- Хорошо. – согласился Марк. Затем указал рукой на пустой бокал Героны. – Я говорил, что всех остальных воротит от этого вина?
- Да, много раз. Налей еще, пожалуйста. – женщина улыбнулась, по детски наивно.
- Хочешь, налью хорошего? За счет заведения.
- Нет. Налей это.
Бармен выполнил просьбу.
Герона снова примкнула губами к своему напитку. Затем протолкнула жидкость через горло, чуть скорчившись. А когда вино дошло до желудка, умиротворенно улыбнулась.
- Вы просто ничего не понимаете. – сказала Герона. - Ваше «хорошее» вино можно пить до бесконечности, и никакого результата. А от этого вина меня уносит, после первых двух бокалов. Прямо, как в детстве. И вкус такой же.
- А, когда тебя «унесет», как домой будешь добираться?
- Да уж как-нибудь… Кстати, как там Мир?
- Нормально. Наверное. Я у него не был. Мир не любит, когда его навещают в больнице.
- Что за бред? – резко спросила женщина, подавая пальцами сигнал, чтобы ей подлили еще. - Мою мать например, вообще воротит от одного моего вида. Но если ее увезут в больницу с очередным сердечным приступом, я ее навещу. Даже цветов принесу. Потому что это правильно.
- Мир мой друг. – Сказал Марк, наполняя вновь опустевший бокал Героны. – И я уважаю его мнение.
- Мир твой лучший друг, поэтому, на его мнение ты должен плевать. И, хочет он того или нет, тебе нужно припереться в его палату и спросить «как дела?». – Герона улыбнулась и, смотря прямо вниз, на дно своего бокала, сказала, как бы самой себе: - Что еще делать старой алкоголичке, как не давать наставления?
- Ты здесь далеко, не самая старая. – сказал ей Марк.
- Я здесь самая алкоголичка.
Бармен не успел никак отреагировать на это - другой посетитель отвлек его, и Марк отошел от своей стойки на пару минут, а, когда вернулся, спросил Герону: - За что твоя мать тебя ненавидит?
- Я красивее ее. – ребячливо ответила женщина.
- Хах. Серьезно?
- По крайней мере, так считал мой папа.
Марк озадаченно посмотрел на Герону, и собирался что-то сказать, но женщина опередила его, спросив: - А у тебя, какие были отношения с родителями?
- Сложные. Но, они умерли и оставили мне наследство. Так, что я все им простил.
- Большое видимо наследство.
- Да. И еще кое-что, что важнее денег.
- И это?
- Наш род. Мы с Алисой потомки основателей Аквариума.
- Вау. Так, значит, ты мог бы стать мэром?
Марк, улыбнувшись, кивнул.
Тут, они оба заметили, что в бар зашел их очень хороший знакомый.
- Смотри ка, Винни. – сказала Герона.
- Или Кларсон.
- Нет, Винни. Клар бы не вышел из дома в мятой одежде, и, тем более, с растрепанной головой. А Винни, вряд-ли даже расческой умеет пользоваться… Нет, ты не подумай, я люблю Винни, как и все. Но, простят меня небеса, Винни на столько же глуп, на сколько Кларсон сволочь.
Они оба помахали Винни и тот, заметив это, радостно направился в их сторону. Марк поторопился достать бутылку с шоколадным ликером для одного из своих любимых посетителей, пытаясь при этом вспомнить, что еще такого он хотел спросить у Героны.
В десять утра Марк уже был в больнице; поднимался на третий этаж, не переставая задаваться вопросом – как Героне удалось столь быстро переубедить его? Она владеет какими-то хитроумными манипуляторными приемами? Или на мнение Марка так легко повлиять?
Одет он был в клетчатую серую рубашку и темно-синие брюки. Из карманов брюк торчали две пачки аспирина, ради которых, Марк выстоял в аптеке, что на первом этаже, очередь из девяти человек. За все года его работы в больнице, Марк ни разу не замечал, чтобы очередь превышала и трех человек. Ему оставалось лишь дивиться и медленно продвигаться вперед. Вообще, весь этот день Марку казался каким-то нереальным. Наверное, это обычное дело, если ты много времени не высыпаешься, или идешь на работу в свой выходной.
