– Хочешь, зажги…
Коля хотел. Он любил зажигать спички. Умело царапнул головкой о картонку‑чиркалку. От головки отлетела горящая крошка, клюнула его в рубашку, но, к счастью, не прожгла. Палочка загорелась едким шипучим огоньком.
– Давай… – Коля оплавил нижние концы свечек, укрепил их на каменном выступе. Близко друг от друга. (ведь он и Саша тоже были рядышком). Придвинул горящую спичку (уже вторую) к одному фитильку, к другому. С тихим треском зажглись два ярких язычка. От их дрожащего света лица на фреске словно ожили, в глазах блеснули искорки.
Саша быстро встала на колени. Коля постоял, потом, спохватившись, опустился рядом – коленями в земляные и кирпичные крошки. Что‑то острое попало под левую коленку, но он не шевельнулся. Саша неразборчиво шептала рядом. Коля не помнил ни одной подходящей молитвы. Он перекрестился и, глядя на два строгих освещенных лица, мысленно спросил:
«А почему вы позволили расстрелять эту церковь?»
Потом виновато опустил глаза. Разве он имеет право задавать Им такие вопросы?.. А может быть Они специально сделали это, чтобы он и Саша оказались здесь вдвоем? Чтобы наступила вот эта минута, немножко похожая… да чуть‑чуть похожая на венчание… Или как это называется – «обручение»?.. От такой грешной мысли у Коли полыхнули уши. Он покосился на Сашу: не догадалась ли?
Она легко встала.
– Идем, Коля. А свечки пусть горят…
Снова обнял их солнечный воздух с запахом южных трав и моря. Теплый ветерок приподнял Колин воротник, мотнул Сашино платье с частыми оборками ниже колен, сбросил с ее головы на плечи белую косынку.
Сквозь всякие чертополохи Коля и Саша прошли шагов двести и оказались у остатков серой крепостной стены. Они торчали из земли обглоданными зубцами, словно хребет притаившегося под землей исполинского дракона. Кое‑где камни густо опутывало желтое мелкоцветье дрока. Местами к камням прижималась высокая полынь. Среди травы цвел синий цикорий… Здесь Коля сделал первую находку. Башмак его зацепился за какую‑то скобку. Оказалось – полукруглая ручка глиняной амфоры с остатком горлышка и круглого бока. Под ободком горлышка были заметны зубчики выдавленного узора.
– Ой, да такого добра здесь сколько хочешь, – махнула рукой Саша. Но Коля как представил, что эту ручку тысячу лет назад держали в ладонях древние жители Херсонеса (может быть, такие же мальчики и девочки, как он и Саша), – сразу озноб между лопаток. Он сунул остаток амфоры в сумку.
– Пойдем к морю, – предложила Саша. – Там у берега волной намывает много всего.
Пошли вдоль стены – без тропинки, через всякие заросли. Саше‑то ладно, она в чулках, а на Колиных икрах колючки оставляли белые царапины, а иногда и крошечные красные бусинки. Но он ни разу даже не пикнул. И в награду за терпение судьба наградила его новыми трофеями. Там, где стена была совсем низкой, на уровне локтя, Коля заметил на ее гребне, среди каменной крошки два черных кружка. Размером с мундирный гудзик. Не веря еще в такое счастье, он ухватил их, повертел перед глазами, потер помусоленными пальцами, почистил о штаны и рубаху (что, конечно, не прибавило его костюму чистоты).
– Саша, это же монетки.
– Ой, правда… У меня таких еще нету…
На черной меди проступали прямоносые греческие профили в шлемах с гребешками. Это с одной стороны. А с другой… На одной монетке, приглядевшись, можно было рассмотреть остроносый корабль с мелкой щеточкой весел и квадратным лоскутком паруса. На другой – какой‑то запутанный клубок..
– Ох, Сашка… Это, кажется, змеи сплелись. Наверно, священные…
Саша часто задышала у Колиной щеки:
– Правда змеи… Ой, страх, как они сцепились…
– Опять «ой, страх»? Щелкну!
– Я нечаянно… А кораблик тоже красивый.
– Тебе что больше нравится? Кораблик или змеи?
– Не знаю…
– Тогда выбирай! – Коля подержал руки за спиной и протянул сжатые кулаки.
– Зачем? Обе денежки твои…
– Ты мне еще поспорь. Выбирай живо…
– Тогда вот… – Она мизинцем коснулась его костяшки на кулаке.
Саше достался кораблик. Она благодарно засопела, стиснула монетку в пальцах…
Потом они спустились к морю, под обрыв – узкой ломаной тропинкой среди желтых пластов известняка.
Обломки такого же камня валялись у воды. Источенные прибоем, в круглых впадинах и дырах, они похожи были на черепа морских чудовищ. Легкие волны с шорохом обтекали эти камни. Разбегались по крупной гальке и откатывались. После них оставались полосы шипучей пены с искрами в каждом пузырьке. Резко пахло водорослями. Их бурые груды были навалены среди камней. Над ними густо скакала какая‑то мелкая живность, похожая на стеклянную крупу.
