- Фильм начинался с непонятных обрывков кадров; со слов «Все случилось неожиданно. Вчера был обычный день. А сегодня, какая-то женщина, родила младенца со странными отростками на спине» Сейчас этому младенцу уже сто семь лет… Никто не знал, как к этому относится. А тем временем, число крылатых увеличивалось. Это происходило по всему миру. Кто-то заикнулся, что люди с крыльями новая ступень эволюции. Зря. Возмущению людей не было предела. Наверное, это и стало причиной всеобщей ненависти. Представь, тебе сказали, что ты на этой планете не номер один а, всего лишь некая промежуточная его форма. Как куколка перед бабочкой.
Мэр поцеловал Диану в уголок рта. Его рука скользнула вниз, по ее животу.
- Никто бы не посмел мне такого сказать.
- А еще, ты знаешь, кто такие ангелы?
Мэр задумался на секунду.
- Не слышал о таких.
- Это мифические существа, что-то вроде русалок, как я поняла, или единорогов. Только ангелы упоминались не в сказках… Выглядели они, как люди с крыльями и жили на небе. Считалось, что ангелы лучше людей, что у них нет недостатков, нет пороков, что они идеальны. Слово «ангел» было, например, связано с очень красивой внешностью.
- Может, мне называть тебя ангелом? – тихо спросил мэр.
- Пол планеты вычеркнули упоминания об ангелах из всех книг, фильмов, статей... Отовсюду. Чтобы люди... не смущались.
- Это вселишь теория. Ты сама сказала. Фактов в фильме не было.
- Мне нравиться думать, что это правда.
- Почему?
- Так, у нас была бы хоть какая-то причина… Все лучше, чем ненавидеть просто так.
- Любить просто так можно, а ненавидеть нельзя? – спросил мэр.
- А ты любишь меня просто так?
Мэр улыбнулся. Запустил лицо в волосы женщины. Вдохнул их аромат. Провел пальцами по ее бедрам. Она в свою очередь, скользнула рукой по промежности мэра. Так она делала лишь, когда чувства полностью захватывали ее разум.
|
|
Мужчина перестал гладить Диану.
Она убрала руку и передвинулась, невольно представляя перед глазами белый, сияющий шрам, что начинался на левой внутренней части бедра, проходил прямо через половой член и, заканчивался правой, внутренней частью бедра. Будь у меня такой шрам, думала Диана, я бы тоже стеснялась.
- Может, если бы ты мне рассказал… Мы столько лет друг друга знаем. – как можно тактичнее произнесла Диана.
- Нет. – сказал мэр, не меняя тон голоса. Затем он выключил свет, и их ласки продолжились.
Двадцатая глава
Мир
Мы попрощались в половину двенадцатого. Вик А, еле стоявший на ногах, десять минут пытался найти картину в своем багажнике. Когда он это сделал, я отнял у него ключи и отдал метрдотелю.
На улице стоит безветренная, безоблачная ночь. На небе поблескивал месяц уходящей луны. Улицы были почти пустыми. Мне захотелось пойти домой пешком. И по пути заглянуть в ненорбар, поболтать с Марком, и выпить пару бокалов пива.
Я не спеша бреду по тротуару, любуюсь безлюдностью улицы и думаю, чем бы я занялся, если бы все люди в городе исчезли? Буду орать во все горло? Грабить магазины? Достану тысячи книг и литры клея, и сооружу из всего этого памятник в свою честь? Открою вольеры зоопарка и устрою небольшой хаос? Разобью пару окон… Скорее всего, я просто буду бродить по улицам и наслаждаться покоем и одиночеством, внезапно обрушившимися на меня.
|
|
Три часа ночи. Я дома. Разворачиваю коричневую, оберточную бумагу и не без улыбки смотрю на свое приобретение. Карусель, клоун, цветы, дома, девушка… В этом определенно что-то есть. Не в деталях, не в цвете, а именно во взгляде. Таких чистых, выразительных глаз я кажется еще не встречал.
