29 января 1945 года батальон девятого танкового корпуса с боем занял городок Цюллихау, Доложив командованию о выполнении задачи, комбат майор Филимоненков получил новый приказ: развивая успех, захватить мост через Одер и закрепиться на плацдарме.
Появление пяти советских танков (все, что осталось от батальона) было для фашистских солдат, устанавливавших на подступах к мосту противотанковые надолбы, неожиданным. Не давая им опомниться, «тридцатьчетверки» огнем орудий и гусеницами уничтожили артиллерийскую батарею, несколько минометов и пулеметных гнезд и влетели на мост, обгоняя бежавших по льду эсэсовцев.
Танк командира батальона, в котором радистом был Ситников, шел третьим. Его вдруг здорово тряхнуло: сзади один из пролетов моста рухнул от сильного взрыва.
— А ведь я его видел, — говорил потом товарищам Вениамин.
— Кого?
— Того, что мост рванул. Он навстречу бежал. В очках с круглыми стеклами. Эх, жалко: не достать его было очередью…
— Да не убивайся. Может, он просто с перепугу под мост драпал. Рвануть-то могли и с берега, коль провода заранее протянули, — утешали его товарищи.
Вениамин в экипаже был самым молодым — едва исполнилось восемнадцать. Полгода назад, сразу после учебы в танковой школе, прибыл в корпус. Взяли его в экипаж танка командира батальона. Понравился командиру парень — не зря по окончании школы получил звание старшины. И не ошибся комбат. И стрелял Вена, как его все называли, отлично, и связь умел обеспечить в сложной обстановке. За это и Красную Звезду вручили ему.
А дело было так. Вышла из строя рация. Без связи командир лишен возможности управлять боем. Вениамин, оценив обстановку, выбрался из люка, под минометным обстрелом добрался по минному полю до подбитого танка и снял в нем рацию. Включил — оказалась исправной. Связь была восстановлена. Комсомолец Ситников получил свой первый орден.
|
|
…Доложив обстановку командиру корпуса, Филимоненков попросил его подбросить «карандашей» (пехоты) и «огурцов» (снарядов). Вдруг в наушниках раздался голос подстроившегося на волну немецкого радиста: «Рус Иван, — кричал он на ломаном русском языке, — карандаш — нихт, огурец тоже нихт. Карашо! Мы будем вас потопить в Одер!»
Положение было серьезным. Автоматчиков — человек двенадцать, три танка. На том берегу тоже как бы образовался плацдарм: фашисты прижали наши две оставшиеся машины к берегу. А здесь надо было вот-вот ждать контратаки.
Первыми появились «мессершмитты». Пройдя низко над землей, видимо, уточняя количество прорвавшихся танков, они развернулись и, набрав высоту, спикировали и обстреляли советских солдат из пушек, сбросили бомбы.
В следующие дни бойцы укрывались от налетов в амбарах покинутого жителями местечка. Ворота у амбаров были широкие, и машины без труда входили внутрь. Понять, под какими из крыш стоят советские танки, фашистам было трудно, и они бросали бомбы наугад.
Контратаки гитлеровцев следовали одна за другой. В низине чернели уже подбитые немецкие танки и бронетранспортеры. Но снаряды были на исходе. Наводчик Василий Власов досадовал, что и по пехоте приходится бить бронебойными: осколочные кончились.
А командование снова и снова передавало по радио приказ: «Держаться! Любой ценой держаться!»
В это время советские войска форсировали Одер еще в двух местах — выше и ниже по течению. Там шло большое наступление. А здесь три наших танка и горстка автоматчиков сковывали крупные силы противника. Танкистам везло. Все машины оставались в строю. В других экипажах, правда, появились раненые, а командирский танк будто заколдованный — ни одного прямого попадания.
|
|
Механик-водитель Николай Стацюк шутил по этому поводу: «Семнадцать машин у меня с сорок первого сгорело. А в этом пекле — хоть бы раз по броне шкарябнуло. Мажут фашисты».
