- И что дальше? - спросил я. – Какова была судьба Убары?
- Я не знаю, - пожала плечами рабыня. - Восстание было внезапным, для многих улицы стали смертельно опасным местом. Я, вместе с некоторыми другими, передала себя в руки наёмников, разделась, самопровозгласила себя рабыней, и была привязана за шею к остальным. Нас использовали в качестве уловки, чтобы пробраться к стенам. Наёмники представлялись гражданами Ара, ведущими нас на казнь. Но ближе к стене их хитрость не подействовала, и им пришлось пробиваться с боем. В конечном итоге, наёмники прорубили себе путь за город, и присоединились к отступавшим косианцам. Волосы они нам остригли, чтобы мы не выглядели свободными женщинами для пролетавших над нами тарнсмэнов. А вскоре верёвку на наших шеях заменили на цепь и ошейники. Так нас вели от одного лагеря до другого, пока мы не оказались в окрестностях Брундизиума. Уже из этого порта нас погрузили на корабль и морем доставили на север, где и высадили на берег.
- Ты меня не узнаёшь? - поинтересовался я.
- Здесь темно, Господин, - сказала она. - Свеча крошечная и тусклая. К тому же Вы в тени. Мы знакомы?
- На самом деле, нет, - ответил я. - Но мы сталкивались. Я встречал вашу группу на пляже.
- Так Вы – тот самый мужчина? - спросила девушка.
- Да, - кивнул я.
- Я подумала, что это могли быть Вы, - призналась она. - Но я не осмелилась говорить.
- Ты произвела на меня впечатление уже тогда, - сказал я, - как шлюха, по праву оказавшаяся в ошейнике.
- Господин! – простонала рабыня.
- А сейчас, - добавил я, - Ты неплохо продемонстрировала себя.
- Да, - сказала она, опустив голову. - Я - шлюха, по праву оказавшаяся ошейнике.
- Талена, - предположил я, - должна была как-то убежать.
|
|
- Возможно, - согласилась девушка. - Но это кажется невозможным. Центральную Башню окружили ещё до того, как ударили в набат, сигнализируя о начале восстания.
- Но я не слышал ни слова, - заметил я, - о захвате, пытках или казни Убары.
- Верно, - кивнула головой рабыня.
Я не сомневался, что Центральную Башню обыскали от фундамента до крыши, комнату за комнатой, не исключено, что промерили даже толщину стен.
- Должно быть, она всё-таки бежала, - заключил я.
- Возможно, она попалась толпе, и её разорвали в клочья, скормив потом то, что осталось слинами, - предположила она.
- Скорее она покинула Центральную Башню, улетев на тарне, - хмыкнул я.
- Возможно, Господин, - не стала спорить моя собеседница.
Безусловно, это тоже было очень маловероятно, поскольку это был самый очевидный способ побега, и наблюдение за небом должно было вестись с особой тщательностью, дабы не выпустить птичку из клетки.
- Если она и убежала, Господин, - заметила рабыня, - я сомневаюсь, что ей удастся долго оставаться на свободе.
Я молча кивнул. Её догадка казалась мне очень даже вероятной.
- Я слышала, как в лагерях господа говорили, - сказала рабыня, - о вознаграждении в десять тысяч тарнов двойного веса, назначенном за голову Убары.
Я снова кивнул. То же самое я и сам слышал от Торгуса, на пляже в день его прибытия. Каждый охотник за головами на Горе, профессионал или любитель, искал сейчас Убару. Было маловероятно, что она сможет долго скрываться от преследования, учитывая цену, назначенную за её голову, и ту враждебность, с которой к ней теперь относились. Те тщеславие, высокомерие и дерзость, с которыми она злоупотребляла властью, её предательство Домашнего Камня, сделали возможность того, что кто-то согласился бы спрятать её, крайне маловероятной. Возможно, как предположил Торгус, она уже была схвачена, и её похитители теперь вели переговоры относительно увеличения суммы вознаграждения.
|
|
- Ты мне очень помогла, - сказал я рабыне.
- Так Вы не собираетесь забрать меня и доставить в Ар?
- Нет, - покачал я головой. – Это теперь для тебя в прошлом.
Я уже отворачивался, чтобы уйти, как вдруг услышал:
- Господин, - тихонько позвала она меня.
Я повернулся к ней.
- Что такое рабские огни? - спросила бывшая Леди Серизия.