Я поставил картину на пол, облокотив на тумбочку. И сел на кровать. Спать не хочется. Я спустился в гостиную и включил телевизор.
Реклама.
Реклама.
Второсортный ужастик.
Новости шоу бизнеса. Почему нет?
Я оставил на новостях, убрал пульт и положил под голову подушку.
Задорный женский голос, повествует: «Известную актрису, певицу и автора собственной биографической книги, Ларину, номинировали на хрустального колибри за роль страдающей шизофренией, журналистки, влюбившейся в своего начальника. Фильм вышел еще в начале прошлого года, и был обруган и критиками и зрителями. Даже самые преданные фанаты Лорины посчитали его глупым и надуманным. Но все до одного признали, что Лорина сыграла в нем просто великолепно!
Еще до съемочного процесса у молодой актрисы, состоялась фотосессия, где она предстала, одетой в смирительную рубашку. Фотографии так же пришлись всем по душе»
На экране стали появляться эти самые фотографии. Неестественно бледный, цвет кожи. Растрепанные волосы. При этом яркий вечерний макияж. «Материал предоставил журнал «Все самое прекрасное»
«Как же это мило» произнес Второй, что сидит на противоположной стороне дивана «Народ фанатеет от безумия, когда оно такое странное и загадочное, подающееся в красивой, глянцевой упаковке. А потом злорадствует и кривится, если видит тоже самое вживую»
|
|
- Ты это о ком?
«О тех, чьи дела были куда хуже, чем твои. О ребятах, кому было суждено стать жителями больницы, а не временными ее пациентами. Помнишь таких?»
Да, я помню… Блеклые, почти бесцветные, зрачки. Сальные волосы. Изо рта пахнет таблетками.
«По взгляду некоторых можно прочесть всю их историю. Ты любил так делать – придумывать детали. Но основа истории всегда была одна: давным-давно один бедняга заблудился в собственном безумии а, когда его вытащили, он понял, что там (в извилистых тоннелях подсознания) ему было намного лучше»
Второй странной взглянул на меня. Я выключил телевизор. Задумался. В больнице я часто встречал людей, о которых сказал Второй. И предпочел бы вообще никогда не видеть. Рядом с ними в воздухе витала обреченность, безвыходность. Нечто, худшее, чем смерть.
Я встал с дивана и ушел спать.
- Мииир, Мир? – это голос мамы зовет меня. – Мир. – мамина рука гладит мой лоб.
Я открыл глаза. Мама, склонившись над моим лицом, улыбается.
- Привет. – хрипло сказал я. – Во сколько ты вчера вернулась?
- Я вернулась сегодня. Мне сейчас нужно уехать на пару дней, по работе. Я заполнила холодильник едой, до отказа. И еще положила денег на тумбочку.
- У меня от пособия еще много осталось.
- На всякий случай, пусть полежат. Мэр хотел поговорит с тобой, зайдешь к нему в больницу сегодня или завтра, хорошо?
Я выдохнул: - Хорошо.
- Я люблю тебя.
- Я тоже.
Мама встала и пошла в сторону двери.
- Мам.
- Да? – она повернулась ко мне.
- Не хочешь стать обладательницей собственного портрета?
- А кто будет рисовать? Ты? – мама оживилась.
- Нет. Знаешь Вика А? Мы с Лизой встретили его в галерее. Он подарил мне картину. А еще, он мечтает тебя нарисовать.
- Так ты пообещал ему, что я соглашусь?
- Конечно, нет. Я сказал, что сделаю все возможное. Так ты хочешь?
- Нет. Пока, сын. – мама послала мне воздушный поцелуй и покинула мою комнату.
- Я сделал все, что мог… - пробурчал я, и попытался снова заснуть, но ничего не вышло.
В больнице, на четвертом этаже, проблем со сном никогда не было. Неужели я скучаю по тем дням? Я лежу в кровати уже час. Все еще надеюсь вырубиться.