Пехоте приходилось трудней — были убитые.
Девять дней танкисты и автоматчики удерживали плацдарм. Девять дней с редкими минутами затишья и девять ночей с постоянным ожиданием очередного сюрприза гитлеровцев.
В последний день комбата Филимоненкова ранило в лицо. Танкисты решили переправить его к своим. Немцев на том берегу уже здорово потеснили. Но помощи еще не было: начался ледоход. Правда, у моста нагромоздились льдины. По ним два автоматчика и переправили раненого комбата.
Ночью от окопавшихся впереди стрелков поступило сообщение: фашисты в темноте подтянули для прямой наводки несколько орудий. А отбиваться уже нечем: в танках оставалось по два-три снаряда.
Они не думали в ту ночь о геройстве. Они выполняли приказ. Снаряды кончались, но были гранаты. Немного, штук десять. И еще по одной у каждого на поясе. Кольцо только нужно рвануть, когда фашисты подойдут вплотную.
Ночью по льдинам пришло подкрепление, а утром с соседнего плацдарма прорвались наши танки.
…Экипаж в полном составе встретил День Победы.
|
|
За героизм, проявленный в боях на Одерском плацдарме, 12 танкистам девятого танкового корпуса было присвоено звание Героя Советского Союза. В том числе майору В. В. Филимоненкову, старшинам Н. А. Стацюку, В. Е. Власову и В. И. Ситникову.
Герой Советского Союза, почетный гражданин города Карталы и Варненского района Вениамин Иванович Ситников работает сейчас старшим механиком автоматической телефонной станции 8-й дистанции сигнализации и связи Южно-Уральской железной дороги. Он часто встречается с комсомольцами, делится воспоминаниями с теми, кому сейчас восемнадцать.
Н. Е. ХАНЕВИЧЕВ,
полковник, начальник кафедры Челябинского Высшего Военного автомобильного инженерного училища
С ПОЛЯ БОЯ НЕ УШЕЛ
Передо мной личное дело полковника запаса Михаила Денисовича Медякова. Строки Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1945 года гласят:
«За высокое воинское мастерство, беззаветное мужество и героизм в борьбе с фашистскими захватчиками присвоить старшему сержанту Медякову Михаилу Денисовичу звание Героя Советского Союза».
Сколько раз мне приходилось встречаться с Михаилом Денисовичем, видеть его среди курсантов, призывников, учащихся, слушать его интересные воспоминания о боевых подвигах своих товарищей. Но почти никогда не говорит он о себе. «Воевал, как все. Звание Героя Советского Союза получил за бои в Восточной Пруссии». Вот и все.
Разговорить его трудно. Пришлось обращаться к документам и товарищам, которые бок о бок с ним несли нелегкую армейскую службу.
Родился и вырос Михаил в селе Мыркай Мишкинского района ныне Курганской области. Учился хорошо, любил книги. Но предпочтение отдавал технике и всем сердцем тянулся к кузнечному делу. Денис Денисович, отец Михаила, был колхозным кузнецом, ударником труда и самым почетным человеком на селе.
Когда Миша закончил 7 классов, отец взял его к себе в ученики. Они ремонтировали колхозные плуги, сенокосилки, ковали коней. В 1940 году комсомолец Михаил Медяков стал учащимся Катав-Ивановского ФЗУ. Училище он окончил в августе 1941 года и получил специальность слесаря-сборщика. Назначили на работу в Челябинск. Но уже шла война, и мысли его были с теми, кто дрался с фашистами.
Фронтовые будни Михаила Медякова начались в составе орудийного расчета одного из дивизионов береговой обороны Северного флота. Для молодого заряжающего это были первые бои, трудные бои. В короткие минуты затишья он стал учиться артиллерийскому делу. Сержант Ефрем Сергеевич Романович делился с ним своими знаниями. Его Медяков по праву считает своим учителем, боевым наставником.
