Два всадника мчались по пыльной дороге, иссушенной солнцем так же, как и лица всадников усталостью. И болью. Им многое пришлось пережить за последние дни. Они познали боль, страх, отчаяние и фанатичную смелость, державшую их обоих у края пропасти и не дававшую упасть в эту пропасть. Узнали вкус крови. Вкус смерти. Боль потери друзей и близких. И поэтому сейчас их путь по пыльной дороге вперемешку с невообразимой усталостью и истощением был для них наслаждением. Впереди маячила какая-то цель. Или иллюзия, дававшая надежду.
Она стала для них новым ориентиром в сознании. Так же, как самая хрупкая веточка придаёт необычайно много уверенности в пространстве, тогда, когда, казалось бы, уходит из-под ног последняя точка опоры, каждый следующий шаг пытается сбросить тебя вниз. Сама по себе она не является опорой – её очень легко сломать любым резким движением. И, тем не менее, она не ломается. А человек не падает. Веточка будто бы твердеет, впитывая веру человека, а человек ещё больше верит, продолжая свой шаткий путь.
Двое, из тех, кто не был побеждён. Оба были изранены – из-под полуоборванной одежды местами виднелись ссадины, кровоподтёки и несколько перевязок – видимо самые сильные раны. Ещё каких-то несколько дней назад они не знали друг друга – Аджит служил во дворце начальником караула. В то злополучное утро он был одним из тех, кто встал на его защиту. Одним из тех, кто бежал прочь, спасая свою жизнь, тогда, когда основные индийские силы были разгромлены. Но дело было не в трусости – он хотел защитить своих детей, жену и всех близких ему людей. В те моменты он себя ненавидел – он знал, что с каждым шагом он предаёт своего магараджу и свой город всё больше и больше. И даже не стоит описывать то, что было с ним, когда он узнал, что все близкие ему люди погибли. Он не смог, он не справился, он подвёл всех. Но он так и не был побеждён. За это он себя и ненавидел. Он чувствовал, что способен жить дальше. Отчаяние не смогло поглотить его.
Аша был одним из тех, кто попал под первую волну нападения. Он храбро сражался у стен города. Ещё храбрее сражался внутри города. Затем он был ранен стрелой в правое плечо. Первое, что он помнил – не боль, а просто слабость, растекающаяся от плеча по всему телу, потом вдоль руки. Потом он услышал звон металла о камни – рука выпустила меч. Затем забытье, сильно ноющая рана – за всё время он даже не видел, но зато постоянно чувствовал её, и этого хватало. И в нём жило подобное чувство – он знал, что будет жить дальше. Вернее не знал, а надеялся. Надеялся очень сильно, не зная зачем. И сейчас, глядя на закат, чувствуя дыхание тёплого ветра и свист в ушах, он продолжал надеяться на что-то.
Немного странно, что судьба свела вместе этих двух людей. Они были достаточно разными. Хотя бы по возрасту. Аша – молодой смелый воин, дерзкий и непредсказуемый. Чем-то он напоминал принца, причём не только внешне. У него были свои иллюзии. Его тоже посещали мысли о воинской чести. Отчасти поэтому он старался верно служить своему королю – у него не было семьи, жизнь солдата была ему близка и привычна. И менять он ничего не собирался. Аджит был много старше своего юного напарника – ему было почти сорок лет, в то время как первому было немногим больше двадцати. Аша, раненый в плечо, не перенёс и десятой части той боли, которую перенёс Аджит, хотя ни одна рана на его теле не была такой серьёзной. Боль бушевала внутри него, в его душе, в его голове, в его сердце. Оно лихорадочно колотилось каждый раз, когда он вспоминал хоть что-либо из того утра. И всё же судьба зачем-то свела их вместе. Не для шутки. Не для проверки. Для выживания, для достижения общей цели. Цели, которую ни один из них не добился бы в одиночку. Именно сочетание характеров давало им особую силу.
Столкнулись они совершенно случайно. И всё произошедшее перед этим – тоже миллион случайностей, сплетающихся в единую судьбу. Судьбу, определяющую всю их дальнейшую жизнь. Судьба это и есть одна огромная случайность, состоящая из множества других, более мелких, случающаяся с человеком раз в жизни и преследующая его постоянно, до самой смерти.
