Мария Васильевна Колесникова Михаил Сергеевич Колесников
Экспедиция идет к цели
Мария Колесникова
Михаил Колесников
ЭКСПЕДИЦИЯ ИДЕТ К ЦЕЛИ
Приключенческая повесть
ОТКРЫТИЕ, СДЕЛАННОЕ В КАБИНЕТЕ
Так вот всегда бывает в этой удивительной стране: в ее просторы весна врывается с шумом и ветрами. Где‑то за горами свирепствуют пыльные ураганы, кружатся по степи вихри, а здесь, в Улан‑Баторе, весеннее небо всегда голубое, безоблачное и жизнь идет своим чередом. Вот через площадь Сухэ‑Батора проходят караваны тощих, ободранных верблюдов, тяжело навьюченных тюками шерсти, проезжают, позванивая боталами, вереницы грубо сколоченных скрипучих арб. У главного почтамта под репродуктором несколько всадников в малиновых и оранжевых халатах. Тягучая, как вой степного ветра, музыка вырывается из черной тарелки, плывет над площадью, над глинобитными домиками и белыми юртами, над прогнутыми черепичными крышами древних храмов, уходит к вершинам гор Богдо‑ула, на которых еще виднеются пятна снега.
Около автобусной остановки веселая шумная толпа, парни и девушки грызут кедровые орешки, перекидываются шутками. По главной улице, залитой асфальтом, проносятся с шумом автомобили. Вдали, на берегу реки Толы, дымят трубы промышленного комбината. А ближе к окраинам, из кварталов, запутанных как лабиринт, доносится скрипучий рев ослов. У мясных лавок на деревянных тротуарах с проломанными кое‑где и пропахшими кровью досками разлеглись здоровенные черные псы с красными тряпицами на лохматых шеях. И над всем этим главенствуют почерневшие горы, подернутые легкой голубой дымкой.
|
|
В один из таких погожих весенних дней по главной улице города шел молодой человек в длинном черном пальто и фетровой шляпе, с кожаным портфелем под мышкой. Вид у него был озабоченный и деловой. Пожилые монголы останавливались, провожая его долгим и недоуменным взглядом. Молодые монголки в ослепительно голубых и красных шелковых халатах широко улыбались ему, обнажая белые ровные зубы. Он отвечал им рассеянной улыбкой, не сбавляя шага и не теряя своей сосредоточенной деловитости.
Миновав величественный храм с длинными галереями и крылатыми крышами, молодой человек вошел в здание с вывеской «Ученый комитет».
Александр Пушкарев, инженер‑геолог, из Москвы приехал в Монголию восемь месяцев назад, сразу после окончания института. Сознание своей роли молодого специалиста, призванного помогать развитию геологической науки этой удивительной страны, «страны великих возможностей», как говорили все вокруг, встреча с ее экзотической природой и загадочными людьми наполняли его ощущением некоей таинственности жизни и чувством непреходящего восторга. Александр готов был делать любую работу, только бы не исчезла эта атмосфера необыкновенности. Но то, что произошло вчера в геологическом кабинете, превзошло все его ожидания. Он нс спал всю ночь и, еле дождавшись утра, вскочил и отправился на свидание с…
Впрочем, следует рассказать все по порядку. Именно сюда, в геологический кабинет Ученого комитета, был определен на работу Александр Пушкарев. И именно сюда, в Ученый комитет, со всех сторон Монголии отряды Восточной экспедиции, разбросанные по всем аймакам[1]республики, и араты[2]присылали образцы полезных ископаемых, редких минералов, заявки на золото, описания целебных источников – аршанов.
|
|
Образцы пород, полудрагоценные и драгоценные камни, куски кварца со следами золота навалом лежали на стеллажах геологического кабинета. В кабинете царил хаос.
Образцы накапливались здесь из года в год. Они начали поступать сюда с того времени, когда Ученый комитет обратился к населению с призывом сообщать о всех геологических находках.
