Пребывающий в сомнении, принц смотрел не только на визиря, но и на весь зал, особенно на то место, рядом с которым произошло то самое событие, и к нему вновь начали подступать горестные воспоминания. Через несколько шагов его взгляд упал на огромный камень – ту самую каменную глыбу, на которой он оставил несколько капель собственной крови. И его мозг начал по новой повторять все события, на этот раз более отчётливо. А затем он ухватился за самый маленький клочок своих воспоминаний – он явственно, даже чётче, чем смог показать кинжал, представил свист стрелы, врезавшейся в шею его отцу, а затем ту самую, едва уловимую вспышку чего-то красного, то, как быстро, неуловимо, но зазывающе она промелькнула, перед тем как исчезнуть куда-то в неизвестность. Но что-то было странное в этом воспоминании – оно было слишком манящим для такого короткого и жалкого на детали обрывка памяти. И принц с каждым шагом поддавался этому влиянию всё больше и больше, оно затягивало его, звало за собой в ту же неизвестность, которая почему-то не пугала. Это маленькое воспоминание отдавало какой-то необъяснимой теплотой, совсем непохожей на холод Песка. Постепенно принц начинал сомневаться в своей надежде, в том, что визирь действительно может хоть как-то ему помочь, будто бы этот самый обрывок воспоминания вселил в него новое чувство – способность улавливать истину, способность отрешиться от иллюзий, затуманивающих разум и сделать единственно верный выбор.
Ещё до того, как принц рванул с места, вцепившись в меч и спрятав кинжал в ножны за поясом, Амар почувствовал все эти изменения в разуме принца, хотя и не понял, чем они вызваны. Но на его лице не читалось даже тени испуга – он с ещё большей уверенностью продолжал шагать на принца, но его взгляд устремлялся куда-то вдаль, сквозь принца, за разбитое стекло, возможно вслед чудесным птицам. При каждом ударе его посоха маленькими искорками вспыхивали глаза змейки, венчавшей посох, который, судя по уверенной походке визиря, перестал быть опорой при ходьбе, а стал сейчас чем-то вроде знака власти над Песками, чем-то исполненным необычайной магии, способной беспрекословно подчинять их.
И дальше произошло то, чего принц ожидал меньше всего. Он был готов встретить серьёзное сопротивление со стороны Амара, был готов отлететь назад, отброшенный силой неведомой ему магии. Но он никак не ожидал, что его меч, направленный точно в цель, просвистит по воздуху, распугивая облака Песка, роившиеся вокруг. Амар попросту исчез. В те моменты, когда он совершал последние шаги, его глаза горели каким-то огнём, в них читалась насмешка и пугающее безразличие. И с каждым из этих шагов, он будто бы сливался с Песками, тая в них, расщепляя своё тело на миллионы песчинок. И вот он пропал. Принц, слишком резко бросившийся на него, пролетел вперёд, и не ожидая чего-либо подобного и потеряв равновесие, упал на пол, причём настолько неудачно, что напоролся рукой на острие собственного меча, обагрив его кровью. Своей кровью, а не визиря.
Издав дикий крик, не столько от боли, сколько от досады на этот невероятный промах, если можно его так назвать, принц попытался приподняться. Рана сильно кровоточила, высасывая из него силы, на мраморном полу уже успела образоваться лужица густой и липкой крови, которая продолжала разрастаться с каждой секундой. Потерпев неудачу в первый раз, принц попробовал подняться ещё раз – и вновь неудача, на сей раз ещё более досадная – он случайно опёрся раненной рукой о то место, где и была эта лужа. Ладонь проскользнула, и он повторно плюхнулся грудью на твёрдый камень, окончательно запачкав рукав. Это небольшое происшествие повергло его в приступ ярости. Он совершил отчаянный рывок, вскочил на ноги, с размаху пнул меч так, что тот откатился, звонко бренча, на добрых двадцать шагов. Затем он с остервенением рванул собственный рукав, стремясь избавиться от него – его невероятно раздражал вид собственной крови.