Когда до выхода на третий этаж оставался лишь один лестничный пролет…
- Здравствуй, Марк.
…на пути Марка появился главный врач больницы.
- Пришел друга навестить? – спросил он. - Это очень хорошо, а то Мир уже весь извелся от скуки.
Марк не нашел, чем лучше на это ответить, поэтому, закинув руку за спину, глухо протянул: - Да… Главное, чтобы это не мешало ему выздоравливать.
- Не мешает. Послезавтра мы его уже выписываем.
Бармен изобразил подобие улыбки. Мэр решил, что на этом их разговор закончен, и собирался было пройти дольше, как Марк протянул руку, и неуклюже вцепился ею в перила, тем самым преградил главврачу путь.
- Ты ведь… не примешь этот закон? – тихо сказал Марк, смотря прямо в глаза мэру.
Мэр в свою очередь молчал. Спокойно, выжидательно. И, будто подражая Марку, так же смотрел прямо ему в глаза.
Так прошло десять секунд. Двадцать. Тридцать. Тридцать пять…
Когда Марк не выдержал и отвел взгляд, а вместе с тем, убрал руку с перил, мэр, наконец, произнес: - Я рад, что тебе не все равно на дела Аквариума, но ничего сказать не могу.
- Но ты уже принял решение?
- Да, и раньше времени, о нем никто не должен узнать.
Марк снова поднял негодующий взгляд, на что мэр лишь снисходительно улыбнулся.
- Поверь. – сказал глава больницы, положив руку на плечо Марка. – не будь это так важно, я бы тебе рассказал.
Услыхав чьи-то шаги где-то неподалеку, они оба разошлись. Марк вверх, мэр вниз по лестнице.
Мир лежал на полу, когда его друг открыл дверь в палату. На пациента была надета потертая, голубая, почти серая, пижама, и поверх, белый, махровый халат.
Марк вытащил аспирин из карманов и кинул на кровать. Мир поднялся с пола, стряхнул с себя пыль, тяжело вздохнул.
- Тебя то сюда какими ветрами? – пробормотал Мир.
- Спросить, «как дела?».
- Отлично. Послезавтра выписывают.
- Я знаю. Виделся с мэром.
- Отлично… - Мир посмотрел на свою кровать, потом указал рукой на аспирин и произнес: - С тем, что мне дают, я вообще головы не чувствую, не то, что боль в ней.
- Не хотел приходить с пустыми руками.
- Принес бы книжку.
- Ты не читаешь книги.
- Принес бы с картинками. – Мир потянулся, потом убрал таблетки в шкафчик. – Ладно, садись, спрашивай.
- Что спрашивать?
- Что у меня нового? Как я себя чувствую? У тебя пока только одна галочка из трех.
Марк ухмыльнулся. Сел в кресло. И вместо вымученных вопросов, поинтересовался об обитателях третьего этажа, и чем вообще этот этаж отличается от четвертого. Мир это оценил, даже воодушевился и, немного поразмыслив, решил для начала рассказать о старике со шрамом.
Марк расслабился в кресле, под детальное описание морщинистой кожи, впалых глаз и усталого, злого взгляда. Он слушал сначала внимательно. Затем, в пол уха, то и дело отвлекаясь на какие то свои случайные мысли. А потом сам не заметил, как слова Мира стали монотонными, расплывчатыми, еле различимыми. А сам он (Марк) придался далеким воспоминаниям о его буднях в этой же больнице, на четвертом этаже, в качестве пациента… Дни, когда он спал по десять часов; когда его хвалили за рисунок вазы или победу в шашках; когда за полностью съеденный обед, ему давали сигарету. Дни, когда Марк дрожал от одной мысли, что его сестра посетит больницу чтобы проведать его. В это же время он делил с Миром одну палату. Им было восемнадцать и двадцать шесть лет. Марку нравился Мир. За колкие комментарии в сторону врачей и санитаров (однажды в порыве ярости, Мир даже наорал на одного врача и толкнул в тележку с лекарствами. Хотя это вряд-ли можно причислить к плюсам. Врач – Мария Литто, нравилась всем пациентам. В том числе и Миру. До сих пор непонятно, почему Мир это сделал. Он сам никогда не говорил о той истории).