- Расставь колени в стороны, - велел я ей.
У девушки перехватило дыхание, но она повиновалась.
Она казалась жалкой, освещённая тусклым огоньком свечи, стоявшая на коленях на тонком полосатом матрасе, светлокожая фигурка.
Свет играл бликами на звеньях цепи, свисавшей с её шеи.
- Разве Ты сама ещё не ощутила, чем могли бы быть рабские огни? - осведомился я.
- Да, - шёпотом ответила она. - Я думаю да.
- Бойся их, - предупредил я. - Сопротивляйся им изо всех сил. Если они разгорятся в твоём животе, Ты никогда уже не сможешь снова стать по-настоящему свободной. Вы всегда будешь рабыней мужчин.
- Но мне не разрешают сопротивляться им, - прошептала девушка, - потому, что я - рабыня.
- Это верно, - подтвердил я.
- Господин, - снова позвала она.
- Что?
- Кажется, я уже могу ощутить, какими они могут быть, - призналась рабыня. – И я не хочу им сопротивляться.
- Они изменят тебя, - сказал я, - навсегда.
- Но я хочу этого изменения, - прошептала она.
|
|
- Сведи колени и прими первое положение почтения, - приказал я.
Проскрежетав цепью, бывшая Леди Серизия повиновалась.
- Ты - матрасная девка, - сказал я ей. - Теперь Ты можешь попросить как одна из них.
- Господин? – не поняла она.
- Ты можешь поцеловать ноги свободного мужчины и попросить позволить тебе доставить ему удовольствие, - объяснил я и уже в следующее мгновение почувствовал её губы на своих ногах.
- Ты могла бы поцеловать и облизывать их с любовью и почтением, - заметил я. - Для рабской девки делать это - большая честь, поскольку перед ней свободный мужчина, и она простая рабыня.
Это было верно, поскольку некоторые рабовладельцы могут не разрешить рабыне совершить это простое действие, даже тогда, когда она просит о нём, как о привилегии. С точки зрения свободной женщины этот акт может показаться оскорбительным, и возможно, что для свободной женщины всё так и есть, но только не для рабыни. Для неё это - красивый акт подчинения и даже любви, которым она свидетельствует о своём удовольствии от неволи, и выражает, покорно и символически, свою благодарность господину за то, что он согласился владеть ею, такой, какая она есть, всего лишь рабыней в его ошейнике.
Многие свободные женщин не могут даже начать понимать любовь рабыни к своему владельца, но, возможно, это и есть самая глубокая и самая чистая любовь, которая только может быть между мужчиной и женщиной, между человеческими самцом и самкой. В действительности, в представлении многих, это и есть самая глубокая и самая чистая любовь, возможная между женщиной и мужчиной, рабыни к своему господину, и господина к своей рабыне.
А что ещё может настолько исполнить природу обоих?
Девушка встала на колени у моих ног. Её голова была опущена. С шеи свисала цепь. Слышался негромкий скрип звеньев. Она дрожала, похоже, заново пытаясь осознать где она была и что она делала. Но мгновением спустя она снова склонилась, вернувшись к своей задаче.
- Кто Ты? – спросил я.
- Рабыня, - шёпотом ответила она, - матрасная девка.
Я присмотрелся к её волосам. Обрезаны они были неровно, как попало.
- Достаточно, - сказал я. - Не поднимай головы.
Она была очень красива. Мне это было ясно ещё, когда я впервые увидел её стоявшей на коленях не песке, омываемом холодным прибоем, время от времени добегавшим до неё и омывавшем её руки, бёдрах и икры. Она была не менее красива и теперь в мерцающем свете тонкой свечи.
- Теперь можешь просить, - разрешил я.
- Я прошу позволить мне доставить господину удовольствие, - прошептала девушка.
Торгус и его товарищи, по моему мнению, выказывали ей и её сестрам по цепи, слишком мало уважения. Они расценивали свою цепь сырым бедным материалом, ничего не стоящим товаром, немногим лучшим, чем свободные женщины. Неужели они не смогли посмотреть на этих женщин с точки зрения того, кем они могли бы стать? Вымытые, вычищенные, причёсанные, немного обученные, одетые в шёлк или в туники, с пылающими в животах рабскими огнями, приученные бояться плети, они могли бы стать образцовым товаром. И снова я задумался, не могла ли она понравиться Пертинаксу? Ему никогда ещё не принадлежала рабыня. Откуда ему было знать, чем должен был быть цельный мужчина?