Аджит брёл со стороны погребальных костров, с унылым и уставшим видом. Он просто шёл, ни на что не обращая внимания. Бесцельно бродил, порой кругами. Единственное, что ему пришло в голову – ему нужно устать посильнее, чтобы ночью уснуть, а не терзаться тяжкими мыслями, как это было в предыдущие две ночи. Еда, которую он пробовал, потеряла свой вкус. Весь мир потерял свой обычный порядок вещей. И, наверно, он бы так и затерялся среди этих мрачных мыслей, но вдруг его внимание привлёк звук, который показался ему чуть ли не странным – так он успел отвыкнуть от людей – ему навстречу кто-то двигался
Он увидел, как к нему приближается юноша на коне, а звуком, выцепившим его из мира одиночества, был стук копыт и лязганье стремени. Аша, только с утра опомнившийся после ранения, пролежав перед этим два дня практически без сознания, направлялся прочь от города – он желал догнать персов – не знал зачем, но собирался, что-то тянуло его туда. Что-то большое. Та боль, которую пережил Аша от ранения, была совершенно непохожа на то, что пережил Аджит. У первого боль сильнее проявилась телесно, всё три дня он её чувствовал и она никак его не отпускала, однако его надежда, все его стремления помогали ему бороться, постепенно сводя боль на нет. И он помнил каждый из этих трёх дней, конечно же, не в подробностях, но, несмотря на забытье, они продлились для него именно столько, сколько идут три обычных дня. На третье утро, очнувшись, Аша собрался с силами и привёл себя в чувство. Обработал и перемотал, как умел свою рану и отправился в путь. Аджит же, три дня назад потерявший всё в жизни, кроме неё самой, не чувствовал времени, порой ему казалось, что прошёл месяц. Или год. Год незатухающей, пульсирующей боли, которая разгоралась как костёр при малейшем дуновении и жгла его изнутри. Порой ему казалось, что это расплата за прошлое.
Аша остановился. Вернее, он сначала пролетел мимо, но остановился почти сразу же. Во-первых, людей в городе было немного, многие за первые два дня уже успели уйти и лишь немногие остались восстанавливать нормальный порядок жизни.
Сначала он просто хотел задать пару вопросов, поподробнее выяснить о последних событиях, о персах, о слухах в городе. Но почему-то почувствовав, что разговор будет длинным, он спрыгнул с коня, легко и плавно, стараясь поменьше шевелить плечом, отчего его движения становились немного неуклюжими.
Аджит заговорил первым. Это даже напугало юнца – вид его нового знакомого выдавал в нём упорного молчуна и он никак не ожидал такого поворота.
– Кто ты, юный воин? – первые слова Аджита были вопросом. Он захотел узнать, куда так торопится Аша, но сначала должен был узнать, с кем он говорит.
– Меня зовут Аша, я солдат великого магараджи; до нападения служил в охранном гарнизоне у главных ворот. Сейчас я ищу людей, у которых можно хоть что-то выяснить о персах, о магарадже, о… – он запнулся, потому что сказал всё что надо и не мог, как ни пытался, выдумать больше ни слова.
– Я – Аджит, – представился темноволосый мужчина средних лет, ростом чуть пониже юнца. – Магараджа мёртв. Большинство солдат и жителей города тоже погибли. Раньше я был одним из начальников караула, но теперь это не имеет смысла…
Его взгляд упал на плечо Аши и на то, как он неестественно водит им при ходьбе. Сквозь лохмотья одежды и некачественную повязку на его плече проступала рана, по-видимому достаточно серьёзная и, но уже слегка затянувшаяся и почти не кровоточившая. Он обратил внимание и на его походку – она всё ещё была неуверенной. Он не хромал, но ходил как-то излишне аккуратно.
