвращения Гитлера из Франции вы присутствовали в его встрече на железнодорожной станции? И отправились в Рейхстаг послушать его речь?
Шахт: Да.
Джексон: Итак, несмотря на ваш уход из Рейхсбанка, правительство продолжало выплачивать вам полное содержание до конца 1942, не так ли?
Шахт: Вчера я заявлял, что это не верно. Я получал своё содержание из Рейхсбанка, которое полагалось мне по контракту, но мне не выплачивалось министерское содержание. Я думаю, в качестве министра я получал определенные надбавки на покрытие расходов, я не могу сказать, сейчас; но я не получал содержания как министр.
Джексон: Что же, я вернусь к вашему допросу от 9 октября 1945 и спрошу вас давали ли вы такие ответы на вопросы того допроса:
«Вопрос: Какое содержание вы получали в качестве министра без портфеля?
«Ответ: Я не могу сказать точно. Я думаю что-то вроде 24 000 марок, или 20 000 марок. Я не могу сказать точно, но это насчитывало содержание и после пенсию, которую я получал от Рейхсбанка, так что мне не платили дважды. Мне не платили вдвойне.
«Вопрос: Другими словами, содержание, что вы получали в качестве министра без портфеля в течение периода, что вы были также президентом Рейхсбанка вычиталось у Рейхсбанка?
«Ответ: Да.
«Вопрос: Однако, после прерывания вашей связи с Рейхсбанком в январе 1939, вы затем получали полное содержание?
«Ответ: Я думаю я получал полное содержание, потому что мой контракт длился до конца июня 1942.
«Вопрос: Значит, вы получали полное содержание до конца июня 1942?
«Ответ: Полное содержание, но не дополнительное содержание, но с 1-го июля 1942 я получал свою пенсию в Рейхсбанке, и снова содержание министра вычиталось из этого, или наоборот. Что было выше, я не знаю; я получал пенсию от Рейхсбанка в размере 30000 марок».
И 11 июля 1945, вас опрашивали в Рёскине, и вы дали следующие ответы:
«Вопрос: Какая дата у вашего контракта?
«Ответ: С 8 марта 1939, 1940, 1941, 1942. Четыре года. Четырехлетний контракт.
«Вопрос: Вам действительно затем дали четырехлетнее назначение?
«Ответ: Это то, о чём я говорю. После 1942 я получал пенсию от Рейхсбанка.
«Вопрос: Какой была сумма вашего содержания и всех иных доходов в Рейхсбанке?
«Ответ: Весь доход от Рейхсбанка, включая мои представительские расходы, насчитывал 60 000 марок в год, и пенсия 24 000. Вы понимаете, у меня был короткий контракт, но высокая пенсия. В качестве министра Рейха без портфеля, у меня было другое, я думаю также 20 000 или 24 000 марок».
Итак, это верно?
Шахт: Содержания заявлены в бумагах и верно здесь приведены, и я именно заявлял, что мне платили только из одного источника. Меня спросили: «Какое содержание вы получали в качестве министра без портфеля?» Я заявил о сумме, но я не получал её, она просто вычиталась из моего содержания в Рейхсбанке. И пенсия, как я здесь вижу, в одном случае процитирована ошибочно. Я думаю, у меня была пенсия только в 24 000 марок, в то время как здесь говорится о чем-то вроде 30 000 марок. В своих собственных денежных делах я как-то менее точен, чем в служебных. Однако, мне платили единожды, и в основном от Рейхсбанка — и это также здесь не заявляется правильно. Это не был конец 1942, но конец июня 1942, до истечения срока контракта. Затем началась пенсия и платили только её. Как эти два, то есть, министерство и Рейхсбанк, согласовывались, я не знаю.
Джексон: Что же, вы имели право на содержание и пенсию вместе взятые, и одна отменяла другую; это вы подразумеваете? И такое положение продолжалось до тех пор, пока вы были частью режима?
Шахт: Оно еще в силе сегодня. Это не имеет ничего общего с режимом. Я всё еще надеюсь получать свою пенсию; как по-другому мне платить за свои расходы?
Джексон: Что же, доктор они не будут очень обременительными.
Когда генерал Бек[1481] ушел в отставку, он просил об отставке, не так ли?
Председательствующий: Минуточку; совершенно излишне кому-либо из присутствующих в суде демонстрировать своё веселье смехом.
Джексон: Вас просили об отставке, когда уходил генерал Бек?
Шахт: Нет, он так не говорил.
Джексон: Вы помните о показаниях данных Гизевиусом?
Шахт: Да. Это было ошибкой со стороны Гизевиуса.