- Ты можешь подняться на коленях, - сообщил я ей.
- Господин? - посмотрела она на меня.
- Ты красива, и у тебя неплохо получилось, - констатировал я. – Я могу надеяться, что тебе разрешат жить.
- Но Вы же не уйдёте? - растерялась рабыня.
- Именно это я и сделаю, - пожал я плечами.
- Но Вы искали меня! - напомнила она.
- Искал, - кивнул я.
- Разве Вы не хотели моё тело? - спросила бывшая Леди Серизия.
Я улыбнулся. Насколько много всё ещё оставалось в ней от глупой свободной женщины, которая зачастую так плохо понимает мужчин. Гореанский рабовладелец владеет всей рабыней, целиком. И рабыня понимает, что ею владеют полностью. У него будет вся она, со всеми её чувствами и мыслями, грезами и надеждами, мечтами и страхами, вся, и в случае необходимости, он заберёт это у неё с помощью плети. А скоро рабыня сама, также отчаянно, будет желать отдать господину всю свою цельность. Она знает, конечно, что её красота должна быть брошена к его ногам, чтобы он мог делать с этим, всё, чего бы ему ни захотелось, но ей также предстоит узнать, что он будет иметь, если ему это потребуется, сокровища её внутренней жизни, рассыпанные у его ног подобно её локонам. Несчастна та рабыня, в которой видят просто тело.
Очень многое, конечно, зависит от конкретного господина и конкретной рабыни. Неволя – многогранна и многолика.
Рабыню могут держать в презрении, относясь как к пустому месту. Она в страхе может падать ниц в присутствии своего хозяина. Она может ползти к нему, не зная чего ей ждать, удара или пощады.
Рабыня может быть для него восхищением и радостью, порой почти компаньонкой, с той лишь разницей, что по первому его слову она будет обнажённой лежать перед ним на животе.
Есть рабыни больших домов, и те, что украшают сады удовольствий, другие ходят прикованными цепью позади паланкинов для демонстрации состоятельности владельца. Кого-то продают в бордели и таверны, а кому-то предстоит трудиться в полях и шахтах, прачечных и на мануфактурах, в стойлах, бараках и постоялых дворах. Есть те, которые принадлежат полкам, кораблям, владельцам караванов и так далее. Страна неволи – широка и огромна.
Рабовладелец может иметь много рабынь, но у рабыни, согласно закону, может быть только один владелец, даже если это будет государство, или некое корпоративное юридическое лицо.
Большинство невольниц, разумеется, желает быть собственностью одного господина, и при этом они надеются быть единственной его рабыней.
Самые личные и интимные отношения, возможны между мужчиной и женщиной, когда она его рабыня. Может ли существовать большая близость между мужчиной и женщиной, чем та, в которой женщина - полностью его, в которой она в прямом смысле этого слова принадлежит, в которой она - его собственность, его рабыня?
- Твоё тело заслуживает того, чтобы его желать, - признал я, - но если бы оно не было живым, оживлённым, полным чувств, эмоций и мыслей, оно не стоило бы желания. Это было бы мясо, а не рабыня.
- Неужели, нужна вся я? - спросила она.
- Представь себе, - улыбнулся я. - И не забывай, что именно вся Ты находишься в ошейнике.
- В моём сердце и уме, - призналась рабыня, - я хочу отдаться!
- Конечно, - кивнул я, - потому, что всё в тебе находится в ошейнике.
- Но Вы уходите? - спросила она.
- Да, - ответил я, отворачиваясь.
- Подождите! – попросила девушка.
Снова повернувшись к ней лицом, я поднял свечу. На её щеках блестели слёзы.
- Зачем Вы приходили сюда? - спросила рабыня.
- Чтобы задать тебе вопросы, - ответил я, - как бывшей женщине Ара, занимавшей там определённое положение, члену важного дома, той, кто могла бы знать что-нибудь об Убаре.
- Но почему, Господин? – не унималась она. – Какое вам дело до Убары, и её судьбы?
- Любопытство не подобает кейджере, - процитировал я.
- Не уходите! – всхлипнула она.
Я на миг задумался.
Девушка перекинула цепь через левое плечо себе за спину. В её глазах стояли слёзы, губы дрожали.
