«…что проведенное расследование показало, что нет никаких доказательств какой-либо причастности к заговору, и тем самым была бы полностью восстановлена моя честь и честь моих сотрудников. Если вы не пожелаете принять этих мер, мое дальнейшее пребывание в кабинете станет невозможным».
Теперь посмотрите, что далее говорится в письме.
«Уже 18 и 19 июня я предоставил свою канцелярию в ваше распоряжение, канцлер. Теперь я с еще более легким сердцем могу просить вас об отставке, потому что работа, начатая нами вместе 30 января 1933 г., уже, по-видимому, находится вне опасности от дальнейших покушений. Одновременно я прошу освободить меня от исполнения обязанностей уполномоченного по Саарской области.
«Я надеюсь, что вы осуществите свое решение о реабилитации моей чести, что я вас прошу сделать в течение нескольких ближайших часов.
«Я остаюсь всецело преданным вам и вашей деятельности на благо нашей Германии».
Правильно ли, что вы почувствовали облегчение от того, что деятельность Гитлера была вне опасности, что ей не угрожали дальнейшие мятежи?
Папен: Я не понял вопроса.
Максвелл-Файф: Правильно ли, что вы почувствовали облегчение от того, что деятельность Гитлера была вне опасности, что ей не угрожали дальнейшие покушения?
Папен: Да, у меня сложилось впечатление, что это была революция, которую он подавил. Это письмо было написано мною через день после
моего освобождения из-под ареста. У меня было такое ощущение, что это была революция и, наконец, с нею было покончено.
Максвелл-Файф: Вы знали, что генерал фон Шлейхер и его жена были убиты?
Папен: Я не думаю, что знал это тогда.
Максвелл-Файф: Вы лишь знали, что был застрелен господин фон Бозе?
Папен: Да, это упоминалось в письме.
Максвелл-Файф: И как вам известно, на земле не существовало ни малейшей причины, чтобы застрелить генерала фон Шлейхера, Юнга и Бозе, не так ли?
Папен: Нет, я не знаю причины. Насколько я помню…
Максвелл-Файф: Нет, вы не знали, что существовала причина, не так ли?
Папен: Нет, на мой вопрос относительно причины, Гитлер ответил, что господин фон Бозе участвовал в деле по предоставлении информации зарубежной прессе.
Максвелл-Файф: Так, следовательно, мы можем считать, что вы совершенно чистосердечно, в здравом уме, с полной верой в то, что вы говорите, с полной искренностью заявили 4 июля 1934: «Я остаюсь всецело преданным вам и вашей деятельности на благо нашей Германии». Это верно?
Папен: Да, поскольку я должен был надеяться, что моя дальнейшая работа для Германии не окажется вредной, даже если он отойдет от меня в своем внутриполитическом сотрудничестве.
Максвелл-Файф: Вам не требуется вдаваться в письмо. Вы можете принять, что я разберусь с ним в своё время, так, что заранее можно не читать остальные.
В результате этого вы встретились с Гитлером в тот же день, не так ли?
Подумайте, отвечая на мои вопросы. Я обещаю вам, что приведу вам все письма.
Вы видели Гитлера в тот день?
Папен: Я видел его раньше.
Максвелл-Файф: Да, но вы также виделись с ним после этого письма?
Папен: Я видел его за день до этого.
Максвелл-Файф. Но вы виделись с ним после того, как было написано это письмо, и разве вы не приняли предложение Гитлера остаться вице-канцлером до сентября с тем, чтобы после этого перейти на работу в министерство иностранных дел?
Папен: Нет, мне кажется, это не так.
Максвелл-Файф: Если вы не считаете это достоверным, посмотрите на следующее письмо которое Д-715, который станет экземпляром Великобритания-498. Оно датировано 10 июля и начинается следующими словами:
«Наше соглашение от 4 июля» — именно этим днем датировано письмо — «о том, что я останусь на своем посту вице-канцлера до сентября, а затем перейду на работу в министерство иностранных дел, основывалось на следующих условиях: немедленное и полное восстановление моего авторитета и чести таким образом, чтобы я мог остаться на службе в Рейхе, на любой должности, на любом посту».
Заявляете ли вы сейчас Трибуналу, что 10 июля вы не знали, что генерал фон Шлейхер и его жена были убиты, что генерал фон Бредов был убит и что Юнг, так же как и Бозе, были уничтожены? Вы говорите, что вы не знали всего этого 10 июля?