Так же Марку нравилось отсутствие у своего соседа привычки задавать тысячи личных и неудобных вопросов. И, что Марк ценил больше всего, за некую моральную силу, которой так недоставало ему самому. Единственный его минус, который признавал сам Мир, был в его многочисленных жалобах, в основном ночью, когда больница утихала и свет в коридорах выключался. И даже эти жалобы, Марка не раздражали. А, спустя некоторое время, он и вовсе не мог заснуть без них, как без материнской колыбельной.
Мир жаловался на врачей; на свое невезение; на свою плохую память; на бездарность в рисовании. Так же, он жаловался на посетителей больницы и вообще всех, кто не являлся пациентом. Даже на свою маму. Мир говорил о том, как это ужасно, что кто-то может просто прийти и увидеть тебя в таком сальном, нелепом и болезненном виде. И под конец, когда Марк уже начинал проваливаться в сон, Мир жаловался на головную боль, и на то, что ему приходится упрашивать медсестер, дать ему аспирина.
Марк однажды, пообещал после их выписки, хоть каждую неделю покупать ему аспирин. Мир, в эту выписку не верящий, со своей стороны, шутливо поклялся покупать сигареты своему соседу хоть каждый день.
Погруженный в воспоминания, Марк не заметил, как прошел целых полчаса. А, погруженный в свой рассказ, Мир, не заметил, что его совсем не слушают. Спустя еще двадцать минут они попрощались. Мир пошел завтракать. А Марк решил прогуляться по парку, недалеко от больницы. Посидеть на лавочке, посмотреть на деревья, птиц, людей. Воспоминания никак не могли оставить его в покое. Слишком большим был контраст между Марком прошлым и Марком теперешним. Слишком приятной была мысль, что прошлый Марк остался в той палате, на четвертом этаже, и никогда больше не вернется. Приятно также было прослеживать, в какие моменты менялись те или иные черты его характера. Как уходили робость, страх, податливость, привычка мямлить себе под нос. Как голос становился громче, взгляд острее и потихоньку начинали проклевываться зерна дара убеждения, и дара влиять на людей… Вдруг, он припомнил недавние события. Свои слова, действия. И в его груди в одночасье похолодело. Его мозг атаковала острая, болезненная, язвительная и, каждую секунду, все больше набухающая мысль. Так ли сильно он изменился? А что, если прошлый Марк обманул его, и каким-то образом, сумел сбежать из своей палаты? А что (и это было самым пугающим) что, если Марк никогда и не менялся?
Девятая глава
Мир
Пару недель назад меня выписали. За это время не происходило ничего примечательного. Я бродил по дому. Наслаждался запахом своей комнаты и особенно своей кровати. Ел. Говорил с собой. Говорил с мамой. С собой больше, чем с мамой. Смотрел телевизор. Иногда в окно… Я вспомнил слова Второго. Стало немного не по себе.
Прямо сейчас я надеваю пальто и ботинки. Кладу в карманы деньги, ключи. Сегодня одиннадцатое февраля, «день метели», своеобразный праздник. Для кого-то он даже важнее дня рождения. Не отмечать его, простительно только таким, как моя мама. Людям, что круглосуточно заняты. Людям, что прямо сейчас на работе.
Я на улице. Иду в направлении ненорбара, через узкую аллею. Поворачиваю на право, вижу через дорогу от себя женщину. Она сидит на бордюре, что-то говорит и разливает вокруг себя молоко. Неподалеку от нее, столпилось десятка два человек. Я останавливаюсь. Мне интересно, чем все это закончится.
Прошло минут пять. К женщине подъехала машина, из которой вышли два санитара. Они подняли ее, вежливо и аккуратно посадили в машину и уехали. Я пошел дальше.