Аша рассказал ему о первом столкновении с персами, о своём ранении, о своём беспамятстве. Теперь Аджит понял, почему солдат, воевавший за магараджу, был совершенно не в курсе всех последних событий. Молча внимая яркому и красочному повествованию молодого воина, – да, несмотря на свои года, он уже был воином, и телом и духом, – Аджит размышлял и о своей жизни. Боль не утихла и не отступила, но он впервые думал о том, что же будет дальше. Тем временем Аша закончил свой рассказ. Его задумчивый собеседник, заметив это, но не подав виду, продолжал сидеть молча, водя ногой по песку. И он, сидя на камне, жестом пригласил сесть Аша за соседний, и поведал ему свою историю, гораздо более длинную и печальную. Сейчас горе было общим для всех, но Аджиту просто нужно было выговориться. И освободившись от оков, от огромного груза на плечах (пусть лишь и на время), Аджит, неожиданно для себя, вдруг подхватил идею Аши догнать персов и поддержал её, со словами:
– Тебе опасно отправляться в одиночку. Я могу быть полезен.
Хотя внутренне он осознавал, что он скорее идёт на верную смерть, но он видел в ней избавление.
***
Уже после заката солнца, в моменты, когда оно только лишь закатилось за горизонт, но ещё достаточно светло, большинство людей из каравана действительно увидели маленькое поселение, черневшее вдали, по правую руку от них. А потом его силуэт растворился в ночной тьме, накрывшей мир стремительно, как стрела впивается в жертву – молниеносно и безоговорочно. Без солнца пустыня отдыхала, воздух свежел, песок уже не был обжигающим, появился прохладный ветер, почувствовалось присутствие какой-то жизни.
На ночлег в этот раз караван не останавливался. Несмотря на изматывающей день, проведённый в пути, все тянулись к заветной цели – Азаду. Некоторые даже утверждали, что видят его, причём ещё днём – видимо это был обычный мираж.
Почти полная Луна загоралась всё ярче, одна за другой на небе вспыхивали звёзды. Всё это напоминало какой-то невероятный концерт, поставленный кем-то наверху для того, чтобы доставить наслаждение людям. Наслаждение красотой и величием звёздного неба. Оно заполняло всё вокруг, перетекало в сознание каждого, успокаивало, расслабляло, будто бы отпуская ещё один прожитый день прочь.
***
Их путь лежал в Азад. Но они этого ещё не знали; просто расспросив тех, кто попался им в городе, они узнали о том, что персы ушли в пустыню, на северо-запад. Собрав весьма скромные запасы еды и воды, найдя второго коня – для Аджита, индийцы наутро двинулись в путь. Оставаться в городе просто не было смысла, хотя они и были привязаны к нему, каждый по-своему, но всё же очень крепко. Каждый из них молча убеждал самого себя, что всё это ненадолго – они или погибнут, борясь за, как они считали, правое дело, либо вернутся сюда вновь, с победой, пусть небольшой, но победой. По слухам они узнали, что осталась в живых дочка магараджи – юная принцесса Фара, пожалуй, единственная теперь живая душа из королевской семьи. И спасти её – было тем единственным, чем они оба могли почтить память своего владыки, сослужив ему в последний раз, уже после его смерти.
Солнце палило всё жарче, а воздух становился всё суше – пустыня вступала в свои права, вытесняя всю влагу и растительность. Третий день пути катился к концу и мало чем отличался от первых двух – такое же молчание, тишина, нарушаемая лишь стуком копыт. Больше всего они рассказали друг другу именно в тот вечер, когда встретились, сейчас же им ещё просто нечего было сказать. Скорее было над чем поразмыслить. Главным было то, что у них была общая цель, остальное же не имело на тот момент совершенно никакого смысла.
Однако к вечеру третьего дня Аджит решил нарушить молчание. Впереди показалась зелёная рощица, одна из таких, которые скрывают от невнимательных путников ценнейшее сокровище пустыни – воду.
– Аша, возьми чуть левее. Там, – он вскинул руку и указал на рощу, – есть вода.
Аша хотел что-то спросить или возразить, но, видимо, оценив уверенность, с которой его спутник произнёс свои слова, он повиновался, снизил скорость и дёрнул коня немного влево.
Оба устали от беспрестанного молчания и Аша, цепляясь за ситуацию, решил продолжить разговор:
– Тебе знакома пустыня? Путешествовал ли ты по ней когда-либо прежде?
