Сама не знаю почему, я вдруг вспомнила о столяре, владельце другого мастидога. Отыскала в Интернете «Холдер, столярные работы». Там оказались чудные фотографии шкафов и письменных столов, в том числе конторки для работы стоя, о которой я мечтала. Судя по адресу, находилась его мастерская недалеко. Я посмотрела спутниковую карту и увидела аккуратную крышу, а рядом с ней – большое синее пятно, похожее на лодку.
Подумала: а доведется ли мне еще встречаться с мужчиной? Подумала: а что люди под сорок надевают на свидания? Поискала в Интернете информацию про «панталоны». Выскочил только один сайт – «Ханро». Как это так, единственные панталоны, которые можно купить через Интернет, делают в Швейцарии? Как это может быть? Стоят они будь здоров, а идея такова: вы покупаете подштанники без сносу, на всю жизнь. И все же, если я еще соберусь на настоящее свидание (а мне что‑то сомнительно), мне понадобятся самые лучшие панталоны, так что я заказала «бежевые с низкой талией».
А еще я заказала надувную лодку из магазина плавсредств – в надежде, что она вмещает троих. Все остальные лодки оказались мне не по карману.
Нужно было как‑то пережить еще несколько дней худшего года моей жизни; ожидать новостей про «Малыша Рута» не приходилось – у всех, кроме меня, были праздники, – и я решила временно перебраться в дом свиданий. Работы в «Старом молочнике» почти не было, – похоже, зимой люди едят больше молочных продуктов и меньше жалуются на их качество.
Я сложила в машину книги, немного еды, Матильдин поводок и свою пижаму, которую мне купила Тамми, чтобы спасти наш брак, – пижама по‑прежнему была перевязана ленточкой с надписью «Фредерик. Голливуд» – и поехала в дом свиданий. Он встретил меня холодно, но приветливо, он был исполнен вкуса и спокойного изящества, которое казалось отрешенным, отделенным от остального мира. В этом доме царил неподдельный дух ожидания: мол, тут может произойти все что угодно – и произойдет.
Я затопила камин и присела на диван – у ног собака, рядом стопка книг. Я привезла несколько Марджиных любовных романов и биографию Набокова – посмотреть на фотографии: вот он сидит в машине, вот пишет, вот он с женой.
Входная дверь прилегала плотно, и возле горящего камина было очень хорошо. Я перебиралась из комнаты в комнату, осваиваясь с видом из окон в разные часы дня. Каждую ночь я ночевала в другой спальне, чистая Белоснежка в шлюховатой пижаме.
Почитала еще Марджиных любовных романов. Они играли на мне, как на пианино, как на бабушкином любимом черном рояле. Я это чувствовала, будто бы действие лекарства. Этим лекарством была нежность. Причем исходила она не от постельных сцен, а от того, что до, от того, что после. Болеутоляющим была не похоть, а человеческая нежность, любовь к тем, кто совершенно для любви непригоден. Похоть – это зарянка, что снова и снова кидается на свое отражение в стекле, взятом в переплет окна. А нежность и влечение ласково проникали в меня, плескались вокруг, как вода. Книги, казалось, говорили: «Мы тебя знаем, мы о тебе позаботимся, у нас есть то, что тебе нужно».
Эти дни, проведенные за чтением, изменили мой взгляд на мир. Я все пыталась убедить себя, что человек самодостаточен, что семья может состоять из одного, – и не убедила. Чтобы утешиться, в канун Нового года я сделала кувшин чего‑то вроде сангрии или, может быть, пунша с минимумом пряностей. Градуса в нем почти не было, потому что я, вообще‑то, не люблю алкоголь. Прихлебывая, я составила полный список всех мужчин, которые хотели со мной переспать и которым я отказала, – всех, кого припомнила.