Он резко обернулся назад, и увидел, как Песок, ещё сохранивший какие-то очертания Амара, продолжал медленно, но более уверенно и настойчиво, не теряя направления, двигаться в сторону окна, превращаясь в своеобразный поток и взмывая вверх, лишь только попадая наружу.
Оторванный и брошенный рукав угодил в лужу крови, и сейчас лежал в ней, продолжая пропитываться насквозь тёмно-алой жидкостью. Принц осмотрел свою рану – лезвие меча рассекло ему всю ладонь, от запястья до указательного пальца, немного наискосок. Особую боль он испытывал, когда пытался сжать руку в кулак – если ему и удавалось это, он чувствовал, как кровь ещё с большей силой начинает истекать из его руки, по обе стороны сжатого кулака и сквозь дрожащие от боли пальцы.
Постояв вот так несколько секунд, принц почувствовал, как ярость покидает его, уступая место какому-то странному чувству – в нём просыпалось желание бежать, но не спасаясь от чего-то, а, наоборот, в погоню за чем-то новым, независимо от того, что оно должно было принести, принц чувствовал, что должен схватить это нечто. Схватить, вобрать в себя, и, обретя однажды, никогда более не отпускать.
Однако это новое чувство не вселяло в него всё той же силы, которая ушла вместе с яростью. Он вновь стал вялым, задрожала его левая рука, он почувствовал вновь усилившееся кровотечение. Затем взгляд принца упал на его второй рукав, тот, что был на правой руке. Что было сил, он дёрнул за него, но на сей раз не всё прошло так гладко – чуть треснув, тот не поддался, как в первый раз, даже несмотря на то, что рукав был практически сухим. Хотя, вероятно была виновата и его раненная ладонь – она не позволяла ему сделать таких же резких и сильных движений, что он мог запросто совершать правой.
Повторяя попытки, одну за другой, он приближался к цели, наливаясь новой яростью, которая в этот раз мгновенно исчезала, даже ещё до того, как он совершал очередной рывок. И вот, наконец, послышался заветный треск рвущейся ткани – ему удалось оборвать рукав практически до локтя. Затем, ещё одним резким движением, принц превратил обрывок в обычную полоску ткани и обмотал им левую ладонь, стараясь перетянуть место ранения как можно туже, чтобы хоть как-то замедлить поток крови.
Внимательно осмотрев свою руку, он попытался пошевелить ей, сжимая и разжимая руку, закрывая глаза и прикусывая губу всякий раз, когда чувствовал вспышки боли, отдававшиеся сильной дрожью в пальцах. Затем он подошёл к мечу, поднял его, стряхнул с него кровь и довольно неуклюже засунул его в ножны, чуть не выронив при этом.
Затем он, стоя практически напротив огромной арки, бросил взгляд внутрь тронного зала, вспомнил, как он убегал из него совсем недавно, пребывая в невероятном ужасе. Как-то невыразительно усмехнувшись, он отвернулся от входа в зал и зашагал прочь. Однако воспоминания, очень яркие, всё ещё жившие в нём, не покидали его. В следующий момент он буквально спиной почувствовал вспышки кинжала, которые тот испускал, находясь в ножнах за его спиной, одну за одной – одна пронзительно-ледяная – голубая, вторая – помягче, но покрывавшая лёгким холодком всю спину – жёлтая. Принц уже породнился с этими чувствами – с теми, что приносит каждая из этих вспышек, но от этого не переставал каждый раз восхищаться ими.
