Машина приказала долго жить на обратном пути из Онеонты, куда я отвозила детей. Джон вызвался за ними приехать, предупредив, что моему «рыдвану» такое путешествие не по силам, но я хотела каждую мыслимую секундочку провести с детьми. До Онеонты мы добрались, но, когда я собралась обратно и сдавала назад от дома Джона, раздался какой‑то скрежет. Еще до того, как показался указатель «Добро пожаловать в Онкведо!», машина начала издавать такие звуки, что я поняла: это конец. Я сделала то, чего делать не положено: сняла номерные знаки, запихала их в сумку, погладила машину по капоту и бросила ее на обочине. Шагая прочь и побрякивая сумкой, я некоторым образом скорбела, но меня совсем не удивляло, что давний папин подарок наконец проделал свой последний путь.
Была вторая половина дня, поддувало – наконец пришла оттепель. В Онкведо первый вестник весны – грязь. В придорожных канавах шумела солоноватая талая вода. В лужах плавали червяки, заполняя воздух утоплым запахом, а я шагала по пустынной дороге. Шагала быстро и целеустремленно, будто я в большом городе. Я понятия не имела, далеко ли до дому и доберусь ли я туда до темноты.
Потом я увидела знакомое экспериментальное картофельное поле вайнделлского биофака, а за ним – лес, где несколько раз гуляла с Матильдой. В прошлом году здесь экспериментировали с каким‑то удобрением, после чего все лягушки в окрестных канавах окрасились в голубоватый цвет. Теперь на столбах по краям поля висели объявления, предписывающие мыть обувь и не устраивать здесь пикников. Я обошла поле по краю и устремилась в лес.
Лес был серо‑коричневым, зелень пока не проклюнулась. Голые ветви. На земле – подмерзшая местами грязь. Если выкинуть из палитры цвета грязи, весь окрестный пейзаж исчезнет. Я сообразила, что знаю дорогу домой, знаю, как пройти через лес, – благодаря прогулкам с Матильдой. Мне даже был знаком замерзший ручей, рядом с которым петляла тропинка, его извивы, плоские камни по берегам. Я слышала, как лед потрескивает под напором бурлящей снизу воды. Из дупла выглянул дятел, уставился на меня. Я замерла и уставилась на него. Чувствовала, как кровь течет по жилам, будто вода подо льдом.
|
|
Людей вокруг не было, и в кои‑то веки мне это пришлось к душе. Быть в лесу одной – мне это казалось правильным. Страха не было. Нет, я не чувствовала себя здесь собой, но, в отличие от прилизанного города, лес был диким, вольным, неуправляемым. Я подумала об этом. Мой дом стоит у леса, рядом с дикой природой. Мне это нравилось, гармонировало с моей натурой. Здесь может произойти все что угодно.
Я вышла из лесу с противоположного конца, совсем рядом с домом. Соседи хмуро прогуливали собак вдоль обочин. Было то самое время года, когда из людей вылезает все дурное. Новогодние обещания уже забылись. Никто не бегал трусцой. Я буквально слышала, как пыль оседает на абонементах в фитнес‑клубы, как размораживают шоколадные торты, как орут на супругов. На миг мне вдруг стало приятно от мысли, что от меня никто ничего не ждет – ни стройной талии, ни доброго отношения.
Дома, даже не сняв куртки, я налила себе чаю и, набравшись храбрости, позвонила Грегу – пригласить его к маме на свадьбу в качестве моего кавалера. Я рассчитывала, что оставлю ему на автоответчике сообщение с номером своего телефона, а потом, когда он перезвонит, не подниму трубку. Я знала, что все это против правил: так не назначают свиданий и уж всяко так не назначают третье свидание. Он познакомится с детьми и с моей матерью, увидит меня в дурацком платье – все сразу.
|
|
Но я не стала себя останавливать. Чай на какое‑то время пробудил во мне храбрость. Я набрала номер. В поисках вдохновения смотрела в сумку, на номерные таблички, – какой же долгий и славный путь проделала эта машина.
Грег подошел к телефону.
– Привет. – Я ринулась с места в карьер. – Я понимаю, что это дурацкая мысль, но моя мама решила еще раз выйти замуж. На сей раз – за папиного врача. Я вот и подумала, не согласился бы ты пойти со мной на свадьбу?
– А ты мне заплатишь?
По тону было слышно, что он шутит.
– Если хочешь, – ответила я.
– Вот уж правда дурацкая мысль. – Повисла пауза. – Я пойду с тобой, если до того ты поплаваешь со мной на лодке.
– Холодно, – воспротивилась я.
– Да. – Он ждал.
Я отхлебнула чаю, подумала.
– У тебя есть пиджак?
– Ты еще и одевать меня собираешься? – Он сделал вид, что страшно разгневан. – Представь себе, есть. Даже брюки к нему имеются. Но если ты хочешь, чтобы я все это напялил, придется тебе поплавать со мной до свадьбы.
