Переводчик Всеволод Лебединский спросил у пленного и, улыбнувшись, перевел:
— Александра Максимовна костылем его.
Галей Бадреевич взял у Шуры костыль, взвесил на ладони:
— Надежное оружие, ничего не скажешь.
Все улыбнулись.
В бункере своя электростанция, рассказывали пленные. Оборудованы вентиляционные установки, шахтоподъемники для подачи снарядов непосредственно к орудиям. Большой запас боеприпасов и продуктов. Гарнизон в тысячу человек (среди них три генерала) может жить там несколько месяцев. Их послали через секретный ход уточнить обстановку в парке. А они решили убежать…
Галей Бадреевич, посовещавшись с замполитом и начальником штаба, пришел к мысли — послать пленных в бункер парламентерами, передать осажденным ультиматум. Но солдаты возвращаться отказались наотрез. Боялись — с ними расправятся свои. Тогда Галей Бадреевич пошел на крайность:
— Скажи им, — приказал он переводчику, — если не вернутся в бункер, то будут расстреляны, передадут ультиматум — отпустим их.
Немцы, засевшие в логове, приняли ультиматум. Массивная, чугунная дверь в подземелье раскрылась, солдаты повалили кучей. Выходили и выходили, казалось, им не будет конца. Цепочка наших автоматчиков, выставленная у входа все редела, удлинялась.
Пленные разобрались по-четыре. Лишь генерал не встал в строй. Он кивнул на реденькую цепочку русских и с раздражением спросил у старшины:
— И это все ваши?
— Все! — ответил старшина, будто удивившись такому неуместному вопросу.
Генерал потребовал, чтобы его отправили к большому начальству.
— Это можно, — охотно согласился старшина и попросил Лебединского, стоявшего поодаль с Шурой, отвести генерала к подполковнику.
Боль в ногах становилась все сильней и сильней. Но Шура терпела. Крепилась. Когда оказалась на наблюдательном пункте, нашла в себе силы даже шутить:
— Принимай, товарищ подполковник, от санинструктора Шуры еще одного пленного. — Она слегка, вроде невзначай, подтолкнула генерала костылем и встала по стойке «смирно».
Генерал начал выкладывать свои претензии:
— Я генерал, летчик, воевал честно, не фашист, но почему меня ставят в один строй с солдатами?
— А где остальные генералы из бункера? — не удостоив его ответом, в свою очередь спросил не слишком любезно Галей Бадреевич.
Лебединский перевел.
— Один застрелился, второй по подземному ходу ушел.
— Конвенцией не предусмотрено для пленных генералов привилегий, — сказал подполковник. — Но мы сделаем вам милость. Отправим в штаб дивизии одного, под усиленным конвоем.
Шура слушала разговор мужа с немецким генералом, но слова стали доходить до ее сознания с большим опозданием. Она почувствовала себя такой разбитой — вот-вот упадет. В ногах невыносимая ломота. И вся она пылала огнем.
Галей Бадреевич взглянул на нее и все понял:
— Машину! В госпиталь!
* * *
Александра Максимовна и Галей Бадреевич Нигматуллины давным-давно сменили военную форму на гражданскую.
Полковник в отставке Галей Бадреевич на одном из заводов Челябинска руководил гражданской обороной. Неустанно, со всей страстью занимался общественной работой. Долгое время бессменно являлся председателем совета ветеранов. Я не оговорился «руководил» — Галея Бадреевича Нигматуллина нет уже среди нас. Александра Максимовна — директор кинотеатра «Искра» в Челябинске. Работа, труд ради людей, среди которых она неотрывно, ежедневно, ежечасно. В этом ее радость.
М. Д. ВОРОБЬЕВ,
ветеран войны, полковник в отставке
В СЕРДЦЕ И В ПАМЯТИ
С первого и до последнего дня довелось мне участвовать в Великой Отечественной войне. Вступил в нее капитаном, начальником бригадной школы младших командиров, а закончил полковником, заместителем командира гвардейской стрелковой дивизии.