И тут вспышки прекратились – видимо потому что принц отвлёкся на них и сумел отбросить ненужные сейчас воспоминания. И он был рад этому. Эта маленькая радость, первая за последние несколько ужасных часов, растекалась по его телу, грела его, придавала сил, заставляла шагать увереннее и бодрее, на его лице даже скользнула тень улыбки – едва заметная и сразу же пропавшая. Но вновь его память зацепилась за маленький островок сознания и вонзила в разум принца то самое, небольшое и скупое воспоминание. И он, подчиняясь этому зову, резко обернулся и начал водить глазами по сторонам, будто бы выискивая что-то или кого-то. Ему почему-то показалось, что это воспоминание не покидало его не только потому что оно было необычайно ярким (сейчас оно казалось ему именно таким), хотя и коротким, а и оттого, что оно не было воспоминанием, а было реальностью. Реальностью, которая постоянно от него ускользала, но, казалось, всё ещё находилась где-то поблизости. Где-то там, где её мог поймать взгляд.
Но, увы, сколько он ни блуждал им по балконам, по стенам и вообще по всему залу – ничего подобного тому, что он держал сейчас в своём сознании, ему так и не попалось на глаза. Немного расстроенный, он вновь повернулся к окну и побрёл дальше, продолжая бросать редкие, полные надежды взгляды куда-то назад, будто бы призывая то, что подарило ему это жгучее воспоминание. Но что-то в нём самом не давало ему совсем упасть духом, – да, он был расстроен, но не более того. Он продолжал питать надежду, несмотря на то, что она давным-давно растаяла и утекла куда-то прочь, оставив принца наедине с иллюзией, в которую он сейчас и продолжал верить.
Подойдя к краю, он вновь почувствовал знакомое ощущение неизвестности, прохладу ночного ветра. И вдруг, один внезапный его порыв ударил по стеклу, заставив и принца и стекло задрожать, каждого по-своему. А затем, не выдержав силы ветра, приличный кусок стекла отломился и рухнул вниз, рассыпаясь в стеклянную пыль, смешиваясь с Песком и улетая вместе с ветром прочь. Но ещё до того, как отколовшийся обломок начал набирать скорость, стремясь вниз, принц успел среагировать и отпрыгнуть в сторону. Вернее, он думал, что в сторону, а на самом деле он прыгнул вниз, на уже полностью залитый лунным светом балкон. Всё было бы хорошо, если бы не внушительная высота почти в три роста принца. Стараясь смягчить падение, он выставил руки перед собой и, долетев до мраморного балкона, попытался перекатиться, однако сразу же почувствовал жжение в левой руке – грубоватая для раны ткань рукава, резко прочертила по этой ране, отчего рука вмиг ослабела, неуклюже вывернулась и принц через секунду обнаружил себя лежащим на спине, с чуть съехавшей с руки повязкой.
Не почувствовав особой боли, принц подумал:
– Что ж, тем лучше. Теперь не придётся думать, как спускаться оттуда.
И он устремил свой взор вверх, мгновенно встретившись взглядом с миллионами звёзд, с чёрным небом, почувствовал затылком холод, исходивший от остывшего за половину ночи камня.
Лёжа вот так, на спине, принц пытался придумать – что же ему делать дальше? Он знал, где сейчас должны находиться часы, и при желании он смог бы найти туда дорогу; у него был кинжал, который, как оказалось, способен положить конец всему этому безумию, но слова Амара засели в нём слишком крепко – он действительно боялся, что может лишь всё испортить и обречь всех на вечные страдания, и себя в том числе.
Кроме этих обрывочных сведений и догадок он практически ничем не располагал, и это очень сильно пугало его, он почувствовал страх, который заставил его приподняться и сесть, а затем, через несколько минут, встать и пройтись по балкону, всё так же, устремившись взглядом вверх, будто бы звёзды своим холодным молчанием были способны натолкнуть его на ответ.
