Впереди открылась Южная бухта с огнями над доками, с движением неутомимых судов. И это снова прогнало от Коли чувство пустоты и безлюдья.
«А ведь я прошел уже половину пути! И пожалуй, самую страшную…»
Но Коля обманывал себя и знал это.
Во‑первых, он прошел меньше половины. Во‑вторых, самой страшной частью пути должна была стать Екатерининская улица. Широкая, бесконечная, с белыми громадами зданий, лишенных стекол и крыш. Коля заранее представлял ее – пустую, залитую мертвым светом луны.
Впрочем, сначала улица не была пустой. Коля спустился на нее недалеко от Михайловского собора, и здесь, конечно, встречались люди. Но жизнь была заметна лишь на отрезке между собором и тем концом улицы, где за площадью белело уцелевшее здание Морского собрания и где площадь спускалась к Графской пристани. Направо же расстилалась лунная пустота, и Коля (под удивленными взглядами нескольких прохожих) шагнул в эту пустоту. Зачем это понесло одинокого съеженного мальчика в край, где нет никого и ничего?
Но никто не окликнул Колю…
Он сделал несколько шагов, и сразу стало очень тихо. Колокольного звона давно уже не было. Лишь равномерные удары каблуков и такие же равномерные удары отяжелевшего сердца расталкивали тишину. А потом перестали расталкивать и стали ее частью…
Пространство опять начало свои ночные фокусы: передвигало дома, склоняло над мальчишкой фасады со сломанными колоннами и барельефами, наслаивало их друг на друга. Домик с сохранившимся номером 13, где жил когда‑то Нахимов, оказался совсем в другом месте. Дом Тотлебена, где обещали открыть музей, прижался к домику Нахимова вплотную. Он был почти цел, в нижнем этаже блестели стекла, но не светилось ни одного огонька.
Вообще не было нигде ни единой живой искры. Только лунные лучи. Луна теперь светила сзади и чуть слева, и тугой фосфорический свет словно подталкивал Колю. Но не мог пробиться в проемы дверей и окон. Чтобы оказаться подальше от этих непроницаемо черных прямоугольных дыр, Коля заставил себя выйти на середину мостовой. Было жутко оказаться посреди лунной пустоты, но все же не так страшно, как вплотную к руинам… Длинная тень шагала по плитам впереди и немного справа от Коли, и он, чтобы ни о чем не думать и не глядеть по сторонам, стал смотреть на эту тень и забавлять себя мыслями: какая она длиннорукая, длинноногая, с головой‑огурцом. А краем взгляда все равно видел медленное кружение высоких разрушенных зданий – они то плавно придвигались, то отплывали. Но постепенно это делалось привычным и страх растворялся в равномерности движения. В равномерности стука башмаков…
Потом слева опять блеснула вода Южной бухты, мигнули доковые огоньки. И сразу стало легче. Проще. Коля прерывисто вздохнул и будто сбросил тяжесть. А когда бухта вновь спряталась за развалинами, прежний страх уже не вернулся и кружения домов больше не было.
Улица сделала плавный поворот направо, был близок ее конец. Впереди уже засветились белыми стенами развалины городского театра. А слева зачернел выбитыми окнами и пробоинами трехэтажный громоздкий дом. Коля знал, что в нем во время войны были лавки караимов (наверно, тех, кого так не любил разбойник Алим). Говорят, торговали до последних дней осады…
Тень теперь маршировала точно впереди хозяина. Коля ободряюще сказал ей, что «кругосветное путешествие» теперь‑то уж точно перевалило за половину. От площади с театром он повернет на Морскую, а она гораздо уютнее и добрее мертвой Екатерининской. Там даже есть обитаемые дома. Кроме того, с Морской ведут к Карантинной и Артиллерийской слободкам несколько лестниц. Взбежишь по ним – и там уже недалеко свои привычные места…
Так, подбадривая себя и тень, Коля миновал дом караимов. И услышал крик.
