Второй резко повернулся ко мне. Из его носа и рта сочиться… мерзость… Мерзостью, Второй пачкает свои штаны, сидение и… полмашины. Он с безумным выражением лицо, тянется ко мне своими грязными руками. Я пытаюсь снять с себя ремень безопасности. Руки Второго все ближе… Паника… Я тяну и тяну ремень и наконец, когда, пальцы Второго почки коснулись меня, застежка ремня щелкает, и я вываливаюсь из машины и оказываюсь… в городе.
Я поднялся на ноги. Напротив меня вход в заброшенный парк аттракционов. Все затуманено, будто сейчас летнее, раннее утро. При этом палящее солнце находится в зените. Идет снег, но не холодно. Дорога и моя машина исчезли. Вдалеке, в парке, я вижу черный силуэт Второго.
Я толкаю ворота и иду вперед.
Старые, никому не нужные аттракционы мрачно поблескивают на солнце и отбрасывают странную, живую тень, изображающую веселье, которое здесь уже давно не проживает. Тень старого чертового колеса на бетонном пустыре крутится, словно пытается рассказать, как ловко когда-то ее хозяин мог вызывать у людей страх. Тени выцветших карусельных лошадок, как и раньше, медленно поднимаются и опускаются, наворачивая круги, под заостренным куполом. Тени симпатичных лавочек показывают игрушки, шарики и сладости, которые когда-то там продавали. Я так же замечаю тени бегающих и играющих детей, и их родителей. Наверное, если бы я провел в этом парке хотя-бы один день из своего детства, пока он работал, мне было бы очень грустно видеть его заброшенным.
- Не так много посетителей, как хотелось бы. – говорит, внезапно появившийся рядом, Второй. Чистый, без единой царапины. – Денег на починку неисправных аттракционов не было. Зарплату платить не на что. Люди увольняются. Парк закрывается. Спустя тридцать лет его выкупает одна женщина, по имени… а какая разница? Она провела здесь очень много счастливых дней и решила, во чтобы то не встало, не дать исчезнуть этим лошадкам и каруселям. Но и у нее не было средств на починку. Понимаешь, она выкупила парк просто так. Чтобы его не уничтожили. Не построили на его месте торговый центр или жилой квартал. Она не хотела, чтобы счастливившие дни ее жизни ушли в небытие. Поэтому оставила о них напоминание. Все это… - Второй поднял руки вверх. – Огромный памятник ее детству. Удивительный факт, памятники не поворачивают время вспять. Только засоряют свободное место. На улице. В городе. В голове… Ты тоже воздвиг памятник.
Мы остановились.
- На самом деле ты их очень много создал. – продолжил Второй. – Они проглядываются в каждой твоей мысли, в каждой фразе. В каждом выражении лица. Лучший день твоей жизни. Любовь всей твоей жизни… Стоит заметить, что ты еще не так много прожил.
Кожа Второго побледнела. Глаз загорелись, наполнились кр… Он выглядит так, словно подцепил бешенство. Мы долго смотрим друг на друга. Он молчит, я тоже. Я боюсь его несколько секунд, а потом вспоминаю, что это всего лишь сон. Что он может мне сделать? Мне стало даже жалко Второго. Или себя…
Вдруг Второй наклоняется и поднимает с земли большую кувалду, которую я в реальности с трудом бы удержал в руках. Потом он копирует сам себя и их становится несколько десятков.
Вторые подходят к первому попавшемуся аттракциону (качели в виде большого, синего корабля) и парой ударов, превращают его в щепки.
Земля под моими ногами затряслась.
Следующая на очереди – карусель. Три удара. Ее купол слетел с петель и раздавил всех деревянных лошадок… Вторым этого мало… Пути бешенного поезда разрушились, как карточный домик. Ларьки со сладостями и сувенирами вообще ушли под землю. Огромный осьминог рухнул, после одного удара, чудом не задев меня. Дальше веселые горки… Та же судьба… Каждый стенд, каждую вывеску, каждый фанерный маленький домик, киоск, комнату… Вторые уничтожает без каких бы то ни было усилий.