Подойдя к краю балкона, он облокотился обеими руками на гладкие каменные перила и оценил взглядом открывшуюся перед ним картину: балкон находился на очень приличном от земли расстоянии, чуть поодаль возвышалась заветная башня Рассвета, путь к которой был не близким и часть его проходила по верху огромного крепостного вала, врезавшегося где-то внизу в самое основание дворца и извилисто уходящего прочь от него, делаясь немного выше, перед тем как оборваться у небольшой площади, предварявшей вход в башню. По оба края от вала шелестели пальмовые рощи, которые из-за темноты можно было лишь услышать, но никак не удавалось разглядеть.
Затем он обратил внимание на то, как ведут себя Пески – дотекая до края, они, словно теряя под собой опору устремлялись вниз, в эти самые рощи, к огромной стене и, достигнув новой опоры, расплывались дальше, причём не теряя своей силы. Через какое-то время принц заметил небольшое, едва уловимое свечение на самом верху башни – гигантские часы продолжали испускать Песок, который, падая вниз, встречался с другими его волнами, становился ещё сильнее, и продолжал распространяться повсюду, вбирая в себя всю реальность.
Почувствовав лёгкий ветерок, неожиданно обдавший спину, принц невольно обернулся и вновь его разум испытал небольшой шок: огромные золотисто-белые клубы Песка вздымались неподалёку от него. Напоминая огромный костёр, они не подчинялись всеобщему течению и даже препятствовали ему, вбирая его силы и разгораясь ещё ярче, и, возносясь всё выше, вздымались чуть выше того места, откуда принц недавно спрыгнул. Он сделал несколько шагов вперёд, видимо из интереса, и не в силах сопротивляться манящему свечению. Он чувствовал пронзительный холод, Пески, окружавшие его, своим ярким светом начинали чуть ли не слепить. Сейчас они уже не производили впечатления той лёгкой и мягкой пыли, опутывавшей всё вокруг, сейчас Пески стали по-настоящему материальными, он мог провести по ним рукой и почувствовать их сопротивление; на первый взгляд они напоминали густой туман, такой же белый, но более осязаемый. И этот песчаный туман обволакивал тело и разум принца, причём последний, видимо испытав слишком много потрясений за последнее время, начинал таять; всё осознание реальности превращалось в жалкие обрывки, клочки, осколки. А затем вообще пропадало прочь. Последнее, что помнил принц, перед тем, как он обессиленный рухнул оземь – ледяное жжение, испускаемое кинжалом, просачивавшееся даже сквозь ножны и одежду. Ледяное настолько, что несколько волн пробежали по его телу, заставляя каждый раз резко и широко открывать глаза, веки которые с невероятной силой стремились сомкнуться и унести сознание принца окончательно прочь из этого мира. В последние секунды ему даже почудилось, что он слышит какие-то неясные голоса.
****
Глава 12. Белый.
Аша, первым поборов нерешительность, двинулся вперёд – отчасти им двигал интерес, отчасти – желание достичь поставленной цели – спасти принцессу.
Уже издали чувствовалось, что город будто бы опустел. Дыхание жизни унеслось прочь вместе с белыми вспышками. Огромные ворота были чуть приоткрыты, и сквозь них сочился чуть желтоватый туман.
Аша некоторое время постоял перед вратами, не отваживаясь входить. Аджит, стараясь двигать коня как можно тише, подошёл к нему и одарил вопросительным взглядом, не решаясь ничего произнести вслух. Хотя мысли были ещё опаснее.
Перерезав, наконец, нить страха, что будто на привязи держала их по эту сторону ворот, Аша и Аджит протиснулись сквозь достаточно узкую щель и вступили в город. Перед ними раскинулась всё та же великолепная широкая дорога, которая через пятьдесят шагов скрывалась из виду в ночной тиши. Огромные лестницы поднимались вдоль городской стены, по обе стороны от ворот. Вокруг не было слышно ни звука, будто бы всё живоё враз испарилось.
И всё же чувство тревоги не отпускало их, преследуя, как отчаяние, по пятам. А может это и было отчаяние? То, что сквозило сейчас в каждой пылинке ночного воздуха. Аджит с опаской оглядывался по сторонам, будто высматривая что-то определённое, давно ему знакомое, но от этого не менее ужасное.