– Я не люблю, когда мне холодно, – сказала я.
– Уж с этим я разберусь, не сомневайся.
– А ты танцевать умеешь? – спросила я.
– Ты чего‑то больно много всего хочешь, – ответил Грег.
Я назвала ему день свадьбы и повесила трубку. Мне нравился звук его голоса. Нравилось, как он меня поддразнивает. Улыбаясь, я вылила остывший чай в раковину.
|
|
Под парусом
Мы договорились с Грегом, что поплывем в среду. В этом не было ничего плохого. Я даже придумала, что надеть. Но когда пришел час, вместо того чтобы облачаться в джинсы, кроссовки, куртку и темные очки, я сидела на полу и разглядывала фотографии моих умерших близких, моих дорогих, моих ушедших, прошедших два разных пути: один длинный, другой короткий. Я знала, что это лишено смысла. Знала, что могу достукаться и остаться в одиночестве навсегда, но просто не могла не посмотреть на их лица, прежде чем выйти из дому. Я не целовала фотографии. Картинка и человек – совершенно разные вещи. Глянцевая поверхность и загнутые углы фотографий напомнили мне, что прошлого не вернуть; теперь моя очередь жить и быть счастливой – или не быть.
Я убрала фотографии и оделась. Джинсы сидели на мне плотно, но без перебора. «Булки» над поясом не вылезали, трусы не врезались в тело, это я проверила. Попа моя, как всегда, шла третьим номером в списке моих соблазнительных черт (каковы первые две, я так до сих пор и не решила). Я взяла с собой еду: яйца вкрутую, батон, салат из маринованной фасоли, свежую клубнику, два кекса. Не хотела хвастаться своими кулинарными способностями, но кексы получились вкусные, и мне захотелось съесть один из них на озерной воде, чувствуя ветер в лицо.
Выйдя из дому, я стала глушить собственные сомнения, приговаривая про себя: «Тебе нравятся лодки. Наверное, тебе нравится и Грег Холдер. Тебе нравится быть среди людей. Тебе не нравится сидеть дома». Два последних утверждения не вполне соответствовали действительности, но я продолжала повторять их, пока ехала на городском автобусе к причалу.
У Грега оказалась небольшая симпатичная парусная лодка. Он довольно легко вывел ее из гавани. Я против воли восхищаюсь теми, кто умеет управляться с парусом. Собственно, это значит только одно: они росли в богатой семье, – но все же дело хорошее.
Дальний край озера скрылся в тумане. Ветер был слаб, но Грег использовал его по полной, умело направляя лодку все дальше и дальше. На нем была шерстяная блуза, и я вдруг поймала себя на том, что гадаю, не слишком ли она кусачая на ощупь. А еще я гадала, тепло ли там, под блузой. Не в том смысле, в каком я обычно думала о детях, а каково оно будет, если я к нему прижмусь, не вопьются ли в меня волоски шерсти. Я отвернулась – берег скользил мимо: летние домики, иногда показывалась железная дорога.
– Мое любимое место, – сказал Грег, когда мы подплыли к середине озера. Он опустил парус и повернулся ко мне. Внимательно оглядел исподлобья. Я знала: он соображает, поняла ли я смысл его слов.
– Мы на равном удалении от обоих берегов?
Когда надо, я умею разговаривать на мужском языке.
– Здесь ты отвечаешь только сам за себя, здесь свобода.
Да, свобода, в этом мы сходились. Я кивнула. Он сообщил мне нечто очень важное о себе, я это уловила; и мы оба это поняли. Я достала еду, мы поели прямо посреди озера – ветер хлестал в лицо, парус бился. Здесь, на водной глади, у кексов был неповторимый вкус.
На обратном пути он предложил мне порулить. Я знала: это правило этикета, которому богатых мальчиков обучают в летних лагерях, – но оценила его вежливость и согласилась. Он ушел на нос и стоял, расставив ноги, положив руки на леер. Я подумала: небось хочет, чтобы я им полюбовалась, – и залюбовалась. Вид берега был совсем не так интересен, как вид его спины, ног, его обнаженных лодыжек и закатанных брюк. В какой‑то момент я подумала: хорошо бы перевернуться и спасти друг дружку, цепляться за киль, вместе пережить приключение. Не было у меня уже терпежу постепенно выстраивать отношения – сегодня ужин, завтра кино, потом прогулка или вечеринка.
Он вернулся ко мне, посмотрел в воду. Я подумала, нет ли здесь на дне камней, – хотя откуда в узком глубоком озере. Он сел рядом, но не попросил передать ему руль. Прижался ко мне плечом, я ощутила тепло его тела. Обнял меня рукой за плечи. Блуза не кусалась.
– Тебе не холодно? – спросил он.