Саша села в тени обрыва. Достала из сумки квас и краюху, отломила кусок:
– Хочешь?
Коле не хотелось есть. Он поглотал из бутылки теплого кваса, постоял над Сашей, которая аккуратно жевала корочку. Они встретились глазами. Коля вспомнил, как только что они стояли в разрушенной церкви на коленях, рядышком. Как потрескивали свечки. Почему‑то очень застеснялся, сбросил башмаки и, прихрамывая на каменных окатышах, пошел к воде. Волна залила щиколотки. Коля по очереди дрыгнул ногами и зашел поглубже. Соль защипала царапины, но не сильно, даже успокаивающе. Прохлада смыла усталость. Коля, расталкивая ногами воду, пошел вдоль берега. Новая волна приподнялась упругим пластом, замочила кромки штанов. Коля засмеялся, выбрался на гальку и пошел вдоль полос угасающей пены.
Здесь он увидел и отправил в сумку сразу множество интересных вещей. Громадную крабью клешню, несколько обточенных прибоем разноцветных камешков, пару черно‑коричневых осколков херсонесской посуды с узором из квадратных завитков, ржавую шлюпочную уключину, почерневшую пуговицу с арабской вязью и большую деревянную пробку (наверняка от морского бочонка).
Он так увлекся, что на минуту забыл про Сашу. Она догнала его:
– Коля, смотри!
Он оглянулся. Саша безбоязненно держала за спину крупного краба. Протягивала Коле – прямо к лицу! Краб сердито шевелил клешнями. Коля взвизгнул и отскочил. Саша засмеялась:
– Ага, испугался!
– Я… не испугался вовсе. Просто от неожиданности. Суешь под нос…
Смех у нее мигом угас.
– Ты обиделся?
– Да ничуточки… Ну‑ка, дай. Как его держать, чтобы не цапнул? – Это потребовало от Коли немалой храбрости: взять в пальцы такого зверя. Но он взял, хотя сердце колотилось. Краб задергался сильнее. Это живое шевеление передалось Колиной руке, и он ощутил в нем досаду и страх. – Давай отпустим. Зачем мучить…
– Я и сама хотела! Только решила сперва показать.
Посаженный на плоский камень краб заторопился и боком убежал в воду. Рядом с ним проскочили узкие рыбешки и колыхнулась похожая на большущую пуговицу медуза…
Коля обулся, и они с Сашей пошли рядом. Скоро обрывы сделались ниже, превратились в нагромождения желтых глыб. Среди них заметна была каменная кладка – арки и участки стен. Меж камней и у воды лежали несколько серовато‑белых колонн. Они похожи были на великанские свечи или, пожалуй, на прямые березовые стволы, только без черных рубцов. Отдельно от колонн валялись их верхушки – капители – с причудливыми завитками из мраморных листьев.
Это вам не осколки посуды, это была настоящая монументальная древность! И Коля всей душой пожалел, что не может утащить домой хотя бы одну колонну. Поставить бы у калитки, увенчать капителью – и ты будто в Элладе времен Одиссея и Язона… Оставалось подобрать кусок мрамора, отколовшийся от каменного листа на капители. Кусок этот изрядно утяжелил сумку.
По камням сновали серые ящерки с мелким узорам на спинках. Взбегали по вертикальным выступам, словно их трехпалые лапки были смазаны клеем. Коля немало минут потратил, охотясь за ними, – хотел накрыть ладонью. Ни разу не удалось. Чего боялись, глупые! Он бы только подержал их чуть‑чуть, поразглядывал и выпустил…
Пробравшись через глыбы, прошли по песку вдоль небольшой полукруглой бухты и опять отдалились от моря. Здесь по заросшим всхолмлениям снова потянулись остатки крепостной стены – такие же, как неподалеку от собора. В одном месте, среди полыни, различим был фундамент круглой башни.
Пошли вдоль стены, раздвигая коленями и животами полынь, – искали, где каменная кладка пониже, чтобы перебраться на ту сторону. Саша сказала, что в этих местах были главные городские ворота. Отец Кирилл рассказывал.
– Те самые ворота, к которым вещий Олег свой щит приколотил? – ахнул Коля.
Ему вмиг представилось, как Олег, стоя на седле верного белого коня, вгоняет обухом боевого топора гвозди в прижатый к воротам щит. Створки ворот сбиты из громадных дубовых плах с железными скобами. Щит – обтянутый красной кожей, окованный по краям и украшенный позолоченными шляпками. Посередке – золотистая узорчатая бляха. Сверху щит округлый, а внизу заостренный. Князь вбивает громадные гвозди в верхний край, а снизу щит подпирают копьями усатые дружинники. Голова у Олега запрокинута, шишкастый шлем сорвался в траву, русые волосы разметались по плечам. Коня пугают гулкие удары, он перебирает тонкими ногами. Наверно, это тот самый конь, из черепа которого потом выползла «гробовая змея»…
Конечно, потом жители Цареграда‑Херсонеса оторвали Олегов щит и забросили в чертополох…
– Ох, Сашка, а вдруг он и сейчас где‑то здесь валяется?!