Правда, на каждом образце имелись наклейки с обозначением места находки, указывалось также имя того, кто нашел образец. Но все – на монгольском языке. А монгольского Пушкарев не знал. Заведующий кабинетом Цокто по‑русски говорил с трудом, постоянно прибегая к словарю и жестам. А задача перед ними обоими стояла большая: классифицировать заявки, определить их ценность, составить геологическую карту страны.
Пушкарев работал не покладая рук, но дело продвигалось медленно. А вчера Цокто заявил ему, что на весну и все лето, а то и до будущей зимы он уезжает с экспедицией в Южную Гоби, и Пушкареву придется одному разбирать образцы. Александр пришел в отчаяние:
– Но я ведь не знаю языка! Кто будет переводить на русский заявки? – завопил он.
Цокто рассмеялся:
– Зачем сидеть в кабинете? Гуляй, гуляй, на Богдо‑ула ходи. Учи язык. Кабинет подождет. Литературу читай.
– А мне с вами в экспедицию можно? – неожиданно для себя спросил Пушкарев.
– Зачем ехать в Гоби? Здесь хорошо. В Гоби весной ветер, холодно. Успеешь еще. Да и не возьмут тебя.
|
|
– Почему?
– Экспедиция комплексная: географы, гидрогеологи, ботаники, есть агроном, есть микробиолог. Геологом я назначен… – Цокто на мгновение замолчал, прищурился, поднял вверх большой палец и важно произнес: – Государственная тайна. Тебе скажу: будем искать в Южной Гоби место для города. Уголь нужен, сланец нужен, вода нужна, стройматериал нужен. Много всего нужно, когда хотят город строить. Тебя не возьмут: нет штатной единицы. Да и Гоби не знаешь.
Пушкарев удрученно молчал.
Конечно, в чем‑то Цокто прав. Экспедицию возглавит монгольский ученый Сандаг. В нее войдет и известный советский географ, знаток Монголии, Тимяков. Они оба не раз бывали в Гурбан‑Сайхане – районе, куда направляется экспедиция, и даже путем расспросов местных жителей смогут добиться большего, чем Пушкарев со своей геологией.
– А здесь, на наших полках, есть заявки из того района? – еле скрывая обиду, спросил он.
– Должно быть.
– Хорошо бы их сейчас отыскать. Вдруг мы найдем уголь здесь, в кабинете, среди образцов! Тогда вам останется лишь разыскать заявителя… – горячо заговорил Пушкарев, и ощущение тайны снова овладело им.
Мысль, по‑видимому, понравилась и Цокто.
– Как я сразу не додумался! – сокрушался он. – Не голова – железный котел!
Дня два Цокто разгребал образцы. Наконец вчера утром, крайне утомленный, он бросил на стол небольшой кожаный мешочек, а вернее, кисет, какие Пушкарев видел у многих монголов.
– Вот, только это! Угля нет.
Пушкарев высыпал на стол содержимое мешочка. Среди других камней вспыхнули в солнечных лучах крупные красные кристаллы. Александр сразу узнал их – гранат пироп, спутник алмаза!
Пытаясь унять дрожь в голосе, он спросил:
– Где в Монголии добывают алмазы?
Цокто изумленно округлил глаза:
– Алмазы?! Я геологию, может быть, и плохо знаю, но зато очень хорошо знаю Монголию: у нас нет и никогда не было алмазов.
– А вам известно, что пироп обычно сопутствует алмазам? Вот вам пироп. Найдите заявителя в Гурбан‑Сайхане – и вы, возможно, откроете целое месторождение алмазов! Станете самым известным геологом.
Он следил за выражением лица Цокто, но монгол был спокоен.
