– К… кто не любят? – слегка обмер Коля. Уже не от жара, а от озноба.
– Да трюмники же… Ты разве про них не слыхал?
– Нет… Они кто?
– Ну, коротко говоря, существа такие… Ты небось про карликов да гномов сказки читал?
– Д… да…
– Ну вот. Я тоже читал, еще когда в кантонистах был. Приносил нам такую книгу капитан‑лейтенант Барашников, доброй души был, случалось, баловал нас, мальчишек… Из той книжки я и узнал про гномов. Только они, гномы‑то, в лесах да в горах обитают, а трюмники в кораблях, в глубине. Потому и название такое… В начале осады, когда велено было затопить поперек бухты корабли да фрегаты, трюмники с них, ясное дело, перебрались на берег, тонуть кому охота… Их там, на больших‑то кораблях, даже не по одному, а по нескольку в каждом жило… Как уж они осаду на суше пережили – не знаю, может, и не все уцелели. Однако же уцелели многие. А после войны стали обустраиваться. Судов‑то осталось мало, вот и начали расселяться по банькам да погребам.
Коля слабым голосом сказал:
– Вроде как домовые? – Это он чтобы Маркелыч не заметил его обмирания.
– Ну, вроде… Только флотского происхождения. Оно и понятно, город‑то корабельный…
– Но ведь это же, верно, сказки, не более того?
– Сказки не сказки, а от Ерофейки никуда не денешься. Как придешь печку разжигать, он за ней обязательно возится. Или на полке среди веников. Или бороду выставит, на тот же веник похожий, да глядит с любопытством. Раза два я с ним даже разговор заводил, только беседует он без охоты. Два слова скажет – и в закуток… Да ты не бойся, он, Ерофейка‑то, смирный. Да и нет его сейчас. Я же говорю, он от сильного жара норовит сбежать на двор…
– Я и не боюсь, – жиденьким голосом сообщил Коля.
– Вот и ладно… Ты тут побудь с минутку, а я квасу принесу. Хорошо кваску‑то после всего глотнуть, а я заранее не прихватил…
В открытую дверь Коля видел, как в предбаннике Маркелыч накинул на голое тело бушлат и в таком виде выскочил наружу. И… что же это! Святой Николай Угодник, спаси и сохрани! Конечно же не один Ерофейка, а не меньше дюжины трюмников и всяких других существ ожили по углам. Зашелестели у печки, затрещали, будто слюдяными крыльями, на полке, замелькали по углам мохнатыми тенями. Тряхнешь головой – нет никого. Посидишь тихо две секунды – и опять… Маркелыч, он злодей! Нарочно рассказал всякую жуть и сбежал, чтобы мальчишка здесь настрадался среди страхов! Надо бежать, пока не поздно!
Однако шевельнуться было страшно. Может, лучше замереть? Голышом не побежишь, а пока одеваешься, кто‑нибудь обязательно схватит за бока… К тому же, если шевельнешься, от разжижающего страха может случиться совсем нехорошее дело. Конечно, в банной сырости это незаметно, однако как потом вспоминать такое?..
Маркелыч шумно возник на пороге с глиняным кувшином в руках.
– Вот, попробуй‑ка, что за квасок Настенька готовит! Как глотнешь – разом будто все атаки отбил. Полный отдых душе и телу.
Коля торопливо глотнул. Квас и правда был замечательный. В меру прохладный, пахучий, шипучий, разбежавшийся по жилам пушистыми щекочущими шариками… А Маркелыч был… вовсе ни какой не злодей! Наоборот, замечательный Марелыч! Потому что вернулся так быстро! А про Колины страхи он конечно же и не догадывался. И чтобы не догадался впредь, Коля глотнул еще и бодро сказал:
– Спасибо! Маркелыч, а на тендере «Курган», на котором вы ходили, есть трюмник?
– Да кто же его знает? Не встречал. Они же не всегда на людях показываются. Да скорее всего, что и нет. Который прежде был, ушел небось за матросами, когда оставили тендер в Синекаменной бухте. А новый так и не завелся…
– Значит, «Курган» – это правда «Македонец»?! – подскочил Коля. Даже про страхи позабыл.