– Кто? Вещий Олег?
– Да при чем тут Олег! Я про щит!
– Ну, ты и выдумщик! Его бы тыщу раз нашли!
– Не всё сразу находят. Может, завалился в камни, зарос травою…
Саша опять что‑то сказала, но Коля уже не слушал… Конечно, щит уже не тот, красная кожа почернела и превратилась в лохмотья, золоченые бляшки потускнели, железная оковка в бурой ржавчине. Но все равно это он… Коля совершенно отчетливо представил, как из щели между глыбами ракушечника торчит среди стеблей сухого бурьяна ржавый закругленный край. Это совсем рядом, надо только перебраться через стену!
Уверенность была такая, что он не медлил ни мига. Подскочил, ухватился за верхний край и, царапая колени о серые пористые камни, забрался на гребень. Лег животом, подышал две секунды. Перевалился вниз и оттолкнулся…
Хозяин каменной кельи
Казалось, он прыгнул удачно – на желтый плоский камень. Как раз на такой, чтобы встать на него обоими башмаками. Но… время будто завязло в своем беге. Потому что Коля увидел на камне гусеницу.
Изворачиваясь и раскидывая (медленно‑медленно) руки для плавного опускания, Коля успел разглядеть гусеницу до самых мелочей. Она была длиной с его мизинец и щетинистая, как ершик для чистки ламповых стекол. Полосатая, красновато‑коричневая. На кончике каждого волоска горела крохотная солнечная искра. На головке шоколадного цвета двумя маковыми зернышками чернели глазки…
«Пушистик…»
Сейчас левая подошва впечатает пушистика в известняк…
Коля отчаянно поджал ногу. Тело его, лишенное с одного бока опоры, ушло в сторону. Лицо зарылось в пахучую полынь, локоть пропал на щебенку. Каменные зубы сквозь рукав вгрызлись в кожу. Ох и боль…
Коля приподнялся, сквозь мокрые ресницы, сквозь стебли увидел, как подбегает Саша. Она совсем неподалеку нашла в стене пролом. Коля встал на колени. Потом поднялся совсем. Прятать слезы было бесполезно, они текли по щекам.
– Ну‑ка покажи… – ловко и осторожно принялась она подвертывать рукав. На сгибе он был изодран и набух красным.
Вывернув локоть и вытянув шею, Коля посмотрел на рану. «Ух ты как…»
– И зачем полез, – упрекнула Саша. – Тут дыра недалеко, можно и не прыгать. У всех мальчишек одно скаканье на уме…
– Я нормально скакнул. Это из‑за нее… – Он подбородком (с которого сорвалась капля) показал на камень. Там, сгибая пушистую спинку, все еще двигалась гусеница.
– Ой, страх…
– Сама ты страх. Она красивая…
– Я их боюсь до ужаса. Таких… щекотательных.
Коля улыбнулся сквозь слезы. Правым рукавом вытер щеки и глаза. Режущая боль в локте слегка ослабела, обдутая прилетевшим с моря ветерком.
Саша размотала с шеи косынку.
– Дай‑ка завяжу.
– Вот еще! Портить платок! И так засохнет…
– А если зараза попадет! Во время осады знаешь сколько народу померло из‑за этого в Гущином доме!
– В каком еще доме!
– В лазарете. Мне соседка наша, тетка Федосья, рассказывала, она там за ранеными ходила. Привезут солдатика или офицера с пораненной рукой, и сперва рана вроде не очень опасная, а потом рука начинает распухать, чернеет вся, как головёшка. Ее отрежут, а уже поздно, чернота на тело полезла. И пиши пропало… Гангрена называется.
«Сама ты гангрена! – чуть не взвыл Коля. Страх ожег сильнее боли. – Наворожишь еще!» Но только сказал сквозь зубы:
– Ладно, вяжи… Только промыть бы сначала…
– Тогда бежим к морю!
И побежали было, да тут голос за спиной:
– Что, ребятки, беда приключилась?
Незаметно оказался рядом человек в длинном темно‑сером подряснике, в черной скуфейке, из под которой торчали пегие пряди. Высокий, сутулый, с редкой бородкой и очками на утином носу. Не поймешь – старый или не очень. Голос хрипловатый и ласковый.
Длинными пальцами незнакомец аккуратно взял Колину руку ниже локтя, нагнулся, чуть не уронив очки, кашлянул:
– Изрядно… Однако же не смертельно. Пойдемте ко мне, чада, моя келья неподалеку. Там и займемся врачеванием.