– Да…, – Аджит замялся, потирая челюсть, которая практически отказывалась шевелиться после стольких часов неподвижности. Он достал флягу и допил последние глотки невкусной, тёплой воды.
Едва Аша раскрыл рот, чтобы спросить что-то ещё, как Аджит продолжил:
– Я не всегда жил в этой части Индии. Родился я в пустыне, на окраине страны, но провёл там лишь часть детства. Моя мать умерла очень давно, я не помню даже её лица. Моего отца убил индийский воин, причём совершенно случайно, не желая того. Видимо он не ожидал его появления и был чем-то сильно напуган и при первом же шорохе он вскидывал лук. Стрела угодила прямиком в сердце. Этот воин посадил меня, маленького и напуганного, на своего коня, которого он вёл рядом. Так я и попал в Каши. Странно, моя жизнь всегда так резко меняется после смерти близких мне людей.
– Откуда ты так хорошо знаешь всё это? Ты же не можешь помнить? – удивлённо спросил Аша.
– Тот солдат, что подобрал меня, стал мне словно отец, но он не стал скрывать того, что произошло. Он рассказал мне всё, когда я подрос.
Тем временем они приблизились к небольшой пальмовой роще, и действительно – она окружала маленькое озеро с чистой водой. Остановив коней, они молча слезли с них и направились наполнять всевозможные фляги.
Проходя через низкий кустарник, Аша спугнул стайку каких-то небольших пёстрых птиц, и те с прерывистым улюлюканьем ринулись на противоположную сторону озерца. Невольно вздрогнув, он осмотрелся по сторонам – у него возникло ощущение, что здесь не проходил ещё ни один человек, всё вокруг казалось каким-то нетронутым, девственно чистым, неземным.
Аджит подошёл к воде первым, запустил в неё руки, и, почувствовав живительную прохладу, обдал лицо водой, стараясь не упустить ни капли, а затем жадно пил – пил, будто последний раз в жизни.
****
Глава 8. В гостях у бури.
Солнце встретило караван по-прежнему – в пути. Оно ударило в спину каждому, и каждый ощутил этот удар, некоторые даже обернулись – сегодня рассвет был зловеще красный, не такой как обычно, и с каждой секундой он разрастался, кидая сотни брызг по спинам, по песку, по небу, по всему миру. Красный песок, по которому шли люди, напоминал теперь огромное море, бескрайнее, пугающее море крови. И солнце, грозно вздымаясь над ним, пугало ещё больше, делая его краснее и бескрайнее.
Вообще было странным то, что ночью не было привала – сейчас кто-то буквально спал на ходу, лениво передвигая ноги, кто-то брёл чуть резвее, но его лицо выдавало в нём ту же усталость. Возможно, из-за этого никто не обращал внимания на то, что происходило вокруг. Принц провёл всю ночь в седле – его конь медленно брёл вровень с караваном, хотя к утру он всё же отстал от его головы.
Наоборот достаточно бодрыми выглядели Туаммак и Шахраман. Два опытных воина, много перенесших в своей жизни, они были привычными к такого рода переходам и к подобным ночам без сна.
И только тут принц заметил – чуть поодаль от его отца ехал визирь. Сейчас он почему-то показался ему жалким – угрюмый, с морщинистым лицом, он едва держался в седле. Даже восходящее солнце, видимо палило его так, что он впадал в полузабытье. Но, конечно же, тому виной была и ночь без сна. Его конь, так же как и наездник, брёл в полудрёме, и они вместе вызывали лишь жалость.
– Я надеюсь, что Рифату понравятся эти птицы! Они станут отличным дополнением его коллекции! – произнёс Шахраман, обращаясь к Туаммаку и к кому-то ещё – один из старых воинов ехал неподалёку от короля.
– Какие птицы, отец? – поинтересовался принц, отвлёкшийся от наблюдений за визирем и подъехавший чуть ближе.
Шахраман хотел что-то ответить, но тут ветер кинул ему в лицо какую-то пыль, и он закашлялся.