– Федос говорит, что так. Будто бы, когда он его купил, можно было разобрать краску прежнего названия…
– А зачем он дал ему другое имя?
– Ну, решил, видать, что негоже гвозди да табак возить на славном «Македонце». Обидно, мол, для геройского судна. И получится, что вроде как к чужой славе примазываешься… Но возможно, что и врет старик. Он такой, любит поболтать да туману напустить. Может, нарочно выдает кораблик за «Македонца», чтобы найти покупателя. «Македонец»‑то был ходок не в пример другим тендерам да шхунам…
– А разве Макеев хочет его продать?
– Хочет. Старый стал, не управляется… И цену, надо сказать, просит по нашим временам пустяковую, да вот что‑то никто и такую не дает… Иногда сижу да мечтаю: подкопить бы деньжат да купить этот «Курган». Ходил бы куда хотел, по всему Черному морю, сам себе хозяин, волны да ветер, другой жизни не надо… – Маркелыч засмеялся. – А вашу команду взял бы в матросы. Я гляжу, вы народ дружный…
– А много ли надо денег?
– Э, да чего говорить. Вроде и не много, да нам с Настенькой столько сроду не иметь…
Коля подумал.
– Маркелыч, а вы слышали, будто лейтенант Новосильцев английское золото нашел?
– Были про то всякие разговоры. Я их еще мальчишкой слышал, в конце осады. Чего только не болтают языками. Однако Новосильцев, он офицер был в полном смысле. Хоть и сказывали, что сгоряча мог матросу вмазать по уху, но насчет честности тут дело железное. Кабы что нашел, отдал бы в казну до последней денежки.
– А если не успел? Или не смог взять с собой? Вдруг какой‑нибудь золотой запас спрятан на «Кургане»? Может быть, в трюме есть тайник!
Маркелыч взъерошил Коле мокрые волосы.
– Если бы и был тайник, Федос его давно бы разнюхал, еще при ремонте, он мужик дотошный. И к тому же какое золото там ни отыщись, оно все равно не наше с Настенькой, а того, чье судно. Вот кабы купить, а потом найти… А на что купишь‑то? Видишь, какое получается кольцо… Ну, давай‑ка собираться. Пойдем, а баньку слегка остудим. Не ночевать же Ерофею на холодном дворе…
Поздно вечером, в постели, Коле казалось, что он весь пропитан горячим березовым воздухом. А свежие рубашка и постель были прохладными, ласковыми, словно он лежал внутри летнего облака. От кашля не осталось и следа, дыши хоть во всю мощь. Но Коля дышал потихоньку. И думал.
Он думал о том, что и правда было бы замечательно, если бы Маркелыч стал хозяином тендера. Ну, в матросы мальчишек он всерьез не принял бы, конечно, однако взять в плавание разок‑другой согласился бы. Потому что Маркелыч, он чем хорош? Вроде бы и взрослый дядька, а в то же время иногда совсем как мальчишка. Дурачится с ребятами, болтает по‑свойски, рассказывает всякие веселые истории про свою прежнюю службу. Настенька порой только головой качает: «Ну чисто дитя малое, одни игрушки на уме». Но не сердится… Может, Маркелыч научил бы Колю и его приятелей кое‑каким парусным хитростям. Это ли была бы не радость!..
А ежели в самом деле пробраться на «Курган» да пошарить в трюме? Тендер стоит недалеко, в Артиллерийской бухте, никто его не караулит. Сам Федос Макеев живет в домике на Бутаковском спуске, а денег на сторожа у него, конечно, нет.
А где может быть тайник?