- Я прошу позволить доставить вам удовольствие, - решительно сказала она.
- У тебя есть имя? - поинтересовался я.
- Нет, - покачала рабыня головой, и я поставил свечу на стойку около её матраса.
.
.
.
Глава 14.
Беседа с Таджимой.
.
.
.
- Вы быстры, - констатировал Таджима, опуская деревянный меч.
- И Вы тоже, - польстил я ему.
Несколько пани сидели со скрещенными ногами вдоль стены внутри открытого деревянного строения, называемого додзё. Оно стояло, если кто забыл, напомню, на дальнем краю тренировочной площадки.
Мы с Таджимой поклонились друг другу, а затем, скрестив ноги, сели рядом у задней стены.
Восемь пани, все безоружные, встали со своих мест, вышли на середину додзё, разбились на четвёрки, встали в две шеренги лицом друг к другу и поклонились. Затем приняли боевую стойку и начали поединки. Другой пани, судья, рефери или, полагаю лучше сказать, арбитр, наблюдал и контролировал тренировку со стороны. Он иногда комментировал происходящее и даже ругался. В этих поединках, конечно, смертельные удары были запрещены, и когда удар, следствием которого была бы смерть или выведение из строя, мог быть нанесён, арбитр останавливал схватку и объявил свой приговор, после которого один из бойцов, вежливо поклонившись, выходил из поединка, фактически признаваемый мёртвым или инвалидом. Поединок один на один у пани может быть стилизован, и может проходить с множеством формальностей, при всей его внезапной стремительности и жестокости, чередующимися с почти неестественной неподвижностью, смотря на которую на ум приходит ларл или пантера, сконцентрированные, неподвижные, чуть заметно дрожащие, перед своей атакой. Что интересно, хотя бой шёл четыре на четыре, но после того, как один из бойцов удалялся из соревнования, его противник не присоединялся к товарищами, чтобы сокрушить оставшихся, а тоже отступал. Фактически, здесь имели место четыре поединка один на один. Не думаю, что в реальной войне, подобную вежливость кто-нибудь стал бы соблюдать. Вежливость – дело хорошее, но вежливость за счет победы казалась мне сомнительными тактическим решением. Наконец в центре додзё остался один боец, из той команды, из которой трое уже выбыли как побеждённые. Соответственно, теперь ему предстояло сразиться с тремя противниками из другой четвёрки, конечно, по очереди. Он победил двоих, третьего одолеть не смог. Все восемь пани встали, обменялись поклонами и вернулись на свои места.
- Мы можем поговорить? - спросил я Таджиму.
- Не сейчас, - негромко ответил мне он.
В додзё проводилось много поединков различных видов, в основном с деревянным оружием. Оно заменяло разные виды настоящего оружия, в частности длинный и короткий мечи, последний ещё называли дополнительным. Использовались и древки глеф. Интересным вариантом среди этих заменителей оружия были длинные шесты, лёгкие, гибкие словно змеи, очищенные от коры жерди, которые могли мелькать так, что и едва мог уловить глаз. Как я понял, они были не столько заменой оружия, сколько учебными устройствами, позволявшими ускорить реакцию и развить навыки. Иногда использовалась и сталь, но, конечно, удары задерживались. Иногда бойцы выходили на поединок с разными видами деревянного оружия. Бывало, что безоружный должен был сразиться с вооружённым, скажем, кинжалом. Понятно, что в додзё принимались разумные предосторожности, избежать, или по крайней мере, снизить травматизм и, конечно, предотвратить смерть. Удары старались задерживать, но, тем не менее, кровопролитие было делом весьма частыми, и сломанные конечности, в основном запястья и руки, не были чем-то неизвестным. Эти травмы, казалось, принимались спокойно, за исключением тех случаем, когда были подозрения, что это было сделано намеренно. Пани, казалось, чувствовали в таких ситуациях что-то вроде некоторого дисбаланса, который требовалось урегулировать. Дисгармония нуждалась в исправлении. В таком случае работал принцип зуб за зуб, и за один окрасившийся в красное деревянный клинок, отвечал другой такой же.
- Сейчас? - поинтересовался я.
- Нет, - ответил Таджима.