«Ударься головой о стену. Точно вырубишься. А может, еще и в больницу вернут» сказал Второй, лежащий под кроватью.
Вдруг, раздался телефонный звонок. Я нехотя вылезаю из кровати. Спускаюсь по лестнице. Поднимаю трубку. Прикладываю к уху.
- Ало?
- Это Марк.
- Привет.
- Мир, ты помнишь, как заходил вчера ночью ко мне в бар?
- Конечно.
- А после этого, что было?
- Я пошел домой.
- Ты ведь немного выпил, да?
- Пару бокалов всего.
- Можешь приехать ко мне?
- Зачем?
- Неизвестный вчера ночью разбил окна в одном приюте для умалишенных, чудом никто не пострадал.
Я устало вздохнул.
Мне нравится Марк, но иногда я хочу, чтобы он тихо мирно умер от остановки сердца, в своей кровати, или кресле-качалке, что ему больше нравится…
- Мне сказать снова? Это был не я. Пока… - я бросил трубку, вздохнул, протер глаза, стиснул зубы. И воспроизвел еще пару вещей, которые делают раздраженные люди.
Ко мне по лестнице, спустился Второй. Полюбовавшись им с минуту, я, склонив на бок голову, спросил: - Это точно не мы?
«Точно» ответил он «Я бы знал»
- Мне даже жаль... Знаешь, когда Аврора проснется, мы обязательно вместе разобьем что-нибудь.
Марк. Марк. Марк… Что с ним не так? Он ведь здоров. Откуда эти навязчивые мысли? Почему ему так хочется, чтобы это был я? Прямо, как пять лет назад, когда он думал, что его сестра скоро умрет, стоило ей один раз пожаловаться на боль в суставах.
Я вспомнил о сестре Марка, Эльвире. Я видел ее всего пару раз, но впечатление осталось сильное. Уж не знаю, какая она, с другими людьми, но рядом с Марком, Эльвира вела себя, как нечто среднее, между курицы наседки и коршуном. Длинные, тонкие пальцы обычно мертвой хваткой вцеплялись в рубашку Марка сразу, как только он к ней подходил. А когда они прогуливались по коридору больницы или по ее территории, на улице, она не упускала ни единой возможности вытереть Марку лицо, помочь высморкаться в платочек или убрать какую-нибудь пылинку с его одежды. Если Эльвира говорила что-то вроде: «Я постирала твою верхнюю одежду», после этого выдерживала паузу, чтобы Марк поблагодарил ее, потом Эльвира кивала и говорила дальше. Было странно наблюдать за всем этим, даже мерзко. Но Марк сам просил меня не оставлять их одних в тот день, и еще в парочку других.
Я уже говорил про гудение труб, которые так напрягали Марка? Так вот, однажды, когда мы с ним снова вместе мылись. Это происходило не так часто, как может показаться, на самом деле всего два раза… В общем, громкий звук, издаваемый трубой, в конце концов доконал Марка. Он взбесился. Вылез из ванны, сорвал со стены железную полку с вешалками, и начал бить ею по трубе. Разумеется, никаких повреждений, кроме нескольких царапин, полка трубе не причинила. Это разозлило Марка еще больше и он швырнул ею в окно. Стекла разлетелись в разные стороны. Потом он мигом успокоился, и забрался обратно в ванну. Через несколько секунд к нам вбежал санитар.
Марк до этого момента, вел себя совершенно спокойно. Ни апатии, ни агрессии. Лишь тревога перед приездом сестры. И то, он очень хорошо ее скрывал. Марку даже намекали, что если он дальше будет себя хорошо вести, через неделю другую, его выпишут. Поэтому, в случившемся я обвинил себя. Марк же просто молчал, пребывая в каком-то ступоре. А на следующий день он спросил, зачем я взял вину. Я шутя ответил, что сам давно хотел это сделать. Марк восхитился моей храбростью. Глупо. Я давно знал обо всех уловках, всех наказаниях больницы. Со мной бы не сделали вещей, которых бы множество раз не сделали уже. Новые таблетки, пристальные взгляды, запрет сладкого, запрет видеться с мамой… ко всему этому я привык. На все это мне было давно наплевать… Марк спутал храбрость с безразличием.