Папен: Я вовсе не оспариваю того, что я знал это, но я ведь требовал, как я уже сказал суду, чтобы немедленно было начато расследование, для того чтобы точно узнать причины этого. Общественное мнение утверждало, что Шлейхер был застрелен в тот момент, когда он отстреливался. Все эти вещи для меня были тогда совершенно неясны.
Максвелл-Файф: Но ведь, конечно, правильно то, как вы тут написали, что вы дали согласие Гитлеру остаться на посту вице-канцлера до сентября, а затем перейти на работу в министерство иностранных дел на тех условиях, которые здесь приведены? Не так ли?
Папен: Нет, это неправильно.
Максвелл-Файф: Но ведь это ваше собственное письмо.
Папен: Да, это письмо было написано в силу того, что Гитлер обещал мне начать расследование и то выяснение фактов, которое после восстановления моей чести и после выяснения всех преступлений обеспечило бы мне возможность оставаться на службе в Рейхе. Но этого
никогда не произошло.
Максвелл-Файф: Фон Бозе и Юнг работали с вами в самом тесном сотрудничестве, и вы лучше всех других знали, были ли они невиновны. Почему же вы, зная об этом, дали согласие Гитлеру оставаться на посту вице-канцлера, а затем — перейти на работу в министерство иностранных дел?
Папен: Я уже констатировал, что ушел в отставку, а то предложение, где говорится о том, что я, может быть, останусь на посту, — это просто предположение. В действительности я ушел с поста и с июня фактически не исполнял никакой правительственной должности.
Максвелл-Файф: Посмотрите на следующую строчку в этом письме:
«С этой целью 5 июля я передал вам мои предложения относительно официального заявления, в котором должно быть сказано, почему произошли аресты некоторых чиновников из моего штата и каким образом фон Бозе лишился жизни. Кроме того, там должно было говорится о полной непричастности всех моих сотрудников к восстанию СА. Моя просьба сделать такого рода заявления была выполнена только частично — было объявлено лишь об освобождении и невиновности фон Чиршки, фон Савиньи и моего личного секретаря — Штотзингена».
Вы передали Гитлеру свой проект и просили Гитлера издать официальное заявление, но он этого не сделал, он не восстановил честь людей, с которыми вы бок о бок работали, но тем не менее вы остались на своем посту, вы дали согласие Гитлеру принять его предложение остаться на посту вице-канцлера и затем перейти на работу в министерство иностранных дел.
Понимаете, что я хочу сказать? Я говорю совершенно ясно, что единственно, о чем вы заботились, — это о вашем личном положении, восстановлении вашей личной чести. Вы готовы были служить этим убийцам, лишь бы была восстановлена ваша собственная честь.
Папен: Господин обвинитель, лучшим доказательством моих намерений отойти от режима, является тот факт, что я действительно ушел в отставку. Если бы было выяснено все, если бы была установлена невиновность моих чиновников и служащих, которые были арестованы и убиты, тогда для меня была бы возможность остаться на государственной службе, но не вице-канцлером — я ведь отказался от этого поста. Из этого письма вы видите, что Гитлер ничего не предпринял для того, чтобы выяснить причины этих арестов.
Максвелл-Файф: И так как Гитлер не сделал подобной попытки, вы написали еще более отвратительное письмо, в котором восхищались его действиями. Посмотрите на документ номер Д-716, который станет экземпляром Великобритания-499:
«Глубоко почитаемый рейхсканцлер!
Я долго размышлял о нашем вчерашнем разговоре и о заявлении, которое вы сделали, и, в частности, о том, что вы сказали в связи с вашими намерениями, касающимися вашего выступления в Рейхстаге. Я не перестаю думать об огромной важности этой речи и о ее особом влиянии на положение Германии также и в сфере внешней политики. И поэтому чувствую необходимость, фактически я считаю своим долгом сообщить вам мое мнение, как я часто делал это прежде в связи с другими случаями.
«Вы объяснили мне вчера, что вы собираетесь публично признать ответственность за все, что случилось в связи с подавлением бунта СА. «Разрешите мне сказать, что я считаю это намерение проявлением мужества и гуманности. Подавление бунта и ваше смелое и твердое вмешательство, конечно, будут встречены полным признанием всего мира.
«Однако в настоящее время бременем для Германии являются события, которые произошли помимо вашей собственной инициативы и без всякой
непосредственной связи с этим бунтом. Вы сами приводили примеры этого. Об этом писали, в частности, в британской и американской прессе».