– М‑м. – Я не хотела портить эту минуту разговорами. Откинула голову ему на руку, закрыла глаза. На обратной стороне век, сама того не желая, увидела эротическую сценку. Он сверху – грубая зеленая рубаха, у локтя ненужная пуговица, чтобы закатывать рукав. Я чувствовала его вес, частично удерживаемый сильными руками. Почти осязала запах тела – никакого мыла, просто живой, приятный запах.
А потом я вспомнила другое: мужчины крупнее нас, это они проникают в наше тело, а не наоборот, и они нас сильнее. А мы заслоняемся от этих истин – доверием, покорностью, этой штукой, которая зовется «любовь». Я открыла глаза и посмотрела на Грега.
Он наблюдал за мной.
– Не волнуйся. Я славный парень.
Он меня поддразнивал. Высунул между зубов кончик языка. В этом были одновременно и нежность, и шалость, будто поцелуй сквозь смех, а еще самообуздание: мол, он не сделает ничего, что меня смутит и испортит эту минуту. Я никогда не видела ни на одном лице такого выражения.
Остаток пути прошел спокойно. Я помогла ему привязать лодку, завязав два правильных узла, – этому меня выучил кузен. Мы договорились, когда встретимся в день свадьбы.
Я пошла к автобусной остановке, а когда убедилась, что он уже не видит, припустила вприпрыжку.
Свадьба
Только дети облачились в свадебные наряды, раздался звонок в дверь. Дарси бросилась открывать. На пороге стоял Грег. Она смерила его взглядом – от ботинок до бровей и обратно. Я пригласила его войти; обогнув Дарси, он шагнул в гостиную.
Дарси схватила Сэма за руку и потащила на противоположный от Грега край дивана:
– Сиди здесь.
Она толкнула брата. Тот сел. Дарси устроилась между ними, болтая ногами.
– Я люблю апельсины. – Косой взгляд в сторону Грега. – А тебе нравятся апельсиновые леденцы?
– Да. – Грег вежливо кивнул.
– Мы хотим леденцов, – обратилась Дарси ко мне. Потом защемила пальцами несколько волосков у Грега на запястье. Тот посмотрел на свою руку, на ухватившие его пальчики. Не шелохнулся. – Ты таким и родился? – поинтересовалась она.
– Нет, сначала я был почти как ты, – ответил Грег.
Дарси вытянула рядом с его рукой свою, гладкую и белую. Сравнила. Слегка хлопнула его по запястью.
Я протянула им леденцы.
– Сэм их сам сделал, по рецепту, – гордо сказала Дарси.
– Очень апельсиновые, – похвалил Грег.
– Пищевой краситель, – пояснил Сэм, краснея. – Красный и желтый, по шесть капель каждого. – Облачившись в папин старый фрак, Сэм напустил на себя церемонный вид молодого дворецкого. – Дарси, ты все платье леденцом перемажешь, – обратился он к сестре.
– Оно же темное, балда. – Дарси сунула леденец в рот.
– Будешь липкая. – Сэм наклонился к ней. – Ну прямо Дживс[23], на одежде ни складочки.
– Можем все сесть к столу, – предложил Грег.
Я оставила их у стола и отправилась надевать платье. Мы с Дарси отыскали его в интернет‑магазине. Футляр из серого шелка и такой же жакет. Дарси сказала – французское, но не парижское. Не знаю, откуда она все это берет. В описании говорилось: «классический шик» – это сделалось Даренным любимым выражением на текущий день.
Я пошла с этим платьем к Марджиной портнихе, и та его ушила до нужного размера. Мне представлялось, что Вера могла бы надеть нечто подобное – не Вера Вонг[24], а Вера Набокова. Дарси хотела сделать мне «особую прическу», но я отказалась и соорудила простой узел – единственную «прическу», какую знала. А мои туфли на шпильке были просто загляденье. Я вынула их из коробки и легко всунула в них ноги – такое чудо, хоть целуй.
Руди позвонил, когда мы уже шли к двери.
– В котором часу ты за мной заедешь?
Я о нем совершенно забыла.
Грег, разумеется, был с ним знаком – с Руди‑то, с тренером. Он делал на заказ шкафы, в которых хранили командные трофеи.
– Отличный мужик, – сказал Грег.
Мы заехали за Руди в его квартирку в университетском кампусе, Руди забрался на заднее сиденье между детьми. Дарси неохотно подвинула три сумочки, чтобы ему хватило места.
Только Руди пристегнул ремень, как Дарси спросила:
– А ты кто?
Руди стал ей рассказывать про работу тренера. Я чувствовала, что Грегу интересно – особенно про то, как в феврале на утренней тренировке разбивают веслами лед. Тут Дарси его прервала:
– По‑моему, спорт – настоящая гадость.
Еще одно ее слово дня.
Сэм смотрел в окно. Я спросила, все ли у него в порядке.