Упражнения и поединки в додзё очевидно были предназначены, чтобы обеспечить серьезное и детальное воинское обучение, и я уверен, что в этом отношении у них была значительная ценность. Почему бы нет? В конце концов, разве я сам, давно, в Ко-ро-ба, в Городе Утренних Башен, не проводил большую часть дня за подобными упражнениями? Правда, я обычно занимался с настоящим оружием. Только так, только такими тренировками чего-то можно достичь и неважно со сталью Ты тренируешься или с деревом. Однако одно дело стоять перед противником с деревянным мечом, удар которого можно пережить и совсем другой, встретиться лицом к лицу с врагом вооруженным отточенной сталью, вышедшем с явным намерением убить вас. В последнем случае оживает каждая клеточка тела, и всё дело обычно заканчивается в пределах одного или двух взмахов стали. Как говорят пани, ни одна учёба не может сравниться с додзё крови.
За два дня до этого у меня был разговор с Лордом Нисидой, снова в его павильоне, и он оказался восприимчивым к моим рекомендациям. Соответственно, я был занят поисками определенных мастеров в лагере, шорников и кузнецов, а также поставщиков, которые в течение следующих месяцев, могли бы обеспечить нужным ассортиментом товаров, сформированным в соответствии с моими требованиями.
В плане оружия гореанский воин обычно обучается обращению с мечом, щитом и копьём. Под мечом обычно понимается гладий, быстрый, лёгкий, обоюдоострый, колюще-рубящий клинок. Это превосходное оружие пехоты. На спине тарна, естественно, для него найдётся немного работы. Точно так же и от сабли, которая могла бы использоваться с некоторой эффективностью, скажем, со спины лошади, будет мало толку, что на кайиле, что на тарне. Кайила - животное рослое, и плечи его заходятся слишком высоко, чтобы работать саблей. Тачаки, например, используют длинные пики из темового дерева, лёгкие, упругие и гибкие. У них нет никаких трудностей в том, чтобы поразить пешего противника. Также, тачаки используют кайву, или седельный нож, баланс которого рассчитан на метание. Я подумал, что мы могли бы заменить кайву ананганским дротиком, увесистым металлическим метательным оружием, длиной около восемнадцати дюймов и имеющим оперение, так что от бойца требуется меньше умения по сравнению метанием кайвы, а брошенный сверху вниз такой дротик становится смертельно опасным. Но это, на мой взгляд, будет, прежде всего, вспомогательное оружие, прибегать к которому следует в особых обстоятельствах, в тех, например, в которых на земле можно было бы использовать кайву. Такие обстоятельства обычно возникают в горячке ближнего боя, где лук уже не будет практичным оружием. Типичный гореанский щит представляет собой большой, тяжёлый круг, обшитый слоями кожи, усиленной металлическим бандажом. Он может оградить бойца, но не в силах защитить тарна. В целом более практичным, как мне показался, после рассмотрения всех вариантов, металлический баклер, меньший, более лёгкий, управляемый одной кистью, а не всем предплечьем. Им можно отвести копьё в сторону, тогда как удар или бросок копья в обычный щит, выведет последний из строя, просто завязнув в нём. По сути, тактика пехотинца в основном в том и состоит, что следует повредить щит противника, воткнув в него копьё. Фактически это делает щит не только неэффективным, но и превращает его в помеху, открывая бойца атаке гладия. У шита же, который приглянулся мне, имелись, помимо его управляемости, ещё два дополнительных интересных преимущества. Во-первых, в седле от него легко избавиться, освободив руки тарнсмэна для задачи, которая вскоре станет очевидной, для использования лука. И во-вторых, одну кромку можно было бы заточить на манер лезвия, как это сделано на некоторых гладиаторских баклерах, что позволяет использовать щит в качестве оружия, нанося им режущие удары по телу противника, в идеале по горлу. Я не ожидал, что от последней особенности будет много проку в бою, если только тарнсмэн не будет вынужден спешиться, однако иногда даже в воздухе случаются схватки накоротке, поскольку птицы тоже не являются пассивными участниками боя, и могут сцепиться друг с дружкой, устроив в небе карусель с криками, ударами крыльями, клювами и когтями. Также, баклер, хотя и с меньшей эффективностью по сравнению с большим щитом, обеспечит некоторую защиту от арбалетных болтов, по крайней мере, в части самых уязвимых мест тела, чаще всего и являющихся целью стрелка. И наконец, его лёгкость, по сравнению с обычным пехотным щитом, была бы некоторым подспорьем, хотя и довольно незначительным, увеличивающим скорость и маневренность птицы.