Затем, пропуская три параграфа, вы пишете:
«Разрешите мне уверить вас снова, что я лично и мое положение, за исключением восстановления моей личной чести, не играют более никакой роли и имеют значение лишь постольку, поскольку события в вице-канцлерстве от 30 июня рассматриваются общественностью как следствие разрыва между вами и мной».
Затем после дальнейших высказываний в том же роде вы заканчиваете письмо словами:
«с неизменным восхищением и преданностью...»
Разве дело не сводилось к тому, подсудимый, что вам было безразлично, были ли расстреляны ваши сотрудники или нет и приняло ли правительство, членом которого вы являлись, убийство как орудие политики, лишь бы только была восстановлена ваша личная честь? Все это не имело для вас никакого значения, лишь бы только была восстановлена ваша честь и была бы вам обещана возможность дальнейшей работы в министерстве иностранных дел.
Папен: Нет, это не так.
Максвелл-Файф: Почему же вы писали такие вещи главарю банды убийц умертвившей ваших сотрудников? Почему вы писали этому человеку:
«Подавление бунта и ваше смелое и твердое вмешательство будут встречены полным признанием всего мира»?
Почему вы это писали?
Папен: Потому, что я тогда придерживался того мнения, что в действительности имела место революция и что Гитлер подавил ее. С другой стороны, было уничтожено много людей, в том числе и сотрудники моего бюро. По этому вопросу я желал получить от Гитлера разъяснение.
Когда он мне сказал, что он согласен взять на себя ответственность за это, то я считал это очень хорошим поступком, но я понял его не так, как он фактически поступил впоследствии, заявив в Рейхстаге, что эти события вполне оправданы. Я понял его заявление о том, что он хочет взять ответственность за все эти события, в том смысле, что он разъяснит всему миру эти события, а не объявит их правильными с точки зрения закона и не нуждающимися в расследовании.
Максвелл-Файф: Заявляете ли вы Трибуналу, что 12 июля вы думали, будто могут существовать какие-либо сомнения в том, виновен ли ваш друг Юнг, или возможность того, что он был виновен в измене родине и в заговоре против Гитлера? Вы что, верили в это, хотя бы одну минуту?
Папен: Господин Гитлер объяснил мне, что тогда убийство Бозе было прежде всего…
Максвелл-Файф: Нет, прежде всего я сначала, спросил о вас. Я спросил, вы верили, что Юнг был виновен в измене Рейху или заговоре против Гитлера?
Папен: Нет, конечно, нет.
Максвелл-Файф: Так, вы очень хорошо знали, что Гитлер был обеспокоен общественным мнением за границей, поскольку он боялся, что там распространятся сведении относительно разрыва между вами и им, не правда ли?
Вы знали, что после кровавой чистки была необходима поддержка бывшего канцлера Германского Рейха, как вы нам сказали, — католика из старинной семьи, пользовавшегося большим авторитетом среди католического населения, что поддержка человека подобного круга была бы очень ценной для него после этой кровавой чистки, которая вызвала беспокойство общественного мнения за рубежом. Вы ведь знали, что такая поддержка ему нужна, не так ли?
Папен: Нет, из этого письма следует, что я долгое время просил Гитлера установить, почему, по каким причинам отнеслись, таким образом, к моим сотрудникам и ко мне лично. Он должен был сказать это миру.
Максвелл-Файф: Если бы вы как бывший канцлер Рейха и, как вы сами говорили, один из руководящих католических деятелей в Германии, бывший офицер имперской армии, заявили бы в то время: «Я не хочу быть сообщником в убийстве, в хладнокровном убийстве, являющемся орудием политики», — вы могли бы, конечно, рискуя в известной степени собственной жизнью, свергнуть этот гнилой режим. Не так ли?
Папен: Это возможно, но если бы я сказал это публично, я, вероятно, исчез бы куда-нибудь, так же как и мои сотрудники. Мне кажется, что мир мог бы понять из самого факта моей отставки, что я не иду в ногу с этим режимом.
Максвелл-Файф: Тогда вы взгляните на то, что вы сами писали. Посмотрите на документ номер Д-717 который станет экземпляром Великобритания-500, здесь вы подчеркивали то обстоятельство, что Гитлер придавал очень большое значение вашему сотрудничеству. Посмотрите на второй абзац. Я зачитаю его, вы говорите там:
«Я надеюсь, что вы получили мое вчерашнее письмо и поняли его в правильном смысле.