Он пошел, шурша подрясником по листьям, головкам и колючкам высокого разнотравья. Коля – следом, Саша – позади всех. Раза два незнакомец оглянулся на Колю с улыбкой: не бойся, мол. Он слегка похож был на Бориса Петровича – и взглядом своим сквозь очки, и тем, что при каждом шаге так же по‑птичьи дергал вперед головой. Под грубым подрясником двигались острые лопатки. Коля опять, уже насухо, рукавом вытер щеки.
Келья оказалась каменным сарайчиком, сложенным частью из брусьев ракушечника, а частью… из обломков колонн, капителей и мраморных кусков со следами орнамента. Две небольшие колонны стояли по краям двери, сверху на них лежал карниз какого‑то древнего херсонесского дома.
Дощатая дверь со скрежетом уехала внутрь от толчка ладонью.
Внутри оказалось светло – солнце падало сквозь широкое застекленное окно с частым церковным переплетом. А утварь убогая – топчан под суконным одеялом, некрашеный стол, такие же табуреты и косоватые, но крепкие полки вдоль стен. На полках вперемешку книги, терракотовая посуда, бутылки разной формы и величины…
Совсем неяркая при солнце, горела перед большим образом Спасителя лампада.
Хозяин кельи закашлялся, подержал ладонь у груди, словно загоняя кашель внутрь. Глянул чуть виновато:
– Как вас звать‑то, птички Божьи?
Они сказали свои имена разом и сбивчиво, но хозяин разобрал.
– Ты, Николай‑свет, садись к столу да руку клади на него. А ты, Сашенька, дай‑ка с полки вон тот зеленый пузырек…
В глиняной плошке хозяин принес воду, куском очень белого холста промыл Колин локоть, потом откупорил флакон.
– Не бойся, больно не будет.
Коля и не боялся. Слегка пощипало, зато прежняя боль растворилась во влажном холодке. Пока этот неожиданный спаситель бинтовал руку прохладной холщовой лентой, Коля смотрел по сторонам. Он разглядел, что посуда на полках – не обычные кринки и корчаги, а, скорее всего, древние горшки, амфоры и кувшины. Некоторые были склеены из черепков. Кое‑где черепков не хватало – чернели дыры. А в дальнем углу стояли амфоры побольше. Одна – совсем громадная, с Колю ростом. Сбоку от нее белела мраморная голова какого‑то древнего мужа с отбитым носом и печальным взглядом. У другой стены светилась расколотая каменная плита со строками вырезанных греческих букв…
– Ну вот и готово, – хозяин кельи похлопал Колю по руке. Покашлял опять. – До свадьбы заживет.
«При чем тут свадьба!» – Коля мельком глянул на присевшую у окна Сашу и ощутил, как опять затеплели щеки.
– Спасибо… святой отец. – Это «святой отец» прозвучало как‑то слишком по‑книжному, но как еще обратиться – Коля не знал. Посопел и спросил: – Простите… а как вас зовут?
– В монастыре называют брат Андрей. А вы, если хотите, можете звать отцом Андреем. Не для чина, а поскольку я вправду вам в батюшки гожусь, а то и в деды.
– Спасибо отец Андрей… А скажите, вот это все вокруг… это вы сами собрали?
– Кое‑что сам. А иные вещи принесли разные люди. К нам ведь нередко приезжают археологи, те, что древности раскапывают. Из Петербурга, из Москвы, из Киева… А я определен настоятелем нашим к ним в помощники да в сторожа. Такое у меня послушание… А я и рад. Старину я люблю, и жизнь у меня тут спокойная, помогает размышлениям… Говорят, в скором времени устроят здесь выставку откопанных редкостей, тогда это все, что видите, там, я думаю, пригодится… – Он опять покашлял, вытер губы холстинкой. – Ну а вы, дети мои, чем тут заняты? Просто так гуляете или с каким интересом?
И тогда Коля сказал… сказал то, что зрело в нем незаметно, будто давно уже, а сейчас вдруг сложилось в несколько слов:
– Отец Андрей, можно я вам исповедуюсь?
Тот быстро нагнулся над Колей, дернул себя за бородку.
– Но ведь… оно не по закону. Я не священник, а простой монах. Исповедоваться надо батюшке, в храме, в своем приходе. А потом – причастие…
– Ну да, я знаю… Но я читал, что иногда могут исповедовать и монахи. Например, на поле боя, или на корабле, или… ну, если какие‑то необычные условия…
Отец Андрей нагнулся еще ниже:
– А сейчас что же? Они такие… необычные?
Коля уткнулся глазами в стол. Как про это сказать? Как объяснить, что именно сегодня, на этой древней земле, среди святых развалин, солнца, запаха вечной полыни и вечного моря вдруг захотелось ясности и чистоты. Чтобы никакие тяжести не томили душу, никакие самые мелкие занозы ее не царапали… Ох, да что это? Стыд какой… С ресницы опять упала капля, расплылась на желтой доске темной звездочкой. Коля лбом лег на забинтованный локоть.