– Я переживаю, как бы зеленый салат не подвял в багажнике.
Сэм помогал шеф‑повару составить свадебное меню и вызвался приготовить зеленый салат по собственному рецепту.
– А эти ботинки – настоящие? – спросила Дарси у Руди, но тот сделал вид, что не слышит.
Грег включил радио, одну из «ностальгических» станций.
Дарси указала на Грега:
– Он мог бы быть женихом. – Сделала паузу, чтобы все прониклись, а потом сунула свою моську прямо Руди под подбородок. – А ты мог бы быть невестой.
И захихикала.
– Они все такие? – спросил у меня Руди.
– Все пятилетки? – уточнила я.
– У Дарси гротескное чувство юмора, – заявил Сэм, вставая на защиту своей сестренки.
Руди наклонился к переднему сиденью:
– Он точно нормальный?
Я глянула на Грега, тот улыбался.
– Дети – тоже люди, – сообщила я Руди. – А люди все разные.
– Не до такой же степени! – возразил Руди.
– Мировые дети, – заявил Грег. И положил руку мне на колено. Она пропечаталась у меня на коже сквозь шелковый футляр, – можно подумать, тот обладал повышенной теплопроводностью. Тепло распространилось на внутреннюю поверхность бедра. Я почувствовала, что пульс бьется реже. А дышу я глубже. Прежде чем отнять руку, Грег чуть заметно погладил меня большим пальцем.
Я закрыла глаза. А может, эта нелепая церемония пройдет без эксцессов. Дети на заднем сиденье подпевали радио. Меня порадовало, что они знают все слова «Желтой подводной лодки»[25].
Бракосочетание моей мамы и доктора Голда должно было состояться в загородном клубе Уилкс‑Барри. Доктор был членом клуба, а мама жила неподалеку. Мы подъехали – вход был украшен серебряными и арбузно‑розовыми флажками. В оригинальность моя мама не пустилась. Мы выгрузили зелень для салата, Сэм понес ее на кухню.
Маму мы нашли в павильоне для гольфа. Она взяла мое лицо в ладони – аккуратно, чтобы не попортить макияж, – и сказала:
– Солнышко, ты выглядишь гораздо лучше. Я знала, что брак твой не будет долгим.
Потом сообщила, что Грег очень хорош собой.
– Внешний вид значит очень многое, – заявила она. – Вспомни своего отца.
Последнее она бросила через плечо – побежала встречать других гостей.
Будто бы я могла его забыть.
Грег действительно выглядел в костюме просто ослепительно. Он подстригся – четкий контур, блестящие волосы.
Дарси подобралась к нему и ущипнула материю на пиджаке, проверяя качество. Было сразу видно – одобряет.
Сэм приготовил для гостей крутоны из дрожжевого теста с розмарином и выбрал ингредиенты для салата: нежнейшая рукола, ранний латук и еще какие‑то листочки – подозреваю, что свежие сорняки с нашего газона. Некоторые разборчивые едоки отодвинули листья одуванчика и лопуха на край тарелки, но большинство прилежно жевало их вместе с бальзамическим соусом.
На свадьбе присутствовала прежняя жена доктора Голда со своим нынешним мужем, доктором Каким‑то‑еще, хирургом. Она сообщила мне, что они с доктором Голдом вырастили четверых детей. Указала на четверых юных турков в одинаковых блейзерах. «Лакросс» – сказала она, видимо, какое‑то кодовое слово[26]. Теперь у меня четверо братьев, все сводные.
Потом она прижалась к моему новому платью и, дыша виски, прошептала мне в ухо, что ее новый муж, доктор‑хирург, отыскал ее точку «джи». Доктор протянул мне пятерню и представился. Я одарила его краткой, но лучезарной улыбкой, так и не принудив себя дотронуться до орудия нахождения точки «джи».
Мамин жених, доктор Голд, был не особо хорош собой, но, похоже, бесконфликтен и очень любил поесть. Даже прикончил свою порцию салата. Специально разыскал меня перед танцами, чтобы поговорить, – возле стойки с закусками, где я стояла рядом с Грегом. Попросил, чтобы я больше не звала его «доктор Голд». Я ответила счастливой пьяной улыбкой, давно доведенной до совершенства ради таких вот случаев. Он перегнулся через стол с закусками, чтобы музыка не заглушала его слов.
– Твой отец был прекрасным человеком, – сказал он мне.
Я подняла глаза к потолку шатра, чтобы тушь осталась на ресницах, а не растеклась по щекам.
– Да, – сказала я. – Я знаю.
Стараясь подчеркнуть свою мысль, доктор Голд звучно вляпался локтем в тарелку с сыром бри. Зазвучала музыка к первому танцу, пошловато‑слащавая «Бесаме мучо». Диджей Сид знал, чем пронять эту публику.