«Сегодня я прошу вас, по личным причинам, разрешите мне отсутствовать на заседании Рейхстага. Вчера вы придерживались того мнения, что мое
отсутствие может создать впечатление, что между нами существуют разногласия. Но подобное впечатление не создастся, если вы в своей речи сошлетесь на случай в вице-канцлерстве в той форме, в какой вы это мне обещали.
«Я вел себя в течение всех этих дней по отношению к внешнему миру весьма замкнуто и старался показываться как можно реже. И вы, конечно, поймете, что я не хочу появляться в общественных местах до тех пор, пока с меня не будет снята даже тень подозрения.
«Я просил также председателя партийной фракции в Рейхстаге извинить меня за мое отсутствие».
Кто был в это время председателем партийной фракции? Вы имеете в виду председателя фракции нацистской партии?
Папен: Мне кажется, что председателем фракции был Фрик.
Максвелл-Файф: Это была правящая партия, не так ли?
Папен: Да. Из этого письма ясно вытекает, что я просил Гитлера отчитаться перед Рейхстагом за предпринятые против меня и моих сотрудников меры.
Максвелл-Файф: Вы хотели, чтобы он сделал заявление о том, что вы всегда были абсолютно лояльны по отношению к нему? Этого вы хотели? Да?
Папен: Нет.
Максвелл-Файф: Хорошо, если вы не согласны с этим, посмотрите на документ номер Д-718, который станет экземпляром Великобритания-501 Это ваши слова, сказанные на следующий день:
«Глубокоуважаемый канцлер:
«После того как вы вчера сделали перед нацией и всем миром ваш великий отчет о внутреннем положении и о событиях, которые привели к 30 июня, я чувствую, что мне хочется пожать вам руку, как я это сделал 30 января 1933 г., и поблагодарить вас за все то, что вы дали германскому народу, подавив в зародыше вторую революцию, провозгласив непреложные принципы государственного мужа.
«Трагические и печальные обстоятельства помешали мне впервые, начиная с 30 января, быть рядом с вами. Вы сами разрешили мне отсутствовать и проявили понимание того, что вице-канцлер не может занять свое место на министерской скамье, если он подвергается особому обращению (досье, конфискованные у меня, все еще не возвращены мне, несмотря на указания Геринга и ваши собственные).
«Ваши заявления ясно показали истории, что какое-либо подозрение в связях между мной и этим предательским заговором являлись преднамеренной клеветой и злословием. Я благодарю вас за это заявление».
Затем, после того как вы пишете, что люди все еще верят этому, в предпоследнем абзаце вы заявляете:
«Поэтому я был бы вам особенно признателен, если бы вы с определенностью заявили при удобном случае, что до сегодняшнего дня», — то есть до 14 июля, — «я преданно стоял рядом с вами и сражался за вас, за ваше руководство, за вашу деятельность на благо Германии».
Что же, подсудимый, вы отрицаете то, что я предъявил вам несколько минут назад? Вы отрицаете, что все, чего вы хотели, — это, чтобы всему миру было заявлено о вашей лояльности по отношению к режиму? Вас совершенно не беспокоило то, что фон Шлейхер и его супруга, фон Бозе и Юнг, и многие другие были убиты правительством Рейха. Если это не так, то почему вы написали такое письмо?
Папен: Я написал это письмо, и это из самого письма ясно, потому, что меня в последующее время обвиняли в причастности к попыткам убийства Геринга, Геббельса и к другим заговорам. Поэтому для меня было очень важно констатировать, или для меня было важным, чтобы рейхсканцлер констатировал, что я не принимал участия ни в каком заговоре против него в течение всего этого восстания. Само собой разумеется, что в этом письме я сначала говорю о своем положении и о положении, в которое попали мои сотрудники. В мою задачу не входило заботиться о восстановлении чести господина фон Шлейхера — это должна была сделать армия.
Максвелл-Файф: Но сейчас я хочу сказать вам следующее: даже после того, как вы узнали, что ваши друзья были убиты, не говоря уже о ваших старых коллегах, ваши собственные друзья были убиты, вы снова и снова заявляете о вашей лояльности и о том, что вы всегда работали и сотрудничали с Гитлером во всем, что он делал. Вы честно заявляли об этом? Содержание этих писем является честным изложением ваших убеждений или вы утверждаете, что это ложь, которую вы писали для того, чтобы защитить себя?