– Когда дворец уже был захвачен, мы с твоим отцом и небольшим отрядом обошли окрестности и наткнулись на небольшой, но чудесный садик. Повсюду росли такие же чудесные деревья и кусты, а по центру стоял небольшой фонтан, у которого разгуливало несколько птиц. Мы изловчились и поймали штук семь – можешь глянуть на них, они в золотых клетках, где-то в середине каравана, – ответил за него Туаммак.
– Прекрасные птицы! – прокашлявшись, выдавил Шахраман.
Принц остановил коня, развернул его, но не тронулся с места – он решил попросту дождаться, когда половина каравана пройдёт мимо него и он увидит этих птиц.
Время шло и шло, солнце поднималось всё выше и выше, разбрасывая повсюду палящий зной. Теперь пустыня плавно превращалась в обычную, возвратился обычный золотистый цвет, находившийся в каждой песчинке, в каждом камне и каждой дюне, которым, казалось, не было конца. Принц почувствовал жаркое дуновение ветра, смешанного с песком, и зажмурил глаза. Прошло несколько минут, прежде чем он их разомкнул вновь. И сразу же он увидел их. Чёрные птицы в золотых клетках, с золотистыми клювами и немного вытянутыми глазами. Размером они были с ребёнка и, видимо утомлённые жарой и длинным переходом, они практически не шевелились.
Проводив их взглядом, принц вновь не сдвинулся с места и даже не развернулся – сейчас он смотрел на солнце, которое неспешно взбиралось по небу, чувствовал усиливавшийся ветер, что трепал его волосы, почувствовал, как маленькая капелька пота, пробежав по шее, скользнула за спину и потерялась там, впитавшись в одежду.
Он стоял так очень долго, пока мимо него не проплыл почти весь караван. С усилием оторвавшись от своего занятия, принц развернул коня и двинулся дальше. Почти мгновенно он почувствовал приступ необычайной сонливости, слабость в руках и тяжесть век. Через несколько минут он напоминал Амара – он ехал так же, низко склонив голову и почти потеряв связь с остальным миром; он лишь иногда приоткрывал глаза и глубже вдыхал, почувствовав очередное дуновение.
***
Песок разбудил принца. Песок, гонимый ветром, забивался в глаза, в уши, в нос, хлестал в лицо и прилипал к волосам. Надвигалась страшная песчаная буря. Ветер стал намного сильнее, свет солнца становился прерывистым – то и дело повсюду мелькали тени облаков пыли и песка. Караван ещё продолжал двигаться, но всё медленнее и медленнее, люди шли, склонив головы, стараясь хоть как-то спрятаться от песка. Но уже сейчас это было почти невозможно, он проникал повсюду, и ничто не могло преградить ему дорогу.
Лишь сейчас, проведя рукой по волосам и смахивая с них пыль, принц понял, как сильно успело солнце напечь ему голову – удивительно, как он вообще выдержал столько часов один на один с солнцем.
Он запустил руку в свой рюкзак, порылся в нём, утопив руку до самого дна и достал оттуда свой походный головной убор, куфию, уже не раз спасавший его от дождя и жгучего солнечного зноя. Лежавший в самом низу, он до сих пор не успел впитать всю жару, и поэтому от него веяло приятной прохладой, которую принц сразу почувствовал, взяв его в руку. В последний раз, проведя рукой по волосам туда-обратно, принц набросил его на голову, вновь почувствовал чудесный холодок, который пробудил его окончательно. У куфии было ещё одно замечательное свойство – благодаря большой синей полоске плотной ткани, равномерно свисавшей с него и стелящейся по плечам и спине, волосы трепались не так сильно и в них не попадало столько песка, а солнце больше не обжигало шею.
Прижавшись как можно сильнее к коню, прильнув головой к его шее, принц стремглав бросился вперёд, разрывая песчаные потоки и вздымая за собой новые.
Приблизившись к началу каравана, принц чуть шире открыл глаза и рассмотрел визиря – он ехал уже по-другому, немного распрямившись, но был почти скрыт от взгляда огромным куском серой грубой ткани, успевшей покрыться пылью и постоянно колыхаемой ветром. Ещё одной деталью, на которую принц обратить внимание – из-под этой ткани время от времени показывался посох визиря, причём он был в вертикальном положении, хотя в прошлый раз он лежал на спине коня, поперёк его движению. Но значения этой детали принц не придал – ну мало ли почему старик так держал свою дрянную палку? Может, так ему было удобнее удерживать накидку, порывавшуюся улететь прочь? Все мысли на эту тему вылетели из принца вместе с очередным порывом ветра.