Учитывая размер тарна и размах его крыльев, не существует никакого надёжного способа защитить его от стрел, выпущенных как с воздуха, так и с земли. В те времена, когда я только появился на Горе, на боевых тарнов, ещё пытались навешивать лёгкую броню, а клюв и когти покрывать отточенными стальными пластинами. Броня, даже самая лёгкая, утяжеляла птица и мешала её полёту, при этом значительно снижалась не только скорость, но и её манёвренность. Кроме того, все эти чужеродные аксессуары, имели тенденцию снижать управляемость птицы. Ну а усиления клюва и когтей оказались просто ненужными по двум причинам. Во-первых, в большинстве вылетов клюв и когти не играют никакой роли, а во-вторых, когда дело действительно доходит до клювов и когтей, они сами по себе являются опасным оружием, скажем, чтобы рвать в клочья тело вражеской птицы. Эволюция того мира, из которого происходили тарны, каким бы он ни был, хорошо позаботилась о его вооружении. Я подозревал, что мир, породивший этих гигантов был планетой с высокой силой тяжести, планетой глубокого гравитационного колодца. Откуда ещё было взяться такой силе тарнов, значительно превосходившей ту, что можно было бы ожидать обычного представителя рода пернатых более типичного мира, такого как Земля или Гор. Я всегда именовал тарнов птицами, и продолжу это делать впоследствии, поскольку они, по крайней мере, в некотором смысле, учитывая их экологическое место, перья, крылья и прочие признаки на них очень похожи, но, физиологически они являются чем-то очень отличающимся от тех, кого обычно считают птицами, как на Земле, так и на Горе. Возможно лучше было бы сказать, что это - необычная птица. Огромный размер и размах крыльев - это не единственные их замечательные особенности. Они действительно строят гнёзда и размножаются, откладывая в них яйца. А вскоре я узнал, что многочисленные экземпляры этих, необычайной ценности артефактов хранились в тепле одного из сараев на тренировочной площадке.
Обычное гореанское копье составляет приблизительно в длину семь футов и с увенчано листовым бронзовым наконечником дюймов от четырнадцати до восемнадцати длиной. На земле - это страшное оружие, но на спине тарна, встречать нападение другого воздушного наездника, на мой взгляд, больше подошла бы лёгкая, тонкая пика, излюбленное оружие тачаков. Она будет смертоноснее благодаря своей быстроте и лёгкости, и при этом ещё и даст преимущество большего радиуса досягаемости. Также, учитывая ремень запястья, потерять пику было бы сложнее. Очевидно, что потеря пики для бойца сидящего на спине кайилы, мягко говоря, неприятно. Никто ему не позволит посреди боя спешиваться и подбирать своё оружие. Но он хотя бы сможет найти его после сражения, если выживет. А вот, если Вы в полёте, то очень сомнительно, что вам удастся вернуть потерянное копьё.
Теперь вернёмся к дальнобойному оружию тарнсмэна и вспомним, что обычно эту нишу занимает арбалет, взводимый воротом или с помощью стремени. Мощный крестьянский лук, из-за своего размера, очевидно, не может быть использован с седла достаточно эффективно. Кроме того, скорострельность обоих видов этого метательного оружия, особенно у арбалета взводимого воротом, была крайне неудовлетворительной. Мало того, что очень ограниченное количество болтов или стрел, могло быть выпущено в установленный период времени, так ещё и стрелок, если он для перезарядки не уходит на безопасной расстояние, подвергается серьёзной опасности. Да даже если и уходит, что мешает противнику преследовать его и сбить, пока тот безоружен? Очевидным решением данной проблемы становится седельный лук тачаков, который легко может быть использован с седла для стрельбы как влево, так и вправо, и даже, при некоторой сноровке, всадник, повернувшись назад, может стрелять в преследователей. Седельному луку, конечно, недостаёт мощи крестьянского лука, но он практичен в седле, а недостаток мощности может быть компенсирован большей скорострельностью.
Кузнецам не потребуется много времени на то, чтобы наковать в достаточном количестве ананганские дротики.