К этому моменту тучи над головой окончательно рассеялись, явив взору прекрасное звёздное небо, горящее миллионом золотых огоньков, каждый из которых был как-то по особенному мил. Казалось, убери один из них, и вся картина потеряет свою неповторимую прелесть. Лунный свет мягко растекался по крышам ближайших домов, обрывисто падал на деревья, листья которых разрезали его и разбрызгивали по сторонам бело-голубые капли. Небесная чернь дополняла всё это каким-то всеобъемлющим безмолвием, заставляющим сердце трепетать от каждого случайного шороха. Хотелось вдыхать ночь вечно, чувствуя сладкий аромат капризного ветерка. Подобно самой топкой трясине, ночь засасывала в себя любого, кто хоть на секунду был способен почувствовать её величие, вбирала целиком и без остатка. Весь разум, всю душу, всё сердце и всё тело полностью. Казалось, звёзды и сами дышали этим дивным прохладным воздухом, светом друг друга и чернотой небосклона.
Вдруг Аша, шедший чуть позади, резко остановился. На его лице читалось желание идти дальше, но тело словно бы отказывалось ему подчиняться. Страх одним резким движением облепил его с головы до ног и приковал к земле. Аджит, словно бы пропитавшись страхом спутника, тоже остановился и начал вслушиваться ещё более внимательно. И не зря…
В паре шагов от себя, каждый из них словно бы слышал нетвёрдую поступь, не совсем похожую на человеческую, потому что она была настолько неуловимой, что её можно было скорей не услышать, а почувствовать. Да, именно почувствовать. Казалось, что незримый кто-то бредёт мимо них не по этой же самой каменной дороге, а как бы просачивается сквозь их мысли, вбирая их самые малые крохи, для того чтобы получить немного сил и сделать ещё несколько шагов. Чувство, которое вызывалось всем этим, трудно поддавалось описанию. Аше порой казалось, что он вот-вот услышит чей-то голос и если не последует за ним, то хотя бы внимательно выслушает. И он словно бы сам тянулся к этому призрачному дыханию, но никак не мог сделать последний шаг, нить между ним и неизведанным рвалась при каждой попытке.
Аджит чувствовал нечто подобное, но не так явственно. Он не ждал голоса и не бежал ему навстречу, но он тоже чувствовал чьё-то присутствие, едва заметное. Прошло несколько секунд, и он ощутил ещё одно слабое движение, чуть в стороне от первого, но неразрывно с ним связанного. Непонятно, было ли всё это частью чего-то единого или это были два неведомых спутника, тихо крадущихся мимо.
И затем, так же внезапно, как и появилось, пропало это странное эфирное колебание в воздухе, которое, кажется, не имело материальной формы, и способно было лишь издавать тихий шелест, который можно было расслышать лишь ночью, когда всё спит.
Может это и есть лучшая награда в жизни человека – убежать от шумной жизни и превратиться в молчание, которое оживает каждой ночью и продолжает свой таинственный путь, полный непонятных обычному человеку чудес? Чудо – помочь кому-то так, чтобы он сам не заметил этого влияния, нашептать что-то во сне и уйти прочь, не ожидая благодарности за то, чего как бы и не делал. Тихо бродить по миру в поисках сильных душ, нуждающихся в помощи. Пройти миллион дорог без сна и отдыха, подарив от себя всё, даже то, что есть только у такого незримого и бестелесного призрака, живущего совсем по другим законам вместе с людьми, но не заметно для них.
Случайный порыв ветра разогнал призрачное видение, раскидав его в стороны.
– Ты тоже что-то слышал? – не выдержал вдруг и спросил Аджит.
– Да… Где-то рядом, но я ничего не видел, – приходя в себя, ответил Аша. – Что-то странное тут происходит, тебе не кажется?