Коля представил внутренность трюма – длинные стрингера и выгнутые шпангоуты, вроде как на модели в школьной мастерской. Там легко спрятать все, что хочешь. Под любым флор‑тимберсом, под плоским настилом кильсона, в пустоте между стрингером и обшивкой. Особенно, если не совать кубышку с золотом просто так, а выдолбить в дереве специальное гнездо…
Коле и впрямь уже стало казаться, что клад обязательно там. Надо только сговорить ребят на поиски. И глядишь, в самом деле можно будет купить тендер для Маркелыча…
Маркелыч говорит: «Золото не наше». Ну и не Макеева же! Он его не покупал! Оно английское. И, значит, сейчас трофейное. А трофей – он того, кто его добудет!
Коле ясно представилось, как они вшестером: он, Женя, Фрол, Макарка, Ибрагимка и Федюня (малыша Савушку лучше не брать), ушибаясь о ребра корабельного набора, пробираются в носовую узкость, где форштевень и киль соединяются большущей треугольной кницей под названием «кноп». В кнопе наверняка выдолблена глубокая выемка. И незаметно прикрыта тонкой досочкой. Оторвешь ее, а там парусиновый сверток или глиняная посудина… Скорей открыть – и звонкий блеск монет рассыплет по трюму в свете фонаря золотые блики…
Это были уже не просто мечты, а, наверно, сон. Или почти сон. Слишком уж отчетливо виделись деревянные сплетения корабельного каркаса и ясно слышалось таинственное сопение ребят… И вдруг:
– Да ничего там нет, дурни окаянные! Зря только пыхтите тут, никакого от вас покоя! – Это из‑за толстого основания мачты высунулась большущая кудлатая голова с растрепанной, как веник, головой. Трюмник!..
Наяву они, конечно, пришли бы в себя только на берегу, далеко от пристани. А сейчас… Коля понял, что сидит в постели и дышит, как после отчаянного бега.
Где он? Ох, слава Богу, дома. Здесь‑то уж, конечно, никаких трюмников нет. Хотя… кто их знает… В комнате полутемно. У образа Николая Угодника горит лампадка, да в окно светит круглая, как масленичный блин, луна (наверно, потому, что и вправду скоро Масленица)…
Коля опасливо повертел головой. Нет, здесь все в порядке. Это его комната, его привычные вещи. Даже полумрак – тоже его, привычный. К тому же в соседней комнате виден через щель прикрытой двери свет и слышен шелест книги – Тё‑Таня еще не легла. Под этой крышей ничего сейчас Коле не грозит.
Да, а там, в трюме?
А на улицах, в развалинах, на пустырях?
А вообще в жизни?
Коля старательно вздохнул, попытался разозлиться на себя и стал размышлять разумно.
Конечно, никаких трюмников на свете нет. И призраков нет. И всяких смутных опасностей, которые иногда грозят непонятно чем, не существует тоже. Есть риск провалиться на экзаменах, заболеть, наткнуться на разбойников, лишиться (не дай бог!) Тё‑Тани или попасть в разные другие беды. Но этот риск, по правде говоря, совсем невелик. Самая реальная опасность – это наткнуться на невзорвавшуюся бомбу. На спящую бомбу. Нечаянно ударить ее или поднять и уронить. Но вот этот страх у Коли был как раз самым маленьким. Когда он повторял в уме стихи Шарля Дюпона, они с каждым разом казались ему все менее страшными и все более светлыми. С этакой спокойной печалью. «Давно закончилась осада. В приморском воздухе теплынь. У крепостного палисада седеет древняя полынь…» А рассуждения о бомбе, которая ждет поэта… Это просто боязнь, что откроются старые раны или каким‑то другим способом аукнется давняя война.
А для него‑то, для Николая Вестенбаума, как она может аукнуться? Он никогда не воевал, он ни в чем не виноват ни перед этим городом, ни перед теми, кто его защищал и осаждал. Наоборот, он хочет, чтобы город скорее вырастал из руин, делался радостным, живым, шумным (как предвещал в легенде белый всадник!) Чтобы все больше судов приходили в его бухты. Чтобы все больше ребят (веселых и дружелюбных) играли на заросших бастионах. Чтобы здесь появлялись школы и гимназии и не надо было таскаться по сырой рыжей степи в губернский Симферополь. Коля часто представлял себе такой город и заранее любил его. Но он любил его и нынешний. Несмотря на запустение, малолюдность и развалины. Несмотря на свои страхи.