– Если их не открыли до сих пор, значит, их нет и никогда не было, – рассудительно сказал он. – А имя заявителя здесь указано: Дамдин. Я даже припоминаю, как эти образцы попали в комитет. Пришел сюда парень, на границу, говорит, служить посылают, а эти вот камешки дед просил передать; вы обещали награждать заявителей – деду табак нужен. Звали парня, кажется, Тумурбатор. Да, да, я его хорошо запомнил. Большой такой, сильный.
– И вы послали табак?
– Конечно. Это же закон, а закон нельзя нарушать. Здесь и сомон[3]и баг[4]указаны, где он живет, этот старик. Я к нему поеду, расспрошу, раз тебе так хочется.
– А где находится этот Гурбан‑Сайхан? – спросил Пушкарев.
– В Южной Гоби. Это горный район. Если выйти из Улан‑Батора на верблюдах и все время идти, идти на юг, на десятый день пути увидишь восточную оконечность Гобийского Алтая – это и есть Гурбан‑Сайхан, Южная Гоби. Всего каких‑нибудь шестьсот километров. Дальше – граница с Китаем.
– А кто‑нибудь из геологов бывал в тех краях?
– Нет, не бывал. Да и не нужно ее исследовать, Южную Гоби. Ехать далеко, бензина много надо. Людей мало, кто уголь добывать станет? Арат овечку пасет, коней пасет. Зачем ему твой уголь? У нас считается– землю копать грех. Как заставишь арата шахту рыть? Рабочие нужны – нет у нас рабочих и никогда не будет. Откуда им взяться? С неба упадут? Зачем Монголии геология? Хочешь полезные ископаемые искать – ищи возле Улан‑Батора. Близко. Тут всё есть. И на севере есть. А Гоби не надо трогать. Я так думаю.
Пушкареву трудно было понять, дурачится Цокто или говорит всерьез. Такой уж характер у него. Этот монгол, лет двадцати пяти, костлявый, с ястребиным лицом и подстриженными ежиком волосами, чем‑то был несимпатичен Александру, а чем, он и сам не мог понять. Иногда глаза Цокто казались неподвижными, немигающими, они становились в такие минуты кругло‑желтыми, как у птицы. Он словно бы все время исподтишка наблюдал за Пушкаревым, оценивая его по‑своему. И это было неприятно. А возможно, Пушкареву только так казалось?
Если бы ему самому удалось попасть в экспедицию! Он не ограничился бы расспросами этого арата Дамдина, он излазил бы все окрестности и нашел, нашел бы кимберлит!..[5]Да, да, это было бы выдающееся геологическое открытие. Алмазы в Монголии!.. Мир загудел бы, заволновался…
За всю ночь он глаз не мог сомкнуть. Ворочался на жесткой постели, вставал, ходил по номеру гостиницы, куда его поместили на жительство, глядел в окно, где смутно виднелись темные крылатые крыши какого‑то монастыря.
Нужно попасть в экспедицию во что бы то ни стало! Цокто с такой задачей, как поиск кимберлита, не справится. Да и не станет он искать алмазы – не верит в них.
Пойти прямо к начальнику экспедиции Сандагу или к Тимякову, показать пиропы, заинтересовать?..
Пушкарев не сомневался в том, что и Сандаг и Тимяков, несмотря на крайнюю занятость делами экспедиции, с должным вниманием отнесутся к его сообщению.
Александр зачитывался книгами Тимякова о путешествиях по Монголии, радовался тому, что судьба свела его, рядового геолога, с выдающимся ученым‑географом, учеником прославленного путешественника Петра Кузьмича Козлова, открывшего загадочный мертвый город Хара‑Хото в песках пустыни Гоби. Да, именно отсюда, из Улан‑Батора, вот уже много лет подряд Тимяков снаряжал экспедиции в далекую Гоби, в горы Монгольского Алтая или в тайгу Хэнтэя. Здесь зарождались все его дела, которые он потом описывал в своих книгах. Он в совершенстве владел монгольским, даже писал на нем научные отчеты. Он первым создал «Атлас Монгольской Народной Республики» на русском и монгольском языках, написал «Географию МНР».