Ненорбар переполнен людьми. Как иначе?
На люстрах висят синие звезды из картона, а на столах наклеены синие снежинки. На двери, большими синими буквами, написано «Одиннадцатое февраля» и жирный знак восклицания. Сто с лишним лет назад, в эту ночь, была зафиксирована сильная метель и самая низкая температура в истории города. Умерло много людей, в основном бездомных. В память об этом, третье февраля превратилось в «день метели» (кстати, эта фраза украшает окна и стены). По традиции сегодня принято угощать неимущих выпивкой, а все рестораны, кафе и бары делают скидки в пятьдесят процентов на весь алкоголь.
Я еле пробился к своему столику, где меня уже ждет Винни.
- Привет. – сказал я Винни, садясь на стул. – Как дела?
- Привет, Мир. Отлично выглядишь. Твое лицо… на нем нет синяков. – Винни уже выпил. И не мало.
Мама попросила меня не напиваться, желательно никогда. Я конечно не согласен с тем, что в недавнем происшествии был виноват только один алкоголь, но пообещал ей. С другой стороны. С другой стороны, сегодня же «день метели», так что я позволил себе выпить немного, перед выходом из дома. Ну, как немного…
К нашему с Винни столику подошел один из постояльцев ненорбара, делающий вид, что он официант. Я попросил его, принести мне кружку пива. Когда «официант» ушел, я сказал: - Эй, Винни?
- Да?... – Винни попытался сделать свой взгляд, как можно более внимательным, но у него, конечно, ничего не получилось. Никогда не видел его таким пьяным.
- Помнишь, я однажды спросил у тебя, что такого случилось пару лет назад с абсолютно здоровым, Кларсоном, что его воображение выдумало тебя? Ты ответил, что это секрет, и ты не можешь мне его разгласить.
- Я… - Винни икнул. – Кажется, помню…
- А ты не можешь, поведать мне эту тайну, сегодня? Не то, чтобы я хотел давить на тебя. Но мне бы, правда, очень интересно.
- Я не могу, Мир… - лицо Винни вдруг стало грустным. – Клар возненавидит меня еще больше, когда узнает. А он знает все, что знаю я.
- Да ладно тебе. – я дружески похлопал Винни по плечу. – Что он тебе сделает?
- Ну, он делал плохие вещи…
- Какие, например?
- Он подрабатывал в другом городе. Кажется, в Нере, или Лиловой роще…
- Почему не здесь?
- Так было безопаснее.
Мне принесли пиво, я протянул официанту четверть денег, что взял с собой.
- Этого слишком много. К тому же, тебе вообще не обязательно платить, Мир.
- Знаю. Я все время боюсь, что когда-нибудь этот праздник разорит Марка.
Официант улыбнулся, словно ничего глупее не слышал за всю свою жизнь. Потом, задержав на мне взгляд, на две секунды, взял деньги и направился к стойке.
- И что он там делал? – спросил я Винни, и отхлебнул из своей кружки.
- Пр… проверял плесень в домах, он же ди-пло-ми-рован-ный специалист. Кларсон очень умный.
- Не отвлекайся. А то вырубишься и оставишь мое любопытство неудовлетворенным.
- Прости, Мир… Кларсон сообщал, в каких домах, в какое время, не будет его хозяев, своим... знакомым, и они этот дом грабили, когда Кларсон уже находился в Аквариуме. Он неплохо зарабатывал тогда.
- Знаешь, Винни, я ждал чего-то большего. Но все равно спасибо.
- Теперь мне можно выр-у-биться?
- Конечно.
Винни кладет голову на стол: - Прости, Мир, что не сказал…
- Не сказал раньше? – закончил я за него. – Ничего. Совсем скоро, Винни, я буду просить у тебя прощения, за то, что заставил проболтаться.
Музыка что играет в баре, похожа на разбросанные по полу пазлы – сколько голову не напрягай, все равно не поймешь, какая картинка должна получиться; снежные горы над морем или цветущий сад. Ничего удивительного, музыканты в хлам. Они и сами, наверное, не понимают, какую играют музыку и где вообще находятся. Но всем такой расклад вполне по душе, а я… я никогда не любил собирать пазлы.