Они бьют с такой быстротой и силой, что уже через несколько секунд, от парка остаются только камни, железные прутья и пыль.
Потом все Вторые исчезают, кроме одного. Самого главного. Он стоит посреди горы камней, не выпуская из рук кувалду, покрытый с ног до головы серой стружкой и кричит: - Ты и сам давно стал памятником! Ты сам ПАМЯТНИК!
Я проснулся. Светло. Утро наверное только наступило. Мне жарко, все тело в поту. Сердце с такой силой бьет по грудной клетке, что причиняет боль. Дышать тяжело. Правая рука затекла – я заснул, задавив ее всем своим телом. Плечи немного потрясывает. Я встаю с кровати, подхожу к окну, и открываю его нараспашку. В палату хлынул поток свежего ветра. Он быстро заполнил все пространство моих легких, а так же каждый уголок комнаты. Я дышу, расслабив плечи и шею. Исчез гадкий запах больницы. По телу пробежала мелкая дрожь. Я неосознанно зашевелил крыльями под рубашкой.
Дверь открылась. В палату кто-то вошел. Я стою спиной к двери, но знаю, что это женщина, слышу тяжелое дыхание и тихий обрывистый стон. Чувствую сердитый взгляд на затылке. Она закрыла дверь и подходит ко мне.
Мы задумчиво глядим вдаль, сидя на подоконнике. Ее ладони скрещены и прижаты к животу, мои ладони расставлены по бокам. Что до ног, то и ее и мои болтаются на весу со стороны улицы и слегка трутся друг о друга.
- Все, хватит. Пять минут уже прошли. – говорит Лиза. – Еще заболеешь в больнице. Выйдет глупо и не смешно.
- Хорошо. – отвечаю я. – Кстати, рад тебя видеть.
- А я думала, это просто в комнате холодно. – улыбнулась Лиза.
Мы слезаем с подоконника и перемещаемся на диван, в небольшой комнате отдыха. «Комната отдыха» через чур громкое название для помещения с двумя маленькими диванами и огромным горшком с геранью, между ними. Тут нет даже мусорного ведра. Я сминаю фантик от шоколадки,в руках уже двенадцать минут, не знаю, куда его деть.
- Дай сюда. – сказала Лиза и выхватила фантик. Затем, положила его в карман сумки. – Теперь рассказывай. Кто на этот раз тебя побил?
Лиза одета в синий пиджак с рукавами-колокольчиками, бледно-розовую блузку и черную юбку, что на много короче всех юбок, что я на ней когда-либо видел. Волосы немного растрепаны. На шее серебряная цепочка, что ей подарили еще в детдоме на шестнадцать лет.
- Винир. – отвечаю я.
- Ты что, в его дом залез?
- Только на территорию.
- Выглядишь нормально. Не как в прошлый раз.
- Он только по голове ударил. И то, не знал, что это я. А потом позвонил мэру и мы попрощались.
- Ты, как будто о своем старом друге говоришь. Что, все было настолько плохо, что спрашивать еще рано?
Из динамиков комнаты отдыха звучит пианино. Ничего другого тут и не включают. Плюс такой музыки – она не отвлекает от разговоров и не сбивает с мыслей. Минус – я устал сдерживать свою зевоту.
- Не знаю. – с запозданием ответил я. – Не настолько плохо. Просто странно… Кстати.
- Что?
- Я вспомнил, что у тебя есть своя жизнь. И в ней тоже много чего происходит.
- Ага. Расс приехал из командировки. Мы отметили это в ресторане всей семьей. Еще моя книга, вроде как, продвигается.
- Это здорово. А как твоя выставка?
- Экспонаты есть. Осталось их перерисовать. Это будет не так просто, как я думала.
- Попроси А помочь. Хотя, моя мама отказалась ему позировать… Все равно попроси. Может, он сделает это по душевной доброте.
Лиза нахмурила брови и потупила глаза, затем ее взгляд на секунду сделался растерянным. Такое происходит, когда ей хочется сказать больше, но она не уверена, стоил ли.