Многое из увиденного и пережитого за войну сохранилось в сердце и в памяти. Но особенно запомнились защита города-героя Тулы и грандиозная битва за Берлин.
В Тулу наша 154-я стрелковая дивизия прибыла 29 октября. Тяжелый 1941-й. Мы от самого Брянска не выходили из боев и надеялись на отдых. Но хотя наступал вечер, ни один полк на тульских улицах не задержался. Дивизию отвели на южную окраину города. Приказ: без промедления занимать оборону на Орловском и Воронежском шоссе. Оказалось, еще днем наши войска оставили Ивановские дачи и поселок Ново-Басово. А это — почти у стен города.
Значение обороны Тулы каждый из нас понимал — позади Москва. И работали мы все в ту ночь не разгибая спин. В кромешной темноте, под проливным дождем оборудовали проволочные заграждения, различные противопехотные и противотанковые препятствия. Ставились минные поля. Всю ночь подвозились боеприпасы.
Командир полка майор А. Н. Гордиенко предупредил меня:
— Постарайся как можно больше раздобыть противотанковых гранат и бутылок с горючей смесью: утром ожидается танковая атака.
Вместе с другим заместителем командира полка В. М. Шугаевым идем в роты и батальоны: проверяем готовность. В первом батальоне встречаем комдива генерала Я. С. Фоканова. Он напутствует бойцов:
— Предстоят встречи с тактически грамотным врагом, но у нас нет желания уступать ему победу. В окопах рабочие Тулы, старики и совсем юные ребята. Они поклялись умереть, но врага в город не пустить.
Чуть начало светать, и войска Гудериана ринулись в наступление. Поддерживаемые сильнейшим артиллерийско-минометным огнем, они двигались колоннами — вдоль Орловского и Воронежского шоссе. Танки противника подрывались на минах, поставленных ночью саперами нашего 510-го полка. Артиллеристы 571-го артполка, находившиеся 8 боевых порядках рот и батальонов, тоже подбили несколько машин. Гитлеровцы отступили, подгоняемые пулеметными очередями.
Вскоре атака врага повторилась. На этот раз отличился красноармеец нашего полка Азанов. Увидев на шоссе танки противника, он замаскировался в окопчике, и когда головная машина поравнялась с ним, метнул в нее противотанковую гранату. Азанов прополз немного по кювету и второй гранатой уничтожил еще один вражеский танк. Выскочивших из машин танкистов он скосил из автомата.
На отдельных участках продвигалось до десяти вражеских танков. Артиллеристы капитана Вайсмана, занимавшие позиции на окраине поселка Красный Перекоп, вкатили орудия на второй этаж одного из домов. Стволы пушек направили в окна, выходившие на Воронежское шоссе, мыловаренный завод и балку с небольшим мостиком. Так они подбили несколько танков.
Отлично зарекомендовали себя в этот день и рабочие-туляки. Их командир А. П. Горшков показал себя умелым и бесстрашным воином. Героически дрались чекисты 156-го полка НКВД, батареи 732-го зенитно-артиллерийского полка. В общей сложности 30 октября защитники Тулы уничтожили 31 танк и более батальона пехоты противника.
Тульский городской комитет комсомола направил в дивизии, обороняющие город, четыре тысячи комсомольцев. Особенно много туляков пришло в нашу 154-ю стрелковую. Не потому ли, думаю, едва не самой первой она пробилась к городу, чтобы защищать его.
Комсомолки-тулячки пополнили медико-санитарный батальон дивизии. На них без улыбки нельзя было смотреть. Почти все в шинелях и шапках непомерно больших — дивизионные снабженцы не могли предусмотреть появления в числе своих подопечных солдат такого роста.
Там, под стенами Тулы, я встретился со своей будущей женой. Нина Андреевна вместе со мной прошагала потом тысячи километров военных дорог и закончила войну в Берлине.