Игла нового страха прошила его от затылка до пяток. Первым отчаянным желанием было стремительно провалиться под плиты мостовой. Но провалиться не получилось, и пришлось выслушать повторный крик. Он был слабый. Он долетал от наполовину рухнувшего двухэтажного дома, что стоял рядом с бывшими лавками караимов. И теперь Коля даже разобрал слова:
– Мальчик!.. Ну, помогите же мне!..
Голос был человеческий, живой. Кажется, девочкин… Да! Коля различил в неровной оконной дыре фигурку в светлом платьице.
Те двадцать шагов, что отделяли Колю от девочки, он пролетел за один миг. Она стояла на подоконнике и смотрела сверху вниз блестящими от луны глазами. Волосы ее были светлые, перехваченные черной ленточкой.
Ликуя от того, что теперь он не один, Коля спросил с радостным выдохом:
– Что с вами?
– У меня застряла нога. И кругом никого. Хорошо, что оказались вы…
Ступня девочки была в щели между перекошенным карнизом и вздыбившимся камнем подоконника. Морщась, девочка сказала жалобно и чуть капризно:
– Я забралась сюда, чтобы осмотреться, и вот… Вы можете отодвинуть камень?
Коля вскочил на выступ, тянувшийся под окном. Героически надавил плечом снизу вверх каменный брус. Тот нехотя свалился внутрь дома.
– Какой вы сильный… Вы меня спасли! – Голосок девочки был негромкий, но звонкий, даже чуть переливчатый.
Коля протянул руку, чтобы помочь ей спрыгнуть. Девочка мотнула волосами.
– Нет, здесь высоко. Лучше туда… – Она посмотрела за спину.
Коля подпрыгнул, лег животом на подоконник, ловко перевалился в окно, следом за камнем. Земля за окном в самом деле была гораздо выше тротуара. Коля опять протянул руку, и девочка дала свою. Пальцы ее оказались очень теплыми и твердыми. Прямо как у мальчишки.
– Благодарю вас… – Девочка легко скакнула вниз. Платьице с кружевной оторочкой на миг вздулось, как раскрывшийся зонтик, открыло выше колен тонкие ноги в светлых чулочках. Коля мигнул.
Свет луны свободно входил в дом сквозь провалы стены и крыши. Освещал девочку, словно голубой фонарь. Она быстро нагнулась, чтобы поправить подол. Глянула из‑под легких, упавших на лицо волос.
– Какое счастье, что вы помогли. Иначе бы я просидела здесь до солнца, а это никак нельзя… Я так благодарна…
– Что вы, не стоит… – неловко сказал Коля. – Нога не болит?
– Ничуть… – Девочка выпрямилась, потопала ногой. – А как вы здесь оказались? Я раньше вас не встречала.
– Я живу далеко. А сюда пришел… потому что гуляю…
– И вам позволяют гулять в такое время? – спросила она чуть лукаво.
– А вам? – улыбнулся Коля.
Девочка округлила губы, отдувая волосы с лица. Потом убрала прядки ладонями. И призналась со вздохом:
– Я сбежала… Впрочем, дома догадываются, но уже привыкли, поскольку это не первый раз…
– И вам не страшно одной среди ночи?
Она сказала чуть насмешливо:
– Считается, что девочки все ужасно боязливы. А мальчики сплошь храбрецы…
Коля был счастлив, что встретил ее – настоящую, с теплыми пальцами, с ощутимым ласковым дыханием, вылетающим из улыбчивых губ. Когда рядом живой человек, руины теряют пугающую таинственность. Просто камни, вот и все. И в приливе радостной откровенности Коля сказал:
– Вовсе я не храбрец. Наоборот… Я сбежал и пошел, чтобы отучить себя от пустых страхов.
– По‑моему, это и есть храбрость, – задумчиво отозвалась девочка.
– Ох уж…
– А я… первые разы я обмирала от ужаса. Да что поделаешь. Приходится…
– Отчего же вам приходится гулять по ночам? – неловко спросил Коля. И подумал: «Может быть, тайна, а я лезу без спросу?»