Между тем, людей здесь стало еще больше. На столько, что я не могу разглядеть стены самого бара. Ни одного, даже крохотного кусочка стены. Наш столик, буквально облепили. Куда не поверну голову, вижу лишь пестрые платья, костюмы или комбинезоны.
Я выпил еще немного и полностью расслабился. Из головы выветрились больничные коридоры и лица пациентов. Мне наплевать на ту историю с крылатым, что разбил окна больницы. Хотя, надо признаться, что совсем чуть-чуть, но меня одолели сомнения, по поводу себя самого.
- Можно присесть? – это нас с Винни, который ни на что уже не реагирует, спросила девушка в длинном, вязаном платье и огромными серыми крыльями за спиной. Мне в глаза сразу бросились ее растрепанные волосы. Они очень густые и торчат во все стороны. Я думаю, парик это или нет.
Отвечаю ей: - Да, конечно.
Она села рядом со мной.
- А я тебя знаю.
- Меня тут многие знают.
- Ходят слухи, что ты сын мэра, но он и твоя мама это скрывают, из-за… ну, знаешь, из-за твоей повышенной пернатости.
Я поперхнулся. Затем, скривил рот, представляя, как мэр учит меня ходить, и читает сказки на сон грядущий.
- Уверяю тебя, это не более, чем слухи. – сказал я.
- Поверю на слово. Что пьешь? – она спросила, не убирая улыбку с лица.
- Пиво. Не представляю, с чем еще можно спутать пиво.
- С яблочным соком, например.
- А ты, что пьешь?
В ее руках был стакан, с какой то голубой жидкостью.
- Не знаю. Какая разница? Тебя правда зовут Мир?
- Да, а тебя?
- А меня неважно, как зовут. Мы с тобой все равно потом больше не увидимся.
- Зачем ты сюда села?
- Я устала стоять, а свободное место только тут увидела. Не хочу быть невежливой, так что давай мы поболтаем немного ни о чем, а потом я уйду.
- Я не против.
- Хорошо. Давай… - девушка сделала наигранно задумчивое лицо – поговорим о нашем детстве.
- Нет, не хочу.
- Тогда о любви. Я не болтушка, если что. Ни кому не растреплю.
Я отрицательно покачал головой.
- Может, о мести? Мстил когда-нибудь?
- Нет.
Девушка выпила все содержимое своего стакана и задумалась по настоящему, пристально вглядываясь в меня.
- Ты симпатичный, Мир. Почему ты пришел без пары?
Я задумался.
- У тебя ведь есть пара? Это человек, которому ты будешь врать о своей верности, если мы с тобой переспим.
- Тебе нечего с ним ловить. – ответил за меня, неожиданно проснувшийся Винни. То есть… я присмотрелся к нему, уже не Винни. Лицо моего соседа по столику, перекосила недовольная, надменная гримаса, а голос стал ниже. – Мир не занимается сексом. Принципы, что с них взять.
Наверное, не стоило говорить с Винни о подобных вещах.
- Привет, Клар. – сказал я на выдохе. - Давно не виделись.
- Привет, Мир. – сказал Кларсон и вылез из-за стола. – Пока.
- Что это было? – спросила девушка, когда он ушел.
- Это Кларсон, не обращай внимания.
- Ты, что, девственник? Почему?
- Придумай вариант, который больше понравится. – Я решил, зачем утруждать себя объяснениями? Эта девушка мне никто.
- Ты хоть в курсе, где и в какое время живешь? Мы не можем голосовать, переезжать без разрешения, работать там, где нравится, детей заводить… А ты еще и сексом не занимаешься? Что ты вообще делаешь?
- Я слушаю музыку. – сказал я и, подняв перед собой кружку с пивом, добавил: - И еще пью. Тебе то какое дело?
- Да я так… Может, потанцуем?
- Зачем?