В Туле мы получали пополнение и с Урала. С одной такой большой группой пришел восемнадцатилетний паренек Федя Орлов. Был он из поселка Сыртинский Кизильского района Челябинской области. Воевал обстоятельно и надежно. Когда меня назначили командиром полка, я взял его к себе адъютантом. В этой должности он дошел до Берлина. После войны, вернувшись в родные места, работал председателем сельского Совета, председателем колхоза.
Тогда же, в Туле, прибыла в дивизию и Таня Журавлева. Недавняя школьница, она и бывалых солдат удивляла своим бесстрашием. Помнится, форсировали Вислу южнее Варшавы, зацепились на левом берегу. Фашисты ожесточенно атаковали нас, раненых было много. Таню Журавлеву тоже ранило, контузило, но она не покинула плацдарма, пока всех раненых не переправила на правый берег. Сейчас Татьяна Павловна работает в медсанчасти Челябинского металлургического завода.
6 ноября закончился первый этап Тульской оборонительной операции. Гудериан записал в своем дневнике:
«Наши войска испытывают мучения, и наше дело находится в бедственном состоянии».
11 ноября руководство Тульским боевым участком было возложено на генерал-майора Я. С. Фоканова, командира нашей 154-й стрелковой дивизии.
Наступившие холода добавили нам забот. Надо было доставать полушубки, валенки, теплое нательное белье. Командир полка майор А. Н. Гордиенко заявил мне:
— Стучи во все двери, но обуй и одень бойцов во все зимнее!
И я стучал. Шел к председателю городского комитета обороны первому секретарю обкома партии В. Г. Жаворонкову, председателю облисполкома Н. И. Чмутову…
Хозяйственные дела задержали меня в городе и 27 ноября, когда наш 510-й полк неожиданно был снят с ответственного участка обороны Тулы (стоял он тогда на линии Рогожинский поселок — Орловское шоссе) и брошен на только что образованный Лаптевский боевой участок. Как оказалось, возникла реальная угроза соединения восточного и западного крыла фашистских войск севернее Тулы, и наши войска могли попасть в окружение. Лаптевский боевой участок служил заслоном на возможном продвижении врага к столице.
В Лаптево направлялись еще танковая рота 124-го полка и бронепоезд № 16. Командование Лаптевским боевым участком поручалось командиру нашего полка майору А. Н. Гордиенко.
В моем распоряжении было пять бортовых автомашин, и я мечтал наполнить их до предела обмундированием, продовольствием, боеприпасами. Задуманное почти удалось осуществить. Для бойцов нового боевого участка ни дивизии, ни Тульский городской комитет обороны ничего не жалели.
Выезд из Тулы наметили на 30 ноября, с наступлением темноты. В нашей маленькой колонне всего 12 человек: я, начальник обозно-вещевого снабжения старший лейтенант В. Ф. Пирогов, мой ординарец Г. И. Бузулуков, четыре бойца, выполнявшие обязанности грузчиков, и пять шоферов. Начальник штаба дивизии подполковник М. И. Агевнин напутствовал нас:
— Будьте осторожны. В пути можете встретиться с противником.
Обещаю быть предельно внимательным. Агевнин подает на прощание руку, и мы трогаемся. Я сел в кабину головного грузовика, старшего лейтенанта посадил на замыкающую машину.
Снегопад при сильном встречном ветре затруднял движение. Дорогу то и дело переметало. Двигатели натужно выли, казалось, еще чуть-чуть, и не выдержат. Но пока обходилось, даже не брали в руки лопат. Время от времени освещаю фонариком карту, сверяю с нею выхватываемые из темноты фарами грузовика куски местности. Кажется, поворот недалеко. Говорю шоферу:
— У поворота остановимся, проверим, все ли в порядке с машинами…
Не успел докончить фразы, как метрах в 500—800 впереди резанул пулемет, полетели вверх осветительные ракеты. Просвистели и совсем рядом первые пули. Разлетелось вдребезги ветровое стекло, потухли фары. Машина остановилась. Мы с шофером выскочили из кабины. Подошли остальные машины. А головная уже пылала. Раздумывать нечего, подаю команду:
— Задний ход!