Скучная композиция закончилась. Началась другая, чуть поживее.
- Вик мне поможет. – сказала Лиза. – Мы с ним виделись каждый день до приезда Расса. С ним весело и он, вроде… нормальный.
- Нормальный?
- Да. Это плохо?
- Хах, плохо, что он нормальный?
- Да нет же. – Лиза вздохнула. – То, что мы проводим время вместе.
Я снял тапки и закинул ноги на диван.
- Это не плохо, Лиза. – ответил я.
- Это то, что я хотела услышать.
- Скажи, чем А стал тебе импонировать?
- С ним нет неловкости. И разговоры не бывают скучными. Даже если речь идет о фильме, который он никогда не смотрел, ему всегда будет что сказать… Если бы еще постоянно не называл себя будущей легендой, он бы меня почти не раздражал… Вы с ним чем-то похожи.
Я тихонько посмеялся.
- Когда мы лежали в больнице, - сказал я. - Марк часто говорил, что я настоящая легенда.
- И ты верил ему?
- Иногда.
- Не надо было. Легенда, это полумистическое существо, Мир. Чтобы ею стать, нужно умереть. Исчезнуть, как минимум.
Лиза, улыбнувшись правым уголком рта, посмотрела на меня, затем оглядела темно-зеленые стены комнаты, шарообразную люстру, окно, горшок с растением и словно предметы, на которых можно было бы заострить внимание, кончились, она снова взглянула на меня.
Я положил руку ей на плечо, и сказал: - Моя мама выходит замуж за мэра.
- Я знаю.
- Точной даты еще нет. Но ты приглашена. Сможешь выкроить один свободный день? Мне одному будет не по себе.
- Постараюсь.
В Комнату отдыха вошла медсестра лет шестидесяти, с розовым добродушным лицом и убранными назад, черными волосами.
- К тебе приехала мама. Она заполняет документы на выписку.
Тридцать первая глава
Марк
От каморки, на минус первом этаже больницы, ключи были только у Марка. Он сам разгреб в ней мусор год назад, вычистил старые тумбочки от паутин. На свои деньги купил новую флуоресцентную лампу, двухместную раскладушку, пастельное белье. А еще поменял замок.
- На собраниях теперь не протолкнуться. – сказал Марк. – Нас становится больше с каждым днем.
- Я несказанно рад за тебя. – произнес мэр.
- Это не хвастовство.
- А что это?
Опираясь левой рукой на спинку стула, мэр завязывал коричневые шнурки на своих ботинках, правой. Уборщик курил, сидя на краю раскладушки, и массировал пальцами пульсирующий висок. Он хотел закурить сразу же, но как всегда, пришлось подождать, закрыв лицо бежевым покрывалом, пока мэр не наденет штаны.
- Мы собираемся устроить прогулку через неделю… пройдемся с плакатами за день до твоей пресс-конференции по поводу закона. О стерилизации.
- Интересно. Твои маленькие собрания начали давать плоды.
- Маленькие плоды, да. – усмехнулся Марк. – Ты бы видел меня в нербаре, когда я произносил речь. Я их прямо… натравил на тебя. Сравнил со школьной шпаной.
- Ты уверен, что это не хвастовство?
Уборщик хвастался? Да. Немного. Может, и много. Не смог удержаться. Ему так хотелось, чтобы мэр гордился им. Наверное, никому другому не понравилось бы, что на него натравили группу людей. Но мэр не простой человек. Какой именно, Марк не знал. И давно уже перестал пытаться узнать. Марк лишь хотел стать достойным его персоны.
- Сколько людей придет на прогулку?
- Те, что ходят на собрания. Почти двести человек. Они точно придут. Еще те, чьи подписи мы получили. Больше двух тысяч. Не знаю, сколько придет из них… Что скажешь?
- Мило.
- Мило?
- Здорово, что ты переживаешь за своих друзей алкоголиков, невротиков и параноиков. Им полезно будет побывать на свежем воздухе.
Марк озадаченно посмотрел на мэра.