Припомнила я по меньшей мере пятерых. Их наверняка было больше, но я подходила по самой строгой мерке: считала только тех, что действительно предлагали. Если предлагали под градусом – это тоже не считалось. (Понятия не имею, почему я ввела это условие, – я и сама, почитай, была под градусом и при этом чувствовала, что мыслю удивительно отчетливо.) Мне вдруг стало очень хорошо, я гордилась, что целых пять раз в своей жизни проявила такое удивительное здравомыслие.
Когда кувшин с пуншем опустел, я решила, что все‑таки немного навеселе. Накинула теплую куртку и посадила Матильду в машину.
Вести машину было не сложнее обычного, и все же я ехала с особой осторожностью, – похоже, все онкведонские полицейские либо стояли на дороге, либо сидели в машинах на обочине, поджидая, когда нарушители вроде меня пересекут двойную сплошную линию. Я поехала по дороге вдоль озера, прочь из города, и вскоре увидела указатель, на котором значилось: «Холдер. Столярные работы. 2 мили».
Я проехала это расстояние и остановилась неподалеку от старой беленой фермы. В окнах было темно, но в сарае – возможно, там находилась мастерская – горел яркий свет. Я опустила окно, в машину ворвался морозный воздух. Вслушалась в завывание какого‑то электрического инструмента. Заглушила двигатель, чтобы лучше слышать, и тут же где‑то гавкнула большая собака. Матильда встрепенулась и гавкнула в ответ. Я быстренько повернула ключ в зажигании. Никакого эффекта.
Я полезла под торпеду, пытаясь отыскать ручной подсос – он иногда застревал в открытом положении. Было очень темно, освещение салона не проникало в недра под торпедой, где находилась нужная мне маленькая ручка.
– Вам помочь? – спросил чей‑то голос возле самого окна.
Я вздрогнула и выпрямилась, стукнувшись головой о рулевую колонку. Столяр стоял рядом с машиной, засунув голову в открытое окно.
– Нет, – ответила я.
Матильда поставила передние лапы мне на колени. Я подумала: может, она собирается его укусить, – но она всего лишь вознамерилась обнюхать его руку.
– Вы – та дама из скобяной лавки. – Я потерла шишку на голове. – Вы пытаетесь умыкнуть мою собаку?
– Нет. – Я попробовала придумать реплику, подходящую к случаю, но от удара голова у меня поплыла.
– Что вы тут делаете?
– Машина не заводится? – это прозвучало как вопрос совершенно помимо моей воли.
Он покачал головой, явно пытаясь ее прояснить.
– Вы пьяны?
– Нет, – сказала я. – Не очень. – Сквозь тонкую атласную ткань Матильдины когти впивались мне в бедро. – Я поеду.
– А вам стоило садиться за руль? – спросил он.
Матильда, признав в нем доминантного самца, лизала ему ладонь между пальцев, явно рассчитывая подлизаться. Продажная тварь.
– Конечно! – заявила я.
– Не хотите ли зайти ко мне, я сварю вам кофе?
– Я по вечерам кофе не пью, – сообщила я.
Голова гудела. Матильда принялась облизывать ему запястье. Я уставилась на запястье. Широкое, крепкое, две мощные кости и плоскость между ними, волоски есть, но не много. Обнаружила, что гадаю – а каково оно на вкус.
– Могу я узнать ваше имя? – спросил он.
– Барб, – сказала я. – Э‑э… Смит. Барб Смит.
– Пойдемте выпьем чаю, Барб Смит. – По его словам было ясно, что он догадался: имя вымышленное. – Можете взять собаку в качестве защитника.
Я подумала о том, во что одета – в пижаму, даже не в Брюки; правда, куртка очень длинная.
– Заезжайте сюда, на мою дорожку, – он указал, куда именно, – и не прикасайтесь к подсосу, а то перекачаете воздуха.
– Знаю, – рявкнула я.
По счастью, машина все‑таки завелась и рывком вкатилась во двор, пыхнув на мистера Холдера черным выхлопом.