Повторять не надо. Пятимся так по шоссе несколько десятков метров. К счастью, оно оказалось достаточно широким и в этом месте не перенесенным снегом. Все машины благополучно развернулись.
Проехали километра полтора-два, и я распорядился остановиться. Короткое совещание: ехать ли в Тулу или разведать, кто же нас обстрелял. Вместе с Г. И. Бузулуковым направляемся к месту происшествия. Продвигаемся осторожно, хотя темнота и снежная метель надежно прикрывает нас. Горящая машина служит хорошим ориентиром. Она все ближе и ближе. Пожалуй, дальше не стоит идти: отчетливо видно, как у автомашины суетятся немцы. Значит, все же перерезали шоссе Тула — Москва…
В Тулу прибыли уже под утро. В штабе дивизии докладываю подполковнику Агевнину. Он расстроен. Какое-то время покусывает в задумчивости губы, затем подходит к телефону:
— Генерала Фоканова.
Разговор с комдивом короткий. Задав несколько уточняющих вопросов, генерал советует сообщить обо всем начальнику штаба 50-й армии Н. Е. Аргунову. Получив указания начальника штаба, Агевнин обратился ко мне:
— Будете находиться при штабе дивизии, в моем распоряжении. Сейчас отдыхайте. Ночью вам предстоит нелегкая работа. Когда понадобитесь, я вас вызову.
Толком не поспал — явился посыльный. В штабе подполковник Агевнин вручил пакет, опечатанный сургучной печатью. Инструктировал подробно:
— К утру 2 декабря пакет должен быть у начальника Лаптевского боевого участка. А с 3 на 4 декабря, получив ответы от него для штаба дивизии и для штаба армии от заместителя командующего армией генерала Попова, возглавляющего сейчас в районе Лаптево оперативную группу войск, пойдете обратно. Нужно спешить. До Лаптево по прямой 35 километров. Вам по прямой не придется идти. Снег глубокий, берите лыжи.
Предупредил, чтобы особенно быть осторожным в районе железнодорожной станции Ревякино. Разведкой установлено, что там немцы перерезали железную дорогу и сосредоточивают танковые части. Уже стоя в дверях кабинета, начальник штаба попросил:
— Постарайтесь разведать, какие силы у противника в Ревякино. Доложите об этом майору Гордиенко. — И пожелал: — Ну, в добрый путь!
Я взял с собой двух автоматчиков и испытанного, закаленного в разных передрягах своего ординарца Григория Ивановича Бузулукова. Тронулись в путь с темнотой. Ориентировались на железную дорогу Тула — Москва.
Ночь выдалась на редкость морозная, лицо так и обжигало на ветру. До станции мы не дошли метров восемьсот, остановились в лесу. Дорога, ведущая к Московскому шоссе, была сплошь забита танками и автомашинами противника. Танкисты обступили костры.
Говорю своим:
— Проскакиваем сразу все, одним махом.
Проскочили быстро, но постовые все же заметили, открыли стрельбу. Счастье сопутствовало нам — по ту сторону дороги тоже густой лес, и он укрыл нас от вражеского глаза, от вражеских пуль.
Теперь надо было пользоваться уже компасом, идти по азимуту. Двигались строго на север. Так прошли километра два. И неожиданно почти нос к носу столкнулись с немецким караулом. Оставалось одно — пустить в ход оружие.
В 8 утра наконец прибыли в Лаптево. Вручил пакет по назначению. Майор Гордиенко удивлен.
— Как только удалось проскользнуть. Немец жмет и с севера, и с юга, и с запада, и с востока…
3 декабря оказалось самым трудным в обороне Тулы. В 1950 году генерал-полковник И. В. Болдин, командовавший в начале войны 50-й армией, в товарищеской беседе с нами, своими офицерами, рассказывал об этом дне:
— Когда стало ясно, что мы окружены, мне доложили, что вызывает к телефону командующий фронтом Георгий Константинович Жуков. Признаюсь, очень волновался. Чувствовал, разговор будет не из приятных. Так оно и оказалось. «Что ж, генерал Болдин, — говорит командующий, — в третий раз за несколько месяцев войны попадаете в окружение. Не считаете, что многовато?»