Отец Андрей быстро придвинул табурет, сел рядом:
– Э, да ты что распечалился, отрок?.. Сашенька, душа моя, окажи мне подмогу. У меня все веники кончились, погуляй поблизости, нарви сухой полыни, она для подметания пригодней всего… А мы с Колей пока побеседуем.
Коля услышал, как Саша ответила что‑то послушно и неразборчиво, скрипнула дверь. Мягкая ладонь коснулась Колиного затылка.
– Ну, голубчик… что с тобой такое? Что‑то тяжкое на сердце?
Коля поднял лицо:
– Да… святой отец. Прежде всего страх… Он уже прошлый, но все равно…
И он стал рассказывать про страх тоски и одиночества, который не дал ему остаться в корпусе. Думал, это будет долго, а вся история уложилась в две минуты, в десяток сбивчивых фраз.
Пальцы отца Андрея легли ему на плечо.
– Не терзайся. Возможно, это и не страх был, а веление судьбы. Она тебе предписала иную дорогу…
– Но ведь я хотел быть моряком!
– В моряки идут не только через военный корпус. Может быть, не случайно ты оказался в этих краях… В любом случае грех твой не велик, тем боле что ты сожалеешь о нем. А Господь милостив…
– И еще был страх… Перед ночными развалинами. Но я его преодолел. То есть мне помогла одна девочка…
– Уж не Сашенька ли?
– Нет, другая, незнакомая. Когда я пошел среди ночи, чтобы победить себя, она встретилась в разбитом доме и сказала: «Ты больше не будешь бояться»…
– Добрая девочка.
– Очень… А еще я…
Ох как трудно было говорить про медицинский атлас (хорошо, что Саша еще не вернулась). Но рассказал и это. И про записку в конце.
Кажется, отец Андрей улыбнулся. Потом покашлял.
– Похожее со многими мальчишками случается. Главное – помни, что прочитал в конце.
– Я помню.
– Вот и хорошо. А Господь простит.
– А еще… У меня есть друг. Он тоже любит… ну, тайны всякие и старину… Надо было бы вместе с ним сюда пойти, а я… Мне хотелось только с Сашей…
– Ну, это дело объяснимое… Будет время, сходишь и с другом. Дней у вас впереди не считано…
– Все равно… получилось, будто обманул его.
– А ты скажи ему про это, признайся. Как‑нибудь при случае. Вот и снимешь вину. Если друг, он обиды держать не станет…
«А ведь правда!»
– А еще… сделал я палочки барабанные. На станке в школе. И продал приезжим, будто настоящие, военные. Сказал, что отыскал на бастионах…
Отец Андрей усмехнулся:
– И много ли с того торгу нажил?
– Рубль… Да я не ради рубля. Скорее ради интереса…
Отец Андрей вздохнул. И сказал, что Господь простит мальчику и этот грех.
Про Женю Коля говорить не стал. Почему‑то ему казалось, что для Жени случай с палочками не был прегрешением.
– А еще…
И вдруг понял: вроде бы настоящих грехов больше и нет. Ну, Тё‑Таню порой не слушал, убегал без спросу из дома. Ну, стянул однажды из шкафа леденцы для Савушки (потом, кстати, почти что признался – сказал, что сгрыз сам, не утерпел). Уроки порой не делал, а тетушке говорил, что выучил… Вспоминать такие мелочи здесь были как‑то не к месту… Пистолет у Фрола выманил почти что обманом, да вернул же…
Но нет же! Оставалось еще одно, и немалое. И смолчать про такое было никак нельзя.
– А если не дела, а мысли… Они тоже бывают грехом?
– Смотря какие…
– Я сегодня подумал… Я и раньше про это думал, а сегодня особенно… в развалинах церкви Святой Ольги… Вы сказали, что Господь милостив, да?
– А разве не так?
– Я знаю, что так. Но он еще и всемогущ, да?
– На то он и Господь Бог.
– А тогда почему…
– Что, мальчик? – тихо сказал отец Андрей.
– Почему он позволил, чтобы расстреляли церковь. И чтобы вообще стреляли… Чтобы войны всякие и несчастья… Вы скажете: в наказание за грехи. А разве у всех грехи? Под бомбами гибнут и невиноватые. Даже младенцы…
– Вот оно что… – непонятно вздохнул монах.
Коля вопросительно поднял мокрые глаза. Отец Андрей с печалью смотрел сквозь стеклышки маленькими бледно‑серыми глазами.
– Значит, и к тебе пришло сомнение…
– Сомнение тоже грех? – спросил Коля чуть ли не с вызовом.
– Сомнение, наверно, не грех… если не ведет к дурным делам. Ни один человек не проживет без сомнений… Когда‑нибудь у каждого появляются такие вопросы, как у тебя.
Коля ощутил непонятную виноватость. Опять опустил глаза. Шепнул:
– А ответа нет?