Когда Пушкарев ехал в Монголию, то ему казалось, что он будет встречаться с Тимяковым чуть ли не каждый день. Но за восемь месяцев жизни в Улан‑Баторе он видел знаменитого географа всего два раза. Первый раз – когда во двор Ученого комитета пришел караван из далекого Южногобийского аймака. Верблюды лежали на земле, погонщики снимали с них тюки. У юрты, поставленной посреди двора, стоял высокий человек в полушубке и островерхой каракулевой шапке и разговаривал, должно быть, с хозяином каравана, сухощавым, остролицым монголом в стеганом халате и волчьем малахае.
«Тимяков и председатель Ученого комитета Сандаг», – указал на них Цокто.
Пушкарев замер на месте. Это Тимяков, тот самый Тимяков, раскопавший знаменитую гробницу гуннов… Крупные черты обветренного смуглого лица, резкие строгие брови, чуть суженные глаза, как у всех людей, привыкших к широким горизонтам, и небольшой рот.
«Сандаг только что вернулся из поездки, – сказал Цокто. – Был в Гоби».
«А почему на верблюдах, а не на автомашине?»
«Так нужно. Сандаг был в поездке четыре месяца. Он самый большой начальник и знает, на чем нужно ездить. Когда я стану большим начальником, пусть меня возят только на легковой машине!» – И он расхохотался.
Второй раз Пушкарев столкнулся с Тимяковым нос к носу месяца два назад в коридоре Ученого комитета. Географ остановился, окинул Александра с ног до головы взглядом, протянул руку:
«Будем знакомы… Мне говорили о вас. Расскажите, чем занимаетесь?»
Они прошли в геологический кабинет. Тимяков заинтересовался камеральными работами, похвалил геологическую карту, составленную Пушкаревым.
«Вы делаете весьма полезное дело, – сказал он. – Для начала должны получить общее представление о геологии страны, а потом займетесь ликвидацией „белых пятен“, которых, к сожалению, еще очень много. Я хоть и не геолог, но знаю главное: территория Монголии в геологическом отношении построена чрезвычайно сложно и интересно. А как считает мой друг Сандаг, закономерности размещения полезных ископаемых здесь теснейшим образом связаны с геологическим строением и структурами смежных районов Советского Союза и Китая. Ваша задача выявить эти закономерности. Работы хватит на десятилетия. Все нити от экспедиций сходятся сюда, в Ученый комитет».
В геологический кабинет заглянул тогда и Сандаг. Он прямо указал, каким образом молодой советский специалист может обогатить геологическую науку:
«Мы должны выявить грандиозные формации МНР– основные объекты концентрации рудных элементов, и тут вам с вашими знаниями отведено не последнее место. Во всяком случае, на мою помощь можете рассчитывать».
Он был очень сердит на Цокто.
«Было время, когда пришлый капиталист Грот добывал золото в местечке Дзун‑модо, – сказал Сандаг. – А небезызвестный авантюрист без роду и племени Карст, который всякий раз выступает под флагами той или иной страны, и его компаньоны даже „вознаграждали“ аратов, приносивших им драгоценные камни, бирюзу, золото. Карст вел незаконные палеонтологические раскопки на территории Монголии и найденные здесь яйца и кости динозавров продавал во все музеи мира по баснословным ценам. Все эти проходимцы обворовывали нас, а мы были бессильны что‑нибудь с ними поделать. Теперь араты идут с заявками в Ученый комитет. – Он уселся и добавил с горечью – А Цокто складывает эти заявки в архив. И это в то время, когда нашей промышленности так нужны полезные ископаемые… Как видите, ваша помощь нам очень нужна».
Слова Сандага и Тимякова накрепко запали в голову Пушкарева.
Выявить основные объекты концентрации рудных элементов… Для этого не обязательно мотаться по всей стране туда‑сюда, нужно лишь обладать даром обобщения. В институте считалось, что Пушкарев обладает подобным даром, хотя сам он не был убежден в этом.