В феврале 1942 года рядовой Медяков стал наводчиком орудия. В ходе боев он удачно накрывал огнем своего орудия пехоту, заставлял замолчать навсегда пулеметные точки и минометы, перебивал гусеницы танков.
…У сожженной дотла деревни на смоленской земле неожиданно появились немцы. Колонна мотоциклистов, миновав центр, довольно быстро приближалась к околице. Линзы бинокля позволяли разглядеть даже тонкие пулеметные стволы на колясках. Михаил (он был за командира орудия) сбился со счета на двадцатом мотоцикле. Сгрудившись у крайней сожженной хаты, фашисты остановились.
Медякова охватило возбуждение: «Если сейчас по ним трахнуть, то всех сразу накрыть можно».
— Друг, Голозубов, — повернулся он к товарищу, назначенному временно наводчиком, — самый момент. Давай лупанем!
Потом, вспомнив уставную команду, напряженным высоким голосом, неожиданно для себя подражая интонациям Романовича, произнес:
— По фашистским мотоциклистам, фугасным, под основание домика, прицел 20… Заряжай!.. Огонь!
Первые же три выстрела разметали мотоциклы.
…Дивизион, в котором воевал Медяков, освобождал новгородскую землю. В сводках эти бои назывались боями местного значения. Отважный наводчик был ранен. Из медсанбата матери писал, чтобы она не волновалась, у него все хорошо. Фашистов бить он научился, а их пули его не берут. Награжден медалью «За боевые заслуги».
В начале 1943 года отдельную стрелковую бригаду, в которой теперь служил Медяков, перебросили на Северо-Западный фронт. В боях под Старой Руссой он показал себя как опытный, умелый артиллерист. Двигаясь в боевых порядках пехоты, наводчик Медяков уничтожил немало дзотов, блиндажей и наблюдательных пунктов. В дивизионе потеряли счет его точным выстрелам.
Однажды случилось так, что горстка наших стрелков и орудийный расчет Медякова, закрепившись на отбитой высоте, отражали одну за другой контратаки противника. Положение создалось очень сложное. Ряды защитников высоты таяли, а гитлеровцы наседали и наседали. Они были буквально в двухстах метрах, когда Михаил заметил немецкую пушку. Она методически вела огонь, прижимая защитников высоты к земле. Сказав товарищам, чтобы усилили огонь по противнику, Михаил пополз в сторону немецкого орудия. Фашисты не замечали его, а он все ближе и ближе. Вот бросок гранаты, другой — и с расчетом покончено.
Пушка оказалась в исправности. Он развернул ее в сторону врага и открыл огонь. Гитлеровцы, не ожидавшие удара из тыла, заметались и вынуждены были откатиться. В этот момент Медяков услышал дружное «ура» мотострелков, пришедших на помощь. Радовался он, как ребенок.
— Давай, пехота, давай! — кричал, весело помахивая пилоткой.
1943 год в жизни Медякова богат знаменательными событиями. За бои под Старой Руссой он был награжден первым орденом — орденом Красной Звезды. В том же году связал он свою жизнь с партией…
Е. С. Романович уехал в военное училище, и командовать расчетом было доверено Медякову. Он давно освоил все артиллерийские специальности, а в бою действовал хладнокровно, расчетливо и грамотно.
Бывший санинструктор Аня Неженцева (Анна Петровна Силухина, ныне юрист 1-го класса в Подмосковье) в одном из писем вспоминала:
«Мне пришлось быть на батарее и видеть Медякова в октябрьские дни 1944 года, когда ему предоставили честь первым открыть огонь по немецким позициям на территории Восточной Пруссии. Я навсегда запомнила его торжествующее лицо и простые слова:
— Ну вот мы и дошли!»
Дошли! Но это еще не было концом войны. В Восточной Пруссии развернулись тяжелые бои. Зимой 1945 года войска 3-го Белорусского фронта под командованием генерала армии И. Д. Черняховского вели упорные бои, тесня гитлеровцев к Балтийскому морю.