Мэр рассмеялся, и принялся надевать на себя синюю рубашку.
- Люди пройдут от ратуши, через центр, до твоей больницы, чтобы заявить о своем недовольстве. Тебя это никак не трогает?
- У тебя было домашнее животное в детстве? – спросил мэр, отойдя от стула, принявшись заносить руки в черный пиджак.
- Нет.
- У меня была крыса.
Мэр посмотрел на свои руки, подумал секунду, и облокотился спиной к белой стене.
- Однажды я потянулся к ней в клетку и она укусила меня за палец. – продолжил говорить мэр. – Было неприятно. Я испачкал кровью стол, свою рубашку, пол. Я разозлился. Сильно. Хотел ударить по ней кулаком. А потом кое-что понял... Этот укус, Марк. Эта маленькая, неприятная ранка – это ее высшая точка. Апогей ее возможностей. Я мог выкинуть свою крысу. Перестать кормить. Перестать наливать воду в поилку. Перестать чистить клетку. Подсадить к ней других, больших и злых крыс… Я мог ее задушить. Сломать шею. Выкинуть в реку клетку с ней внутри. Раздавить ее. Закопать заживо. Взять нож с кухни, и отрезать ей лапы… Мои возможности не имели ограничений. В то время как самое большое, что могла сделать мне моя крыса – укусить за палец. Злоба сразу прошла. В злобе не было смысла, как и в попытке маленькой крысы навредить мне. Я скорее стал больше умиляться своему питомцу.
- Я…
- Я бы не стал переживать, будь намерения твоих «последователей» самыми серьезными, а воля непоколебима… Но дело даже и не так обстоят. Люди соглашаются на твои сборища, потому что ты нравишься им. Они бы с мест своих не встали, не сделай ты грустные глаза.
- Ты…
- Ты организовал все это, чтобы впечатлить меня? – спросил вдруг, мэр, не сдерживая улыбки. – А вот это действительно мило. И жалко. Не заставляй, жалеть тебя, Марк. Это понравится только мне.
Мэр отошел от стены на шаг, и повернулся спиной к Марку.
- Пиджак испачкался?
- Да.
- Не отряхнешь? Пожалуйста.
Уборщик встал. Потушил сигарету о тумбочку. Подошел к мэру и прислонил ладонь к его спине.
Парой легких движений, белые пятна штукатурки были удалены.
- Спасибо. – сказал мэр, повернувшись к уборщику.
- Можно вопрос? – спросил Марк.
- Конечно.
- Для тебя нет смысла переживать, из-за пары тысяч недовольных тобой людей. Чем от них отличается «крылатый мститель»?
Мэр не стал ничего отвечать. Вместо этого посмотрел вниз. На правом запястье уборщика краснел свежий ожог от сигареты. Мэр сжал это запястье в своей ладони, и сказал: - Не внушай людям, что они на что-то влияют. Тебя возненавидят, когда откроется правда.
- Интересно, сколько твоих знакомых слышали эту историю про крысу? – спросил Марк, после недолгой паузы.
- Я рассказываю подобные истории только, так сказать, нуждающимся. Тщательно подбираю каждое слово. Стараюсь делиться с людьми теми метафорами, которые подходят именно им.
Глава больницы ушел, оставив уборщика одного.
Была пара вещей, о которых подумал Марк, после этого.
Первая: мэр был прав лишь наполовину. Даже странно, что такой человек, не смог распознать его истинного желания стать чем то большим и значимым.
Вторая: Марк понял истинное значение нового закона.
Все было так просто… Нужности стерилизации, никто не улавливал, потому что этой нужности нет. Нет причины. Нет смысла. Есть только мэр, который решил напугать людей. Заставить их некоторое время думать только об одном. А, на пресс-конференции закон отменится также просто, как и утвердился.
Марк разумеется не догадывался, зачем мэру все это нужно, но то, что ситуация складывается именно такая, был уверен. И учитывая, что за день до отмены стерилизации, Марк пройдет по улице с плакатами, люди… нет, точно его не возненавидят. Они полюбят его еще больше. Они поверят в него. И в себя, конечно.