Да, все шло хорошо. До тех пор, пока в руки не попали эти проклятые камешки…
А вчера вечером, задержавшись в геологическом кабинете, Александр при свете электрической лампочки снова разглядывал темно‑красные, как перезрелая вишня, прозрачные кристаллики граната, смотрел сквозь них на свет и думал при этом о неведомом арате Дамдине, кочующем в горах Гурбан‑Сайхан.
Что побудило его выслать драгоценные камни в Ученый комитет?
Если минералы найдены в зоне контакта известняка с изверженными породами, то все это будет свидетельствовать в пользу алмазного месторождения.
Он лихорадочно стал просматривать литературу о Гобийском Алтае. О нем писали многие прославленные путешественники, неоднократно пересекавшие этот хребет. Но, к сожалению, все они мало уделяли внимания геологии района.
Было ясно одно: и в древних палеозойских отложениях, и в изверженных породах Монголии заключены руды различных металлов, здесь много драгоценных и полудрагоценных камней.
Нужно найти в Гобийском Алтае кимберлитовую трубку. Кимберлитовые трубки, как правило, связаны с зонами крупных разломов земной коры…
Пушкарев заболел «алмазной лихорадкой». Он всегда любил камни. Самое большое потрясение студент Пушкарев испытал, побывав единственный раз, и то благодаря счастливой случайности, в Алмазном фонде СССР. Он стоял посреди небольшого зала, а со всех сторон его пронизывали острые зеленые, синие, красные, желтые лучи, исходящие от лежавших на полках ограненных алмазов. Среди них был огромный бриллиант «Орлов». И знаменитый «Шах» весом 88,7 карата, тот самый «Шах», который царское правительство потребовало в «обмен» на Грибоедова, убитого толпой фанатиков в Тегеране. Здесь же лежала алмазная корона царей.
Нет, видно, от самого себя не уйдешь. Пусть другие занимаются обобщениями, защищают диссертации, прославляются, становятся светилами науки, а он, Пушкарев, если честно признаться, не приспособлен к сидячей работе. Вот найдет он алмазы в Гобийском Алтае, тогда будет видно, кого человечество оценит больше: его, практика, или какого‑нибудь кабинетного крота… Впрочем, дело не в славе!
Жив ли старик Дамдин, приславший камешки в Ученый комитет? На какой границе служит Тумурбатор, тот самый, что привез в кожаном мешочке пириты? Может быть, он где‑нибудь неподалеку, скажем, в Кяхте? Расспросить бы его… Как найти Тумурбатора? Ведь речь идет об алмазах. Об алмазах в Монголии!..
Он томился всю ночь, все ждал, когда над вершинами гор появится желтая полоска утренней зари и можно будет пойти в учком. Ему не терпелось еще раз полюбоваться вишнево‑красными камнями, пощупать их, оповестить всех сотрудников Ученого комитета о находке.
В коридорах учкома было пустынно. Пушкарев открыл геологический кабинет, нетерпеливо подошел к столу, вынул из ящика кожаный мешочек, высыпал камни на белый лист бумаги, склонился над ними.
Он отобрал гранаты, полюбовался ими, завернул в отдельную бумажку и решил перебрать остальные камни. Их было много – целая горсть. Попадались здесь и обыкновенные бесцветные халцедоны. Может быть, потому Пушкарев не сразу понял, что прозрачный, слегка желтоватый камешек величиной с горошину – вовсе не халцедон, а самый настоящий алмаз. А когда догадался об этом, ему стало душно, он рванул ворот рубашки, потом схватил лупу. Грани горошины вспыхнули тлеющими радужными огнями.
– Октаэдр!.. – произнес он глухо, словно желая убедить себя, что этот восьмигранничек и есть алмаз. Стоял бледный, со стиснутыми зубами и глядел, глядел на прозрачную горошину. – Он, он… Алмаз… Самый настоящий! Вот так и происходят великие открытия.