Мы прошли через «прихожую», каковая имеется почти во всех здешних домах. Она вела в пустоватую кухню – круглый стол и четыре стула. Я села, не расстегивая куртки и не выпуская Матильдиного ошейника – чтобы она не покинула меня окончательно ради нового мужчины в ее жизни. Он поставил в микроволновку чашку с водой и извлек откуда‑то несколько потрепанных чайных пакетиков.
– Я, вообще‑то, сам больше по кофейной части, но, может, вам тут что и глянется.
Я выбрала «Зеленый экстаз». Микроволновка пискнула, он протянул мне почти согревшуюся воду.
Пока чай заваривался, я огляделась. На стене висело четыре картинки маслом – все с парусниками. А возможно, это был один и тот же парусник. Не люблю, когда художники пишут «серии», но старалась не придираться. Дом был дивно прогрет. В углу стояла печка, какие топят древесными гранулами. Я это выяснила, потому что хозяин пустился объяснять, что эти гранулы делают из прессованных опилок, что печка замечательная, хватает на весь дом. Завел он эту тему, попытавшись забрать у меня куртку и повесить на вешалку. Я поблагодарила, но раздеваться не стала.
– А где ваша собака? – поинтересовалась я, когда он сделал паузу.
– В мастерской, – ответил он. – Сейчас приведу.
И он вышел.
Я тут же раскрыла молнию и стала обмахиваться полами куртки, пытаясь хоть немного охладиться. Посмотрела сверху вниз на саму себя в «эротической» пижаме. Самое то для выступления непрофессионалок на вечеринке «Ну‑ка, парни!», в стрип‑клубе Онкведо. Задняя часть у пижамы отстегивалась, честное слово.
К ней прилагался диск с инструкциями, как нужно раздеваться перед мужем, но я его так и не посмотрела.
Был час ночи – в такое время вроде бы и не стыдно надеть пижаму, но правда‑то состояла в том, что я не снимала ее со вчерашнего вечера. А может, с позавчерашнего. Дом свиданий был самым подходящим местом для того, чтобы напрочь забыть про одежду. И вот теперь я сижу на кухне у незнакомого мужчины, перед самым Новым годом, именно что неодетая. Я застегнула молнию.
Он вернулся с Рексом – тот был еще здоровее Матильды. Псины возрадовались, как братишка с сестренкой после долгой разлуки, – не исключено, что они ими и были.
– Вы уверены, что не хотите снять куртку? – спросил он.
– Спасибо, мне и так хорошо.
В кухне было градусов двадцать пять, а от чая меня прошиб пот.
– Вы живете неподалеку? – поинтересовался он.
– Да.
Повисла пауза, слышно было, лишь как собаки облизывают друг дружку.
Он вытащил из буфета пачку печенья, высыпал несколько штук на тарелку. Матильда немедленно положила нос на стол, а Рекс не стал.
Грег Холдер двигался изящно, непринужденно. Явно не напрягаясь. Он был дома, в своей кухне, со своей собакой и своим печеньем, причем, разумеется, одетый, – а вот я отнюдь.
– Вы живете одна?
Он подтолкнул печенье ко мне поближе.
– Да. По большей части. Иногда.
– Так «да» или «иногда»?
– Мои дети живут у отца. Он назначен опекуном. И это его собака. Она у меня временно, пока они все во Флориде.
Я сообразила, что держу в каждой руке по печенью. Одно я отдала Матильде – та проглотила его не жуя. Потом положила морду на стол и стала постепенно подвигаться к тарелке – в надежде заглотить все печенье в один присест. Грег хлопнул ее по носу, она тут же оставила печенье в покое и легла к его ногам. Рекс положил ей на шею могучую лапу. Я наблюдала все это, зная, что они говорят на своем собачьем языке, в котором я не понимаю ни аза.
– А у меня нет детей, – сказал Грег. – Жена была, но она теперь живет в Орегоне.
– Вы готовите? – поинтересовалась я, окидывая взглядом кухню – чистую и явно мало используемую.