Джексон: О, что же, в любом случае, когда генерал Бек ушел в отставку, это остро привлекло ваше внимание?
Шахт: Он нанёс мне визит и сказал об этом за несколько дней до отставки. Я полагаю, что это было в конце августа или начале сентября 1938.
Джексон: И вы говорите, что вам не было предложений уйти в отставку вместе с Беком?
Шахт: Нет, об этом не говорилось. Бек встретился со мной в моей комнате; он не упоминал чего-либо такого рода, и не обсуждал это со мной.
Джексон: Случилось бы так, что ваша отставка была бы подходящим способом выражения вашего протеста против таких вещей, которые вы не одобряли?
Шахт: Нет, я совсем не верю, что отставка была средством достичь чего-либо нужного, и я также очень сильно сожалел, что Бек уходит. То, что случилось — господин судья, было вызвано всей ложной политикой — политикой, что вынуждала нас, и отчасти, с сожалением говорю, неправильно нами проводилась. В феврале, был уволен Нейрат. Осенью Бек; в январе 1939 уволили меня. Нас устраняли одного за одним. Если бы было возможно для нашей группы — если я также могу говорить за группу — осуществлять совместные действия, как мы надеялись и ожидали, тогда это было бы великолепно. Однако, эти отдельные отставки были бесцельны; по крайней мере, у них не было успеха.
Джексон: Вы чувствовали, что Бек должен оставаться на своём посту и быть нелояльным главе государства?
Шахт: Абсолютно.
Джексон: И, в любом случае, вы продолжали любым публичным образом, до падения Франции, считать себя частью правительства и частью режима, не так ли?
Шахт: Что же, я никогда не считал себя частью режима именно, потому, что я был против него. Но, конечно, даже с осени 1938 я работал над своей отставкой, настолько скорой насколько я понимал, что Гитлер не остановит перевооружение, а продолжал его, и когда я стал, осведомлен о том, что я беспомощен, действовать против него.
Джексон: Что же, когда вы начали работать над своей отставкой?
Шахт: Простите меня; я не понимял — работал с чем?
Джексон: Когда вы впервые начали работать над своей отставкой с должности.
Шахт: После Мюнхена и после нашего понимания о том, что мы больше не можем ожидать разоружения или остановки перевооружения Гитлером и что мы не сможем предотвратить продолжающееся вооружение; значит, внутри кругов дирекции Рейхсбанка, мы начали обсуждать этот вопрос и поняли, что мы не можем следовать дальнейшему курсу на перевооружение. Это был последний квартал 1938.
Джексон: И все эти события, которые вы никогда не одобряли, были достаточным следствием заставившем вас уйти в отставку и забрать у режима дальнейшее использование вашего имени?
Шахт: До того я всё еще надеялся, что я смогу добиться изменений к лучшему; впоследствии я оценил все плохое в моей должности, даже перед лицом опасности, что меня однажды будут судить, как сегодня.
Джексон: Вы продолжали позволять использование вашего имени дома и за рубежом несмотря на ваше неодобрение, как вы говорите, вторжения в Польшу?
Шахт: У меня никогда не спрашивали разрешения, я никогда не давал такого разрешения.
Джексон: Вы прекрасно знали, не так ли, что ваше имя означает много для этой группы, и что вы были единственным человеком в этой группе, который мог находиться за рубежом?
Шахт: Первую часть вашего заявления я уже принял вчера за комплимент. Вторая часть, я думаю, не верна. Я думаю, что еще несколько других членов режима также имели «понимание» в зарубежных государствах, некоторые из них сидят со мной на скамье подсудимых.
Джексон: Любой иностранный наблюдатель, который читал о делах в Германии, обнаруживал, что вы поддерживали режим постоянно до лишения вас должности министра без портфеля, не так ли?
Шахт: Это совершенно неверно. Как я вчера непрерывно заявлял, а также в ходе моего прямого допроса, на меня всегда ссылалось иностранное вещание как на оппонента системы, и все мои многочисленные друзья и знакомые в зарубежных государствах знали, что я был против этой системы и работал против неё. И если бы какой-либо журналист упомянул бы, что не знал этого, значит, он не знает своей работы.
Джексон: О, вы ссылаетесь на письмо, которое вы написали нью—йоркскому банкиру Леону…?
Шахт: Леону Фрейзеру[1482].
Джексон: Итак, когда вы послали это письмо в Швейцарию, здесь в Берлине находился дипломатический представитель Соединенных Штатов, не так ли?
Шахт: Да.
Джексон: И вы знали, что у него была почтовая связь, по крайней мере, раз в неделю и обычно раз в день с Вашингтоном?