Я смотрела через Грегово плечо, как доктор Голд пересек танцпол, подошел к столу невесты и пригласил маму на первый танец в их совместной жизни. На локте его темно‑синего сюртука осталась белая клякса от бри.
Я притиснулась к Грегу.
– Я не собираюсь его чистить.
– Он и так хорош, – ответил Грег.
Мама с доктором танцевали щека к пиджаку. Платье облегало ее – и это еще мягко сказано. Она была самой худой женщиной в зале, но платье было таким узким, что на спине почти проступали валики жира.
На танец «Кружево Шантильи» Руди, дополнительный кавалер, пригласил вдову моего кузена – следовал за ней шаг в шаг, не оставляя ни малейшего зазора. Ей, похоже, это нравилось. Руди, честное слово, выглядел сексуально – я раньше не думала, что такое возможно.
Дарси появилась возле пульта диджея – на ней было новое платье, не то, в котором она несла букет. Розовое, блестящее, куда более подходящее для девочки на бабушкиной свадьбе, но я этого платья никогда раньше не видела. Присмотревшись, я поняла, что это одно из розово‑арбузных украшений, вывешенных ради свадьбы загородным клубом Уилкс‑Барри; дыра для головы, не совсем по центру, была прорезана ножницами, – полагаю, что Дарси проделала это сама в туалетной комнате, – и все это было подвязано серебристой ленточкой из павильона для гольфа. Прическу Дарси сделала, соорудила утром своими руками – тут мне не удалось ее переубедить.
Розовые мочки ушей проглядывали из‑под чернильно‑черных волос, зачесанных вверх в комковатый пучок, из которого торчали шпильки. Моя дочь напоминала дикую розу с очень красивой черной сердцевиной.
Дарси выплясывала перед Сидом и его электронной аппаратурой, – с ее точки зрения, это, видимо, был балет. «Блонди» допели «Eat to the Beat», музыка внезапно смолкла, я увидела, что Дарси что‑то втолковывает Сэму, преувеличенно, по‑балетному оттягивая носок. До меня долетели слова о том, что туфли у Сида – «классический шик».
Сэм беседовал с приятелем доктора, ресторанным критиком из «Вестника Уилкс‑Барри».
Сид знал, что делает, – он поставил музыку «Мотаун», и на танцполе яблоку стало негде упасть. В колонках зазвучали первые такты «You've Really Got a Hold on Me», и я повернулась к Грегу:
– Под это ты можешь танцевать? Под это могут танцевать все.
– Ну ты упертая, – сказал Грег. Но потом все‑таки положил руку мне на поясницу, и мы повернулись к танцполу. Мои замечательные туфли на гладкой подошве беспрепятственно скользили по паркету.
Грег замкнул меня в кольцо своих рук. Я почувствовала себя чуть ли не в святилище, в полом стволе дерева, где тепло и покойно.
Я знала: дети, возможно, за мной наблюдают, – и не стала класть голову ему на плечо, хотя и хотелось.
Я чувствовала струившийся между нами жар, его бережность. Музыка зазвучала громче – Сид поставил «Brother John is Gone» братьев Невилл, то был сигнал для новобрачных открыть танец конга – во главе шеренги смутно освещенных людей медицинской профессии.
Я ухватила Дарси за руку – она как раз собиралась пристроиться в хвосте шеренги – и повела ее в гардероб за нашими пальто. Руди отыскал меня там: в одной руке бокал, другая – на предплечье вдовы моего кузена.
– Эстель меня подвезет, – сообщил он.
Мы встретились с Грегом на парковке. Подождали, пока служитель подгонит его машину, загрузились. В голове у меня все еще стучал музыкальный ритм, я откинулась на сиденье. Подумала, каково бы мне было здесь одной – отвечать на вопросы о работе, вести светские беседы со всеми этими эскулапами. Содрогнулась.
Когда мы выехали на шоссе, Грег сказал Сэму, что еда была просто отличная. Я увидела, как Сэм покраснел от удовольствия. Аккуратно сложенный фрак лежал у него на коленях.
Дарси свернулась в клубочек на заднем сиденье, я накрыла ее пледом. Вытащила шпильки, распустила волосы. Мама начала жить‑поживать и добра наживать с доктором Голдом. Я была просто счастлива, что свадьба осталась в прошлом.
Посмотрела в окно машины на проносящийся мимо темный ландшафт. Папин день рождения еще не кончился. Вспомнила его любимый десерт – баварский кофе. Незамысловатая штука, почти столько же воздуха, сколько и вкуса. Есть в нем та же лакомая пустота, что и в пене на эспрессо, который выливаешь, стоя на вокзале в Италии.
– Спасибо, что поехал со мной, – сказала я Грегу.
– С распущенными волосами ты очень красивая, – откликнулся он.
Меня еще, кажется, никто не называл красивой, но в тот момент мне в это поверилось.
– Руди сказал, ты недавно открыла свое дело. – Он бросил на меня косой взгляд.