Не успел Аджит ответить, как вдруг неожиданно послышался уже гораздо более отчётливый звук шагов. Индийцы мгновенно метнулись в тень ближайшего куста, что был чуть выше них. И сразу начали впиваться усталыми глазами в темноту, чьё молчание было так дерзко нарушено пару секунд назад.
Мимо них по дороге шёл солдат. Судя по направлению, которое он выбрал, и по уверенности на лице, он собирался уйти из города. В его поступи проглядывалась какая-то встревоженность, похожая на испуг. Иногда он чуть ли не переходил на бег, но всё же перемещался довольно медленно. Аша и Аджит молча наблюдали за шествием незнакомца уже больше минуты и не собирались показываться ему на глаза – сейчас им нужно было быть как можно незаметнее. Солдат уже приближался к воротам и вот-вот собирался скрыться за ними, если бы его внимание не привлёк резкий металлический звук, довольно отчётливо донесшийся откуда-то сбоку. Он мгновенно остановился и медленно повернулся в сторону звука, который уже успел повториться несколько раз, будто бы обдумывая, стоит ли ему сейчас уйти подальше от этого места или остаться и выяснить, в чём дело. Нерешительность, бегавшая по его телу, буквально разрывала его – у него дрожали руки, и это было видно даже с расстояния, на котором находились Аша и Аджит. И он сам чувствовал это, но не мог ничего сделать, чтобы унять дрожь и совершить хоть какое-то действие. Его останавливал не страх, а нечто другое. Делая выбор, он будто бы находился на границе двух миров, балансируя между желанием помочь и безразличием. Да, именно помочь – он прекрасно понимал, что означают эти звуки. Это были жалкие попытки какого-нибудь чудом выжившего солдата отбиться от одного или нескольких песчаных убийц, которые не терпели любое присутствие жизни и старались её уничтожить как можно быстрее.
Лязганье металла раздавалось уже совсем неподалёку, к нему уже примешивались звуки чьего-то бега и негромкого, сбивчивого дыхания. В тишине каждый, даже самый слабый звук вспыхивал снопом искр, которые разносились ветром во все стороны на большое расстояние. Через секунду из кустов на противоположной стороне дороги, пригибаясь, выскочил персидский солдат. Добежав до середины, он остановился и повернулся навстречу гнавшемуся за ним песчаному монстру, и попытался нанести удар. В этом его движении явственно читались отчаяние и страх. Казалось, что смерть уже стоит за его спиной, почти вплотную, и обнимает его за плечи. Уловив это отчаянное движение, желтоглазое чудовище, которое было крупнее своей жертвы, ответило ударом, таким, что меч перса, издав громкий лязг, отлетел в сторону. И не успел он кинуться за ним, как ощутил врезавшийся ему в живот холодный клинок. Он зачем-то вцепился в него обеими руками, сделал шаг назад и, закрыв глаза, повалился замертво. В тот же самый момент другой меч вонзился в монстра – подбежал первый солдат и с разбегу попытался атаковать. Он поборол свою нерешительность и этот выбор будто бы склонил его в одну из сторон, между которыми он колебался. Но та жестокость или даже скорее слепая ярость, которой наполнились его глаза, не дала ему надолго там задержаться, буквально силой вытащив его оттуда. Это противоборство внутри него не могло продолжаться бесконечно, и оно начинало вырываться наружу в виде ярких жёлтых вспышек. Песок всё же пропитал его насквозь, хотя изначально это и не было заметно внешне. Сейчас, словно почувствовав силу, он рвался наружу, помогая раздирающему солдата внутреннему разногласию, лишая его человеческой природы. И вместе с этим он терял своё право выбора. А Песок уже сделал свой выбор и с каждой секундой близился к цели, причём этот выбор был сделан не секунду