Девочка вздохнула опять:
– Это не тайна. Я ищу котенка…
Новая игла проколола Колю. Но это было лишь мгновенье. Он тут же засмеялся:
– Этак вы можете кого‑нибудь напугать до смерти!
– Отчего же?
– Да разве вы не слышали сказку про девочку‑призрака, которая ходит по развалинам, ищет котенка, который потерялся еще при осаде?
Она посмотрела удивленно и озабоченно:
– Не слышала… никогда в жизни. Вот странно…
– А ваш котенок давно потерялся?
– Давно. Еще в начале осени.
– Так он же с той поры вырос!
Девочка опять дунула на волосы у лица.
– Думаете, вырос? Ну, он все равно узнает меня… А к тому же я слышала, что потерявшиеся котята долго не растут. В этом нет никакого чуда, просто они скучают и голодают, поэтому и не могут расти…
– Ну, возможно… – сказал Коля из вежливости. Стало жаль девочку. Наверно, она очень любила котенка.
– А почему вы ищете его по ночам?
– Разве непонятно? – грустно сказала она. – Ночью слышен самый тихий звук.
Они оба замолчали и прислушались, будто именно сейчас должен был подать какой‑то звук пропавший котенок.
И звук пришел.
Сначала он был почти неразличим в тишине. Какое‑то шевеление той же тишины. Не поймешь даже, что это: шелест, чуть слышный скрип, чей‑то очень далекий стон? Потом стало понятно – это слабый‑слабый писк.
Коля и девочка с полминуты не дышали, вытянув шеи. Потом девочка одними губами сказала:
– Бусенька… Где он?
– Там… – шепнул Коля и кивнул в глубину дома, скрытую от луны. И опять взял девочку за теплые пальцы. Потянул.
Переступая через камни, они пошли в темноту, и скоро пришлось двигаться почти на ощупь. На пути оказалась стена. Коля провел по ней ладонью. Нащупал среди каменных блоков щели. Писк был слышен уже явно. Казалось, он сочится из этих щелей.
– У меня есть свечка, – возбужденно шепнула девочка.
– А есть чем зажечь? – усомнился Коля. Но в тот же миг тихонько затрещал и разгорелся желтый огонек
Щели теперь виднелись отчетливо. Было заметно, что многие камни в стене держатся непрочно. Коля вцепился в один, потянул. Камень размером с лошадиную голову гулко рухнул на остатки половиц. Девочка ойкнула и отскочила. Огонек заметался.
– Осторожнее, – строго сказал Коля. И потянул еще один камень. Тот упал с таким же гулом, а в стене открылась маленькая ниша.
В нише сидел тощий серый котенок. Он беззвучно открыл розовый рот.
– Бусенька! – со всхлипом сказала девочка. Коля быстро взял у нее свечку. Девочка схватила котенка, прижала к груди. Он пискнул, вцепился в платье слабыми коготками и тут же притих. А через несколько секунд раздалось умиротворенное «Мр‑р… мр‑р…» Было похоже, что закипает маленький чайник.
Девочка гладила найденыша и всхлипывала, низко наклонив голову. Волосы опять упали вперед, закрыли лицо и котенка.
– Зачем же теперь плакать, – рассудительно сказал Коля, хотя у самого заскребло в горле.
Так прошла минута. Свечка потрескивала, и ее горячее сало падало Коле на пальцы. Наконец девочка откинула волосы.
– Идемте, – сказала она.
Коля двинулся назад, к знакомому окну.
– Не туда… – Девочка взяла его за ладонь и потянула в темноту. Свечка погасла. Но тут же темнота раздвинулась, открылся новый пролом. Они вышли на каменный тротуар. Девочка ладонью прижимала урчащего Бусеньку к груди. Потом улыбнулась и вскинула ресницы. На них блестели капли. – Такое счастье, что я встретила вас. Вы спасли Буську…
– Да разве это я? Вы и без меня бы…
– Нет‑нет, это вы… Как вас зовут?
– Николай… Коля. А вас?
– Оленька.
– Оленька, я провожу вас до дома.