Шахт: Да, я не знал этого, но я это предполагал.
Джексон: И, если бы вы хотели связаться с правительством Соединенных Штатов или служащим Соединенных Штатов, вы могли связаться по обычным каналам?
Шахт: Я не желал связываться с американским правительством или с американским служащим. Я просто желал возобновить связь с другом, который приглашал меня в январе приехать в Соединенные Штаты, и делал ссылку на предшествующую переписку между ним и мной в январе.
Джексон: Тогда это снимает вопрос Фрезера.
Далее, когда вы были министром без портфеля, согласно вашим показаниям, были начаты агрессивные войны — против Польши в сентябре 1939; против Дании и Норвегии в апреле 1940; против Голландии и Бельгии — в мае 1940; в июне было перемирие[1483] с Францией и ее капитуляция; в сентябре 1940 имел место Тройственный пакт[1484] между Германией, Италией и Японией; в апреле 1941 произошло нападение на Югославию и Грецию, которое, как вы говорите, было агрессивным; в июне 1941 г. произошло вторжение в Советскую Россию, которое, как вы сказали, было агрессивным; 7 декабря 1941 японцы напали на Пирл-Харбор и после нападения объявили войну США, 8 декабря 1941. Соединенные Штаты объявили войну Японии, но не Германии; 11 декабря 1941. Германия и Италия объявили войну Соединенные Штаты. И все это произошло в области внешней политики, а вы продолжали оставаться на посту министра без портфеля гитлеровского правительства, не так ли?
Шахт: Господин судья…
Джексон: Это не так и не факт?
Шахт: Да, и я желаю кое-что к этому добавить. От дюжины свидетелей которые свидетельствовали здесь и от самого меня, вы снова и снова слышали, что было невозможно односторонне уйти в отставку с должности, потому что если я был поставлен министром главой правительства, я мог уйти лишь с его подписью. Вы также говорили, что в разное время я пытался избавить себя от министерской должности. Кроме бесчисленных показаний свидетелей, включая американцев, в отношении этого, было хорошо известно, что Гитлер никому не разрешал уходить с поста без разрешения. И теперь вы вменяете мне сохранение должности. Я не оставался для собственного удовольствия, но я оставался, потому что я не мог уйти с министра не сделав большого скандала. И почти постоянно, я должен сказать, я пытался добиться такого скандала и достиг его в январе 1943; и я смог избавиться от должности, не без угрозы своей жизни.
Джексон: Что же, я разберусь с вашими объяснениями позже. Я возьму факты.
Вы открыто не порвали с Гитлером, не ушли со своего поста и после того как началось германское наступление на Россию и до тех пор, пока германская армия не стала отступать, и до того как союзники высадились в Африке, не правда ли?
Шахт: Письмо, благодаря которому мне удалось успешно добиться разрыва, датировано 30 ноября 1942 г. Скандал и его успех датирован 21 января 1943, потому что Гитлер и Геринг и кому-либо участвовавшему в дискуссии, потребовалось 7 недель, чтобы обдумать последствия моего письма.
Джексон: Таким образом, из вашего письма явствует, что вы считали, что корабль тонет, не правда ли? То есть, что война проиграна?
Шахт: Мои устные и письменные заявления тех времен уже показывали это. Я также говорил здесь об этом. Я свидетельствовал о письме Риббентропу и Функу; здесь я представил ряд фактов подтверждающих, что я никогда не верил в возможность немецкой победы. И мой уход с должности не имеет ничего общего со всеми этими вопросами.
Джексон: Итак, в то время пока вы оставались министром без портфеля, вы думали, что может быть опасно уйти в отставку, и вы были воодушевлены генералами армии совершить измену против главы государства, не так ли?
Шахт: Да, и я хочу сейчас сделать дополняющее заявление об этом. Это было не, потому что моей жизни угрожала опасность то, что я не мог уйти в отставку раньше. Ибо я не боялся угрозы своей жизни, потому что я испытывал это с 1937, постоянно находясь под произволом со стороны партии и её глав.
Вашему вопросу о том пытался ли я составить из ряда генералов заговор, я отвечаю утвердительно.
Джексон: И вы также пытались найти убийц для убийства Гитлера, не так ли?
Шахт: В 1938, когда делая свою первую попытку, я не думал об убийстве Гитлера. Однако, я должен признать, что позже я сказал, что если бы это нельзя было сделать иным способом, мы если возможно, убьём его.
Джексон: Вы говорите: «Мы убили бы его» или вы говорите: «Кто— нибудь еще убил бы его», доктор Шахт?