Остальные в больнице иногда спрашивали о причине моего поступка. Я каждый раз отвечал одно и то же: «Я ненавидел это окно. Оно слепило мне глаза»
Двадцать первая глава
Лиза
В четырнадцать лет Лиза написала коротенький рассказ. Назывался он «мальчик, который кое-что понял». Повествование шло о тощем, длинноволосом мальчике, по имени Резинка. После школы он подрабатывал в доме престарелых, где умирающие старики рассказывали ему свои секреты. Мальчик ни об одном секрете ни разу не проболтался, даже если это было очень важно, например, когда речь шла об огромном наследстве. Все рассказанное ему, считалось стертым из истории, как-будто никаких событий и не было.
Резинка был высокомерным. Держа в голове тот или иной секрет, он чувствовал то, что чувствует человек, держащий нож у горла другого человека – самую настоящую власть. Резинка мог в любой момент отпустить поведанную ему тайну, даруя ей жизнь, на десяток или даже, на несколько десятков лет, но предпочитал удерживать, чтобы ее зарыли в землю вместе с ним. С каждым днем, мальчик ощущал больше власти. Словно внутри него жили сотни маленьких жизней, которые кричали и царапали стены своих тюрем. Однажды Резинка решил, что имеет власть над самим прошлым. Это осознание дарило ему энергию, отличное настроение, бойкость, ловкость и силу. Он играл в футбол с остальными детьми и его команда всегда выигрывала. Он получал только отличные оценки и везде успевал. А когда наступала ночь, Резинка подходил к окну, представляя, как берет полотно прошлого и вырубает из него целые куски, чьих-то историй, огромным топором.
Так продолжалось несколько месяцев, до самого разгара лета. Резинка лежал на берегу реки, размышлял о водяных жуках, как вдруг, непонятно как и почему, понял, что нет у него никакой власти над прошлым. Оно уже произошло, и ничто этого не изменит. А секретам плевать хранят их, или ведают о них.
То, что Резинка понял, забыть уже было невозможно.
В жизни мальчика наступила черная полоса. Ушло и настроение и энергия. Казалось, его покинули даже жизненные силы. Он мрачно бродил по городу и отчаянно пытался вернуться в прошлое, когда глупый мозг еще не понял страшную правду. Гуляя по лесу, Резинка, в порыве сильнейшего отчаяния, ударился головой о дерево, надеясь таким образом все исправить. Нельзя сказать, что у него этого не получилось. Резинка забыл абсолютно все, даже свое имя. Рассказ заканчивается таким предложением: «Резинка медленно шел по лестнице, держа за руку медсестру и не понимал, насколько счастливым стал»
Единственным, кто прочитал это, был Мир.
Мир похвалил рассказ. Сказал, что ему понравилась высокомерность мальчика и то, чем закончилась вся история. Так же сказал, что Лиза прирожденный писатель. А, еще спустя минуту, признался, что не понял ни морали, ни смысла истории.
Иногда Лиза думает, что это именно она отвадила Мира от любви к книгам.
Лиза проснулась в восемь утра. Выпила стакан воды, помылась, причесала волосы, заправила кровать. В полдевятого, она позавтракала овсяной кашей, зеленым яблоком и чаем без сахара. После этого, десять минут наблюдала за моргающей лампочкой в люстре, чье мигание будто специально напоминало ритм старой глупой песенки, припев которой был примерно таким: «Тебе здесь не место. Тебе здесь не место. Ты должна уйти».
В девять, Лиза взялась читать книгу. В десять, убрала ее и снова взяла. В двенадцать часов, книга была полностью дочитана. Тогда Лиза принялась мыть посуду, оставшуюся еще после вчерашнего ужина.