– Что вы! Не надо. Я… мне совсем недалеко… Коля!
– Что, Оленька?
– Скажите правду: вы в самом деле чего‑то боялись, гуляя ночью?
Он не смутился и сказал небрежно:
– Теперь это не имеет значения.
– Как знать! Сейчас не имеет, а завтра… опять… Коля, можно я сделаю вам подарок?
– Какой?
– Сделаю так, что вы больше ничего не будете бояться.
– Совсем ничего? – улыбнулся он, потому что конечно же это была шутка.
– Почти, – серьезно сказала Оленька.
Он кивнул, поддаваясь игре:
– Да, я хочу.
– Закройте глаза.
Коля, улыбаясь, закрыл. И слышал, как мурлычет котенок, как тихо дышит Оленька. Она тепло дунула ему в лоб.
– Вот так… Нет, не открывайте глаз! Сосчитайте до десяти. И потом уж откройте…
Коля послушно сосчитал. Медленно поднял веки. Оленьки не было. Нигде. Показалось только, что за углом дома стихли быстрые легкие шаги. Коля бросился туда, но там увидел лишь нагромождение ракушечных глыб. И отчетливо понял, что Оленьку не догонит, не найдет.
Но досады и печали не было. И… страха никакого не было. Совсем. Не было так, что Коля даже удивился: неужели это он обмирал недавно, шагая по пустой Екатерининской?
Насвистывая, Коля перешел площадь, оказался на Морской. Было красиво, лунно, даже сказочно. Было по‑прежнему безлюдно, однако в этом безлюдье не пряталось никакой угрозы. Проходя мимо развалин, Коля знал, что в их черной пустоте нет никого и ничего. А если и есть какие‑то трюмники или другие загадочные существа, то они безобидны, стесняются людей и никогда не вылезут наружу…
Коля поднялся по лестнице, вдоль которой стояли маленькие черные кипарисы. Оказался в переулке, где заборы были сложены из темного, пористого, как губка, камня. Прошел еще два квартала и – вот он, Косой переулок.
В лунном свете навстречу шла девочка. Это была Саша.
– Господи… Куда ты подевался? Я не знала, что и думать! – Саша часто дышала.
– А как ты догадалась, что меня нет? – снисходительно сказал Коля. Он чуял Сашино беспокойство, но оно казалось пустяком.
– Я… не догадалась, а увидела… Тетя Таня дала мне ключ и сказала: «Сходи посмотри, не забыл ли этот бездельник прикрутить лампу. Заснет, а лампа начнет коптить…»
«Не за лампу она боялась, а за меня», – понял Коля.
– И что было дальше?
– Я пошла, а замок открыть не смогла. Ключ такой… хитрый… Пошла к твоему окошку, чтобы взглянуть, и вижу – тебя на постели нет. И окно прикрыто еле‑еле… Я так перепугалась.
– Отчего же? Вот глупая, – ласково сказал Коля.
– Может, и глупая, а… я же знаю, что бывают такие люди, лунатики называются. Когда полная луна, ходят, будто во сне, по крышам да по карнизам. Падают и разбиваются…
– Никогда они не разбиваются, на то и лунатики, – наставительно сказал Коля. – Да я и не лунатик, не бойся. Просто решил прогуляться вечером ради интереса… А ты перепугалась и пошла искать?
Саша опустила голову. Засопела и чуть ли не всхлипнула.
– Ну‑ну, без сырости, – сказал Коля и взял Сашу за ладони. Они были холодные.
– Ты, небось, продрог, – прошептала Саша. – Одет еле‑еле…
– Нисколько! Я и думать забыл про холод! А вот ты продрогла. Пальцы как ледяшки… – Он приподнял ее руки и жарко подышал на пальцы. – Теплее стало?
– Теплее…
«Саша, а я видел девочку и нашел ей котенка!» – чуть не сказал Коля. Но удержался. Потому что она сразу: «Страх какой…», и тогда придется щелкать по носу. К тому же ясно, что это не та девочка. Просто случилось удивительное совпадение. Хотя… если Женя Славутский станет снова рассказывать про барабанщика, Коля уже не будет думать, что это просто сказка.