Он осторожно высыпал кристаллики обратно в кожаный мешочек, обмотал его ремешком и положил на самую верхнюю полку, завалил образцами – алмаз есть алмаз, так надежнее – и бросился вон из кабинета: нужно немедленно рассказать обо всем Сандагу и Тимякову!..
ИНЦИДЕНТ НА ГРАНИЦЕ
Ветер мел песок по барханам. Они зашевелились, ожили, стали куриться, словно маленькие вулканы. Потом ветер набрал силу, заклокотал, погнал по степи длинные песчаные полосы, и все заволокло густой пылью.
Цирик[6]Тумурбатор отряхнул назойливую едкую пыль, протер покрасневшие от ветра глаза, прицелился и выстрелил последним патроном. Вражеский солдат со связкой гранат на спине упал. Тумурбатор окинул взглядом своих товарищей. Пограничники сидели на дне котлована с черными усталыми лицами, ослепленные бурей, изнуренные стремительным ветром. Хотелось пить, а фляги давно опустели. Песок залезал в нос, проникал в горло, вызывая приступы удушливого кашля. Каждый думал о том, что патроны и гранаты давно вышли, командир Ванган убит, а враги, точно скорпионы, ползут к котловану со всех сторон.
Командование взял на себя цирик Тумурбатор. Он стал во весь рост; ветер разметал его жесткие упрямые волосы, рвал полы шинели, а он сжимал в руках винтовку и глядел куда‑то в красноватый сумрак поверх голов своих товарищей. За все время его службы на погранзаставе ни разу не было такого дерзкого нарушения границы. Их участок считался относительно спокойным. Враги редко рисковали идти там, где на многие километры простиралась безводная, безлюдная, бесснежная и зимой степь.
Попытка группы нарушителей обойти погранзаставу стороной окончилась неудачей. Тогда они решили прорваться силой, и хотя эта настойчивость врага не совсем была понятна Тумурбатору, он решил, что те не пройдут, пока жив хоть один пограничник. Нужно было продержаться до подхода подкрепления.
Он знал, что все они погибнут, и с тоской вспомнил отца, мать, дедушку Дамдина, родные горы Гурбан‑Сай‑хан, где прошло его детство и откуда он ушел в армию. Это далеко отсюда, на юге Монголии, в самой Гоби. Как уютно было сидеть вечерами у очага в кругу семьи, слушать рассказы отца о прежней жизни.
«Ты уже взрослый, – говорил отец, – и должен знать, как мы жили до прихода народной власти. За штуку зеленого кирпичного чая отдавали китайскому купцу барана, за пачку сахара – целый воз овечьей шерсти. Китайская фирма „Да‑шин‑ху“ каждый год перегоняла из Монголии к себе в Китай полмиллиона овец и семьдесят тысяч лошадей. Ну зато и расплатились мы с ними за все в Кяхте!»
Эту историю Тумурбатор знал хорошо: отец служил в народно‑революционной армии Сухэ‑Батора, часто в глухие зимние вечера рассказывал о том, как Сухэ‑Батор с горсткой слабо вооруженных аратов разбил десятитысячную армию китайских гаминов – захватчиков.
В сундуке хранилась отцовская шапка «вольности и свободы», какую в ту пору носили командиры партизанских отрядов Сухэ‑Батора.
Когда отец уезжал на пастбище, Тумурбатор украдкой вынимал ее из сундука и внимательно разглядывал. Это был шлем с красной звездой.
И ни разу Тумурбатор не отважился надеть шлем. В том краю, где он родился и жил, существовал обычай, по которому считалось: если ты уважаешь человека, то должен уважать и его шапку. Самым большим оскорблением было наступить на чужую шапку или перешагнуть через нее. Считалось, что это все равно что наступить на голову хозяина шапки.