Шахт: Если бы у меня была возможность убить его, я сам. Я прошу из-за этого не призывать меня к немецкому суду за покушение на убийство, потому что в этом смысле, я конечно виновен.
Джексон: А теперь, чем бы ни была ваша деятельность, она никогда не была достаточно открыта, чтобы во внешнеполитических материалах во Франции, которые как вы сказали, изучало Гестапо, имелись бы намеки на это, не так ли?
Шахт: Да, я заранее не мог освещать этот вопрос в газетах.
Джексон: И Гестапо, при всех этих поисках, никогда не было в состоянии задержать вас до 20 июля[1485] после покушения на жизнь Гитлера?
Шахт: Они могли поместить меня под арест гораздо раньше, чем было если бы они были немного умнее; но это выглядит странным свойством любой полицейской силы.
Джексон: И до 1943 режим Гитлера не увольнял вас? До времени видимо они верили, что вы делали больше полезного, чем вредного?
Шахт: Я не знаю, во что они тогда верили, поэтому прошу не спрашивать меня об этом. Спросите кого-либо из режима; у вас тут достаточно людей.
Джексон: Вы не признались, что знали о заговоре 20 июля на жизнь Гитлера?
Шахт: Я знал о нём.
Джексон: Вам известно, что Гизевиус сказал, что вы не знали?
Шахт: Я уже заявлял вчера, что я был проинформирован не только об усилиях Герделера[1486], но также постоянно информировался генералом Линдеманом[1487], и доказательства полковника Гронау зачитывались здесь. Я также заявлял, что я не информировал своих друзей об этом, потому что было взаимное согласие между нами, что мы не должны говорить кому-либо чего-либо, что может поставить его в неудобное положение в случае пыток в Гестапо.
Джексон: Вы вспоминаете, что Гизевиус говорил о том, что было лишь три гражданских, которые знали о заговоре, который аккуратно хранился среди военнослужащих?
Шахт: Вы понимаете, что даже Гизевиус не был проинформирован обо всех подробностях. Естественно, он не может свидетельствовать о том чего не знает.
Джексон: И значит, доктор Шахт, мы оцениваем ваши показания в свете факта, что вы долгое время предпочитали, курс саботажа политики вашего правительства путем измены против главы государства, нежели чем открытую отставку из кабинета?
Шахт: Вы постоянно ссылаетесь на мою отставку. Я говорю вам и подтверждаю, что отставка была невозможна. Соответственно ваш вывод ошибочный.
Джексон: Хорошо! Давайте посмотрим. В вашем допросе от 16 октября 1945, экземпляр США-636, вам были заданы некоторые вопросы о генералах армии, и я спрашиваю вас, задавали ли вам такие вопросы, и если вы не давали таких ответов:
«Вопрос: «Скажем, предположим, вы были начальником генерального штаба и Гитлер решил напасть на Австрию, вы скажете, что у вас есть право уйти?
«Ответ: Я бы сказал: «Сэр, увольте меня».
«Вопрос: Вы бы так сказали?
«Ответ: Да.
«Вопрос: Значит, у вас было мысль о том, что любой чиновник мог в любое время уйти если он думал, что моральные обязательства были таковы, что он не мог продолжать?
«Ответ: Так.
«Вопрос: Другими словами, вы чувствовали, что служащие генерального штаба Вермахта, которые были ответственными за приведение в исполнение плана Гитлера виновны наравне с ним?
«Ответ: Сэр, вы поставили мне сложный вопрос, и я отвечу «да».
Вы давали такие ответы, не так ли? Вы давали такие ответы?
Шахт: Да, и я хочу дать объяснение этому, если Трибунал разрешит. Если бы Гитлер когда-либо дал мне аморальный приказ, я должен был отказаться исполнять его. Это то, о чем я также говорил генералам, и придерживаюсь заявления, которое вы зачитали.
Джексон: Ваша честь я закончил с ним, за исключением, того, что я хотел отметить номера экземпляров. Обращение к Гинденбургу ссылавшиеся вчера это 3901-ПС, и оно станет экземпляром США-837. Допрос фон Бломберга от октября 1945 это экземпляр США-838.
Латерзнер [1488]: Господин Председательствующий, я прошу, чтобы заявление подсудимого Шахта, поскольку оно цитировалось и стало частью протокола было исключено. Вопрос, как я его понимаю, был о том, считал ли он генеральный штаб настолько же виновным как и Гитлера. На этот вопрос был утвердительный ответ подсудимым Шахтом во время его допроса. Вопрос и ответ — вопрос начался недопустимо и похоже в ответе свидетель не мог избежать суждения об этом. Это задача суда. И по этой причине я прошу, чтобы эти показания были исключены из протокола.