Так откуда же эти страхи? Почему он не такой, как другие ребята? Даже смирный стеснительный Женька не в пример храбрее своего друга Коли Лазунова. Даже малыш Савушка… Хотя… у Савушки старший брат, с братом ничего не страшно. Женя здесь старожил, привык ко всему. Ибрагимка и Макарка – те вообще впитали в себя здешнюю жизнь с самого рождения. Ничего другого они и не видели. Они просто частичка этого города. Откуда у них может быть страх…
«Да причем здесь город? – сказал себе Коля. – Страх разве в нем? Страх внутри тебя. Он сидел в тебе еще там, в Петербурге. Ты привез его с собой, со своим боязливым характером и поэтому никогда от него не избавишься».
«И как мне быть? Я же не могу сделаться таким, как Маркелыч… Или таким, как Фрол. Тот ничего не боится. Ничего и никого. Это сразу понятно, когда он глядит прищуренно и усмехается. «На пути не стой, у меня пистоль»…
А может быть, потому и не боится, что есть у него пистолет?
Мысль была простая и ясная. С Коли слетели остатки сонливости. В самом деле, ведь именно оружие придает человеку силу и бесстрашие. Ощущение безопасности! Стоит вспомнить попутчика ротмистра с его саблей и револьвером в черной кобуре!
Какой сумрак пустырей и развалин может быть страшным, если ты идешь по нему с пистолетом за пазухой и знаешь, что в стволе добрый пороховой заряд, пуля «минька» (от имени французского изобретателя Минье) и надежный кремень в зажиме курка‑собачки!.. И конечно же, любые страхи перед жизненными бедами разлетятся вдребезги, если только взглянешь на длинноствольное оружие, висящее на стене рядом с осколком древней амфоры! Потому что…
Да, потому что пистолет – несгибаемая сила и твердость духа. Такая мысль даже приобрела в Колином воображении зримую форму. Представилось ему, что длинный стальной ствол – это как бы стержень человеческой души, не дающий ей гнуться и колебаться.
Значит, что же? Все дело в том, чтобы достать оружие?
А где?
Понятно, что не каждый день приваливает человеку счастье, как Фролу, – отыскать на поле боя вполне исправный пистолет. Это ведь не осколки, не пули, не всякая мундирная мелочь, которую ребята ищут на продажу. Да теперь, в мерзлой земле и вообще ничего не откопаешь. Значит, путь один: как‑то раздобыть пистоль у Фрола…
Коля уже не думал о кладе, спрятанном в трюме бывшего «Македонца». То, что недавно казалось вполне правдоподобным, теперь представлялось сплошным вздором. Другое дело – настоящий тяжелый пистолет с черным, пахнущим порохом дулом и тугой пружиной замка. Это не сон, не фантазия…
Но разве Фрол согласится расстаться со своим сокровищем? Не променяет ни на какое добро. Да и что за добро мог бы предложить ему Коля? Книгу о тайнах мироздания? Свою капитанскую фуражку? Желтый лаковый пенал с набором карандашей и новеньких стальных перьев, что купили в Симферополе?.. Коля ясно увидел, как Фрол оттягивает нижнюю губу и щелкает по ней нечищеным ногтем (так, что разлетаются мелкие брызги).
А может быть, купить? В жестяной коробке из‑под столичных леденцов у Коли хранился немалый денежный запас, накопленный за долгие времена. Были здесь и полтинники, подаренные тетушкой на разные праздники, и пятаки, которые она отдавала ему со сдачи, когда бегал в ближние лавки за сахаром и хлебом (помогал кухарке Полине); и даже несколько копеек, выигранных у Юрки Кавалерова и других ребят на пустыре за Касьяновой усадьбой – в запрещенную взрослыми игру «дамки‑чирики». Коля собирался купить волшебный фонарь со стеклянными картинками и керосиновой горелкой, но отъезд поломал эти планы… Сумма в коробке набралась немалая – около четырех рублей с полтиной. Фрол таких денег небось сроду не видал. Но… Коля опять представил, как Фрол, вытянув длинную шею, смотрит с ехидным прищуром…
А если Фрол и согласится, то – Коля чуял это – у всех останется нехороший осадок. Этакое впечатление, что «дворянчик Николя́ выудил Фролкин пистоль за большие деньги». Фрол сам постарается внушить эту мысль остальным. И… похоже ведь, что будет прав.