А если ты уважаешь гостя, то, даже сидя за столом, надевай шапку.
Отец рассказывал, что шапку «вольности и свободы» носили, чтобы показать маньчжурам‑завоевателям: монгольский народ поставить на колени нельзя.
«Жизнь – это борьба, – говорил отец. – Человек должен уметь бороться…»
Эти слова глубоко запали в душу Тумурбатора.
Когда Тумурбатору исполнилось четырнадцать лет, ему разрешили выступать на состязаниях по борьбе. А в прошлом году его специально посылали с заставы в Улан‑Батор на праздник Надом[7], на котором за звание «исполина»[8]состязались пятьсот борцов. И Тумурбатор победил: он стал «исполином» и прославился тогда на всю страну…
Да, все это было, но теперь вот наступил последний час его борьбы, и речь идет о жизни и смерти… Ну что ж, он уже доказал, что умеет бороться… И сейчас покажет врагам, на что он способен…
Мускулистое лицо Тумурбатора стало суровым, он строго посмотрел на цириков.
– Отступать некуда, – сказал он. – Скоро к нам придут на помощь, но мы не можем спокойно смотреть, как враги нагло лезут на нашу землю. У нас нет патронов, зато у нас есть клинки, и мы должны отбросить врагов. Трус умирает десять раз, храбрый – один раз…
И пограничники подняли коней, вскочили на них и стремительно вымахнули из котлована.
Каждый из них знал, что живым из этого боя не выйдет. На чудо надеяться не приходилось, и все же они надеялись, надеялись. Перед лицом смерти в человеке всегда живет надежда. Чем ронять слезы, крепче сожми кулак… Монгол рождается в седле и умирает в седле…
Гимнастерка, пропитанная потом, прилипла на лопатках Тумурбатора. Внезапно он покачнулся в седле, свалился на песок; сгоряча вскочил на ноги, сделал два торопливых шага вперед, выронил саблю и упал. И песок показался ему мягким, теплым, как верблюжья шерсть. Он уже не слышал, как заржал его конь Сальх. И не слышал шума ветра, и не видел, как неслись всё вперед и вперед на конях его товарищи, которых ничто не могло остановить…
А в это время немного южнее погранзаставы табун лошадей пересек монгольскую границу. В непогоду случается, что табуны в сотни голов, гонимые ураганным ветром, перебегают границу. Потом коней ловят и возвращают владельцам.
Но на этот раз позади табуна скакали два пастуха, длинными шестами подгонявшие лошадей.
На пастухах были козловые шубы, тарбаганьи[9]шапки, широкие гутулы – сапоги. Пастухи явно спешили.
И, только углубившись в степь, доскакав до реки Керулен, они остановились.
– Оставим коней здесь, – сказал один из них. – До Улан‑Батора будем добираться врозь. Встретимся на квартире профессора Бадраха. Прощай, Очир!
Тот, кого назвали Очиром, толстый, с виду неповоротливый, монгол окинул взглядом табун, сказал:
– Жаль лошадок бросать. Ну да ладно. Кочуйте счастливо, господин подпоручик!
Они разъехались в разные стороны.
ПЕРВОЕ АПРЕЛЯ
Когда Пушкарев выскочил во двор Ученого комитета, то увидел груженую машину, возле которой суетились шофер и Цокто. Завидев Александра, Цокто заулыбался, подошел к нему, протянул руку:
– Заехал с тобой проститься.
– Вы уже уезжаете? Куда?
Цокто расхохотался:
– «Куда, куда»! Известно куда: в Гурбан‑Сайхан!
– Так внезапно?
– Неделю собирались. Разве это внезапно?
– Но я не ожидал, что это случится вот так… А кому передаете геологический кабинет?
– Кому передаю? А зачем его передавать? Ты – бюрократ, Пушкарев. Бери кабинет, распоряжайся! Никому, кроме тебя, он не нужен… – Он снова рассмеялся – Не унывай, начальник! Старика Дамдина я обязательно разыщу и спрошу о пиропах. Может, и алмазы найду.