Папен: Нет, я писал это потому, что в действительности все эти действия, направленные против меня, попытка Гиммлера убить меня и тот факт, что я был арестован, основывались только на том предположении, что я участвовал в каком-то заговоре против правительства Гитлера. Поэтому в самом начале я должен был ясно показать, что, пока я являюсь членом этого правительства, во всей своей деятельности я был всегда в высшей степени лояльным. Вот причина, в силу которой я просил констатировать эти факты.
Максвелл-Файф: Вы помните, что ваш защитник по вашим инструкциям послал опросный лист барону фон Лерзнеру[3111]? Это номер 2(а) на странице 212 документальной книги защиты 3, вопрос 2(а):
«Правильно ли, что подсудимый фон Папен, исповедуя консервативные идеи, надеялся изменить политику Гитлера и склонить его к своим собственным взглядам, но что после того, как 30 июня произошли убийства и Гитлер их оправдал, подсудимый убедился в том, что все надежды и стремления были напрасны».
И Лерзнер весьма естественно отвечает на этот вопрос: «да».
Скажите, это правильно выражает ту точку зрения, которой вы придерживались до того времени, «до тех пор пока 30 июня 1934 г. произошли убийства, и одобрение этих убийств Гитлером убедило его», то есть вас, в том, что ваши надежды и стремления были напрасны? Вы согласны с этим? Это опросный лист, предъявленный вам вашим собственным ученым защитником?
Папен: Да, да, я согласен с этим.
Максвелл-Файф: Если таковы были ваши взгляды, почему вы писали такие письма, высказывая такое верноподданническое восхищение Гитлером?
Папен: То, что я хотел сказать этим опросным листом, или, вернее, то, что я хотел спросить у Лерзнера, заключается в следующем: правильно ли...
Максвелл-Файф: Ответы свидетеля ожидаются в вопросе ему. Это один из наиболее ярких образцов наводящего вопроса, который я когда-либо видел. Вы заявляете, что ваш опросный лист является выражением вашей точки зрения, не так ли?
Папен: Это можно было бы, сказать, если принять во внимание, что я был того мнения, что после 30 июня стала очевидна невозможность дальнейшего сотрудничества с Гитлером и вследствие этого стало ясно, что программа коалиции, на которой мы согласились, потерпела крах...
Максвелл-Файф: Вы снова говорите о своей неизменной верности Гитлеру и восхищении им, и повторяете то, что вы всегда сотрудничали с ним.
«Я остаюсь всецело преданным вам и вашей деятельности на благо нашей Германии».
Если ваша точка зрения изложена в этом опросном листе и заключается в том, что основы вашей веры были поколеблены, почему вы пишете, что вы остаетесь всецело преданным деятельности Гитлера ради Германии?
Папен: И вам и суду я уже заявлял, что надеялся, что, несмотря на этот крах Гитлера в области внутриполитической, в области внешнеполитического курса, он будет вести благоразумную политику. Он был уже у власти, мы ведь не могли теперь отстранить его от власти, мы должны были считаться и с Гитлером и с его правительством. Как известно, все остальные министры остались на своих постах. Я был единственным человеком, который ушел с поста. Все эти письма, с помощью которых вы хотите доказать, что я нечестен или говорил неправду, или, как вы это называете, что я лжец или обманщик, не могут скрыть от мира того факта, что я тогда ушел с поста.
Максвелл-Файф: И через одиннадцать дней вы приняли новый пост. Через одиннадцать дней после последнего письма вы взяли на себя представительство интересов — я не скажу банды убийц — вы представляли это правительство, сделавшее убийство орудием своей политики, на посту уполномоченного в Австрии, через одиннадцать дней после вашего последнего письма.
Давайте посмотрим, играл ли здесь роль мотив убийства. Думали ли вы, что Гитлер фактически стоял за путчем в Австрии, который привел к убийству канцлера Дольфуса[3112]?
Папен: Я знал, что назначенный им руководителем австрийской партии Хабихт[3113] был, во всяком случае, связан с этим делом, но что сам Гитлер дал свое согласие на этот акт, — это мне не было известно.
Максвелл-Файф: А вы думали о том, что министерство иностранных дел Германии фактически стояло за этим июльским путчем[3114]?
Папен: По моему мнению, оно не имело ничего общего с этим.
Максвелл-Файф: Вы думали тогда, что Рит, посланник Германии в Вене, фактически направлял этот путч?
Папен: Нет, мне только известно, что Рит вел переговоры с австрийским правительством.