Нужно было отвечать на вопрос, но мозг непроизвольно выдал: твою мать, твою мать, твою мать.
Сэм встрял в разговор с заднего сиденья:
– Знаете большую старую молочную ферму на вершине холма? Мама отвечает на письма, которые к ним приходят.
В его словах звучала гордость.
– Люди пишут письма «Молочнику»? – изумился Грег.
– Да, и очень много, – просветил его Сэм.
– А на жизнь этого хватает? – Грег посмотрел на меня.
– Справляюсь, – ответила я, крутя ручку обогревателя, включая его то на максимум, то на минимум.
– А твое заведение у озера, в старом охотничьем домике Брюсов? Руди сказал: сам там не был, но подход чрезвычайно новаторский.
У меня перехватило дыхание. Я закашлялась, пытаясь протолкнуть воздух туда, где он был мне необходим. Грег продолжал:
– Когда‑то в детстве я однажды побывал в этом домике вместе с отцом – я тогда в первый и в последний раз охотился на оленя. Руди тут собрался к тебе на следующей неделе, можно мне прийти с ним?
– Мы обслуживаем только женщин, – пискнула я. – Вам там будет неинтересно. Это просто такой спа‑салон.
Руки, помимо моей воли, выделывали какие‑то широкие, бессмысленные жесты.
– Стрижки?
– Процедуры по уходу за телом. – Это было на волосок от правды. Пальцы мои нащупали ручку радиоприемника, я врубила его на полную мощность. «Рейнджеры» влетели с поля прямо в машину, – Сэм! – воскликнула я бессовестно. – Хоккей!
Мы подъехали к дому. Моя старая машина стояла на подъездной дорожке. К антенне была привязана оранжевая светоотражающая лента, на заднем стекле красовался стикер такого же цвета. Сэм вылез и отправился читать, что на нем написано. Дарси крепко спала.
– Я могу отнести ее в дом, – предложил Грег.
– Давай, – согласилась я.
Грег аккуратно поднял Дарси на уровень груди. Во сне она все еще оставалась младенцем, которым когда‑то была: чистый лобик, круглые щечки, губки как лепестки.
– Инспектор полиции Онкведо Вине Винченцо оставил свой номер телефона. Наверное, хочет, чтобы ты ему позвонила, – сообщил Сэм, ознакомившись со стикером. – Сержант Винченцо ведет в моей старой школе программу «Скажи „нет“ наркотикам».
Сэм посещал эту программу с большим рвением, она внушила ему сильные, но не всегда обоснованные опасения. Так, он однажды сообщил мне, что керосин вызывает быстрое привыкание и от него лишь один шаг к более серьезным наркотикам.
Дарси пошевелилась у Грега в руках, тихо чмокнула губами.
– Иди за мной.
Я отвела его в дом, в комнату Дарси, – там Грег передал девочку мне, и я уложила ее, спящую, на кровать. Сняла с нее черные туфельки из лакированной кожи, накрыла одеялом.
Сэм пошел к себе, крикнув на ходу:
– Я почищу зубы!
Мы с Грегом стояли в прихожей, у входной двери.
– Хорошие у тебя дети, – сказал он.
– Спасибо.
Пальцы ног в изящных туфлях совсем затекли.
– У тебя найдется на этой неделе свободный вечер поужинать со мной?
Все мои вечера были свободны.
– Да.
– Вторник подойдет?
Я кивнула.
– Я бы тебя поцеловал, но как‑то неловко, когда дети в доме. – Грег наклонился и чуть коснулся губами моих губ. – До скорого.
– Да, – выдавила я, а потом закусила нижнюю губу, чтобы подольше сохранить ощущение.
Когда Грег уехал, я сняла туфли и чулки и босиком прокралась на улицу – посмотреть на свою старую машину. Если бы не знак, она бы выглядела точно так же, как когда приказала долго жить, – ну разве что запылилась немного. Я открыла дверцу, залезла внутрь. Ключ зажигания все еще лежал в пепельнице. Я вставила его в замок, поставила переключатель скоростей на нейтралку, повернула ключ. Машина завелась, но, когда я попробовала включить первую передачу, раздался громкий скрежет, будто металл скреб по металлу; машину затрясло. Я заглушила двигатель.
Сигнальный экземпляр
Настал вторник – весеннее утро, душераздирающая рань. Сияло солнце, а я ползала на коленях по гравию, прикручивая на место номерные знаки. Надо мною боярышник выкидывал изумрудно‑зеленые молодые листочки. Поблизости лакомились червяками птицы. Мимо прошла на цыпочках беременная олениха, страшно довольная, что сумела оставить с носом спонсируемую университетом программу стерилизации стоимостью в семь миллионов долларов.
Подкатил почтовый фургон. Из него показались длинные ноги Марджи, потом Билловы, покороче.