– Пошли, – сказал он Саше. И они, держась за руки, двинулись к дому. Яркая луна смотрела на них с высоты.
– Коля, хочешь, я тебе рубаху сошью? – вдруг тихонько спросила Саша.
– Какую рубаху? – удивился он.
– Флотскую. С большим синим воротником. В таких иногда матросы ходят, которые с заграничных судов… Красиво так…
– Небось мальчишки засмеют…
– Да с чего же? Над флотским ни над чем не смеются. Хоть над нашим, хоть над заграничным…
– Ну сшей…
Они вошли во двор. На крыльце стояла Татьяна Фаддеевна.
– Нагулялся? – устало сказала она. – Вот и ладно… Сашенька, спасибо тебе, ты иди домой, спать пора. А мы поговорим…
В комнате Коля сразу сказал:
– А чего такого? Я решил погулять в ночных развалинах, чтобы прогнать из себя всякий страх. А то вы постоянно намекаете, что я трус.
– Видимо, не трус, раз не побоялся нарушить мой запрет и не стал лежать, как было велено… Ладно! Поскольку ты все равно не спишь, вернемся к дневным делам. Нам пора поговорить со всей ответственностью…
Коля был спокоен и внутренне весел. Оленька сказала правду: он и правда ничего не боялся. По крайней мере, в данный момент. И самой чувствительной тетушкиной кары не боялся тоже. Поэтому сказал беспечно:
– А может быть, лучше завтра? Иначе придется спать на животе, а я не умею…
Татьяна Фаддеевна стиснула пальцы.
– Ты можешь хоть на пять минут стать серьезным?!
А он разве не серьезен?
Татьяна Фаддеевна смотрела в темное окно.
– Я хочу сказать вот про что… Сядь. – (Коля быстро сел на постель). – Я… Борис Петрович… он сегодня… предложил мне стать его женой.
– Да? – скучновато сказал Коля.
– Да… и я не понимаю твоего молчания.
– Тё‑Таня… – внутри у Коли предательски щекотались смешинки. – Я то при чем? Не мне же он предложил.
– Ты в самом деле несносный мальчишка, – скорбно сказала Татьяна Фаддеевна.
– Но почему? Я… просто не знаю, что сказать. В чем тут новость? Все к тому и шло…
– Но сегодня он это сделал официально.
– А вы что ему сказали… официально?
– Я сказала, что посоветуюсь с тобой.
– Зачем?!
– Николя́… Мы одна семья, это изменило бы всю нашу жизнь, и я считаю себя не вправе… если ты не согласен…
– Да согласен я, согласен!.. Только дайте одно обещание.
– Какое же?
– Что вы с доктором не станете отправлять меня в Симферополь, на пансион. Если окажусь вдруг тут не ко двору…
– Николя́! Как у тебя поворачивается язык… такое…
– Обещаете не отправлять?
– Обещаю… хотя, наверное, следовало бы отправить. Борис Петрович никогда не позволит такого. По‑моему, он к тебе слишком снисходителен.
– Он ко мне справедлив… А мы поместимся здесь втроем?
– Это ведь еще не сейчас… Вдова Кондратьева готова недорого уступить нам дом, и можно будет сделать пристрой для гостиной и ванной…
– Вот видите, вы уже все обдумали, – снисходительно сказал Коля. – Ой! У меня еще одно условие…
– Не слишком ли много условий, друг мой? – тетушка, видимо, обрела уже прежнюю уверенность.
– Не много! Летом вы позволите мне гулять босиком!
Татьяна Фаддеевна возвела глаза к потолку…
Катенька
Саша и правда сшила Коле рубашку с иностранным матросским воротником. Не сразу, а к лету.
Давно уже прошла Пасха, пробежал май – с густеющей зеленью трав, цветом акаций и еще каких‑то южных деревьев. На дворе у Лазуновых два неторопливых каменщика пристраивали к дому помещение из широких брусьев инкерманского камня. В отношениях доктора и тетушки, кажется, ничего не изменилось. Венчание было отложено до того срока, когда будет готова пристройка.