- Хочу с кем-нибудь потанцевать. А ты мне нравишься... Как может понравиться незнакомец, в сравнении с другими незнакомцами.
- Ты же сказала, что знаешь меня.
- Еще я сказала, что хочу потанцевать.
Оглядев набитый битком зал, я произнес: - Ты выбрала неудачное место для танцев. Может, пойдешь в другое?
- Я хочу именно здесь.
- Почему?
- Не знаю. Ты когда-нибудь делал что-то, без полнейшего понятия зачем тебе это, но со стопроцентной уверенностью, что так надо?
- Если ты про танцы, то сейчас у меня нет ни понятия, ни уверенности. – сказал я.
Она улыбнулась и протянув мне руку, сказала: - Пойдем танцевать, Мир.
Я подумал полминуты и решил, почему бы и нет? Мы вылезли из-за стола. Музыканты как раз заиграли быстрее; их солист взбодрился. Девушка, назову ее Анна, повела меня к сцене, как то по лисьему улыбаясь, будто что то задумала. Я иду сзади. Замечу, что вязаное платье идеально подчеркивает фигуру. Не могу оторвать глаз от ее изгибов.
Солист громко запел, какую то дико веселую песню. Анна остановилась. Повернулась ко мне. Рывком выхватила свою руку, и словно взбесившаяся мельница, начала вращаться вокруг себя, махая руками. Потом она, расправила на полную катушку свои крылья, задрала облегающее платье, что бы было удобней танцевать, и начала прыгать и задирать ноги. Анне наплевать, что она толкает людей, а своими крыльями бьет их по лицу. Так люди танцуют только под любимую песню, ну, или, не знаю… когда им на все плевать. Я увидел, что на обеих щиколотках у нее татуировки в виде стягивающих ремешков. Анна затрясла головой в такт барабанам; резко подняла руки, отпустив складки платья, так что оно снова сползло вниз; обняла меня, и мы закружились в быстром танце, наступая друг другу на ноги.
У Анны красивые кари глаза, при нужном освещении кажущиеся черными, густые брови и прямой нос. На вид ей, тридцать-тридцать пять лет. Безупречная кожа, напоминающая цвет оливкового масла. Нижняя часть лица грубовата, но этого почти незаметно, так как Анна всегда улыбается, смягчая черты подбородка. Розовая помада на губах, веки подведены жирными стрелками. Вязанное желто-зеленое платье, демонстрирует до мельчайших подробностей очертания ее фигуры, и при этом полностью его скрывает. Длинные рукава, длинный ворот… До того, как увидеть ее татуировки, я предположил, что у Анны какие-то шрамы или ожоги. Теперь думаю, что на шее и руках у нее те же самые татуировки ремней.
Мне очень нравится песня, что исполняют прямо сейчас музыканты, хотя до «Наемников» им далеко. Я перестал считать людей, которых толкнул или задел, пока пытался раскрутить Анну, или поднять ее. Народу, кажется, стало еще больше. Кто то топчется на месте, кто то танцует еще безумнее нас. Запах алкоголя и пота вскружил мне голову. А из-за разноцветных, вычурных нарядов со всех сторон, болят глаза. Мы танцуем, как велит нам солист и верим в то, что какая бы ерунда в жизни не творилась, не стоит сильно переживать. В конечном итоге, мы все равно умрем. Это обнадеживает меня, и всех остальных в этом баре думаю тоже. Я улыбаюсь, потому что улыбается Анна, мне кажется, я бы даже мог влюбиться в нее, если бы уже не любил Аврору.
У меня заболела голова, гудит в ушах. Жарко и душно. Мне наплевать, кто я и я хочу запомнить этот момент, потому что мне кажется, что я счастлив…
Мы выбежали на улицу, потому что Анну и меня затошнило, и еще я пропотел всю свою одежду. Ее вырвало прямо под окна бара, я сдержался и просто лег на снег неподалеку.
Анна подошла ко мне спустя какое то время и легла рядом.
Мы лежим на боках, облокотившись на руки, и смотрим друг другу в лицо.