Нет, оружие добывать надо в честном деле. Вроде поединка… Ну, не в настоящем бою, конечно, и не в драке, а в чем‑то вреде состязания. В споре каком‑то… Фрол – спорщик известный. Если упрется на своем – стоит до конца, хоть лбом его о стену бей. Упрямый, как… как инкерманский камень, из которого сложены здешние дома. Ядра не могли прошибить его и оставляли круглые, очень ровные ямки‑отпечатки… Камень из такой стены валяется на дворе у Маркелыча. С круглой вмятиной посередке. Маркелыч, когда ремонтировал дом, притащил откуда‑то этот известняковый брус да потом, видать, бросил за ненадобностью. Теперь круглый отпечаток (размером с блюдце для варенья) служил поилкой для петуха с французским фельдмаршальским именем Пелисье и нескольких кур. Но в эти дни, несмотря на близость Масленицы и весны, пришли такие холода, что Настенька забрала кур и петуха‑фельдмаршала в дом. А Коля, возвращаясь из бани, заметил в свете фонаря, что вода в каменной посудине превратилась в гладкую льдинку.
В тот момент он это лишь мельком отметил про себя, а сейчас… Лишь бы не случилось завтра оттепели! И было солнце – холодное, но яркое! И тогда… слава доктору Клоубонни, спутнику отважного капитана Гаттераса!
«У меня пистоль…»
Утро было морозным и солнечным. Коля сразу увидел это сквозь стекло – у окна искрились ветки низкорослой акации. Проснулся Коля поздно – день был воскресный. Татьяна Фаддеевна, однако, после завтрака отправилась в лечебницу. Там в свободные от работы дни как раз был самый большой наплыв хворых мастеровых. Иных надо было бы уложить в больницу, но доктор Орешников до сей поры не мог добиться у городского начальства ее открытия. Вот и приходилось врачевать всех больных очень скороспело, в тесной комнате, которая называлась «амбулатория».
То, что тетушка ушла, было Коле на руку. Он тут же (натянув от холода заячью шапку) отправился на двор к Ященкам. Там никого не было. В круглой вмятине на белом камне по‑прежнему блестел прозрачный лед (в нем даже заметен был пузырек).
Коля сел на корточки, надавил на края круглой льдинки. Она не шелохнулась. Он надавил снова. Никакого результата. Вот досада!.. С этой досадой он вскочил и ударил по камню каблуком. Раз, два, три!.. Потом сел и нажал на лед снова. Льдинка, поупрямившись немного, вдруг скользнула вверх и упала в сухую траву рядом с камнем. Хорошо, что не разбилась!
Это была не просто льдинка, а прекрасная ледяная линза! Конечно же гораздо более гладкая, чем та, которую в далекой Арктике смастерил из осколка айсберга доктор Клоубонни, чтобы разжечь в снежном доме огонь!
Коля растопыренными пальцами взял линзу за края. Ладонью пошлифовал плоскую сторону, чтобы стала еще прозрачнее. Сердце колотилось так, что отдавалось в ушах под шапкой. Стало жарко… «Святой Николай Угодник, сделай, чтобы все получилось! Ну, пожалуйста!..» Коля повернул ледяное стекло одной стороной к солнцу, другой – к растопыренной ладони. Лучи на коже сошлись в яркое крошечное пятнышко. Но никакого ощущения. Никакого. Ни… ай!
Коля заплясал, дуя на ладонь. Словно петух Пелисье воткнул в нее свой колючий клюв! Но это была радостная боль!