– Так, что попроще: завтрак, макароны, бифштексы.
Я не приметила ни единой кастрюли или сковородки. Плита была девственно‑чистой.
– Тут готовите? – уточнила я, указывая на микроволновку.
– Естественно.
На нем была фланелевая рубаха, в распахнутом вороте виднелась белая футболка. Плечи были широки, и я против своей воли обратила внимание, что грудь у него крепкая и мускулистая. То, что я вот так вот по‑идиотски пялюсь на симпатичного мужика, я отнесла на счет любовных романов. Да, хорош собой. В обществе таких мужчин я всегда нервничаю.
– Это называется не «готовить», а «разогревать», – уточнила я.
– Как же вы все‑таки стараетесь со мной подружиться! – Он улыбнулся. – Сперва вы попытались слямзить мою собаку. Теперь вот выследили меня – небось снова надумали умыкнуть Рекса. Я, правда, пока так и не понял, зачем он вам сдался, – разве что поучить вашу собственную псину хорошим манерам. А потом приезжаете ко мне домой – в нетрезвом виде – и оскорбляете мои кулинарные способности.
– Вы знаете Джона Барретта? – поинтересовалась я.
– Этого изобретателя, по резиновой части? Да, знаю. Это и есть ваш бывший?
Я встала:
– Давай, Матильда, пошли.
Матильда, негодница, дрыхла на ноге своего нового хозяина.
– Да ладно вам, – сказал Грег. – Допивайте чай. Вы что‑то нервничаете. Вы меня не знаете, а вот Джон знает. Я славный парень, честное слово. И я вас не трону. Можете снять куртку, допить чай, а потом ехать домой.
Я утерла пот со лба.
– Я не собиралась никуда заезжать. Просто поехала покататься, вот и не оделась.
Мы оба посмотрели на мои ноги в пижамных брюках из розового атласа.
– А это что?
– Пижама. – Я снова села. – На самом деле она должна была спасти мой брак. Но я ее так и не вытащила из коробки.
И тут я, помимо воли, принялась рассказывать ему про Тамми, про Джонова папашу и про детей, которых у меня отняли. Рассказала про дом, про то, как нашла рукопись.
Он поставил на стол хлеб и сыр, нарезал и то и другое. Я в тот день не ужинала, поэтому набросилась на еду.
– А это ценная рукопись? – спросил он.
– Если ее действительно написал Набоков, ей цены нет. Но специалисты говорят, что не он.
– А вы думаете, что он?
– Да. Наверное, я ошибаюсь. Я, как правило, ошибаюсь. Но книга замечательная. Малыш Рут в ней такой болван. Вокруг него столько любви, а он ее в упор не видит. Трагично – и одновременно очень смешно. И автор так проницательно пишет об этом городке. Хорошо бы, ее все‑таки опубликовали. Мой агент, Марджи, сейчас этим занимается.
Я расстегнула молнии под мышками.
– Марджи Дженкинс?
Никогда я не привыкну к укладу маленьких городов. Я кивнула:
– Я, наверное, пойду.
Мне совсем не хотелось уходить, было так уютно с ним беседовать, пока Матильда похрапывала, пришпиленная к полу лапой Рекса. Я цыкнула на нее, но она не проснулась. Я наклонилась и пристегнула поводок.
– Может, эта пижама и спасла бы ваш брак, – проговорил Грег, на удивление без всякой издевки.
Я потянула за поводок, пытаясь поднять Матильду на ноги.
– Давайте как‑нибудь поужинаем вместе. Ну, когда вы оденетесь как следует.
– Да, пожалуй. С удовольствием.
Я продолжала безуспешно тянуть с пола свою псину.
Грег щелкнул пальцами, обе собаки вскочили.
– Сидеть, Рекс, – приказал он.
Рекс замер.
– Как у вас это получается? – спросила я. – Мне казалось, мастидоги не поддаются дрессировке.