- Ты знал, что обреченность выглядит, как разбитый на тысячу кусочков, космос? – Вдруг говорит Анна странным, спокойным, совсем невеселым тоном.
- Космос?
- Да. У каждого человека есть космос. И его очень легко разбить.
Я ничего на это не отвечаю. Анна продолжила: - Я вижу в своих глазах осколки каждый день, когда смотрю в зеркало. В моей жизни творится много всего... И мои татуировки означают, не делай вид, что их не заметил, они означают, что я сама этого захотела. Я это заслужила. Выбрала… То есть, выбрала, скорее, жизнь. Но мне пришлись по душе ее идеи.
- Я не понимаю, что ты пытаешься мне сказать.
- Конечно, не понимаешь. Ты, ведь, не знаешь меня. А те, кто знают, тем более, не понимают.
Анна смотрит мне в глаза, словно ищет в них что-то. Чем бы это ни было, во мне этого нет. Когда до нее это дойдет она наверное во мне разочаруется.
Я честно сказал ей: - Прости, но я все еще тебя не понимаю.
- Как бы тебе объяснить… - ответила мне Анна. – Я (метафорически, конечно) умираю каждый день по чуть-чуть и получаю от этого настоящее удовольствие… Печаль, тоска, отчаяние (банальные слова, но нельзя недооценивать их значение), мне нравятся эти чувства. Я думаю, они прекрасны. Холодные, тягучие и вязкие. А цвета всегда синего или черного. Они блестят, как снег и кусают изнутри, как мороз. Покрывают мурашками, увлажняют глаза и щеки. Окунают в бездну, накрывают мглой, словно тяжелым одеялом. Они убивают самым красивым способом… Я люблю чувствовать это. Я… я люблю страдать.
Она замолчала, формулируя мысли. Я не стал портить возникшую тишину.
- Я знаю твою историю.
- Вот оно что…
- Я думаю, мы с тобой не похожи.
- Ты это хотела мне сказать? Это итог твоей речи?
- Именно. – к Анне вернулся радостный тон. – Ты страдаешь. Сильно. По-настоящему. Я это знаю, чувствую. Ты игнорируешь свою боль, не замечаешь или просто к ней привык. Так продолжается сколько? Больше десяти лет? Знаешь, какой у меня девиз по жизни?
- Не представляю.
- «Зачем, если нет удовольствия?»
Анна встала.
Только сейчас до меня дошло, что кроме платья, на ней ничего нет. Я встал следом, и надел на нее свое пальто, вынув из карманов ключи и справку. Оставив там деньги, платок и использованную зубочистку. Надеюсь, Анна о нее не порежется, когда будет греть руки. Она поблагодарила меня, а потом сказала: - Знаешь, что еще я думаю?
- Нет.
- Тебе нужно взбодриться. – Анна засунула руку себе под платье и вытащила из лифчика маленький прозрачный пакетик, где лежали две розовые таблеточки.
- Вот. – она протянула этот пакетик мне. – Найди того, кто тебе по-настоящему понравится, и раздели с ней. Или с ним. Обещаю, вам будет так хорошо, как ты себе даже представить не можешь.
Я взял таблетки.
- Спасибо. А, с тобой мы еще встретимся?
- Зачем? Мне нравятся только самые первые встречи. Дальше уже…
- Нет удовольствия?
Анна улыбнулась мне непередаваемо красиво. Как улыбаются люди, когда хотят, чтобы их запомнили. И поцеловав меня в щеку, развернулась и неспешно зашагала в сторону темных дворов жилых зданий.
- Эй. – окликнул я ее. – Скажешь еще что-нибудь напоследок?
- Перестань быть призраком самого себя. – сказала Анна, не оборачиваясь, продолжая идти.
Я вернулся в бар. Взял у Марка куртку на прокат, и отправился домой.
Я сижу на диване, в гостиной, ем шоколадные печения. Мама в душе, когда она помоется, мы поиграем в шахматы. По телевизору идет детская передача с ведущим в костюме фиолетовой совы. Я переключил на другой канал. Там какой-то плохо рисованный мультик. Я снова переключил. Идет фильм «И тебе и мне», я смотрел его сотню раз. Продолжаю щелкать.