– Полный ответ знает только Создатель… Он сотворил мир громадный и непростой. И сотворил законы, про которым надобно жить в этом мире. А люди творят свои законы, не всегда согласные с Божьими… Ну что ж… Господь после греха Адама и Евы позволил людям жить, как они сами разумеют, и добывать истину своими силами, в спорах и ошибках. Это на Земле. А уж на небе каждому воздастся по делам его…
– Это правда? – прежним шепотом сказал Коля.
– Это правда. Если в такое не верить, как тогда жить?.. Наверно, Господу в его царстве нужны души, которые сами укрепили себя среди земных тягот и страданий… И невинные страдальцы там получат самую большую радость.
– Значит, всё на Земле идет, как люди задумали, а Бог ни при чем?
– Бог отзывается на многие просьбы, которые от чистого сердца… Но только посуди сам, как можно выполнить их все? При осаде и наши, и союзники равно молились о победе… Но победу решают не молитвы, а людские усилия. Господь же с одинаковой болью смотрел на страдания тех и других. И на их безумие…
– Значит, все, кто воевал, не попадут… на небо?
– Отчего же не попадут? Они долг свой выполняли. Ежели от опасности не бежали, не предавали, не зверствовали, друзей защищали, Господь их примет… А вот с тех, кто столкнул тысячи людей на бранном поле, кто заставил их нарушить заповедь «Не убий», спросит сполна.
– Значит… и с государя? – испуганно выдохнул Коля.
Отец Андрей коротко посмеялся.
– Перед Господом все едины – и великий государь, и самый маленький барабанщик…
Это он случайно сказал или что‑то знал?
– Вы, наверно, слышали историю про барабанщика?
– Что за история, Коленька? Не помню…
– Ну, мальчик‑барабанщик французский. Будто убили его, а он все ходит по развалинам, ищет свой барабан. И пока не найдет, душа его не успокоится…
– Да это же сказка, их немало после осады… А если веришь в нее, помолись, чтобы нашел он свой барабан поскорее…
«Он уже нашел… И наверно, он уже на небе. А если нет… Господи, возьми этого барабанщика к себе», – быстро прошептал Коля. Мысленно прошептал. И вдруг ощутил, что на душе у него ясно и спокойно. Даже улыбнулся.
Улыбнулся и отец Андрей.
– Вот и поговорили… У тебя, Коля, сердце доброе, по добру и старайся жить, а Господь тебя не оставит… И Сашеньку…
Оказалось, Саша вернулась и сидит у порога на корточках. Рядом со снопом сухой полыни. Услыхала про себя и подошла.
Отец Андрей встал. Коля тоже встал. Отец Андрей легко положил ему на растрепанную голову ладонь, подержал немного. А когда опускал, Коля неожиданно для себя перехватил его запястье (показалось – невесомое) и быстро ткнулся губами в сухую кожу над пальцами.
– Ну‑ну… – неловко сказал отец Андрей и опять прошелся пальцами по его волосам. Саша тоже приложилась губами к руке монаха – неспешно, как в церкви у батюшки. Отец Андрей и ее погладил по голове. – Пташки вы мои… залетели мне на радость. И угостить‑то вас нечем. Разве что молочком холодным? У меня тут две козы обитают в окрестностях, я за ними сам смотрю, сам дою…
Он, покашляв опять и отдышавшись, отодвинул в стене у пола каменную плитку, достал из открывшейся дыры глиняный горшок, а с полки такие же красно‑коричневые толстостенные кружки.
– Только вот хлебушка у меня нет, не сходил за ним нынче в трапезную…
– У нас есть! – обрадовалась Саша.
Разломили ковригу на три части. Стали пить прохладное, пахнущее сладкими травами молоко. Из‑за большущей кружки Коля вновь поглядывал по сторонам. И вдруг столкнулся со взглядом безносого мраморного грека. Взгляд теперь был почему‑то укоризненным. И Коля понял – почему.
Наверно, это был пустяк. Едва ли стоило говорить о такой мелочи. Но… нет, пусть даже самая мелкая мелочь не царапает душу.
– Отец Андрей… А вот все, что здесь есть… и у вас, и еще в земле зарытое… Оно, значит, ваше?
– Да почему же мое? Божье.
– Ну, раз это археологи ищут для науки, а вы у них сторож, значит, все находки надо отдавать вам?
Видно, отец Андрей сразу понял, о чем речь. Опять посмеялся сквозь кашель.
– Вы про черепки, про монетки да бусинки? Этого добра здесь хватит на всех, на сто лет вперед. Другое дело, если мраморную фигуру откопаете, или какую‑то плиту с письменами, или целую посудину. Особенно ежели такую, как вон та… – Он кивнул на громадную амфору в углу.
– Или щит вещего Олега, – невинным голосом подсказала Саша.
Ох, Сашка! Смирная, смирная, а порой будто шило в языке.
– А щит‑то здесь откуда? – удивился отец Андрей.
– С ворот. Вот он, – Саша стрельнула в Колю глазом из‑за кружки, – говорит, что Олег его где‑то здесь приколотил, когда Херсонес назывался Цареградом.