– Штукам посложнее их не обучишь. Они привязчивые, но туповатые. Нужно развивать в них то, что им самим по душе. И еще они очень уживчивые. – Он цокнул языком, и Матильда встала с ним рядом. – Я провожу вас до машины.
На улице температура упала ниже нуля. Я открыла пассажирскую дверь для Матильды.
– Как насчет вторника? – спросил Грег.
Во вторник должен был открыться дом свиданий.
– Нет, во вторник не могу.
– А в какой день на этой неделе вы могли бы со мной поужинать? В ресторане, – добавил он.
Я довольно смутно помнила этикет свиданий, но еще не забыла, что вечер пятницы – слишком шумное время для первой встречи, а суббота и того хуже.
– В четверг на следующей неделе. На этой неделе мне предстоит одно важное дело.
– Я вам позвоню. Смит, да?
– В телефонном справочнике я еще числюсь как Барретт. – Убедившись, что Матильда убрала свой нос, я захлопнула дверцу – мне вдруг страшно захотелось уехать. Сделав шаг, я услышала треск рвущейся материи и поняла, что ноги заголились полностью. Я защемила пижамную брючину дверцей, и застежка‑липучка разлепилась, как ей и положено. Я посмотрела на свои голые голени, торчащие из сапог, бледные, как сливочные тянучки.
Грег покачал головой.
– С вами не соскучишься, – сказал он. Открыл дверцу и извлек из машины драную тряпку, которая раньше была моими штанами.
– Спасибо. – Я выхватила ее. Обошла машину, стараясь делать шаги поменьше, придерживая полу куртки обеими руками.
– Вот, держите. – Грег снял фланелевую рубаху и бросил мне ее через капот. – Прикройтесь, а то замерзнете.
– Спасибо.
Рубаха еще не остыла. Я поняла, что уже очень давно не прикасалась ни к одному человеку. Неделю? Десять дней? А к мужчине и того дольше. Я обернула голые ноги рубахой и залезла в машину.
Та завелась с первой попытки, я за это погладила ее по торпеде.
– С Новым годом! – крикнула я, отъезжая. Глянула в зеркало заднего вида и увидела Грега Холдера и его великолепную грудь, обтянутую белой футболкой. Он помахал, а потом повернулся и зашагал обратно в мастерскую.
Первый день
Первый вторник нового года стал первым рабочим днем дома свиданий. Я надела новые джинсы и сапоги на шпильках, из которых выросла Марджи. Юноши, все четверо, явились чистенькими и благоухающими (нужно будет напомнить, чтобы не так усердно пользовались лосьонами после бритья).
В домике было прохладно, мы с Дженсоном пошли на задний двор за дровами. Он помог мне их наколоть. Сказал, что вырос в Огайо на свиной ферме, а в Вайнделле учится на агрономическом факультете – собирается возглавить семейную ферму и производить там органическую свинину. Он умел так поставить бревно под топор, будто бы оно само просилось, чтобы его раскололи.
Я следила за ним в таком восхищении, что не сразу заметила, как к дому подъехал микроавтобус. Судя по тому, как водитель вписался в узкий поворот, водить крупные машины ему было в новинку. Одно колесо вовсе съехало на обочину. Из микроавтобуса вышла дама, поставила его на сигнализацию. Чего она тут боится, медведей? Я велела Дженсону прийти, как закончит, а сама взлетела на заднее крыльцо и ворвалась в дом.
Когда посетительница открыла входную дверь, я стояла у камина с почтенной газетой в руке – в камине занимался огонь. Одета она была так, будто собралась пообедать со своим ухажером: бледная помада, каждый волосок на своем месте, на фетровом пальто ни пятнышка. Трое молодых людей распрямились, увеличившись ради нее ростом вдвое, вытянув ноги поперек комнаты, а руки – по всей спинке дивана. Посетительница, похоже, сильно нервничала.
– Добро пожаловать, – сказала я. – Позвольте ваше пальто.