Коля выхватил из кармана армячка припасенный заранее кусок пакли (вырванную из щели оконную конопатку). Сжал ее в комок, навел горячую точку на серые волокна. Не сразу, через полминуты, но все же они пустили синий дымок А потом задрожал на пакле желтый неяркий огонек. Ура!..
Коля дунул на паклю, уложил линзу обратно в каменную ямку и, пыхтя от натуги, уволок камень за сарайчик, подальше от солнца.
Как удачно, что именно сегодня вся компания собралась пойти на пустошь, за кладбище у Пятого бастиона, и там, в неглубоком рву, пострелять из пистолета. Фрол давно обещал ребятам это развлечение и вот наконец назначил время.
Место было не близкое, зато удобное – в отдалении от домов. И едва ли Куприян Филиппыч Семибас захочет морозить нос и уши и тащиться сюда, если и обратит внимание на пальбу.
Спустились по откосу в серый пересохший бурьян. Каблуки стучали о комки замерзшей глины. Изо ртов шел пар. Закутанный до носа Савушка привычно стал на посту. Остальные протоптали в бурьяне дистанцию, подперли камнями дырявый медный таз, которому надлежало стать мишенью.
Ну и пошла пальба!
Каждый стрелял два раза. Почти никто не промахнулся, даже осторожно вздыхавший Женя, который взял пистолет впервые. Оно и понятно – таз вон какой большущий!.. Лишь Коля (он по жребию стрелял предпоследним) один раз попал в самый край, а вторую пулю вообще пустил мимо.
В другом случае он расстроился бы ужасно. Такой удар по самолюбию! Но сейчас мысли были не о том. Коля небрежно махнул рукой:
– Бывает… Видать, не выспался. – А думал про главное: как начать с Фролом запальчивый спор?
Но сегодня Коле везло необычайно.
Фрол, всадивший две пули в самую середину медного дна, спрятал оружие за пазуху и вынул изогнутую матросскую трубку. Солидно покашлял. С той же обстоятельностью, что заряжал пистоль порохом, набил трубку табаком из холщового мешочка. Всех оглядел желтыми глазами, хмыкнул и спросил, заранее зная ответ:
– Кто‑нибудь хочет?
Все, конечно, замотали головами.
Фрол и раньше баловался табачком – и в погребке, и, случалось, на улице, если не на глазах у взрослых. И каждый раз предлагал приятелям. Но Коля отказался, честно объяснив: «У меня же легкие слабые, мы из‑за этого из Петербурга уехали». Женя сказал еще честнее: «Нет, я не буду. По‑моему, это нехорошо». («Чего нехорошего‑то…» – добродушно хмыкнул тогда Фрол. Но насмехаться не стал.) Федюня сказал, что им с Савушкой хватает дедова дыма. Тот целыми днями пускает клубы, как старый турецкий пароход. Ибрагимка сослался на Коран. Потом, правда, сообразили, что мусульмане курят за милую душу – кальян, например, – но уличать Ибрагимку никто не стал.
Лишь Поперешный Макарка, купившись на Фролкино «ты небось тоже не захочешь», потребовал себе трубку. Втянул дым, вытаращил глаза и долго кашлял, скрючившись в углу погребка. Его колотили по спине. Мало того, когда он пришел домой, мать учуяла запах, и ее крепкая веревка уже вовсе отучила Макара от интереса к «табашному зелью», несмотря на его строптивый характер…
И сейчас, после стрельбы, Фрол готовился в одиночестве предаться дымному удовольствию. Все давно знали, что затягивается Фрол не сильно, зато синие клубы он выпускал всем на загляденье.
На этот раз, однако, дело у Фрола не заладилось. Спичек у него, конечно, не оказалось, вещь эта в обиходе была новая и дорогая. Из кармана длиннополой своей тужурки вытащил Фрол кремень‑огниво, зазубренный осколок бомбы и обугленный трут из куска пенькового троса. Начал привычно колотить чугуном по камешку. Но искры летели слабо, трут не загорался. Ну никак!..