– Голубчики мои… – отец Андрей зашелся дребезжащим смехом. – Да ведь Цареград‑то был вовсе не здесь. Так звали на Руси стольный город византийский, Константинополь. Его и взял однажды Олег. Там и щит свой оставил в знак победы…
«О‑о‑о… – Будь кружка чуть побольше, Коля засунул бы в нее голову. Чтобы скрыться от стыда и остудить заполыхавшие щеки. – Вот балда дубовая! И что на меня нашло?»
В таких случаях лучше сразу раскаяться до конца.
– Ох, да знаю я! Знаю про Константинополь! Просто у меня в мозгах… будто что‑то одно за другое зацепилось. Наверно, от полынного запаха… И потому что два знаменитых города. С одним Олег воевал, с другим Владимир… – Коля даже стукнул лбом о стол.
– Ну, не кручинься так, – отец Андрей дотянулся, потрепал его по воротнику. – С кем не бывает? От твоей ошибки никому беды нет…
– Кроме его самого, – вздохнула Саша. – Зря только руку ободрал… Отец Андрей, скажите ему, чтобы не скакал, как дурная коза, а то сломит шею. Там проход рядом, а он через стену прыг!..
– Я как надо «прыг»! – обрадованно перескочил Коля на другой разговор. – Кто знал, что там гусеница?
– Неужто испугался букашки? – усмехнулся отец Андрей.
– Что вы, он не испугался, он давить не хотел. Красивая, говорит!
– Конечно, красивая! А ты свое: «Ой, страх…»
– Значит, жалеешь всякую Божью тварь, – покивал отец Андрей.
– Он жалеет. Нынче краба отпустил. Иные мальчишки, как поймают краба, хряп его о камни, так что брызги! А он его в воду как в люльку…
– Всё про меня изложила? Или еще будешь? – сурово спросил Коля.
Саша виновато сморщила нос:
– Больше не буду… Я же не худое…
Молока выпили по две кружки, даже в животе забулькало. Пора было двигаться дальше.
Отец Андрей помахал им с порога, а когда они отошли шагов на десять, закашлялся опять, прижал к груди руки. Коля остановился. Подумал чуть‑чуть.
– Саша, подожди… – и бегом вернулся к порогу. – Отец Андрей, у вас ведь простуда. Кажется, изрядная. Давайте я сведу вас к знакомому доктору. Или приду с ним сюда, он не откажется.
Отец Андрей улыбнулся, часто дыша после кашля:
– Добрая ты душа, Коля, спаси тебя Христос… А болезни я не страшусь, на все воля Божья.
– Но… вы же говорили, что люди решают сами. Значит надо к доктору.
– У нас в монастыре есть лекарь. Он обещал мне сделать овчинные припарки с медом. Говорит, всю хворь разом снимет. Ступай с Богом, за меня не тревожься. Будет случай, заходи с Сашенькой. И друга приводи…
Синие тени
Скоро приземистое каменное жилище осталось за взгорком. А вокруг опять был солнечный, пахнущий степью и йодистой солью простор. Справа – синева открытого моря, впереди и слева – чуть всхолмленные пустоши, где среди серых камней обильно алели маки. Трещал в траве всякий «кузнечиковый народ», пересвистывались пичуги. И ни души кругом. Повстречались только две лохматые козы – наверно те, о которых говорил отец Андрей…
Ноги у Коли шагали без всякой усталости, несмотря на увесистые башмаки. Коля не знал, была ли его беседа с отцом Андреем настоящей исповедью, но на душе и в теле звенела легкость, как, наверно, у жаворонка. Если разбежаться как следует, можно, пожалуй, и взлететь. Только трава мешает разбегу…
А локоть, кстати, совсем уже не болел.
Скоро, однако стала ощущаться досадная помеха. Квас и молоко, скопившиеся в животе, давали о себе знать. Хорошо хоть, что эта смесь не забурлила в кишках, а только тяжелела с каждой минутой.
– Саш, гляди, вон за тот камень коршун сел. Может, там гнездо! Надо посмотреть.
– Опять придумываешь! То щит, то коршун… Не пойду я, иди один, если хочешь… – Кажется, она все поняла.
– Я мигом! – И помчался. Потому что, если не мигом, то… ой‑ёй‑ёй!
Через минуту он вышел из‑за камня с новой легкостью в теле. И с трофеем в руке. А Саши не было… Впрочем, почти сразу она появилась из‑за дальнего обломка скалы. Застеснялась, крикнула чересчур бодро:
– Ну, нашел гнездо?
– Нет! Зато вот что нашел!
Это был треугольный, изъеденный ржавчиной кусок железа. При желании его можно было принять за наконечник скифского копья. Коля так и объяснил. Саша не спорила. Пусть будет наконечник, жалко ей, что ли…
Поднялись на плоский холм у моря.