– Я думала, что твоя машина сломалась, – заметила Марджи.
– Верно, только полиция приволокла ее обратно.
Я встала, отряхнула руки. Попыталась отклеить от заднего стекла оранжевый стикер, но он не отставал.
Марджи рассматривала его:
– Инспектор Винченцо? Ты бы ему лучше позвонила. Его тут прочат в начальники полиции.
А потом Марджи протянула мне книгу. На обложке была деревянная бейсбольная бита и бабочка – она, видимо, только что села, крылья еще раскрыты. Я тихо ахнула.
– Это сигнальный экземпляр, – пояснила Марджи. – Сделали быстро и толково. Никогда не видела у издателей такой прыти.
Она обняла меня одной рукой за плечи, и мы вместе стали любоваться на эту красоту. На обложке вкратце рассказывалось о том, что находка рукописи окружена тайной, что роман связывают с Набоковым, потому что обнаружен он в его доме в Онкведо. Автором, впрочем, значился Лукас Шейд – его имя стояло во всех положенных местах.
Книга оказалась тоньше, чем я ожидала.
– А роман тут полностью? Редакторы что‑нибудь меняли?
– Это же подлинник! – Марджи изумила моя крамольная мысль. – Как бы они посмели? – Она, похоже, забыла, что часть этого текста написала я. – А вот рецензии.
Билл протянул мне парочку газет. Сверху лежал «Онкведонский светоч», раскрытый на спортивной странице. Между новостями гольфа и сообщением о весенних сборах «Янки» красовался заголовок «Наш роман о бейсболе: находка в доме Набокова». Марджи сжала мне плечо:
– Где они раздобыли эту твою фотографию? В уголовном деле?
Я глянула в газету. Над обложкой книги была помещена фотография Набокова в его кабинете в Вайнделле – этакий типичный профессор. Лоб сиял, круглый и гладкий, как церковный купол. А рядом помещалась моя фотография, а под ней – мой адрес. По поводу происхождения фотографии говорилось: «Из официальных источников». Печать была подслеповатая, и все равно в глазах моих читался ужас. Это действительно была фотография из дела – моего дела о похищении собственных детей. Они разве что убрали черную линейку, где был отмечен мой рост: один метр пятьдесят девять сантиметров.
– У нас с Биллом утренняя развозка, нам пора. – Марджи залезла в фургон, где дожидался Билл, и помахала мне на прощание.
Крепко прижав к себе книгу, я прислонилась к бамперу и стала читать рецензию. Она была длинная и витиеватая. Что касается подлинности романа, «Онкведонский светоч» занял следующую позицию: рукопись обнаружили здесь, в Онкведо, где Набоков когда‑то жил, – соответственно, она подлинная. Я была им за это признательна. О качестве и стиле не было сказано ни слова.
Пока я читала, мимо проехало несколько машин: возле дома они притормаживали. Одна и вовсе остановилась, из окошка высунулась рука с фотоаппаратом. Я ушла в дом.
Там, подальше от любопытных взглядов, я прочитала вторую рецензию. «Нью‑Йорк таймc» назвала роман «заурядной книгой о незаурядном спортсмене», присовокупив, что собственно бейсбольная сцена вышла плоской, как бейсбольное поле.
Придурки.
Здесь, в глубинке, никто не считал позором то, что это проходной роман великого писателя, Онкведо был не столь привередлив. Онкведо был не из числа мест, которые словно напутствуют тебя: «И домой больше не возвращайся». В Онкведо всегда можно вернуться домой; вот уйти из дома – это другой вопрос.
Я прочитала первую страницу книги – изящный шрифт, настоящая бумага, – и с лица не сходила глупая улыбка. Я своего добилась. Книжка издана, теперь ее будут читать. Раскупят тираж или будут только брать в библиотеках – это мне все равно. Набокову все равно, сколько он на ней заработает, он же уже умер. Если бы он хотел ее опубликовать, то не засунул бы за комод и не бросил бы, увлекшись «Лолитой». И мне деньги тоже были ни к чему: я была владелицей преуспевающего дома свиданий.
Интересно, как именно Набоков от спорта перешел к сексу, – прямо как и я.
Перечитала рецензию в «Светоче». Подумала: кому это взбрело в голову указать мой адрес? Остается надеяться, что сюда не явится толпа желающих поискать другие рукописи.
В нижней части страницы стояла еще одна фотография – улыбающаяся пара, объявление о помолвке. Лидия Винченцо, для друзей «Лили», и Дерек Таунсенд собирались пожениться на следующее Рождество. Были они очаровательны, на лицах – ни тени сомнения, будто они хотели сказать: а у нас в жизни все просто. Может, так оно и было. Под фотографией было напечатано меню свадебного банкета, вся еда – красного, белого и зеленого цвета. Я вырезала объявление, чтобы показать Сэму.