В конце мая Коля с Татьяной Фаддеевной съездили в Симферополь, и третьеклассник Вестенбаум сдал весенние экзамены. Не столь блестяще, как зимой, но все же успешно. А когда вернулся, Саша, смущаясь, протянула ему сверток:
– Вот… Помнишь, я обещала перед Пасхой…
Воротник был ярко‑синий, с пристроченными по краям белыми тесемками. А на груди был такой же синий с белыми полосками галстучек. Коля вспомнил, что видел такую форму на матросах с голландского парохода, который весной приходил в Севастополь.
Рубашка оказалась в самую пору. Свободная, легкая. Носить ее с суконными штанами было глупо, и тетушка вместе с Лизаветой Марковной соорудила для Коли холщовые летние брючки длиною пониже колен. Вроде тех, что носили многие городские мальчишки. Только Тё‑Таня еще украсила каждую штанину снизу двумя синими пуговками. Так, мол, гораздо приличнее. Коля возмутился – засмеют. Сошлись на том, что пуговки заменили трофейными английскими гудзиками с якорями. В общем, получился вполне морской наряд.
Коля натягивал этот костюм прямо на голое тело. Конечно, мальчику из приличной семьи полагалось носить еще нательную рубашку и нижние штанишки с кружевами. Но Коля с ужасом представил, как эти кружева увидят ребята, когда надо будет раздеваться перед купаньем. Нет уж, надо быть как все. Женька вон тоже… И босиком бегает, как остальные.
Увидев босого Женю Славутского, Татьяна Фаддеевна махнула рукой и больше не мешала племяннику «деградировать» окончательно.
Купались обычно за Артиллерийской бухтой, где Хрустальный мыс опоясывали галечные пляжи. Здесь было удобно. Девчонки и тетушки поблизости оказывались редко. А если поодаль, то и наплевать. Сбросил с себя все, кроме нательного крестика, – и с разбега бултых в зеленую глубину. К медузам, юрким ставридкам и суетливым замшелым крабам.
Коля научился плавать еще в Петербурге, вернее, на даче под Петергофом, у знакомых. Но то купание, в пресной и мутноватой балтийской воде, не шло ни в какое сравнение со здешним. Черноморская вода была плотной, держала мальчишек на плаву как рыбешек, и казалось, утонуть в ней невозможно. Коля так и говорил Татьяне Фаддеевне в ответ на ее вечные опасения. И добавлял:
– Не могу же я ходить купаться с няней! Здесь без присмотра плавают и ныряют даже грудные дети. – Он, конечно, преувеличивал, но не очень.
Постоянное плескание в море было одной из главных радостей южного лета. Но ребята не забывали и о деле. О своей охоте за товаром для туристов.
Коля и Женя давно уже сплавили иностранцам барабанные палочки. По двугривенному за штуку. Получилось два рубля. Поделили поровну.
– Но ты ведь весной уже дал мне две палочки, – слабо сопротивлялся Женя. – Значит, сейчас моих было только четыре.
– Весной был подарок, это не в счет. К тому же ты… ведь ты же отдал их барабанщику. Разве не так?
Женя не сказал, что не так. И больше не спорил.
Саша иногда ходила с мальчишками, собирала трофеи для продажи. Но не часто. Не девичье это дело – копаться в оружейном мусоре. Там еще и кости человеческие встречаются до сей поры – страх такой… Ей нравились другие находки, те, что говорили о давних веках. Коля тоже мечтал о трофеях античных времен. Не раз напоминал он Саше: когда пойдем в Херсонес? И та говорила, что да, скоро пойдем, да все случалось как‑то, что недосуг. То у нее дела по дому, то сам Коля шастает с ребятами по бастионам и траншеям.