Мама вернулась из душа. Мы продолжили, поставленную на паузу, пару дней назад, партию. Я играю черными, она белыми.
- Как прошел день метели?
- Раздал по бутылке коньяка троим бездомным.
- Это очень хорошо, а то у меня никого не получилось угостить. У меня из офиса то не получилось выбраться... Шах и мат.
У моего короля не осталось клеток, для отступления. И дама никак не может ему помочь, ее путь преграждаю две мои же пешки, которые я вовремя не сдвинул.
- Я тебе поддавался. – говорю я не непроницаемым видом.
- Только если в параллельной вселенной. Я знаю, когда ты поддаешься.
- Про меня все все знают. Я как тот человечек в учебнике по биологии. Над каждой частью тела проставлены циферки, а внизу, в сносках названия и функции всех органов.
- Не преувеличивай. Мы знакомы всю твою жизнь. Ты и должен быть для меня, как раскрытая книга. Ты мой сын, в конце концов.
- А как же мэр?
- Он знает только то, что ты ему говорил.
- Я рассказывал ему все… Хах, и до сих пор рассказываю.
- Ну вот видишь… Черт. – мама случайно пролила молоко на шахматную доску. – Кухня все-таки не лучшее место для этих игр.
- Я понял это, еще когда ты испачкала свою ладью шоколадом.
- Не умничай. Лучше скажи, где тряпка.
- Я их всех выкинул. Они воняли. Возьми салфетку.
- Кстати… хочу, чтобы ты от меня об этом узнал. В общем, мы с мэром вместе, опять. В пятницу идем с ним на шоу темного кукольника, в большом театре. Давно мечтаю попасть туда… Ночевать я тоже буду не дома. Мэр обещал угостить, каким-то очень дорогим вином. И… мы поженимся. Скоро.
- Уверена, что хочешь всего этого?
- Да. К тому же мы, по большому счету и не расставались… Скорее это был длительный перерыв. Я тогда еще уезжала в другой город надолго, помнишь?
- Смутно.
- А, да. У тебя как раз был сложный период.
- Может, потому и был плохой период, что ты от мэра уехала…
- Прекрати. Он к тебе со всей душой.
- Нет у него никакой души. – я не смог сдержать ухмылку. Мама не поняла, что я сказал это несерьезно.
- Хватит.
- Да я просто…
- Нет, погоди. Я понимаю, что мэр может давить…морально. Но, пятнадцать лет назад, когда тебя собирали по кусочкам, и у меня не было ни денег, ни страховки… ничего у меня не было, и сделать я ничего не могла… мэр помог нам. Нашел врачей, выделил лучшую палату, помог с оформлением документов. Мне продолжать?
Я открыл было рот, чтобы напомнить маме о том, на сколько красивой она была, но мама остановила меня жестом руки.
- Подумай, прежде чем сказать что-то про мою внешность. – Мама вздохнула, и добавила: - Может мэр и зло, как ты выразился. Но лично ты не имеешь права ему, что-либо предъявлять. Тебе не за что. Мэр любит тебя. Не тратил бы он на тебя столько времени и сил, не будь это так…
Мной вдруг овладела злоба или, скорее обида. Я редко испытываю такие чувства по отношению к матери. Потому что она редко встает не на мою сторону. Я пожалею о том, что сейчас ей скажу. Знаю, что пожалею. И все-таки открываю рот и, как можно более саркастично, говорю: - Скажи, если окажется, что мэр ставит над пациентами эксперименты или просто жестоко убивает людей у себя в подвале. Я все равно должен буду считать его «хорошим», потому что к нам с тобой он относится «по-особому»? А еще, мне интересно, почему, если мэр такой «хороший парень», он за столько (я сделал ударение на этом слове) лет так и не предложил тебе выйти за него замуж? А ваши «перерывы»? Происходили они из-за чего? Расскажешь когда-нибудь?…