Эту деталь я упустила: оленьи копытца‑то валялись в шкафу, так что пальто я положила на кафедру.
– Налить вам чаю? – предложила я.
Кофе подавляет половое влечение, так что его я решила не подавать. Вместо этого заварила целый самовар чая кукича. Он согревает инь и уравновешивает янь – так написано на упаковке.
Посетительница схватила шведскую кружку без ручек и стала осматриваться – глядела на все, кроме мужчин.
– Красивый потолок, – сказала она.
Уголком глаза я видела, что молодые люди все еще потягиваются.
Вошел Дженсон с охапкой поленьев. С грохотом сбросил их возле устья камина, потом нагнулся и сноровисто сложил над огнем поленницу.
– Сосна быстрее горит, от березы жар слаще, – сказал он, приоткрывая до половины две вьюшки. – Пошло дело, – заявил он и выпрямился во все свои сто восемьдесят пять сантиметров.
Женщина взглянула на меня округлившимися глазами.
– Его, пожалуйста, – сказала она.
Я кивнула и проследила, как они поднимаются наверх. Сид сделал музыку погромче, а я подумала: что же мы теперь будем делать целых пятьдесят минут? Зря я волновалась: юноши знали, чем себя занять. Не умеешь грамотно организовать свое время – не поступишь в Вайнделл. Откуда‑то появились два ноутбука и учебник статистики, а вслед за ними – бумага и калькулятор.
Но взяться за дело юноши не успели – раздался тихий стук в дверь, и вошли еще две дамы. Одну из них я знала в лицо по школьному родительскому комитету. Она решительно выбрала Тима.
У второй на лице было насмерть перепуганное выражение – что я легко могла понять: она думала, как бы никого не обидеть. Я не знала, как ей помочь. От парней ждать помощи тоже не приходилось. Оба были одинаково красивы, могучи, сильны, почти безволосы и хорошо пахли. Один был блондин, другой брюнет. Минуту поколебавшись – паузу заполнили гнусавые голоса «The Shins», – она повернулась ко мне.
– А двоих нельзя? – спросила она.
Я покачала головой.
– У меня никогда не было блондина, – пробормотала она.
Я кивнула Ричарду.
Когда они ушли наверх, я стала придумывать, о чем бы поговорить с Сидом. Он будто бы понял, чем я мучаюсь, и поймал мой взгляд. Я заметила, что глаза его блестят, как капли на ветровом стекле.
– Не переживайте за меня, – сказал он. – Мы чаевые делим на всех.
На третий час я поняла, что ходить на шпильках совершенно невозможно, и сделала в уме заметку, что надо привезти какие‑нибудь тапочки. Мне нравилось стоять у окон, выходивших на парковку, и смотреть, как дамы отъезжают, как неуверенно пробираются на своих джипах и микроавтобусах по крутой подъездной дорожке. Я подумала, что можно открыть в городке водительские курсы повышения квалификации – от клиентов отбоя не будет. Во мне, похоже, проснулась предпринимательская жилка.
К концу дня в доме свиданий образовалась приличная стопка наличности. По меркам Сорок восьмой улицы на Манхэттене это была мелочь, но по понятиям Онкведо – совсем неплохо для начала. Мои работники тоже не ушли с пустыми карманами.
Выглядели они усталыми.
– Всем большое спасибо, – сказала я. – И пожалуйста, говорите мне, если у вас будут какие‑то э‑э… – Я не сразу подобрала нужное слово, – пожелания.
Кроме Сида, никто не взглянул мне в глаза.
Дженсон велел мне закрыть перед уходом вьюшки и разворошить угли. Я следила, как они ловко выезжают на дорогу. Подумала мимоходом, как это несправедливо – такой «дифферанс», «дифферанс» в «перформансе», когда речь идет о простых пространственных задачах. А потом взялась за огромную кучу грязного белья.