В полпервого, Лиза открыла дверь своего кабинета, подошла к столу, села в кресло. Громадный стол, занимающий половину кабинета был чистым, ничем не заставленным. Лишь небольшая пишущая машинка с пыльными клавишами, нарушала его изящную пустоту. Из машинки торчал лист. Лиза взглянула в него, и вслух прочитала написанное: - И тогда уставший Иланий выкинул посох в болото, и, вдруг, понял...
Незаконченность предложения, не прекращала портить настроение девушке. Пора дописать его. Давно уже пора… Лиза положила свои пальцы на клавиши и задумалась. Что понял Иланий? Что он мог понять? Ведь она знала это, уже давно придумала. Но теперь почему-то забыла… Может, Иланий понял, что он неудачник? Тогда, он ни чем не будет отличаться от остальных персонажей ее рассказов… Может, Иланий понял, что его отец был прав? Хотя, это тоже самое, что и первый вариант, только другими словами… Может, Иланий понял, что ему не стоило идти за первой же феей, позвавшей его к себе домой?... Рядом с головой Лизы прожужжала муха. Сделав несколько кругов над печатной машинкой, она села на левую руку Лизы, и успела преодолеть расстояние между кистью и локтем, прежде чем Лиза замахнулась в тщетной попытке пришлепнуть насекомое. Муха улетела.
В полвторого, Лиза встала; размялась; пощипала затекшие ноги. Затем вытащила из машинки лист, и прочитала про себя: «И тогда уставший Иланий выкинул посох в болото и вдруг, понял, что Лиза бездарность». Лиза смяла лист. Выкинула его в урну.
Следующие сорок минут она лежала на ковре в гостиной и пролежала бы там еще столько же, если бы в дверь не позвонили. Это в гости пришли Марго и Натан, родители Расса. Отлично. Подумала Лиза. Именно сегодня, когда Расс в отъезде. Замечательно.
Они сидели в гостиной. Лиза разлила апельсиновый (любимый Марго) чай по фарфоровым чашечкам. Поставила на стол вазу с заварными пирожными и села на диван, закинув левую ногу на правую зная, что Марго такой позы не одобряет.
- Как твоя книга, Лиза? – спросила Марго, шестидесятилетняя женщина, одетая в бледный, желтый свитер и темно синие, зауженные штаны.
У Марго были большие зеленые глаза, при дневном свете кажущиеся изумрудными; маленький острый нос; высокие скулы; тонкие губы; платиновые волосы, убранные серебряным ободком. Глубокие морщины, покрывающие все лицо, были небрежно запудрены. Из-за чего кожа Марго была похожа на сухарь в сахарной пудре. Из-под кожи на толстых руках и шее, выпирали синие вены. Над воротником свитера свисал второй подбородок. Лиза много раз видела старые фотографии своей свекрови и признает, что в молодости Марго была очень красивой, но сейчас… сейчас она больше напоминала растолстевшую птицу.
- Книга продвигается. – сказала Лиза.
- Как именно продвигается?
- В своем темпе.
- В каком темпе?
- В своем.
Лиза посмотрела в глаза Марго, отпила немного из чашки и подумала: Если я вам так не нравлюсь, просто закажите меня уже киллеру и покончим с этим.
- Не приставай, Марго. Напишет, когда напишет. – сказал Натан. Бородатый, шестидесятипятилетний мужчина, выглядевший еще более разъевшимся, чем его жена.
- А как твоя выставка этого… уличного искусства? – снова спросила Марго.
- У меня пока недостаточно материала.
- В нашем то городе, где мусор буквально на каждом шагу? (это конечно было преувеличением. А, может и нет. Смотря, что Марго считала мусором). – Марго вздохнула. – Мы построили здесь два перерабатывающих завода. И для чего?
- Для денег. - сказал Натан. – Не приставай к Лизе. – он улыбнулся девушке. Лиза улыбнулась ему в ответ.