Максвелл-Файф: И вы не знали о том, что Гитлер стоял за этим? Вы отрицаете, что министерство иностранных дел имело отношение к этому путчу? Вы не знали, что Рит был с этим связан? Посмотрите на страницу 96 книги документов. Это страницы 79 и 80 немецкой книги.
Это — ваш отчет, отчет, сделанный год спустя. Я рассматриваю его не в хронологическом порядке. Это, по-моему, последний параграф страницы 79 немецкого текста:
«Надежда на то, что личные переговоры между фюрером и рейхсканцлером, а также главою итальянского государства в Стрезе приведут к урегулированию германо-итальянских разногласий, перешла в свою противоположность, поскольку Муссолини[3115] после убийства его друга Дольфуса занял угрожающую позицию и поскольку была проведена частичная мобилизация итальянских войск на Бреннере. Стало совершенно ясно, что попытки восстановить с Германией дружественные и нормальные отношения путем посылки меня в Вену были тогда невозможны после событий недавнего времени. Недоверие к насильственным методам австрийской национал-социалистской партии, — обратите внимание на следующие слова, — поскольку становилось все более и более ясным из прошедших судов, что она находится под влиянием руководящих германских деятелей, было слишком сильным. Впечатление, произведенное террористическими методами, а также смерть федерального канцлера все еще живы в памяти у широких слоев».
Теперь, подсудимый, скажите Трибуналу, каких руководящих германских деятелей вы имели в виду, утверждая, что они стояли за путчем 25 июля? Кто были эти люди, которые, как вы заявляете, стояли за убийством Дольфуса? Кто они?
Папен: Ни в коем случае этим лицом не был бывший германский посол в Вене фон Рит, а только Хабихт и подчиненные ему лица, которые руководили политикой австрийских национал-социалистов.
Но я могу указать на то, что в данном предложении говорится о том, что недоверие силовым методом, задействованным австрийскими нацистами становилось ещё более и более заметными из проводимых судов, и нечто, что мы обнаружили годом спустя, а не то, когда мне поручалась задача.
Максвелл-Файф: Я хочу знать другое. Я спросил вас, кто были руководящие представители германского государства? Вы не собираетесь заявлять здесь Трибуналу, что Хабихт, связной при национал-социалистской партии Австрии, был германским руководящим деятелем? Кто были эти люди? Вы ведь не собираетесь утверждать, что австрийские нацисты были руководящими германскими деятелями? Кто были люди, о которых вы говорите как о высокопоставленных представителях Германского Рейха?
Папен: Руководящей личностью был, несомненно, Хабихт. Это письмо написано еще для того, чтобы сказать Гитлеру: «Посмотри, это ты наделал»
Максвелл-Файф: Вы хотите, чтобы Трибунал принял всерьез, как основание для вынесения суждения о вашей правдивости, ваше заявление о том, что под руководящими германскими деятелями вы подразумеваете Хабихта и никого иного, хотя вы употребляете множественное число? Разве вы не помните, подсудимый, — подумайте, прежде чем ответить, что генерал Гляйсе-Хорстенау[3116] не мог даже вспомнить имени Хабихта, когда давал свои показания?
Вы не можете серьезно здесь заявлять, что вы имели в виду под этими высокопоставленными, представителями связного австрийской НСДАП? От вас можно ожидать большего.
Подумайте еще раз и скажите: кого вы на самом деле имели в виду?
Папен: Господин обвинитель, Хабихт не был агентом, он был назначен Гитлером в качестве руководителя партии Австрии, так что я с полным правом могу назвать его руководящей личностью. Поскольку Гитлер знал уже тогда о всех происходивших событиях, то при чтении моего письма ему должно было быть понятно, что я имею в виду.
Максвелл-Файф: Но даже если я приму ваше заявление о Хабихте, чего я, конечно, никогда не сделаю, то это ведь только один человек. Кто были остальные? Вы здесь говорите о высокопоставленных руководителях Германского Рейх? Кто были люди, руководившие этим путчем и убийством?
Папен: Я должен сказать вам откровенно, что с тех пор прошло уже двенадцать-пятнадцать лет, и я не могу уже вспомнить, кого именно я имел в виду, когда писал эти строки. Во всяком случае, целью этого письма было показать Гитлеру, что те методы, которыми там действовали, были много вреднее, много ненадежнее, чем мы тогда думали.
Максвелл-Файф: Мы будем исходить из того, что вы считали, что за убийством Дольфуса стояли какие-то неопределенные высокопоставленные лица из Германского Рейха.