Конечно, можно было пойти в Херсонес и с мальчишками, но у тех лишь одно на уме – набрать побольше того, что на продажу. Можно было сговориться с Женей, уж он‑то все понимает. Но… хотелось с Сашей. Именно с ней, с одной. По крайней мере, на первый раз. Казалось, что именно она принесет удачу, и можно будет отыскать осколки амфор со сказочными рисунками. А то и целую вазу! Ох, да только ли в находках дело…
– Коля, на той неделе обязательно!
Но «на той неделе» в семействе Маркелыча случилось удивительное событие, и Саша несколько дней торчала у них в доме, помогая счастливой Настеньке.
– Ну, ты, что ли, поселилась там окончательно? – рассердился наконец Коля. Он «ухватил» Сашу у нее на крыльце, когда та опять торопилась к Ященкам.
Саша не обиделась, обещала примирительно:
– Завтра с утра пойдем обязательно. Как раз вторник, пустой день…
– Почему пустой?
– Ну… мы ведь и к Девичьей бухте пойдем тоже, а по вторникам да по четвергам и пятницам туда лучше всего.
– Что за бухта такая? – насупленно сказал Коля и стал царапать босой пяткой крыльцо.
– Ты разве не слыхал?
– Ничего я про нее не слыхал, – соврал Коля и смутился. Потому что он, конечно, знал про Девичью бухту от мальчишек, и Саша могла об этом догадаться.
Она, видно, не догадалась и тоже смутилась – от того, что приходится объяснять.
– Ну… маленькая такая бухточка, рядом с Песчаной. Среди обрывов спрятанная. Там по понедельникам, по средам и субботам купаются девчата. Потому и название такое.
– А… почему там? Далеко же… – неловко сказал Коля.
– Ну, почему… – вздохнула она. – Вам‑то, мальчишкам, хоть где можно, никто на вас не глядит. А девочки… им надо укрытое место.
Коля опять почесал пятку о каменную ступень. А потом, чтобы скрыть смущенье, заметил небрежным тоном:
– Да разве бывают совсем укрытые места?. Наверно, сверху, на обрывы, все равно может кто‑то подойти…
– Да кто? Случайных людей там не бывает, а здешние знают и не подходят, потому что есть же совесть‑то… Ну, только вредные мальчишки иногда подбираются. Бессовестные, да?.. Девочки тогда сразу в воду или за камни. Да как завизжат! От такого визга хоть кто дёру даст!..
– Дураки… – бормотнул Коля, краснея, будто сам был замечен среди бессовестных мальчишек.
– Конечно, дураки. Ты же не такой, верно?.. А наши один раз тоже… Фрол да еще кое‑кто с ним… Я тогда на них так разозлилась! А Федюне за это от деда перепало горячих. Ого как! Жаль только, что ему одному, а не всем… – Она засмеялась, и Коля почуял, что настоящей злости на мальчишек у Саши, кажется, нет. – Да ты небось от ребят слышал про тот случай…
– Ничего я не слышал…
Он опять врал. Эту историю он узнал в недавнем разговоре на дворе у Маркелыча.
А дело случилось такое. В прошлом году, за неделю до Ильина дня, Фрол предложил приятелям:
– Пойдем русалок наблюдать. А то скоро купанью конец, так и не поглядим.
«Наблюдать русалок» – это и значило подглядывать за девчонками у моря.
Пошли, кроме Фрола, Макарка, Ибрагимка, Федюня да еще двое ребят – не из постоянной компании Боцманского погребка, но знакомые. Просился и Савушка, да его не взяли.
Семилетний Савушка, оставшись посреди пустого двора, заревел. Вышла мать. Пожалела:
– Это почему же они, окаянные, без тебя пошли куда‑то? Раньше всегда брали.
– Говорят, дорога дальняя. И говорят еще: «Рано тебе на русалок глядеть».
– Чего‑чего?! – Матери, видать, про «русалочьи игры» было известно. – Ну‑ка, говори толком!
Савушке бы смолчать да выкрутиться как‑нибудь, а он от великой досады на «изменщика» Федюню (пускай знает, как бросать брата!) выложил ребячьи планы во всех подробностях. И не только матери, но и деду, который вышел и присел с трубкой на порог своей пристройки.