Шахраман ехал лишь немного склонившись вперёд, закрываясь рукой от ветра и пыли, немного выставив вперёд локоть. Туаммак же последовал примеру Амара и так же спрятался под накидку, чуть поменьше, такую, что закрывала его только до пояса. Одной рукой изнутри он крепко сжимал оба края своей накидки, так чтобы ветер не сорвал её и не унёс прочь, а другой, лишь немного выпустив её из-под своего одеяния, он придерживал поводья.
Громко прокашлявшись, Туаммак подвёл своего коня ближе к Шахраману, и изрёк:
– Мой король, я думаю, нам стоит остановиться. Люди сильно устали от жары и бессонной ночи, и, боюсь, эта буря выбьет из них последние силы.
– Думаю, ты прав. Надо остановиться и переждать бурю, – ответил король после небольшой паузы, пристально посмотрев куда-то вдаль. – Сын, передай всему каравану приказ остановиться!
Принц развернулся и ринулся в обратном направлении и сразу же почувствовал, насколько проще и приятнее скакать по ветру, чувствуя его дуновения лишь спиной. Сейчас ветер будто бы подгонял его и уже не был так страшен. В последний момент, когда принц покидал начало каравана, он мельком скользнул взглядом по визирю, увидел его морщинистое лицо, скрывавшееся в тени своеобразного капюшона. И незаметно для себя принц отметил в этом лице одну странность – широко раскрытые глаза, будто бы не боящиеся ветра, песка и пыли. Даже казалось, что они горят каким-то лёгким, почти незаметным огоньком, который то угасал, то вспыхивал вновь. Принц не заметил ещё одной небольшой детали – губы Амара беспрестанно шевелились, он неразборчиво что-то нашёптывал и любому, кто увидел бы нечто подобное, наверняка сделалось бы жутко. Но эту неуловимую мелочь смог запомнить лишь кинжал. А он вряд ли умел чувствовать, да и говорить он мог лишь время от времени.
Принц скакал навстречу бредущим людям и, стараясь перекрыть ветер, кричал:
– Останавливайтесь! Впереди сильная буря!
На измождённых лицах читалась лёгкая радость, люди мгновенно останавливались, останавливали коней и верблюдов, заставляя последних садиться на песок и сбивая лошадей в небольшие группы по пять-шесть штук и накидывая им на головы куски мокрой ткани, а затем с радостью валились на горячий песок и тоже закрывались от надвигавшейся песчаной бури всевозможными способами – ложились близко к верблюдам, укрываясь за ними, накидывали на себя огромные куски плотной ткани, закутываясь в них как можно тщательнее, и придвигали к себе поближе фляги с водой. Всё это, конечно, не слишком сильно помогало во время подобных бурь, но это была почти единственная возможность выжить. И видимо из жалости, пленников, всё ещё держа их связанными, бросили на песок и даже закрыли их от ветра жалкими обрывками грязной и пыльной ткани.
Через какое-то время новость об остановке начала распространяться по всему каравану, буквально обгоняя принца. Убедившись в том, что она облетела уже весь караван, он в последний раз бросился в сторону головы каравана. Он стремглав мчался по песку, впиваясь лицом в ветер, будто бы пытаясь взлететь. От всего этого у него заслезились и заболели глаза. Подъехав к отцу, он протёр их руками, несколько раз быстро моргнул и спрыгнул с коня.
– Мой принц! Возьмите вот это, – услышал принц голос Туаммака.
И мгновенно среагировав, в следующий миг он встретил рукой в воздухе нечто большое и мягкое – большое полотно тяжёлой, но не слишком грубой материи, после чего он поспешил лечь на песок и накрыться ей.