Этот разговор потом Иван Васильевич привел в своей книге «Страницы жизни», которая вышла в Воениздате в 1961 году.
3 декабря вечером в штабе Лаптевского боевого участка меня встретил заместитель командующего армией генерал-майор В. С. Попов. Говорил Василий Степанович негромко, размеренно. С ним было как-то удивительно просто, спокойно.
— Придется вам, товарищ капитан, повторить свой ночной путь, — генерал словно извинялся. — Знаю, нелегко пришлось вам минувшей ночью. Но, понимаете, надо.
— Я готов, товарищ генерал.
— Вот и чудесно, — улыбнулся Попов и спохватился: — А вы садитесь, голубчик, садитесь: разговор у нас будет длинный.
Проговорили мы действительно долго. Василий Степанович пересказал содержание своего сообщения в штаб армии — на случай, если придется пакет уничтожить, — и переадресовал меня майору А. Н. Гордиенко. Майор предупредил перед беседой:
— Постарайся все, что сейчас услышишь, запомнить и передать Якову Степановичу.
В ту ночь мы отправились обратно в Тулу. На этот раз наше путешествие прошло без особых происшествий. 4 декабря утром я был уже на углу улиц Литейной и Арсенальной, где в нескольких деревянных домиках разместился штаб 50-й армии. В одном из них я и разыскал полковника Аргунова и вручил ему пакет от генерала Попова.
Кончив читать, Николай Емельянович быстро взглянул на меня.
— Что-то добавить к этому можете?
— Очень немного, — памятуя о его обычной осведомленности, ответил я.
Выслушав меня, начальник штаба поблагодарил за службу и отпустил.
Если бы я еще немного задержался в штабе армии, то не застал бы уже генерала Я. С. Фоканова. Он уже был одет в свой короткий полушубок из черной овчины. Перетянут ремнем и в валенках.
— А-а, Воробьев, — встретил он меня. — Оттуда, из Лаптева? С пакетом? Без? Ну, рассказывай.
Я доложил. Комдив сказал на прощание:
— Ничего, капитан. Через денек, другой уже спокойно отправишься в Лаптево. Готовь машины и людей.
Вскоре 50-я армия повела наступление по всему фронту. По предварительным данным только с 2 по 8 декабря немцы потеряли около 5000 солдат и офицеров убитыми и ранеными, до 100 танков и 500 автомашин. Гудериан, пытаясь поднять дух своего войска, обратился к нему с воззванием:
«Солдаты 2-й танковой армии! Мои друзья!.. Чем больше суровы противник и зима, противостоящие вам, тем крепче мы должны сплотить свои ряды… Каждый должен всеми силами и наилучшим способом использовать свое оружие и транспорт… Я знаю, что я могу надеяться на вас. Речь идет о Германии!»
Но призывы гитлеровского генерала не помогли. 14 декабря была освобождена Ясная Поляна, 17 — Щекино и Алексин. Город Тула становился нашим тылом.
154-я стрелковая продолжала победные бои. В октябре сорок второго она стала 47-й гвардейской, в сражениях на юге Украины — Нижнеднепровской Краснознаменной, потом была награждена орденом Богдана Хмельницкого. Почти две тысячи населенных пунктов, в том числе 43 города, освободила дивизия на родной земле.
И вот наступил заключительный этап войны. Утром 16 апреля 1945 года за два часа до восхода солнца залпы сорока двух тысяч орудий и минометов возвестили о начале грандиозной Берлинской операции. Осуществляли ее войска трех фронтов — 1-го и 2-го Белорусских, 1-го Украинского.