и не минуту назад, а в тот самый миг, когда Пески появились. И с тех пор не произошло ни единого изменения. С самого происхождения в них была заключена идеальная и нерушимая жестокость, пропитанная абсолютным знанием, но совершенно бесцельным, призванным не созидать, а разрушать. И однажды Пески должны были вырваться наружу, чтобы разорвать человеческие сердца и сделать из доброты пустоту, наполнив мир всем самым тёмным и ужасным, что скрыто в самых потаённых уголках людских душ. И обретая ещё больше силы, пропитываясь этой чернью, Разум побеждал. Медленно подбираясь к лицу обречённого, песчаная смерть разъедала его тело, рассеивая вокруг клубы жёлтой пыли. Довольно быстро расправившись со всем, кроме шеи и головы, Противоречие взялось и за них. От глаз побежали трещины, разрушавшие лицо. Смерть настойчиво и даже упрямо карабкалась по щекам солдата. И вот, от его лица остались только глаза. Они до последнего мгновения не теряли свой человеческий цвет, но, в конце концов, будто бы сдавшись на милость безжалостному врагу, они сначала почернели, а затем бросили два безумно ярких и от этого чуть ли не белых, слепящих луча света, после чего случайное дуновение разнесло в разные стороны два небольших облачка светящейся пыли. И лишь горстка золотого пепла, нещадно разбрасываемая неизвестно откуда примчавшимся сильным ветром, напоминала, о том, что здесь только что стоял живой человек.
Будто бы специально раздавив ногой это последнее напоминание, ничуть не пострадавшее чудовище двинулось прямиком к заворожённо наблюдающим за всем происходящим Аше и Аджиту, хотя каждый из них был удивлён по-своему. Абсолютная тишина и затаённое дыхание не помогало им – монстр слышал их мысли и всё больше раздражался с каждым стуком их сердец. А поток мыслей унять было решительно невозможно.
Быстро поняв, что происходит, оба индийца выскочили из кустов, и, не сговариваясь, обступили песчаного врага с разных сторон, видимо пытаясь сбить его с толку. Теперь не было никакого смысла скрываться – враг был чётко определён и неизвестно, остался ли ещё хоть кто-нибудь из людей в живых.
Аша, достав меч, первым сделал резкий выпад в сторону врага и чуть не совершил роковую ошибку, подобную той, что допустил напуганный персидский солдат несколько минут назад, чьё бездыханное тело лежало совсем неподалёку, неустанно напоминая об опасности необдуманных поступков. Удар Аши не причинил врагу совершенно никакого вреда врагу. Тот в свою очередь незамедлительно махнул своим мечом, со страшным свистом рассекая воздух. Именно воздух, потому что в последний момент индиец успел уловить намерение монстра, причём непонятно как – он не увидел его, а почувствовал в воздухе за мгновение до самого движения. Ничуть не обескураженный маленькой неудачей, Аша продолжил битву – присев, он сразу же ударил чудовищу по ногам и мгновенно нырнул в сторону, потому что лишившийся равновесия враг падал на него. На вид он был очень тяжёлым и Аша решил, что ему не составит особого удовольствия быть придавленным этим массивным телом. Вся эта схватка продлилась не дольше пары секунд, поэтому Аджит не успел включиться в неё. А может он и не собирался. Хотя следующие его движения явно отрицали это. Он просто выждал удобный момент и бросился на помощь Аше. Но в отличие от хаотичных движений последнего, Аджит избрал тактику единичных и точных ударов. Сделав резкий шаг и занеся меч над головой, он прыгнул на спину врагу, который почему-то перестал следить за ним и отвлёкся на Ашу. Несмотря на свой возраст, Аджит с ловкостью юнца прыгнул вперёд, воткнув меч в широкую спину, упершись после прыжка в неё ногами и схватившись свободной рукой за