- Ты так говоришь, будто я из вредности. Я же переживаю. Лиза умная, талантливая. Книга нужна прежде всего ей… Просто, с моей стороны, это выглядит так – Марго посмотрела на Лизу. – как будто ты ничего не можешь довести до конца. Даже эту выставку… Тебе всего-то нужно найти всего пару десятков рисунков.
- Не могу найти ничего, чтобы мне понравилось.
- Или не хочешь.
- Может, мне погулять по вашим заводам?
- Вот еще.
- Кстати, во что перерабатывается бумага? – спросила Лиза.
- В основном, в бумагу туалетную. – ответил Натан. – По крайней мере, у нас. В Свирепе, где сейчас Расс, может придумаем что-нибудь еще. Если нам дадут добро, конечно.
- Обязательно дадут. Свиреп прогрессивный город. Там живет много моих старых знакомых, которые как и я, всегда были за повторное использование. Главное, чтобы Расс вел себя уверенно. И произносил наш слоган как можно чаще.
Лиза обрадовалась про себя, и даже удивилась, как легко ей удалось сменить тему для разговора.
- «Мусора нет». Отличный слоган. – сказала Лиза. – лаконичный и легко запоминается. А кто его придумал?
- Это Марго. – Натан приобнял свою жену. – Еще двадцать лет назад. И актуально до сих пор.
Марго, сделав вид что смущена, прижалась к мужу.
- Смысл в том, – сказала она. – что из любой бесполезной вещи можно сделать полезную. Было бы желание.
Натан потянулся к заварному пирожному.
- А помните, на Подлесном, какой-то мужчина надругался над трупом? – спросил он ни с того, ни с сего. - Так вот, этого извращенца нашли. Двадцать восемь лет. Алкоголик. Безработный.
Марго поежилась.
- Я всегда знала – сказала Марго смотря на Лизу. - Что ваше поколение, ты уж не обижайся, легкомысленное, циничное и аморальное. Но, чтобы до такой степени…
Девушка еле заметно улыбнулась.
- Слегка лицемерно с вашей стороны. – сказала Лиза. – Я думала вы ЗА повторное использование.
В пять часов вечера, гости покинули Лизу.
- Чем бы таким заняться? – спросила себя она, но ничего лучше лежания на диване, так и не придумала.
В девять часов вечера, в дверь позвонили опять.
Лиза встала с пола, запахнулась в розовый халат, сделала несколько шагов, и посмотрела в дверной глазок…
Затем, еще раз посмотрела.
Подумала.
Тем временем, звонок все не унимался.
Лиза открыла дверь.
На пороге, с мусорным пакетом наперевес, стоял Вик А.
- Привет. – сказал он толи неловко, толи нахально улыбаясь.
- Я очень занята. – произнесла Лиза. - Чего тебе надо?
Двадцать вторая глава
Мир
Вряд-ли хоть один поэт когда-нибудь писал о такой погоде, как сегодня. Придумывать рифмованные строчки то еще занятие, если речь идет о шершавом ветре, прошлогодних гнилых листьях и коричневой жиже везде, где должна быть твердая почва. Все это выглядит так, как будто сама природа тяжело болеет гриппом или ангиной. Или еще чем-то в этом роде... Благодаря чему я вынужден идти, пробираясь сквозь ее сопли, рвоту и накопившийся в горле, гной.
Помню, как в один из таких дней, примерно пять лет назад, мы с Лизой гуляли по улице, пока проезжавшая мимо машина, не окатила нас из лужи. Греться мы решили у меня дома. Сидели на ковре, пили горячий какао, играли в карты. Лиза проиграла четыре раза подряд. Я сказал ей: «Мне везет в игре. Тебе повезет в любви», на что Лиза ответила мне: «В любви никому не везет».
Сейчас примерно восемь вечера. Темно. Я вдыхаю запах елей и сырости. Сзади меня дом Винира, где ни в одном из окон, не горит свет. Из чего я сделал вывод, что Винир больше не живет здесь. Или может, вообще больше не живет.