7 февраля 1945 года 104-й полк, в составе которого воевал сержант М. Медяков, получил задачу выбить противника из Петерсхагена. Это был мощный опорный пункт противника на пути наших наступающих частей и крупный железнодорожный узел. Он связывал Восточную Пруссию с центральной Германией. Через него шло снабжение гитлеровских войск боевой техникой, оружием, боеприпасами, продовольствием. Петерсхаген опоясывали траншеи, долговременные огневые точки, минные поля, надолбы.
После короткой, но тщательной артиллерийской подготовки полк стремительно двинулся в атаку. Бой был упорный. Старший сержант Медяков вместе с расчетом дружно поддерживал стрелков огнем своего орудия. Двигаясь в рядах атакующих, его расчет умело уничтожал долговременные огневые точки, разил гитлеровцев прямой наводкой.
Когда противник был выбит из Петерсхагена, короткий февральский день кончился. Уже в сумерках бойцы занимали оборону. Ночь и плотный туман окутали все вокруг. Расчет старшего сержанта Медякова устроился на фланге полка. Орудие стояло на прямой наводке, готовое в любую минуту открыть огонь.
Все работы расчет закончил около четырех часов утра. Стояла необычная для фронтовой обстановки тишина. Разрешив расчету отдохнуть, старший сержант не сомкнул глаз.
Предчувствие не обмануло его. Гитлеровцы — полк пехоты при поддержке 21 самоходного орудия и 7 танков — перешли в атаку. Стрелковое подразделение, занявшее оборону впереди артиллеристов, не выдержало внезапного и мощного удара противника, отошло. Фланг полка обнажился, и батарея оказалась перед фашистами.
Артиллеристы не дрогнули. Первым открыл огонь старший сержант Федяев, а за ним — сержант Васильев. «Рано!» — с досадой подумал Медяков. Его орудие безмолвствовало. Давно заряжена пушка и расчет ожидает команды. Нервы у всех напряжены до предела.
Вздымая комья грязи и снега, шли танки и самоходки, а за ними, прячась за броню, бежали фашистские автоматчики. Они все ближе и ближе. Остается 600 метров, 500. Вот головная машина выплюнула сноп огня. Снаряд разорвался неподалеку от орудия. Артиллеристов обсыпало землей.
Танки надвигались. Все слышнее, все громче. Уже четко просматриваются их силуэты. Солдаты с опаской смотрели на своего командира. Наконец он сказал себе: «Пора».
— По фашистским гадам! Бронебойными!.. Огонь!
Орудие ожило. Первыми двумя выстрелами расчет остановил головную машину. Завертелась на месте самоходка. А старший сержант все торопит товарищей.
— Огонь!.. Огонь!..
Атака фашистов захлебнулась. Но через несколько минут самоходки и танки при поддержке автоматчиков вновь рвутся вперед, сосредоточив огонь по орудию Медякова. Ранен замковой Антропов. На его место встает подносчик снарядов Беляков. Снаряды подносит фельдшер Аня Неженцева.
Орудие ведет огонь. Сам Михаил ранен, но продолжает командовать. Падает смертельно раненный наводчик Голозубов. Старший сержант встает за панораму и открывает беглый огонь по пехоте противника. Гитлеровцы останавливаются. Меткий огонь артиллеристов заставляет их отойти.
Одинокий орудийный расчет не дает возможности продвинуться ни на шаг, и гитлеровские танки и самоходки снова идут в атаку. Артиллеристы, сменив позицию, метко разят врага. Фашисты опять откатываются.
Танки и самоходки сменяются автоматчиками. Группами немцы лезут и лезут на расчет. Дважды раненный старший сержант Медяков ведет огонь.
Артиллеристы уже потеряли счет времени, но немцы атакуют вновь и вновь. Михаил ранен в голову, потерял сознание. А очнувшись, увидел, что немецкие автоматчики подошли вплотную к позиции расчета. Артиллеристы огнем из автоматов и гранатами отбивают очередную атаку.