Море было темно‑синим, с зеленью и белой кромкой пены под обрывами. Стригли воздух и покрикивали чайки. Облаков почти не было – так, два‑три комка пуха. Слабый ветер колыхал Колин воротник. Коля огляделся. Ого, сколько они прошли! Недостроенный собор казался отсюда совсем маленьким. Город на береговых ярусах Большой бухты был виден почти целиком. Белый, стройный, будто вовсе не разрушенный. Низкий форт на Константиновском мысу был врезан в море желтой решительной чертой. Наверно, он все еще ждал вражеские корабли…
Саша потянула Колин рукав:
– Идем. Девичья бухта уже рядом.
Бухта была крошечная, тесная, по форме похожая на изогнутый мизинец. Со спокойной темно‑зеленой водой, в которой угадывались размытые пятна медуз. Воду обступали слоистые желтые обрывы. Они были почти такие же, как везде, только из пластов известняка всюду торчали козырьками белые плоские камни. Словно в давние времена создания мира кто‑то замешал в слоеный пирог сплющенные ядра орехов. Внизу между обрывами и водой лежала узкая белая полоса пляжа. Сразу видно – не галечного, а из чистого песка, что в здешних местах было редкостью.
В бухте было тихо и пусто. Кругом – тоже безлюдно, однако там, под обрывами как‑то чересчур. Будто заколдованно. Даже чайки не летали. В Коле вдруг шевельнулась полузабытая боязнь, похожая на страх ночных развалин. Он повел плечами:
– Какая тут… пустота. – Он чуть не сказал «безмолвие», но это было бы слишком… поэтично, что ли.
А у Саши, конечно, никакой боязни не было.
– Идем вниз… Осторожно только, а то опять…
Вниз вела то ли тропинка, то ли лесенка из редких камней‑ступенек. Крутая до невозможности. Саша привычно запрыгала вниз. Коля – следом. Страх пустынности он одолел, а крутизны и высоты он никогда не боялся. Прыг, прыг… Наконец он сиганул далеко в сторону и заскакал впереди Саши, чтобы в случае чего по‑рыцарски подхватить ее (это, по правде говоря, было бы очень приятно). И…
– Ай!.. – Камень торчавший из обрыва этаким балкончиком, закачался под Колей. Тот замахал руками, не зная, куда прыгнуть дальше. Сейчас вместе с этой глыбой вниз… Уф… Камень покачался и замер. Коля тоже.
– Я ведь говорила: осторожнее, – назидательно сообщила сверху Саша. – Стой смирно…
– Ой! – Коля присел. Потому что Саша прыгнула рядом, и камень заболтало опять. Саша крепко взяла Колю за плечо. Камень успокоился.
– Испугался? – поддела Колю Саша.
Отпираться было глупо.
– Конечно… Я же не знал про такое…
– Все пугаются первый раз. Это камень‑качун. Кажется, что вот‑вот сорвется, а на самом деле он держится крепко. Можно качаться сколько хочешь.
И они покачались вновь, крепко держа друг друга за руки. И пустота покачалась под ними, и море в теснине берегов, и скалы…
– Теперь прыгай вон туда…
Наконец оказались внизу, у воды. Солнце светило из‑за кромки обрыва громадной лучистой звездой. Коля поднял лицо. Сухой жар защекотал щеки… Коля приоткрыл один глаз. Высота берегов казалась небывалой. А синева неба – во много раз темнее, чем обычно. Коля шумно вздохнул. Эхо этого вздоха мягкими крылышками разлетелось по бухте.
Коля опять сбросил башмаки и пошел у воды. Было очень приятно идти по твердому прохладному песку. На нем оставались удивительно четкие отпечатки босых ступней (как следы дикарей в книжке о Робинзоне). Но песок был все‑таки не везде. Иногда вровень с ним лежали плиты песчаника – в их круглых вмятинах слюдяными оконцами блестела вода. А местами попадались небольшие россыпи гальки. Там и большие окатыши светло‑серой и желтой расцветки, и крошечные круглые камушки разных пород. Когда их заливала вода, они делались удивительно разноцветными…
– Коля, смотри!..
Саша сидела на корточках у края галечной россыпи. Мизинцем передвигала камешки на ладони. Потом потянула Коле. Он сразу увидел, что это не простые гальки. На ладони блестели полупрозрачные горошины из мутноватого стекла с перламутровым отливом. В них чернели крошечные проколы для ниток. Коля опустился рядом.
– Ух ты! Бусы… Ты скоро насобираешь на целое ожерелье.
– Красивые, верно?
Признаться, бусинки были не столь уж красивые. Главное достоинство их то, что древние. Может, тысячу лет назад (а то и две!) их носила на тонкой шейке девочка, похожая на Сашу. Коля сказал:
– Переливаются… Вот наденешь их и станешь совсем красавицей.
– Ох уж! Это я‑то красавица? – Она царапнула себя ноготком по переносице. – Конопушек больше, чем мака на прянике, не отскребешь.
Коля чуть не сказал, что «в конопушках главная твоя красота», <