Кратчайший путь к Берлину был с Кюстринского плацдарма на западном берегу Одера, где сосредоточились для последнего удара по врагу несколько советских армий. 8-я гвардейская армия вступила на этот плацдарм еще в феврале. По прямой отсюда до центра фашистской столицы оставалось не больше шестидесяти километров.
Но какие это были километры! Чего стоили нам залитые в бетон Зееловские высоты! Подступы к ним проходили по открытой местности, простреливавшейся многослойным перекрестным огнем. Не случайно фашистское командование и геббельсовская пропаганда называли Зееловские высоты «замко́м Берлина», «непреодолимой крепостью», «ключом к обороне».
47-я гвардейская, в которой я был заместителем комдива, действовала на правом фланге армии. В неудержимом порыве шли гвардейцы. Недаром в дивизионной песне были такие слова:
Эх, сорок седьмая, дивизия стальная!
Назад ни шагу! Вперед, вперед!
В конце концов «замо́к Берлина» был взломан. А 23 апреля дивизия форсировала Шпрее и завязала бои уже непосредственно в Берлине.
Кто воевал, тот знает, как трудно вести уличные бои в населенных пунктах. А в таком большом городе, как Берлин, многократно труднее. Только один пример. Наш дивизионный наблюдательный пункт находился на одной из улиц на чердаке пятиэтажного дома. А напротив такой же дом занимали поэтажно наши и немцы. На первом и втором — наши, выше — фашисты. В таких условиях не так-то просто применять артиллерию и танки, не говоря уже об авиации. Расчет только на оружие ближнего боя — винтовку, автомат, пистолет, гранаты.
30 апреля дивизия получила приказ форсировать в центре Берлина Ландвер-канал и штурмом овладеть важнейшим очагом вражеской обороны — Тиргартеном. Все подступы к каналу простреливались, все мосты через него взорваны. Но с наступлением темноты полки начали форсирование и к утру 1 мая основными силами закрепились на его северном берегу.
Железное кольцо советских войск неумолимо сжималось, дальнейшее сопротивление фашистов становилось бессмысленным. В 0 часов 40 минут 2 мая радиостанция 79-й стрелковой дивизии перехватила радиограмму на русском языке с таким текстом:
«Алло! Алло! Говорит 56-й германский танковый корпус. Просим прекратить огонь. К 0 часов 50 минут ночи по берлинскому времени высылаем парламентеров на Потсдамский мост. Опознавательный знак — белый флаг, на его фоне красный крест».
О радиограмме немедленно доложили командующему 8-й гвардейской армией В. И. Чуйкову. Последовал приказ:
«Штурм прекратить на участке встречи парламентеров».
Потсдамский мост в зоне действия нашей дивизии. Посылаем туда офицеров штаба. Ждем сообщений. И вот телефонный звонок. Полковник И. В. Семченков, исполнявший обязанности командира дивизии вместо раненого накануне генерала В. М. Шугаева, подошел к телефону. Докладывал командир.137-го гвардейского стрелкового полка Герой Советского Союза И. А. Власенко:
— На участке моего полка перешел линию фронта немецкий полковник, назвавшийся начальником штаба 56-го танкового корпуса и оборонительных сил Берлина. С ним два майора.
Полковник Семченков распорядился доставить группу в штаб дивизии, располагавшийся в одном из массивных домов на Потсдамерштрассе. Вскоре парламентеры прибыли. Старший представился:
— Полковник фон Дуфвинг, начальник штаба 56-го танкового корпуса. Я уполномочен командиром корпуса генералом артиллерии Вейдлингом заявить советскому командованию о его решении прекратить сопротивление и капитулировать.
На вопрос полковника Семченкова, сколько войск обороняет Берлин, он ответил:
— Гарнизон сформирован из частей 56-го танкового корпуса 9-й армии, усилен частями, которые постоянно дислоцировались в городе…
— Сколько времени нужно командованию корпуса, чтобы личный состав сложил оружие и был передан советскому командованию? — продолжал Семченков.