Я уже поручил им заняться этой работой. Кроме того, я также переговорил с шорниками в из мастерской на тренировочной площадке. Мне нужны были регулируемые стремена. В долгих полетах удобнее было бы использовать обычные стремена, но в бою, если нужно воспользоваться луком, требовались более высокие стремена, чтобы, опираясь на них можно было подняться и стрелять поверх головы птицы, или над её крыльями. Тачаки постоянно используют укороченные стремена, но мои нынешние товарищи не были тачаками, никто их в течение многих лет к седлу не приучал. Это у кочевников принято сажать ребёнка в седло, ещё до того как он научится ходить, лишь бы он достаточно подрос, чтобы сидеть.
В довершение к основному оружию, я заказал производство сетей с грузами по углам. Сети как оружие на Горе не в новинку. Есть, например, боевые сети, если можно так выразиться, вроде сети «рыбаков» на арене, гладиаторов, вооружённых сетью и трезубцем, есть ловчие сети, те, которые используются охотниками для ловли мелких животных, а работорговцами для женщин. Такую сеть легко метнуть, и я надеялся, что в небе, при некоторых сноровке и удаче, её можно было бы накинуть на вражеского тарна или его всадника, тем самым, помешать полету первого, и снизить боеспособность второго. Кроме того, я предположил, что сети можно было бы использовать, с низколетящего тарна для поддержки наземных войск.
Я полагал, что если объединить некоторые из этих новшеств, то тарнсмэн перестанет быть пехотинцем в седле, если можно так выразиться, копейщиком или арбалетчиком, а станет чем-то другим, новым типом воина, компонентом в единой боевой системе, состоящей из человека и тарна.
Лорд Нисида так и не сообщил мне предполагаемого применениях создаваемой им тарновой кавалерии, так что, я решил готовить отряд для чего-то большего, чем разведка и нападение с воздуха на наземные цели. Я планировал создать кавалерию способную эффективно вести воздушный бой, тарнсмэн против тарнсмэна, тарн против тарна.
Что интересно, но именно то, что Лорд Нисида отказался сообщить мне для какой цели предполагалось использовать эту силу, убедило меня что нужно быть готовым к обеим формам ведения войны.
То, что эти люди народа пани, такие как Лорд Нисида, Таджима и их товарищи, столь необычные для континентального Гора, впрочем, и для западных островов тоже, оказались на юге в Брундизиуме, или здесь в северных лесах, мне в то время казалось необъяснимым. Я не сомневался, что к этому приложили свою руку Царствующие Жрецы или кюры. Кстати, здесь в тарновом лагере, по моим подсчётам пани было не больше двух, максимум двух с половиной сотен. Я подозревал, что здесь, а также и в другом месте, скажите на том конце таинственной просеки, ведущей на юго-восток, гореан знакомого вида, было гораздо больше чем пани. Со слов Пертинакса я знал, что на северном побережье высадились сотни мужчин, самого бандитского вида, вероятно, оказавшихся не у дел после восстания в Аре. Но было ясно, что в самом тарновом лагере находились лишь многие из них, и, тем не менее, как я уже упомянул, даже то их количество, что было, значительно превосходило пани по численности.
Итак, резюмируя всё вышесказанное, я предполагал, что тарнсмэн будет прежде всего лучником, который, благодаря своей птице будет иметь под рукой большое количество стрел, намного большее, чем мог бы нести в своём колчане обычный пехотинец. Пика из темового дерева и ананганские дротики служили для ближнего боя, если в таковой придётся вступить. Для защиты от копья и частично от стрел предусматривался лёгкий баклер. Его отточенный круглый край, в некоторых ситуациях, мог также позволить использовать его не только как защиту, но и как оружие. Признаться, я не был уверен в практичности сети в воздушном бою, но эффективность её использования для создания препятствий противникам на земле, а также для ловли кого-либо, сомнений не вызывала. В обычный комплект снаряжения тарнсмэна часто входили ещё и такие аксессуары, как верёвка и рабские наручники, поскольку на гореанской войне взятие рабынь было обычным делом. В действительности, гореанская женщина отлично знает, что вне пределов действия её Домашнего Камня, вне определенного круга любезности, вне привычного окружения, в котором её благородство и ценность не подвергается сомнению, на неё, очень вероятно, будут смотреть не как на уважаемую гражданку и неприкосновенное прекрасное украшение благодарного государства, а как на добычу, трофей и приз, как на то, что можно, а зачастую и нужно, захватить, заклеймить и надеть ошейник, и затем либо оставить себе, либо продать, как захватившему понравится.