Марк запер дверь коморки и лег обратно на раскладушку, поверх одеяла.
Тридцать вторая глава
Мир
Поздний вечер. Мама забрала меня из больницы. Мы заскочили в пару мест, после выписки. Теперь наконец подъезжаем к дому.
Я люблю смотреть, как крыша нашего дома, с определенного ракурса, достает кончиком флюгера до яркого кремового месяца.
Мы вышли из машины. Холодно. Тихо. Мама и я живем достаточно отдаленно, благодаря чему уличные шумы доходят до нас лишь слабыми отголосками.
Я смотрю на дом.
Ночью наше жилище кажется особенно огромным. Мама всегда хотела жить в большом доме, и не важно сколько пустого и ненужного места там будет. Огромный дом с черными мраморными колоннами в виде застывшей морской волны; окном, занимающим два этажа; глянцевыми картинами; выдвигающимся из стены с книгами, баром; редкими растениями, обвивающими перила лестницы; куполообразной крышей и прочими предметами роскоши, которые она высматривала в журналах «твой личный декоратор», «декор для всех», «твой дом» и «наш дом». Она более двадцати лет ютилась в маленькой квартире. Ее мечту об огромном, красивом доме поймет каждый. Но, когда мама «ознаменитилась» разбогатела. Когда дом мечты мог стать реальнее некуда, ее вдруг обеспокоило мнение окружающих по этому поводу. Не будет ли это слишком вызывающим? В газетах и на телевидении ее выставляли очень хорошим человеком. Идеальным. Разве хорошие люди выпячивают свое богатство на всеобщее обозрение? Мне кажется, всем было бы плевать, но мама другого мнения. На этот счет мне ее очень жаль. Боясь порицания посторонних людей, она свою мечту попросту располовинила. Разве не для того нужны деньги, чтобы воплощать давние желания? Я как то подшутил над ней. Сказал, что величина нашего дома так же может кого-нибудь возмутить не меньше, чем мраморные колонны. В моих словах была доля серьезности, но мама ее не уловила. Тогда я понял, что она возможно самый противоречивый человек, которого я знаю.
Мы вошли в гостиную. Переоделись. Помыли руки. Мама поставила чайник на газ, достала смесь для приготовления горячего шоколада и две кружки.
Прошло немного времени. Чайник вскипел. Мы уселись за стол.
- Ты так ничего и не сказала. Вообще. – произнес я.
- А что мне сказать? – спрашивает мама, задумчиво смотря в пространство.
Последовала долгая пауза. Стало не по себе.
- Я боялась увидеть тебя. – наконец, произнесла мама. - Увидеть «это» намерение в твоих глазах. Решимость. Смирение.
- Почему все думают, что я хотел покончить с собой?
- Зачем ты туда пошел?
- Второй заставил.
- Такого бездарного вранья я давно не слышала… Разве, твоя жизнь ужасна? – спрашивает мама, глядя на меня. – Настолько ужасна? – ее глаза заслезились. Но волю расплакаться, она себе не дала. Вместо этого уткнулась лицом в кружку с шоколадом и начала пить маленькими глотками.
- Я просто… - сказал я. – Просто подумал, а вдруг она там? У себя дома. Живет, как ни в чем не бывало… В детстве ты говорила, что крохотная вероятность, есть у каждой невероятной вещи.
Мама улыбнулась. Кажется, она мне поверила.
- Мой сын мечтал стать космическим рейнджером. – сказала мама. - Я хотела его подбодрить.
- Ты все правильно сделала.
…
- Никогда больше туда не ходи. Никогда.
Тридцать третья глава
Диана
- Никогда… - глухо произнесла Диана.
- Никогда их не увидим? Но почему? – недоумевал маленький Мир. – Они уезжают? Давай тоже уедем.
- Мы никуда с ними не поедем. – пробормотала девушка. – Я опаздываю на работу. - она потянулась поцеловать сына. Тот отстранился.
- Я не понимаю. Ты обиделась на Винира? Он что-то сделал?