Однако фашисты продолжают наступать. На этот раз они доходят до огневой позиции расчета. Артиллеристы дерутся врукопашную. В ход пущены приклады, ножи. Силы были неравными, но расчет отбил атаку и даже взял в плен обер-ефрейтора.
В этот критический, трудный момент боя раздается громкое «ура». Это стрелковое подразделение перешло в атаку и отбросило гитлеровцев. Танк и самоходка, подбитые Медяковым, долго еще дымили. Около ста вражеских трупов валялось на талом снегу, неподалеку от огневой позиции Михаила.
А он так и не ушел с поля боя, остался у израненного орудия. И больше месяца потом шел вперед со своим орудием. Не раз еще приходилось привычно стоять на прямой наводке… Из последнего боя его вынесли на носилках. Медсестра Аня Неженцева, бывшая школьница из Яхромы, оказала первую помощь Медякову — перевязала его раны и отправила в тыл…
Всю свою жизнь М. Д. Медяков посвятил благородному делу защиты Родины. И сейчас полковник запаса в строю, в работе. Он часто выступает перед молодежью, рассказывает о боевом прошлом своих мужественных однополчан, о их верности присяге Родине.
И. В. ЧЕРНЯДЕВА,
журналист
НА ВСЮ ЖИЗНЬ
Когда Дмитрия Антоновича Гумерова просят рассказать о каком-нибудь боевом эпизоде, он на некоторое время задумывается: сколько их за войну было! Памятны бои под Воронежем и в Донбассе, в Молдавии и на Мангушевском плацдарме…
После срочной службы в армии он уже не вернулся к мирной профессии учителя: началась война. В 1942 году в составе стрелковой дивизии отбыл на фронт. Он был командиром батареи 76-миллиметровых пушек. Уже в конце войны его назначили помощником начальника штаба отдельного самоходно-артиллерийского дивизиона.
Помнятся ему разъезженные дороги, когда пушки приходилось подтягивать к огневой позиции на руках. Помнятся продуваемые всеми ветрами окопы, беспокойный сон прямо в снегу.
И, конечно, не забываются бои за Берлин, последние дни войны.
…В ночь на 21 апреля в районе Карлсхорста разведчики установили связь с немецкими рабочими, которые предупредили, что гитлеровцы решили взрывать предприятия Берлина. Они уже заминировали находившуюся в полосе действия 230-й дивизии самую крупную в Берлине электростанцию Клингенберг, ждали приказа взорвать ее.
Командир дивизии полковник Д. К. Шишков принял решение: артиллерийского огня по территории электростанции не открывать, а сосредоточить его против окружающих узлов сопротивления противника.
Спустя час там разгорелся бой. Начался ожесточенный огонь, который окаймил электростанцию. Затем в атаку устремились все части дивизии.
Противник бросил против наступающих танки и пехоту. Завязались ожесточенные схватки. Непосредственно перед электростанцией действовали наши штурмовые группы.
И вот стремительная атака на гитлеровцев. Впереди всех бежали наши саперы, прикрываемые автоматчиками. Достигнув электростанции, они тут же кинулись в машинный зал. С помощью пленных вражеских саперов были обнаружены камеры с заложенным в них толом…
А бой на территории электростанции продолжался. Автоматная очередь вывела из строя командира дивизии Шишкова, отдававшего очередное приказание.
Раздался клич:
— Вперед на врага, отомстим за командира!
Вскоре бойцы полностью овладели электростанцией.
«Почти два года на фронтах Отечественной войны я прошел бок о бок с капитаном Гумеровым. Это храбрый, мужественный, беспредельно честный и трудолюбивый офицер, чуткий, отзывчивый командир, — вспоминает ветеран войны А. Моргун. — Дмитрий Антонович служил в нашем отдельном 330-м самоходно-артиллерийском дивизионе 230-й стрелковой дивизии 5-й ударной армии, которой командовал генерал Н. Э. Берзарин.