Четвертаки, вырученные за сданные банки и бутылки, пришлись невероятно кстати в прачечной самообслуживания. Никто не стал интересоваться, зачем мне понадобились сразу все большие машины. По счастью, никого из моих клиенток в прачечной не оказалось. Они были дома, готовили детям оладьи или гамбургеры, жарили мужьям бифштексы на скорую руку. Мне почти въяве представлялись их тайные электронные письма и звонки с мобильников, отзвуки сегодняшнего приключения. В маникюрных салонах городка в ближайшее время точно будет аншлаг.
Я уперлась взглядом в круглое окошко стиральной машины, пытаясь охватить мыслью более далекие горизонты. Увидела Дарси – она расспрашивает у Айрин, чего такого особенного в ее новых флоридских туфлях, увидела Сэма, перелистывающего кулинарную книгу штата Мэн, которую я подарила ему на Рождество. Увидела маму в их пенсильванской метрополии, городе Уилкс‑Барри, – потягивает «Кир Роял» со своим доктором, щеки разрумянились от его обожания. Увидела Дженсона и остальных на вечерней тренировке в бассейне, тренер – может быть, это Руди – орет на них, чтобы не ленились. Я слишком мало знала о Греге Холдере, чтобы представить себе, чем занят он, но не сомневалась, что его пес с ним рядом и ведет себя безукоризненно.
Наконец все белье было перестирано. Я загрузила его в сушилки, высыпала в монетоприемники последние четвертаки.
Дома я съела десерт собственного изобретения – ванильное мороженое от «Старого молочника» с карамельным соусом. После такого ужина очень хотелось чего‑нибудь остренького. Для карамельного соуса требовались растопленное масло, тростниковый сахар и орехи пекан. Он получался комковатый и ни на что не похожий. С восхитительной остротой.
В первое время жизни без детей я никак не могла себя убедить, что день кончился. Я бродила из комнаты в комнату, что‑то брала и бросала, совершенно бездумно. Рука сама тянулась – готовая схватить сапог, готовая сцапать свитер, нашарить ножницы – без всякой цели, без всякого результата. А сегодня у меня завершился день, полный встреч и работы. Я вымоталась и странным образом стала не так одинока, сделалась частью чего‑то. Я заснула.
Перемены
Утром я позвонила Марджи. Она взяла трубку только после шестого гудка. – Ну?
Чувствовалось, что она в полном расстройстве.
– Привет, Марджи, что с тобой?
На том конце раздался громкий хруст – будто Марджи жевала стекло.
– Менопауза, мать ее так. Мне всего‑то сорок семь. Блин!
– А что ты ешь? – поинтересовалась я.
– Лед.
В числе прочего Марджи удерживала вес тем, что постоянно пила что‑нибудь холодное. Ей нравился «Кристаллайт», отвратительная штука, – она покупала его шести разных «вкусов». Марджи на том конце поперхнулась.
– У тебя все хорошо?
Я прикинула, как быстро успею до нее доехать и опередит ли меня «скорая помощь» – если кубик замороженного «Кристаллайта» действительно застрял у нее в горле. Потом я поняла, что Марджи плачет.
– Я думала, что еще смогу родить ребенка. Я, кажется, созрела. Билл всегда хотел ребенка, но нужно было думать о моей карьере. А теперь, блин, поздно.
Она высморкалась – не думала, что это можно делать так долго.
– Марджи, хочешь, я к тебе приеду? Привезу свежего масла? Уже почти среда. – Длинная пауза, я услышала, как она снова хрустит льдом. – Ты будешь отличной мамой, – добавила я тихо.
– Не приезжай. – Марджи шмыгнула носом.
– Все, кому повезло тебя знать, тебя очень любят. Например, я, мне очень повезло. – Я услышала, как она наполняет стакан. – Марджи, тебе не пора начинать тренировку? Тебе от этого полегчает.
Марджи вздохнула.
– Как прошло Рождество? – поинтересовалась она.