И затем, буквально через считанные секунды, налетела буря, обрушивая мириады песчинок повсюду, а затем вздымая их в воздух, перемешивая с ветром и обрушивая вновь. Крепко зажмурив глаза, принц чувствовал, как песок облепляет его лицо, забивается в волосы. Казалось, его защита была совершенно бесполезна – для подобного ветра она была ничем, он, вместе с пылью, пронизывал её насквозь. Подобная огромной волне, буря, обрушившись в один миг на путников, не переставала катить свои песчаные воды по всему каравану, повсюду разбрызгивая пыль. Слышались редкие далёкие крики – возможно, кто-то терял свой спасительный кусок ткани и оставался один на один с бушующей стихией.
***
Буря продолжалась уже много часов подряд. Однажды среди этих криков принцу послышался голос, не похожий на крик; в нём слышался какой-то… приказ. Но уже через секунду этот голос потерялся в свисте ветра, который в тот миг усилился ещё больше, стал холоднее и превратился в тысячи маленьких лезвий, пронизывающих абсолютно всё.
Так продолжалось ещё несколько минут, а затем, будто по команде, буря начала резко стихать. Ещё минута и лишь солнечные лучи, робко пробивающиеся сквозь слой песка, который осел на накидке, остались нарушать невероятную тишину, которая после стольких часов беспрерывного шума и свиста больно резала слух. Нарушая эту пытку, принц резким движением вскочил на ноги, скидывая с себя накидку и вздымая повсюду огромные клубы пыли. Встретившись взглядом с солнцем, он отшатнулся и рухнул на землю – его глаза, привыкнув к полумраку, не справились с таким ярким светом. Сидя на песке, он отвернулся, протёр глаза пыльной ладонью и взглянул на солнце вновь. На сей раз тёплые нежные лучи намного мягче приняли его в свои объятия, не обжигая глаз и не слепя их.
Повсюду послышалось движение, шорохи – все начинали отходить от бури и потихоньку выбираться из своих рукотворных укрытий. Некоторые поступили очень разумно и ещё перед бурей и перед тем, как укрыться кусками плотной ткани, вырыли в песке неглубокие ямки, длиной в собственный рост, тем самым дополнительно обезопасив себя.
Принц поспешил к своему коню – таким же резким движением он сбросил с его головы всё ещё немного сырой кусок такой же плотной материи. Конь, будто бы отойдя от долго сна, резко вздёрнул голову, помотал ей из стороны в сторону, фыркнул и громко чихнул. Его большие ноздри непрерывно шевелились, жадно втягивая свежий, по сравнению с тем, что был во время бури, воздух. Смахнув песок с его гривы, хвоста и спины, принц запрыгнул на коня и понёсся осматривать караван. Напоследок он успел заметить, как его отец, с достаточно бодрым видом, привстал с земли, протёр глаза и пропал из его поля зрения. Теперь его взору предстал караван, медленно возвращавшийся к жизни, подобно какому-то огромному невероятному существу, отходившему от длительного и глубокого сна.
Проезжая мимо, он обращал внимание на то, что не все смогли пережить бурю. Кто-то просто лежал без сознания, и даже спасительные капли воды, катившиеся по их губам, не были способны вмиг вернуть этих людей в чувство. А кто-то попросту умер. Их тела лежали в неестественных позах, в глазах застыл ужас смерти.
С пленников, которые были не в состоянии освободиться самостоятельно, сдёргивали накидки и уводили обратно на большую повозку, где привязывали их к небольшим, в их рост, столбам.
Вдруг принц обернулся на удивлённый и одновременно возмущённый вздох, донёсшийся откуда-то сбоку. Он увидел на земле ту самую пленницу, с которой уже пересекался взглядом прежде. Одна её рука была полностью свободна, на другой всё ещё болтался обрывок верёвки. Опершись на обе руки, дрожавшие от усталости и боли, она попыталась привстать. Один из солдат, невысокого роста и с хищными, чуть вытянутыми глазами, заметил это и испустил этот самый вздох удивления. Его глаза вмиг загорелись властной яростью, и он, подбежав к пленнице, толкнул её ногой в бок, сильно настолько, чтобы она упала вновь, но не настолько, чтобы оставить синяк от удара. Послышалось короткое всхлипывание, которое потонуло в крике солдата, в крике, исполненном неоправданным презрением:
– Мерзавка! Хотела сбежать?