По занимаемой должности Гумеров числился помощником начальника штаба, а по фактически выполняемой работе был вездесущ. Находился там, где трудно, где складывалась тяжелая обстановка.
Иногда создавалось такое положение, что некем было заменить того или иного офицера, командира установки, командира батареи, и тогда приходилось «выручать» Гумерову.
Наш дивизион вместе с частями Советской Армии вел бои по освобождению от фашистских войск Польши, участвовал в освобождении ее столицы Варшавы. Все части и подразделения горели желанием первыми достичь границы Германии.
2 февраля 1945 года в районе западнее Бервальда наше подразделение форсировало реку Одер и вместе с другими подразделениями захватило плацдарм. Плацдарм был небольшой и стоял строго на запад от Берлина, в 55 километрах. Фашисты получили приказ любой ценой сбросить нас с плацдарма. В течение 10—12 суток мы ежедневно отбивали по 10—15 контратак. В этих кровопролитных боях гитлеровцы, да и мы, несли потери. Капитану Гумерову приходилось подменять командиров установок, командира батареи капитана Косткина. Так же самоотверженно Гумеров участвовал в форсировании последнего водного рубежа фашистской Германии — реки Шпрее и в штурме логова фашизма — Берлина. Закончил свой боевой путь, расписавшись на стене рейхстага».
…Много забот у председателя Ленинского районного комитета ДОСААФ города Челябинска Д. А. Гумерова. К нему то и дело приходят люди — активисты первичных организаций общества, комсомольцы с предприятий, из учебных заведений, школьники. Ребята с одной просьбой:
— Выступите у нас в школе, пожалуйста, с воспоминаниями об Отечественной войне.
Как откажешься от такого приглашения? И Дмитрий Антонович идет к молодежи. Выступал на заводском стадионе, где проводился финал военно-спортивной игры «Зарница», в школе № 34 — там состоялось открытие зала боевой славы бывшего ученика школы героя Отечественной войны Николая Алексеева, в политехническом техникуме, на кузнечно-прессовом заводе, в молодежном общежитии…
Особенно волнуют встречи с самыми младшими школьниками — октябрятами. Как блестят у ребят широко открытые глаза, когда они слушают его рассказ, как каждому хочется дотронуться до орденов и медалей на парадном кителе, а их ни много ни мало — восемнадцать! Среди наград — три ордена Отечественной войны, два — Красной Звезды.
Да, те годы уходят в историю. Но чем дальше они отдаляются, тем крепче западают в сердце.
Вот и Дмитрий Антонович хранит воспоминание о том ярком весеннем дне, когда он вместе с другими бойцами своего дивизиона, постояв в молчании у поверженного рейхстага, достал из кобуры шомпол и острием его написал на изрешеченной пулями и осколками стене рядом с именами других воинов-победителей свое имя.
А. Ф. ВАСИЛЬЕВ,
ветеран войны, старший лейтенант в отставке
ШЕСТОЙ ПОБЕГ
В узком, длинном коридоре с широким окном на улицу у дверей приемной выстроилась цепочка ходячих. На подоконник привалилась девушка. На погонах сержантские лычки. Она упрямо глядела куда-то вдаль. Рядом притулены к стене видавшие виды костыли. Девушка, не оборачиваясь, нет-нет да дотрагивалась до костылей, словно боялась — украдут.
— Ты что рвешь не по-человечески? — раздавался неокрепший басок за дверями с вывеской «Приемный покой».
— Потерпи, миленький, потерпи. Загноилась ранка.
— «Приемный покой»! Какой уж тут покой, одно наказание, — взглянув на черные, жирные буквы, намалеванные на куске фанеры, проговорил дородный, усатый старшина артиллерист. Он, морщась, поправил шину на полусогнутой руке. — Всю войну прошел без царапины, и на тебе — угораздило под самым Берлином.