Мы (я и Второй) находимся в двух шагах от обрыва. Смотрим вниз. Молчим. Как мы здесь оказались?
Все получилось спонтанно.
Я ехал на автобусе в больницу, чтобы поговорить с мэром, как попросила мама. Через четыре места от меня высокая, сутулая женщина, пьяная в стельку, приставала ко крылатой. Спрашивала, нет ли у нее желания «погадить» сверху на людей, как она относится к хлебу, не вступала ли в «связь» с голубями или дятлами, ну и все в таком духе. Проблема заключалась в пальто крылатой. Оно было самое обычное, без подкладки и ремешков. Я развернулся, хотел было встать и заступиться за крылатую, но автобус уже подъехал к следующей остановке и пьяная женщина вышла.
После этого маленького происшествия, я еще некоторое время смотрел на крылатую, и задумался, что, если бы Аврора была крылатой? Изменились бы события «того» дня? Упали бы мы? Познакомились бы мы вообще? Эти мысли не могли оставить меня в покое. Свою остановку я пропустил, и уехал дальше за город. А потом, словно ведомый какой-то потусторонней силой, пошел к дому отца Авроры...
И вот я здесь.
Стою в грязном снегу, слушаю шелест деревьев. На улице, стало значительно теплее, про что я кажется, уже сказал… Весна уже намекает на свое появление. Холодные ветры будут приходить все реже. Температура с каждым днем будет ползти вверх. А я надеялся, что зима никогда не кончится… Теплая пора – худшая пора для крылатого. Спине жарко как никогда. А в крылья то и дело заселяются насекомые. Все это сопровождается зудом и раздражением кожи… Черт…
- Это нытье, да? – спросил я Второго.
«Да» ответил Второй.
- Весна даже еще не наступила. А я уже ною…
Вдруг, за спиной послышались странные звуки. Я оборачиваюсь, чтобы посмот…
Двадцать третья глава
Она
Некогда длинные, белокурые кудри были укорочены, выпрямлены и закрашены иссиня-черной краской. Веки миндалевидных глаз, обведены зеленым карандашом. Поверх естественных ресниц были небрежно наклеены искусственные.
Губы в розовой помаде. Щеки в дешевой пудре (о своей коже она заботилась в последнюю очередь). Ногти покрыты черным лаком.
Она была крылатым подростком; мечтающим и ненавидящим. Большую часть энергии тратившая, фантазируя. Она с легкостью переносила полное отсутствие друзей. Но, дико страдала, стоило отнять телевизор.
В тот день телевизор как раз сломался. А еще позвонили из больницы, напомнили, что она пропустила подрезание. В общем, настроение было ни к черту. И, когда с работы пришла уставшая мама, она решила, поделиться с ней этим своим настроением.
- Ты долго. – сказал девочка, встречая мать в прихожей, сидя на черном пуфике.
- Знаю. Прости, Мика. Работа. – ответила девушка, снимая с себя сапоги, шапку, шарф и бежевую курточку.
- Прощу, если пойдем в клуб… Ведь это и делают сестры, да Агата? Ходят по клубам.
Девушка прищурилась.
- Кто-то в гостях? – спросила она взволнованно.
- Нет. Это шутка.
Агата выдохнула, непроизвольно прижимая правую руку к груди, в области сердца. Потом произнесла: - Я просила так не шутить!
- А я просила семью из мамы и папы! А, не из «старшей» сестры. И хороший телевизор!
- Да что с тобой?
В ответ Мика понуро опустила глаза и тихонько ответила: - Мне пора в парикмахерскую.
- Ясно. Как всегда. - девушка подошла к дочери, поцеловала в лоб и направилась с ванную комнату.
Дверь за ней закрылась. Послышался шум воды.
- Надо будет встать пораньше. – крикнула Агата, из-за двери. – Занять очередь.