Все внимательно следили за Фролом, но это внимание только злило его. Он зыркал желтыми глазами и сквозь зубы выдавил два нехороших слова. Потом от досады хлопнул о свои разбитые сапоги драной суконной шапкой.
– Потому что табак – это вред, – тихо, но бесстрашно сказал Женя.
– Сам ты вред… Отсырел он, что ли? Или кресало затупилось…
– Таким кресалом только тесто месить, – подал голос Коля. Понял, что пришел его черед. – Лучше уж какой‑то другой способ испытать… Попробуй кремнем пистолета.
– Ну да, скажешь! Он и так на исходе, а нового нет!
– Ну, тогда еще как‑нибудь…
– «Нибудь» как?
– Древние люди огонь трением добывали. Вертели палочку на камне…
– Воткни ее себе… и верти.
Коля ради пользы дела снес это спокойно. А Ибрагимка укоризненно напомнил:
– Ай, ведь обещались друг с дружкой не ссориться.
– Я и не ссорюсь… – Фрол опять безуспешно колотил осколком. – А пускай он с брехней под руку не суется…
– Я не с брехней. Я помочь хочу. Есть же много способов получить огонь. Некоторые люди даже с помощью льда костры разжигают…
Фрол уронил руки.
– Че‑во?
– Вот тебе и «чево». С помощью льда. Не слыхал?
– Спятил Николя́, – уверенно сообщил Фрол. – С помощью льда лечат больные головы. В которых мозга́ за мозгу́ зацепилась. Называется «компресс». Попроси своего знакомого доктора…
– Доктор тебе нужен, – миролюбиво объяснил Коля. – От упрямства лечить. Ты, как упрешься, ничего знать не хочешь.
– Да чего знать‑то? Что льдом огонь добывают?
– Ну да!
– Больной, – убежденно сказал Фрол.
Остальные смотрели на Колю приоткрыв рты. И с сочувствием. Видно, тоже как на больного. Все, кроме Жени. Тот, кажется, что‑то понимал. Да, он же читал роман Жюля Верна! Ладно, лишь бы не раскрыл секрет заранее. Коля незаметно мигнул ему.
– Значит, не веришь? – спросил он Фрола.
– Гы… – выдохнул Фрол.
И тогда Коля наконец сказал:
– Спорим!
– Об чем?
– О том, что льдом зажгу твою трубку!
Фрол помигал. Потом что‑то новое появилось в его глазах. Какая‑то хитрая мысль.
– Ладно, спорим! А на что?
– Давай на что‑нибудь важное. Дело‑то все же непростое…
– Договорились. И смотри не отпирайся. Ежели проспоришь, в полночь пойдешь на кладбище и принесешь с могилы капитана Банникова жестяной цветок. А мы подождем, – ласково проговорил Фрол.
В осаду не каждого хоронили на Северной стороне. Некоторым, особенно убитым в начале войны, «посчастливилось» обрести место вблизи города. Могила капитан‑лейтенанта Банникова, погибшего в ноябре пятьдесят четвертого года, находилась в самой середине здешнего кладбища. Она была знаменита лежавшим на плите большущим якорем и надетым на каменный крест железным венком с серебристыми жестяными розами. Сходить ночью на кладбище и добыть такую розу считалось у всех мальчишек делом весьма славным и геройским. Во всем городе таких смельчаков можно было перечесть по пальцам. Фрол был среди них. (Но ему что, с пистолем‑то!)
Фрол смотрел выжидательно. Не пойдет мальчик Николя́ среди ночи на кладбище. Он и в сумерках‑то норовит быть поближе к остальным, когда шагают вблизи разбитых домов.
Коля обмер. Внутри. А что, если не получится? Но не было обратного пути. Он сказал небрежно:
– Хоть цветок, хоть целый букет…
– И не говори, что тетушка не пустила!
– Не скажу… А с тебя что требовать, когда проспоришь?
– А чего хочешь?
– Пистолет!
Фрол мигнул. Догадался о чем‑то? Но… какой же человек в здравом уме допустит, что изо льда получается огонь? А если тут прячется хитрость, он, Фрол, не лыком шит, разглядит вовремя!