– Я их уже нашел! – с жаром воскликнул Александр. – Вернее, обнаружил один алмаз…
– Где обнаружил? – безразличным голосом спросил Цокто.
– Среди пиропов, в кожаном кисете.
Цокто укоризненно покачал головой:
– Ты принимаешь меня за глупца?
– Идемте в геологический кабинет, и вы увидите его собственными глазами!
– Я тороплюсь. Вон джолочи[10]Аракча машет рукой – ехать пора. – Он хитровато сузил глаза, похлопал себя ладонью по лбу: – У вас, у русских, есть такой праздник обманщиков – первое апреля. Так вот сегодня и есть первое апреля!
– Вы напрасно не верите. Я говорю вполне серьезно. Ну да ладно… Вы, случайно, не знаете, где сейчас Сандаг или Тимяков?
– Я только что разговаривал с ними. Они в «копай‑городе», на базе гидрогеологов. Эту машину нагрузили там. Сандаг говорит: «Ты, Цокто, – наш первый эшелон, вези оборудование гидрогеологов, скоро и мы все приедем в Гурбан‑Сайхан». Хочешь, подброшу на машине до базы гидрогеологов?
– Сделайте одолжение…
База гидрогеологов находилась на западной окраине Улан‑Батора, неподалеку от обширного ансамбля буддийских храмов и кумирен Гандана. Но если Гандан с высоченным храмом Арьяволо‑Джанраем взобрался на возвышенность и как бы царил над городом, то база гидрогеологов приютилась в лощине, здесь они жили в землянках и юртах.
Даже за восемь месяцев жизни в Монголии Пушкарев не мог понять и воспринять целиком этот странный город, где всякий раз казалось, что монастырских построек и юрт больше, чем жилых домов. Город широко раскинулся в глубокой каменной чаше – со всех сторон окружали его горы. Горы были пологие, мягкие, они настраивали на веселый лад, приносили успокоение. Сколько здесь солнечного блеска и простора! А на закате небо горело багровым заревом и казалось, что крылатый белый храм Джанрай поднимается из пламени.
Багровое небо, молчаливые силуэты верблюдов, лошадей и юрт, скрипучий звук несмазанных колес монгольских тырок…[11]Во всем этом крылась некая первобытность, и Пушкарев не удивлялся, когда, нагнувшись, поднимал с земли заржавленный наконечник стрелы.
Была одна‑единственная, бесконечно длинная асфальтированная улица, скорее шоссе, по обочинам которой стояли учреждения: почта, клуб имени Ленина, советское посольство, а в самом конце – красные казармы. Остальные дома и юрты теснились возле опустевших храмов. Параллельно главной улице, южнее, у самого подножия горного массива Богдо‑улы, текла бурная Тола, и попасть на ту сторону можно было только по шаткому деревянному мосту. Здесь же, почти на берегу реки, находился «зеленый дворец» – резиденция бывшего правителя Монголии, владыки ламаистской церкви богдо‑гегена, или «живого бога». До революции почти половина всего мужского населения проживала в монастырях, и церковные феодалы обладали большой властью.
На первых порах Пушкарева волновали эти красочные храмы с многоярусными черепичными крышами. Ему казалось, что тут и кроется главная тайна Востока. Когда‑то это были кочующие храмы‑юрты, потом они стали оседлыми. Темно‑красные колонны, окна и двери; сине‑зеленые балки; жаркие и чистые краски орнамента; сложная резьба по дереву и позолота; лепные драконы из глазурованной глины на коньках четырехскатных остроконечных крыш; каменные львы – арсланы у входа в храм; молитвенные зеленые барабаны, которые стоит повернуть вокруг оси, и все твои молитвы улетят на небо; мистические тибетские письмена, остроконечные обелиски – субурганы; пятицветные буддийские знамена…