Фон Дуфвинг ответил:
— На это потребуется три-четыре часа. Мы намерены поторопиться и использовать ночное время, так как Геббельс отдал приказ стрелять в спину всем, кто попытается перейти к русским.
Обо всем снова было доложено генерал-полковнику В. И. Чуйкову. Командарм приказал:
— Полковника фон Дуфвинга отправить к генералу Вейдлингу с заявлением о принятии капитуляции, а двух немецких майоров, пришедших с ним, оставить у себя.
Полковник фон Дуфвинг ушел. Ждем результатов. Понимаем историческое значение предстоящего события, не скрываем волнения. Перед рассветом 2 мая в нашем штабе появляется среднего роста, худощавый старик в генеральском мундире, в очках, дышит тяжело. Некоторое время сидит перед полковником Семченковым с закрытыми глазами.
— Назовите себя, генерал, — предлагает Семченков.
Тот оживляется.
— Вейдлинг, — говорит, — генерал артиллерии, командир 56-го танкового корпуса, с некоторых пор командующий обороной города Берлина. Я уже отдал по корпусу приказ о капитуляции. Полагаю, он будет встречен одобрительно?
— Безусловно, — отвечает полковник Семченков.
Генерал обращается в Семченкову с просьбой организовать ему встречу с представителем высшего командования Советской Армии. Прибыл заместитель начальника разведотдела армии подполковник А. И. Матусов, передаем Вейдлинга ему. Делимся впечатлениями. Ведь еще в сорок первом верили, что победа будет за нами, что враг будет капитулировать, только не могли представить в деталях, как это произойдет. А все оказалось так просто… Кто-то заметил, что генерал Вейдлинг вел себя немного странно. Вертелся на стуле, осматривал комнату, будто ожидал встретить кого-то.
Объяснилось все у командарма В. И. Чуйкова. Вейдлинг посетовал:
— Да будет вам известно, что полчаса назад ваш полковник будто по злой иронии судьбы имел неповторимый случай допрашивать меня в моем родовом доме, в моем личном кабинете. Каково?
Там же, в штабе командующего 8-й гвардейской армией, генерал Вейдлинг написал приказ гарнизону Берлина:
«30 апреля фюрер покончил жизнь самоубийством, и нас, присягнувших ему на верность, оставил одних. Согласно приказу фюрера вы должны продолжать борьбу за Берлин, несмотря на недостаток в тяжелом оружии и боеприпасах, несмотря на общее положение, которое делает борьбу явно бессмысленной. Каждый час продолжения борьбы удлиняет ужасные страдания гражданского населения Берлина и наших раненых. Каждый, кто падет в борьбе за Берлин, принесет напрасную жертву. По согласованию с верховным командованием советских войск, требую немедленного прекращения борьбы».
Немцы строились в колонны и сдавались в плен. Бросали в кучу оружие, знамена.
В тот же день 2 мая вместе с женой Ниной Андреевной, старшиной медицинской службы, идем к рейхстагу — расписаться на нем, сфотографироваться на память.
Воздух Берлина еще пахнет гарью, а дышится легко, вольно: мир!
А. И. ЛЯПУСТИН,
журналист, лейтенант запаса
ЕГО ПОДПИСЬ БЫЛА НА РЕЙХСТАГЕ
Этот снимок теперь обошел почти все издания. Солдат, закинув за плечи автомат, пишет свою фамилию на стене рейхстага:
«9.5.45. Усачев».
Михаил Филиппович Усачев очень хорошо помнит этот день. Они только вернулись с трудного задания. Семьдесят два часа тянули связь к Берлину. Чертыхались про себя — наши неделю как в городе, а они все еще на подходе. Только вечером 8 мая им выдали новое обмундирование. Повеселевший старшина приказал:
— К утру привести себя в порядок — поедем к рейхстагу.
А утром поднял всех на ноги сигнал тревоги:
— Немцы! Из метро прорвались!