– Замётано!.. Разбивайте!
Они сцепили в рукопожатии пальцы, и Савушке – самому бесхитростному – поручено было расшибить эту сцепку ребром ладони.
– Ну! – сказал Фрол. – Теперь пошли наверх! Там лужи застывшие, льда сколько хочешь.
Коля отозвался деловито:
– Не из всякой лужи лед пригоден. Пошли к Маркелычу. Там этим делом заниматься способнее.
– Уже вертеться начал, – хмыкнул Фрол.
– Я не верчусь, а хочу наверняка…
Выбрались из рва, пошли по пустырям, потом вдоль разбитой казармы. Женя оказался рядом.
– Думаешь, получится? – спросил он тихонько.
– Я уже пробовал, – ответил Коля одними губами.
Фрол шагал позади. Вдруг он громко сообщил:
– А я разгадал твою хитрость! Ты небось возьмешь у тетушки спички, напишешь на пачке «Лёдъ» да и скажешь: «Вот, я льдом зажигаю!» Такой фокус не пройдет!
– Не будет такого фокуса.
– Или обломишь с крыши сосулину, стукнешь ею по кресалу: «Льдом искру выбил!»
– И такого не будет, – снисходительно пообещал Коля. – Будет по‑честному. Все пускай решат – правильно это или нет…
Фрол тревожно задумался на ходу, а у Коли все стонало внутри от опасений. Но… что может случиться‑то! Ведь утром же получилось. А сейчас морозец по‑прежнему крепкий, солнце такое же яркое. Разве что Настенька зачем‑то разыщет за сараем камень да выколупает льдинку. Но можно же налить воду и заморозить сызнова…
Такими мыслями Коля успокоил себя и, чтобы не отдаться страху снова, начал рассказывать, как Маркелыч вчера выгонял из него хворь. И как говорили с ним про трюмников и про золото «Македонца».
Оказалось, что про трюмников знают все. Кое‑кто их даже видел. Савушка поведал, что их трюмник по имени Коконя катал его на закорках по баньке – от двери до печки и обратно.
– Это тебе приснилось, – ласково сказал Федюня. – Ты в бане‑то один сроду не бывал.
– А вот и не приснилось! Бывал! Когда позже всех кончил мыться… Я потом с мокрого заду шерсть отклеивал, потому что Коконя весь волосатый…
Посмеялись.
Коля уже не верил в клад, спрятанный в трюме, но все же сказал и про это. Может, все‑таки слазить поискать? Было бы тогда у Маркелыча свое судно.
– А с чего это золото Маркелычу отдавать, если найдем! – возмутился Макарка. Не по жадности, а ради спора. И все заспорили, чье было бы золото, если бы и впрямь нашли.
Фрол сказал рассудительно:
– Чего делите неснятую шкуру? Ничего в трюме нету. У Новосильцева с командой чуть не целая ночь была для отхода. Неужто оставили бы золото врагам или пожару? Долго ли было вынуть его из тайника…
– Да ведь нести‑то с собой небось тяжело, – заметил Федюня.
– Да они и не понесли. Спрятали где‑то вместе с флагом, с вахтенным журналом да картами, чтобы все это к французам не попало, если попадутся в плен. Скорее всего, зарыли в подземном ходе…
– Вот бы отыскать, – тихонько сказал Женя.
Фрол щелкнул губой:
– Поди отыщи. Ходов этих под городом да вокруг не счесть…
Пришли на двор к Маркелычу. Настенька и Саша развешивали на пеньковом шнуре выстиранное белье. Оно застывало на глазах.
– Гости пожаловали, – улыбнулась Настенька. – Вы только с печкой там поосторожнее…
– Мы не будем разжигать, мы на минутку, – сказал Коля.
Саша подошла, почуяв что‑то интересное. Настенька скрылась в доме.
Камень с ледяной линзой оказался на месте, за сараем.
– Женя, помоги, пожалуй… – попросил Коля. Вдвоем они легко выволокли известняковый брус на солнце.