– Довольно одиноко. Но я познакомилась с симпатичным мужчиной, – вернее, это Матильда, собака, меня познакомила. – Я прижала трубку к другому уху. – Только вот что плохо. Марджи, я все‑все‑все ему про себя выложила. А теперь жалею, что не попридержала язык. Тут никто обо мне ничего не знает, кроме тебя.
– А мне ты доверяешь? – спросила Марджи.
– Конечно.
– Ну так, может, и ему можно доверять?
– Все, что я о нем знаю, – это что он столяр, разведен и у него тоже мастидог.
– Грег Холдер? Отличный мужик. И собой ничего. – Марджи заговорила почти что своим обычным голосом.
– У нас в следующий четверг свидание. А я не знаю, о чем с ним говорить, Марджи, я ему уже все рассказала.
– Жена ушла от него к другой женщине. Кажется, куда‑то в Орегон. Уехала из города на слоноподобном мотоцикле, за рулем сидела лесбиянка, в татуировках с ног до ушей. Весь город сбежался посмотреть на их отъезд.
Марджи все знает.
– Ну, тогда, пожалуй, спрошу его об этом.
– Не смей, – отрезала Марджи.
– Надо думать, ему не нравятся женщины, имеющие независимые взгляды.
– Надо думать, ему не нравятся женщины, меняющие сексуальную ориентацию.
Лед звякнул у нее в стакане.
– А что мне надеть?
– Джинсы. Вызывающий топик. Не слишком вызывающий.
Я слышала, как она ставит посуду в посудомоечную машину.
– А если он поведет меня в дорогой ресторан?
– В Онкведо любая одежка сойдет. – (Да, уж об этом‑то я в курсе.) – А что ты ему скажешь о своих жизненных планах?
– Ничего.
– Отличный план. А если у вас будет еще одно свидание?
Об этом я не подумала.
– Что‑нибудь придумаю.
– Не сомневаюсь, – сухо сказала Марджи. – Ты давай без выкрутасов, ладно, Барб? Грег Холдер – подходящий мужчина. Скажи ему, что пишешь любовные романы, а там и напиши, как я тебя просила.
– Постараюсь, Марджи.
Вот ведь привязалась с этими любовными романами.
– Иди с ним в недорогое место. Например, в кафе «Сыроед».
– Лопать тофу?
– Ты туда не жрать собралась, Барб.
– Верно, – сказала я, но Марджи уже положила трубку. – Я тебя обожаю, – сказала я, обращаясь к гудку.
Банк и прачечная
В доме свиданий забрезжила вторая неделя. Это все больше и больше походило на работу. Я надела удобные босоножки, разожгла камин. По дороге я заехала в две аптеки и скупила там все персональные массажеры. Кассирша даже не посмотрела на меня, как на ненормальную. Разложила их по спальням. Сосульки, свисавшие с карниза, начали подтаивать под утренним солнцем. Сид подготовил на сегодня трек, который назвал «Любовь во вторник». Мурлыкал Эл Грин, в камине потрескивал огонь, и вот прибыла первая посетительница.
Это была миниатюрная брюнетка, внешности довольно экзотичной для этого городка: черты крупного человека сбились в кучку на крошечном личике. Поначалу я ее не признала, но, когда она заговорила тихим бархатистым голосом, я определила, что это три раза переизбиравшаяся казначейша клуба садоводов и по совместительству жена начальника пожарной службы. На ней был розовый кардиган, в руке – пакет из прачечной и розовый ридикюль. Я назвала ей цену за пятьдесят минут.
– Я не хочу, чтобы он меня трогал. – Она передернулась, потом посмотрела на меня. – Я хочу, чтобы он полностью разделся и собрал с полу эти носки.
Она чуть распустила завязки своего пакета. Я сказала, что цена будет та же, что за полный сеанс высвобождающего массажа (это словечко я подцепила с рекламного щита на выезде из Онанонквита).
– Мне денег не жалко, – сказала она запальчиво. – Если он подберет все по парам, получит жирные чаевые.