Склонившийся на корточках у стены сухощавый солдат осторожно приподнялся:
— Вот и я, растяпа, не дотянул до логова. Хоть бы одним глазком взглянуть на этот проклятый рейхс… — Он не договорил, судорожно закашлялся.
Мимо окна к воротам госпиталя подошла машина с ранеными солдатами.
— Знать-то, ребятишкам несладко приходится в Берлине, — выглянув в окно, изрек угрюмо старшина.
— Наша! — Девушка оживилась. Набросила на голову пилотку и подхватила костыли. — До свидания, дядя Петя! Я — туда! — она махнула костылем в пространство.
— Смотри, Шура, как знаешь. Только гляди в оба. Логово оно и есть логово. Ненароком… Ненароком… — Старшина открыл полевую сумку. Вытащил в кожаной кобуре парабеллум. — Возьми на случай.
— Спасибо, дядя Петя, за все спасибо! — Шура торопливо прицепила кобуру к широкому офицерскому ремню. Еще раз молча, благодарно посмотрела на старшину и чмокнула его в левую щеку. Потом резко повернулась и, застучав по паркету костылями, подалась на выход.
— А девка она ничего, — проговорил коренастый солдат с забинтованной кистью.
— Ты это брось! У ней муж не чета тебе, полком командует. От самого Сталинграда мы с ней. Комсомолом руководила в батальоне. Санинструктор. Не одного, как ты, вытащила из-под огня. Да и сама… Шестой раз сбегает из госпиталя. Не улежать ей в такое время. Изучил характер.
* * *
Машина, загруженная до отказа ящиками с боеприпасами, мчится по шоссе, не сбавляя скорости. Лишь увиливая от воронок, разметанных по дороге, слегка притормаживает. В кабине на ухабах побрякивают костыли. Шофер сосет трофейную сигарету, не забывая следить за указателями: «На Берлин!» Свежий ветерок колышет листья яблонь и груш, разросшихся вдоль дороги. Яркое полуденное солнце слепит глаза.
Шура смотрела на дорогу, а сама в мыслях была в Сталинграде. Она там получила похоронную на мужа — летчика, погибшего в воздушном бою. Там зарыты фашистской бомбой ее отец и мать, — старые партизаны, защитники Царицына, — и с ними ее двухлетний сынишка. Она, как сейчас, видит огромную воронку на месте родного домика и себя, одиноко бродившую в слезах.
Тогда и пошла на завод «Красный Октябрь». Не слесарничать, не токарничать. Там сражалась с фашистами наша воинская часть. Ее зачислили в автоматную роту санинструктором. Она, двадцатилетняя вдова, мстила за мужа. За сына. За родных…
Так и шла от Сталинграда до Берлина. Здесь на фронте встретила хорошего человека. Стала его женой.
— Вот и зоопарк, — прервал ее мысли шофер. — Подполковник должен быть там, в бункере. Найдешь. А я тороплюсь, извини!
Шура брела по изрытому траншеями и воронками зоопарку. Солнце перевалило далеко за полдень. Тени от деревьев покрыли все аллеи, тропинки, и без того загроможденные валежником. Ей порой казалось, что она находится не в парке в центре Берлина, а в глухой тайге после страшного бурелома.
В прогалине меж голых, точно подстриженных под одну гребенку, деревьев виднелась длинная, плоская крыша. «Наверно, это и есть бункер», — подумала Шура и повернула к нему. Огибая валежины, зарытые в землю стальные «тигры» и «пантеры», костыляла неторопливо. Кобуру на всякий случай открыла. Предосторожность не помешала: из-за угла деревянной загородки мелькнула желтая каска.
Выкидывая вперед на полный мах костыли, Шура бегом свернула с тропинки и спряталась за толстый ствол дерева. Насторожилась. И только успела вытащить парабеллум, как выскочили три немца с автоматами. Пустили по короткой очереди и, пугливо оглядываясь, кинулись наутек. Шура, долго не раздумывая, прицелилась в долговязого и нажала на спусковой крючок.