Он схватил её за плечо, грубо приподнял и отвесил звучную пощёчину, от которой её щека вмиг покраснела, по ней прокатилась слеза, и бедняжка вновь упала. Затем он присел рядом с ней, приподнял за волосы её голову и с мерзким шипением бросил:
– В следующий раз не захочешь!
Что-то встрепенулось внутри принца, отдавшись короткой дрожью в спине. Но он даже не обратил внимания на этот секундный порыв – какое ему было дело до жалкой девчушки, которая сама виновата в таком обращении с ней? Затем он посмотрел на то, как солдат заново связал ей руки, на сей раз нестерпимо туго, так, что от боли она закрыла глаза. Когда она открыла их вновь, принц встретился с ними и, словно испугавшись чего-то, что было сильней недавно пережитой бури, резко отвернулся и бросился прочь.
****
Глава 9. Азад.
Буря задержала караван почти на целый день пути. Ещё утром персы должны были подойти к стенам Азада, но сейчас был уже почти вечер, а они лишь только вновь двинулись в путь.
Принц далеко не сразу осознал, сколько же времени они все пережидали бурю:
– Час, два – ну никак не больше. Но уже вечер… – говорил он про себя.
Сейчас, словно почувствовав прохладу, его разум работал как-то по-особенному. Мысли носились в его голове одна за другой, некоторые бессвязные и совершенно на разные темы, некоторые выстраивались в своеобразную цепочку, и одна плавно перетекала в другую. Он смотрел на бредущий караван и думал о том, как скоро они прибудут в Азад. Он смутно представлял его по своим детским воспоминаниям о рассказах отца. Солнце раскидало по песку краснеющие лучи, отчаянно выбрасывающие остатки дневной жары. Принц, погружённый в мысли, смог уловить и эту деталь. Сейчас его взгляд был устремлён в землю, поэтому он не мог оценить всей красоты картины, открывшейся его взору. Он просто чувствовал, как солнце, слабеет и постепенно пропадает за горизонтом. Когда он особенно сильно погружался в мысли или воспоминания, его восприятие реальности ограничивалось ещё более простым: «что-то красное ускользает от него, и он не может этого догнать». Однако он не был так далёк от этого мира, как могло показаться со стороны – его реакция была наоборот острее обычного. Несколько слепившихся между собой песчинок, вскинутых лёгким ветерком, полетели принцу прямо в лицо – рывок головой в сторону, и они пролетели мимо. Прошло несколько секунд, прежде чем принц осознал то, что он сделал. Широко открыв глаза, он обернулся назад, ещё раз оценил неожиданность произошедшего и двинулся дальше. Вернее его мысли поползли дальше, а он просто повернул голову и продолжал скакать, но теперь он смотрел на солнце – сейчас уже трудно было не заметить всей силы заката, буквально бьющего в лицо. На секунду его мысли затихли, будто бы ожидая чего-то, а затем потекли вновь. Его слух уловил крик, похожий на птичий. Он обернулся по сторонам в поисках того, кто мог бы его издать. Ему вспомнилась побитая пленница, её глаза полные грусти, её горящая красным щека и… Конечно же! Те самые чёрные птицы! Одна из них, возможно почувствовав приближение ночи, проснулась и издала этот крик. Он был немного пугающим, а кому-то мог показаться даже мерзким. Красное-красное солнце. Красная щека… Слеза. Кинжал. Мерзко. Тот солдат поступил мерзко. Принц вновь почувствовал то странное чувство, которого он будто бы испугался и кинулся прочь. Он терял солнце, он хотел броситься за ним и никогда его не отпускать взглядом, так, будто бы оно закатывалось за край земли в последний раз и больше никогда не появится на небе. Почему, чёрт возьми, эта пленница приковывает почти всё его внимание? Принц чувствовал, как всякий раз, когда он вспоминает её, его мысли приостанавливаются, к нему подкатывают чувства наподобие жалости или сочувствия, причём он никак не мог определить – какое же именно. Солнце продолжало убегать, кидая красные слёзы на сухой песок, превращая его в море, веющее прохладой, возвращавшей мысли принца в обычное для этого вечера русло.