левое плечо врага, повис тем самым на нём. И сразу же надавил на меч ещё сильнее, так, что его кончик показался с другой стороны из груди чудовища, отклоняясь при этом всем телом назад. Но враг уже падал вперёд – Аша нанёс свой удар мгновение назад. Поэтому Аджит вместе с монстром полетел к земле. В конце их падения раздался звон клинка, ударившегося о камень. Но Аша сразу же заметил, что происходит что-то необычное – меч, кажется, причинял врагу боль… Падая, тот переставал сопротивляться. В это время Аша обратил внимание на яркое золотисто-жёлтое свечение, исходившее словно из груди Аджита и длившееся уже не одну секунду и с каждой новой разгоралось всё сильней. Через несколько мгновений его меч вспыхнул тем же самым светом. Но светился не сам меч – это Песок вырывался наружу из тела монстра. Однако попав наружу, он не улетал вместе с ветром, а начинал обвивать лезвие, выпустившее его из заточения, подобно какому-то растению, пропитывая его и одновременно подчиняясь ему. В то время, когда свет стал нестерпимо ярким и рука Аджита, тонущая в нём и всё ещё крепко держащая меч, задрожала, Аша, привстав с земли, испустил удивлённый вздох, полный непонимания. В глазах Аджита же наоборот читалась абсолютная уверенность, будто бы он не впервые сталкивается со всем этим. Но ужас, одновременно с настойчивостью бегающий по его лицу, доказывал, что он не слишком-то этому рад.
Этот вздох словно вернул Аджита в реальный мир, оторвав его от соприкосновения с Песками. Он выдернул меч из рассыпающейся спины и схватился рукой за что-то у себя на груди, мгновенно притушив странный свет. Встав с земли, он резко опустил левую руку вниз, но свечение не возобновилось. Оно исчезло, но зато на груди стал виден свисавший на цепочке медальон.
– Что… что это было? Что вообще такое происходит? – сбивчиво, с дрожью в голосе спросил Аша. В его глазах сейчас читалось то, что он был готов услышать что угодно… кроме обжигающего молчания.
– Не знаю! – резко, и даже грубо выкрикнул Аджит.
– Но… – ещё более неуверенно выдавил другой индиец.
– Что?!
– Медальон…
– Что с ним?!
– Он светился!
– Тебе показалось!
– Но… – Аша повторялся, и от осознания этого переходил чуть ли не на шёпот.
– Хватит! Возьми себя в руки! Ты боишься, а страх сейчас – наш главный враг! – Аджит, говоря эти слова, чувствовал, как у него у самого дрожат руки.
Аша сломался… Не выдержав такого уверенного напора, он в послёдний раз раскрыл рот, но осёкся и, так и не издав ни звука, поверил Аджиту. Но волнение не покидало его грудь – она беспрерывно вздымалась от глубоких вздохов. Сердце колотилось так сильно, что казалось вот-вот выскочит из костяной клетки наружу, вместе с его жизнью, разрывая рёбра-прутья в жалкие щепки. Казалось, что лишь надежда, неугасимо жившая в каждой капле его души, держала жизнь в его трепещущем теле. И эта самая надежда пропитывала Ашу насквозь, всё больше и больше, и даже, казалось, разливалась вокруг, медленно превращаясь в робкую уверенность. Казалось, она могла существовать даже в пустоте, выпущенная наружу, она обладала какой-то невероятной живительной силой, способной удержать жизнь, даже если та была слишком близко к смертной грани.
– Пошли дальше. Я думаю, наши приключения на этом ещё не закончились, – как-то неопределённо сказал Аджит.
– Да, – тут же отозвался Аша, смотря на раздавленную горстку песка. Ему почему-то хотелось верить, что этот воин не погиб. Ведь несколько минут назад он был таким настоящим, таким…
Аджит прервал размышления Аши, положив руку ему на плечо и напористо сказав:
– Пошли!
И в абсолютном молчании они двинулись дальше по дороге, прижимаясь к её правому краю.
****
Глава 13. Фара.