Фашист споткнулся. Не выпуская из рук автомата, легко перемахнул через толстый ствол поваленного дерева и исчез.
Шура залегла. Осмотрелась. Простреленной оказалась только юбка да прихватило костыль. Стала внимательно осматривать то место, где, должно быть, затаился фашист. Услышала треск сучьев. Все ближе и ближе. Показались два немца. Шура признала только что скрывшихся. Они были обезоружены. За ними шли три красноармейца с автоматами наготове. Один из них — ординарец командира полка.
— Миша! Прячьтесь!
Протрещала длинная автоматная очередь. Пули полетели мимо. Все успели пригнуться и нырнуть в глубокую воронку, по счастью, оказавшуюся рядом.
Шура предупредила вовремя. Она прихватила одной рукой костыли и поползла в обход. Тихо, бесшумно. Ползать ей не привыкать. Этому искусству, от Сталинграда до Берлина вытаскивая с поля боя раненых, обучились отлично. Кто-то из наших в воронке на конце автомата приподнял каску. Тут же последовала автоматная очередь — каска зазвенела.
«Вот ты где!» Фашист примостился на коленях около корневища поваленного дерева и цепко держал на прицеле автомата воронку. Шура подползла почти вплотную и подняла костыль…
* * *
Бункер… В толще бетона — бойницы, смотровые окна… Установлено 32 артиллерийских орудия разных калибров. На крыше восемь зенитных пушек, приспособленных для стрельбы и по воздуху и по наземным целям. Вокруг бункера в траншеях замаскировались солдаты гвардейского полка, которым командовал подполковник Галей Бадреевич Нигматуллин, Шурин муж. Поодаль на бункер нацелены «андрюши», как тогда называли солдаты двухсоткилограммовые реактивные снаряды, разинули жерла самоходные пушки и другие орудия. Все было готово к бою.
— Чего они караулят? — спросила Шура.
— Немцы там, — ответил ординарец. — Подполковник говорит: это последний бастион. В рейхстаге уже наши. Весь Берлин очищен, а тут… Мы снарядами и «андрюшами» — отскакивают, как от стенки горох.
— А мне сказали — штаб полка в бункере.
— Штаб в городе. Подполковник здесь, на наблюдательном. — Ординарец показал автоматом на небольшое, приземистое сооружение из красного кирпича, возле которого прохаживался часовой.
В чисто прибранной комнате за столом склонились над картой Берлина командир полка Нигматуллин и его заместитель по политчасти майор Большаков. В углу у телефонного аппарата — связист, он же переводчик, старший сержант Всеволод Лебединский.
На скрип двери подполковник оторвался от карты и, увидев жену, обрадованно улыбнулся. Но его густые брови тут же сошлись на переносице:
— Я тебе сказал: не появляться на глаза, пока не вылечишься окончательно.
Шура в дверях, как уперлась на костыли, так и стояла не шевельнувшись. Она чувствовала свою вину, знала — будет встряска, но не могла поступить иначе. Ее неотвязно тянуло на передовую, где могла чем-то помочь своим.
Галей Бадреевич помолчал какое-то время и заговорил уже мягче:
— И чего, Сергей Антонович, делать с этой непутевой? Может, домой отправить, в Челябинск? У меня родители строгие, от них не убежит на передовую.
— Домой, в Челябинск? Резон. — Замполит улыбнулся. Он хорошо знал, чем не раз уже оканчивались у них подобные сцены. И обратился к Шуре: — Как ноги?
Шура от прямого вопроса решила уклониться.
— Там три немца. — Она показала глазами на дверь.
— Немцы! Откуда? — насторожился Галей Бадреевич.
— Ребята задержали в парке.
— В парке, говоришь? Солдаты прочесали каждый уголок. В парке, в парке? — вслух размышлял Галей Бадреевич. — А зачем?
Пленные оказались словоохотливыми. Долговязый, то и дело прикладывая к макушке руку и косясь на Шуру, говорил больше всех.
— Что у него с головой?