Еще раз взглянула на девушку – лицо было знакомое, но откуда, я так и не вспомнила. Лили Винченцо. Наверняка родственница инспектора, от которого я скрываюсь, – того, что хочет наказать меня за брошенную у дороги машину. Он уже звонил раза два.
Полиция Онкведо. Делать им тут нечего, вот они и вяжутся к таким, как я, – похищение детей, понимаешь ли, или угон машины! Просто смешно. Я позвонила инспектору Винченцо. Голос на автоответчике попросил оставить сообщение для заместителя начальника полиции, «координатора программы „Скажи „нет“ наркотикам“ и программы оптимизации популяции оленей» (сокращенно – ПОПО?). Я назвала свое имя и номер телефона – внутренне обмирая от того, что мне придется заплатить несколько сотен долларов за работу эвакуатора и выслушать дурацкую лекцию о личной и гражданской ответственности.
В книжном магазине
Грег позвонил мне на мобильник:
– Привет, знаменитость. Видел твое фото в сегодняшней газете. Мы как, идем сегодня ужинать или ты продинамишь меня ради кого‑нибудь поизвестнее?
Я сделала вид, что ничего не забыла. Времени ехать домой переодеваться уже не было, поэтому я прыгнула в автобус, идущий в центр, в своем костюме хозяйки заведения. Этот костюм начинал мне по‑настоящему нравиться. Я носила туго накрахмаленные блузки с джинсами «Гуд таймc» и туфли, которые жали, но не очень.
Мы договорились встретиться в гриль‑баре возле книжного магазина. Я редко ходила в этот книжный магазин, потому что там все всех знали. Продавцы – покупателей, а покупатели – продавцов. Там даже были отдельные полки, где стояли любимые книги сотрудников (например, продавщице Селине нравились феминистский «Красный шатер» и все книги про вампиров).
Я вылезла из автобуса напротив книжного магазина. Даже с остановки увидела, что в витрине выставлен «Малыш Рут». Темная синева обложки гармонировала с цветом вечернего майского неба. По всей улице цвели грушевые деревья, после недавнего дождя под каждым образовался белый кружок из лепестков – будто трусики упали из‑под женского платья. Аромат цветков заглушал маслянистый запах мокрого асфальта.
Онкведо гордится всем местным, а Набоков считался местным. То, что он удрал отсюда при первой возможности, чтобы никогда не возвращаться, в расчет не принималось. Книжный магазин выделил под «Малыша Рута» целую витрину. Изнутри к стеклу была приклеена рецензия из «Светоча». Я вдохнула ощущение от всех этих обложек: бейсбольные биты и бабочки с раскрытыми крыльями – каждая сейчас порхнет в чье‑то воображение. Прекрасное ощущение.
Пока я таращилась на витрину, подошел еще один человек. Я ощутила его присутствие прежде, чем увидела, – он своим телом взбаламутил воздух. Я чувствовала, что он крупнее меня, но не испытала обычного порыва удрать.
– Любишь бейсбол? – обратился он ко мне. Это был Грег. – Можем как‑нибудь сходить на стадион.
Я не обернулась.
– Не мог бы ты купить книгу? – спросила я.
Грег немного поразглядывал витрину со мной вместе, а потом вошел в магазин. Пока его не было, вокруг распространился неуместный, не ко времени года, запах зеленых грецких орехов. Через стекло я видела, как он взял книгу из стопки возле кассы. Видела, как он вытащил из заднего кармана бумажник, достал несколько купюр. Эта процедура полностью меня заворожила. Покупают роман Набокова, здесь, в Онкведо, где он жил.
Грег вышел, под мышкой – бумажный пакет. Указал пальцем на мою фотографию в «Светоче».
– Отличная фотка, – сказал он.
Пока мы дожидались, когда в ресторане освободится столик, я рассказала Грегу, как держала в руках первый экземпляр книги. Он слушал так, будто ему действительно было интересно. Он так хорошо все понимал. С ним рядом мне было до глупости легко и уютно. Я мысленно сосчитала, сколько раз мы виделись. Четыре или семь, если брать в расчет и случайные встречи.
Когда мы сделали заказ, я извинилась, ушла в туалет и позвонила оттуда Марджи.
– Это Барб. По каким признакам можно определить, что ты готова лечь с человеком в постель?
– Ты где?
– В «Гриль‑хаусе», в туалете.
– Класс. – Я услышала, как Марджи распечатала пачку сигарет. – Речь о ком, о Греге Холдере?
– Да. – На том конце чиркнула спичка. – Только не говори: это то же, что езда на велосипеде, – потому что я не умею ездить на велосипеде.
В дверь постучали.
Марджи выдохнула:
– А что тело говорит? Оно готово?
Я подумала:
– Да.
– Тогда, рыбка моя, все в порядке. Телу нужно доверять, оно куда умнее тебя.
– Спасибо, Марджи.