Связистам помогли стоявшие неподалеку пехотинцы, танкисты. В последний раз работал в этот день автомат ефрейтора Усачева. Михаил Филиппович короткими очередями косил фашистов и думал, что вот и довелось сражаться в Берлине.
Потом он увидел знамя над рейхстагом. Избитые пулями, испещренные надписями стены. «Сколько до нас здесь побывало!» Он вскинул за плечи автомат, подобрал кусок штукатурки, привстал на носках, чтобы дотянуться до свободного места. «9.5.45. Усачев», — старательно выводил он свою фамилию. Когда ставил точку, щелкнул за спиной затвор «лейки» военного корреспондента.
Осенью сорок пятого года ефрейтор Усачев, получив единственную за всю войну награду — медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», вернулся в родные Озеры под Москвой. Потом переехал в Челябинск и все послевоенные годы, как и до ноября сорок первого, работал «по электричеству» — на заводе электромашин.
Спустя двадцать два года после войны этот снимок был напечатан в «Правде», и две работницы столярного цеха, присмотревшись повнимательней к цеховому электрику, пришли в партком завода с газетой:
— Это наш дядя Миша…
Все вдруг по-новому посмотрели на своего товарища по работе, который ни разу и словом не обмолвился о своем участии в великом сражении, никому не рассказывал о последнем дне войны. В редакцию «Правды» послали заметку — это тот самый Усачев, который работает на нашем заводе.
И пошли письма: «Челябинск, завод электромашин. Усачеву». Люди в них выражали признательность дяде Мише. Им неважно было, отмечен ли он в наградных листах. Но он осуществил мечту многих — и тех, кто погиб в суровые годы войны, и тех, кто сражался на трудовом фронте тыла, — дошел до Берлина и поставил точку.
…«От Советского Информбюро. В ночь на шестнадцатое июля наши войска вели крупные бои на Псковском, Смоленском, Обо-Бобруйском, Новоград-Волынском направлениях…»
Я родился 16 июля 1941 года, когда гремела война и наша армия, оказывая ожесточенное сопротивление фашистам, отступала на восток. В июле сорок первого бригадир колхоза «Старо-Берсенский» Иван Ляпустин сдавал дела — дома ждала повестка. Через несколько месяцев вьюжной февральской ночью он погиб на окраине смоленского села.
Пуля настигла его в наступлении, наши войска уже погнали фашистов на запад. Ему не суждено было познать радость победы. Он просто заплатил за эту победу своей жизнью. А в нашу деревню пришел первый казенный пакет: «Ваш муж… смертью храбрых… в боях за Родину…» Это о моем отце.
Их было в деревне тридцать, подлежащих мобилизации мужчин. Может быть, кто-то из них пошел бы на фронт добровольцем, но не успел: всем вручили повестки в самые первые дни войны. Все тридцать ушли на фронт. Двадцать пять страшных писем принесли за четыре военных года в деревню, двадцать пять серых похоронных листков. По их обратным адресам можно было бы составить маршрут пути к победе — Подмосковье, Смоленщина, Белоруссия, Польша…
В пятьдесят пятом году, уже здесь в Челябинске, я узнал судьбу Владимира Иосифовича Солуянова. Тоже в июле сорок первого, только мальчишкой неполных семнадцати лет, пришел он в Троицкий военкомат, повесив на грудь все свои оборонные значки. Он убедил комиссара, что должен быть на фронте, что без него победы быть не может, и он обязательно дойдет до Берлина, а там застрелит самого Гитлера. Он убедил комиссара, но не дошел до Берлина.
В одном из боев десантника Солуянова ранили. После госпиталя — тыл. Он лежал на вагонной полке и мучился, силясь заснуть. Не раны мешали спать, сверлило голову одно: «Как же я так, ведь хотел до Берлина? Матери обещал за брата отомстить…» После одной из остановок медицинская сестра не досчиталась в вагоне бойца Владимира Солуянова. А тот в это время слушал перестук колес другого поезда, катившего в обратном направлении — на фронт, на запад.