- А если я не приду? – крикну в ответ девочка.
- Тогда, придут за нами.
- Ну, вот и хорошо. Не придется сидеть в очереди.
- Очень смешно.
- Я серьезно. Я не хочу… Давай спрячемся. Заляжем на дно. Как в кино.
- Хорошо.
- Хорошо? Ты разрешаешь?
- Да. Разрешаю тебе залечь на дно. Когда станешь взрослой.
- А это когда?
- Когда я стану старухой.
- Тогда я пойду собирать вещи.
В ответ ничего не последовало.
Спустя двадцать минут Агата вышла из ванной с мокрыми волосами, обмотанная полотенцем. Мика поднялась с пуфика и окинула свою маму пристальным взглядом.
- Ты побрила ноги. – заметила она. – Собралась на свидание? С кем?
- Мика…
- С кем?
- С кое-кем из прошлого.
- С тем самым кое-кем? – глаза девочки загорелись. Уголки губ приподнялись, изобразив красивую улыбку.
- Как ты догадалась? Не важно… Да, с тем самым. Мы не виделись со школы. Он, вдруг позвонил мне на работу. Предложил встретиться.
- А тебе это странным не показалось?
- Немного. Но он позвал меня в одно место. Туда, где мы в первый раз… то есть, где мы с ним…
- Меня делали.
Агате только и оставалось, что запустить правую руку в лицо.
- Зря я тебе все рассказала. И нет. Тебя мы сделали не там.
- Не важно. – махнула рукой Мика. – Так ты думаешь, что он хочет возобновить отношения? Спустя столько лет? Может, он узнал? Ну, обо мне.
- Никто никак не мог узнать. Родители все предусмотрели. Ты моя сестра. А, теперь дай мне спокойно собраться, пожалуйста. Мне выходить через тридцать минут.
Агата прошла в гостиную. Достала фен из коробки, со шкафа. Подключила его к розетке. Села на диван и нажав на кнопку «Вкл», начала сушить волосы.
- Можно с тобой?
Агата выключила фен и вопросительно посмотрела на девочку.
- Мне скучно. – пояснила Мика.
- Ну, так сделай домашнее задание. Для разнообразия.
- Они сделаны.
- Все?
- Даже внеклассные задания. Так можно с тобой?
- Нет.
- На уроки борьбы, ты меня с собой таскаешь!
- Не борьбы, а самообороны. Почему ты сравниваешь? Это абсолютно разные вещи.
- Я не буду вам мешать.
- Нет. – отрезала Агата и продолжила сушиться.
Мика ушла в свою комнату злая и, уверенная в том, что она имеет полное право поехать сегодня с Агатой.
Злость, граничащая с ненавистью была для девочки делом привычным. Все началось, когда Мике было двенадцать лет, и она узнала, что родители, которых больше нет, ей вовсе не родители. А, ее сестра, которая только и делает, что раздражает, вовсе не сестра.
Лож почти никому не нравится. Неприятная правда, вообще никому.
Агата причитала на судьбу, и закон П. К. Р., что Мику злило. Ей бы только всех обвинить! Всех, кроме себя! Думала девочка. Но больше, Мика злилась на то, что после всего этого, Агата продолжала, видимо по привычке, общаться с дочерью, как с младшей сестрой; на равных. А, о своем материнстве вспоминала, только когда ей это было выгодно.
Упреки, ругательства и сарказм в адрес мамы, Мика считала платой за ее неправильные поступки. А иногда, с чашкой чая, сидя напротив окна, задумавшись о вечном, девочка приходила к мысли, что ее выходки возможно поддерживают некий вселенский баланс.
Несмотря ни на что, Мика любила маму, и несколько дней в неделю, давала это понять. Просто сегодня был не такой день.
Девочка сжимала в руке одного из динозавров, вдавливая его пластмассовые глазки с синтепоновую голову, и разрабатывала план, как ей незаметно сбежать из дома и спрятаться в маминой машине.
Вторая часть