Мать всплеснула руками:
– Отец, ты только послушай! Вырос на нашу голову охальник! Ты уж его проучи за такое бесстыдство! – Это она о Федюне, конечно.
– А чего ж… Оно как водится… – покивал тот, окутавшись дымом. О взглядах знаменитого Пирогова на воспитание он не слыхал, но свои собственные взгляды у него были похожие.
Докуривши трубку, Евсей Данилыч не поленился, сходил на ближний косогор, где росли несколько одичавших вишен, и срезал подходящую для такого дела ветку. А после того опять сел на пороге – терпеливо поджидать старшего внука. Савушка между тем томился в доме, убеждая себя, что не сделал ничего худого: правду же сказал!
Когда Федюня наконец появился на дворе, дед спросил с ненастоящей ласкою:
– Ну‑ка, сказывай, юнга, где гулял?.. Только не вздумай врать, мне и без того все ведомо.
Федюня сразу понял: и вправду «ведомо». Обмяк и хныкнул:
– А чего… Я и не хотел… Все пошли, и я пошел…
– У «всех» свои тятьки и деды, а у тебя – я. Потому – идем со мною.
И обмякший Федюня безропотно поплелся за дедом в его конуру. Тот пропустил его вперед, а Савушке (которого ноги против воли привели сюда же) велел с порога:
– Пока обожди тут.
Дощатая дверь неплотно прикрылась, и вскоре за ней прорезались несколько коротких воплей. Затем Федюня, придерживая штаны, вылетел на двор, мокрыми глазами яростно чиркнул по брату и умчался за дровяной сарайчик. Дед же с прежней ласкою поманил корявым пальцем присевшего от перепуга Савушку:
– Ступай теперь ты…
– Зачем?! За что меня‑то?!
– А за ябеду, – охотно пояснил Евсей Данилыч, под мышки внося Савушку через порог. – Ябеда, она последнее дело. Зачем на Федора сказал?
– А ежели он худое задумал! – слабо брыкался бедный Савушка.
– Ежели худое, ты ему и скажи: не делай так. А к старшим да к начальником с жалобой идти – это срам, – разъяснял дед, садясь на топчан и ставя несчастного Савушку между колен. – Когда будешь матросом, товарищи тебе такого сроду не простят…
– Не буду я матросом!
– А кем же еще будешь? У нашего брата иной дороги не бывает. Потому и понятие должон иметь с малых лет. Ну‑кось, расчиняй гудзики…
Уложивши младшего внука животом на здоровое, левое колено, Евсей Данилыч трижды отмерил ему «вишневую порцию» (не шибко, но чтобы все‑таки ощутил). И велел воющему Савушке:
– Цыц!.. А теперь иди проси прощенья у брата.
– Не буду!
– Неужто не будешь?
– Ай! Буду! Буду!.. Да ведь он не простит!
– А коли не простит, приходи ко мне сызнова. Непрощенному положено вдвое…
Конечно, Федюня простил глупого Савушку. Куда его девать: брат же, да и ябеду свою сделал не от злобы, а по неразумению. Мало́й еще…
Скоро они лежали рядышком на черепичной кровле сарайчика и согласно дышали, переживая недавнее. Солнце жалеючи грело сквозь холщовые штаны пострадавшие места. Обиды на деда не было. Потому что, по правде говоря, оба получили за дело.
Савушка повозился на черепице и спросил наконец:
– Ну и чего там?.. Зачем это ходят смотреть на них?..
– Да я и сам не знаю. Это Фролу хотелось. Пойдем, говорит, подразним их и напугаем, а сперва поглядим… А чего там глядеть? Высоко же, с обрыва‑то. Издаля они вточь как мальчишки…
– А напугали их?
– Не успели. Они нас первые заметили. Завизжали сперва, попрыгали в воду. А потом разозлились, видать, повыскакивали и давай в нас камнями! Да разве добросишь! Ну, мы все равно скорей бежать от ихнего визга…