Диана не знала, что сказать. Она была такой вымотанной. Такой опустошенной. А впереди еще целый рабочий день.
- Это не честно. – пискнул Мир. – Мы-то с Авророй не ссорились!
Мать сцепила сына в крепкие объятия так, чтобы тот не смог вырваться.
- Если приберешься дома. – сказала она. – Я все тебе расскажу.
- Хорошо. – ответил мальчик.
- Хорошо. – повторила за ним Диана, облегченно вздыхая. За девять часов она сможет придумать, что-нибудь убедительное. То, что не так расстроит Мира.
Диана познакомилась с Виниром холодной зимой, в уютной маленькой пекарне, находившейся недалеко от дома. На кассе, когда продавец уже протягивал ей большой, черничный пирог, Диана обнаружила, что не взяла с собой деньги. Винир, стоявший в очереди вторым, не задумываясь заплатил. Симпатия вспыхнула сразу. А, через пару минут, когда Диана увидела своего сына, уже успевшего подружиться с этой очаровательной дочкой Винира, Диана почти влюбилась.
Они вышли из пекарни вместе, держа своих детей за маленькие ручки.
Прошло три недели.
После каждой дневной смены, Диана торопилась домой, принимала душ, красилась. Приматывала крылья Мира ремнем чтобы, как можно плотнее прилегали к спине, одевала на мешковатые кофты и они ехали загород.
Диана бы и вовсе не брала с собой Мира, хотя-бы первое время, но он так хотел увидеть Аврору.
Винир предлагал видеться и у нее дома тоже, но девушка была категорически против. Мало ли, что ему могут сказать ненавистные соседи про нее или Мира. Подобное уже не раз происходило… Винир пока был не готов узнать, что сын Дианы крылатый. Нужно было его подготовить.
Девушке многое нравилось в этом человеке. Он был честным, прямым, принципиальным. Любящим отцом. И мужем был любящим… пока его жена не умерла от рака шесть лет назад.
У Винира были сильные руки, с огрубевшими подушечками на пальцах. Диане было приятно целовать эти руки… Руки, которые могли сделать и починить все, что угодно. А его голос… такой глубокий и мягкий.
Были и вещи, которые смущали молодую маму. Винир – прямой потомок основателей города, чистых. К тому же, как говорят, старовер. В его доме не было никакой техники. Ни холодильника, ни плиты, ни телефона. Зато был большой погреб. Такой же камин, и несколько чугунных печей, расположенных по всему дому. Но к этому можно было привыкнуть. Диана бы привыкла. Как и к тому, что до Винира нужно было сорок минут ехать на автобусе, и тридцать минут идти пешком.
Диана как-то спросила, неужели Винир ни разу, даже в детстве, не смотрел телевизор, не игрался со светом в комнате, то включая, то выключая его? Не прижимался в открытой морозилке, в жаркие дни… Мужчина только улыбнулся Диане. Оказалось, что до трагедии, Винир и его жена вели обычную жизнь со всеми удобствами. Слушали музыку из магнитофона, водили машину, пользовались электрической печкой...
- Рина была убеждена, что ее болезнь, это наказание за то, что мы наплевали на традиции. – говорил Винир. – Перед смертью, она взяла с меня слово, впредь жить, соблюдая все обычаи, все правила чистых... Чтобы больше не навлекать бед.
- Было тяжело?
- Не тяжелее, чем потерять жену, и остаться с двухгодовалым ребенком. Но мы справились. – сказал Винир улыбаясь, не сводя глаз со своей дурачащейся в углу гостиной, дочери.
В тот момент Диана смотрела на Винира почти с восхищением и подумала, что надо ей побольше узнать о традициях чистых. Может, купить «серую книгу»? Но тут Винир поцеловал девушку, и эта мысль вылетела из ее головы так же быстро, как и появилась там.
Больше всего маме Мира нравилось, когда они проводили время во дворе. Пока Мир и Аврора дурачились, или играли в прятки, Диана и Винир, сидели на крыльце, нежились, обсуждали их будущее. Винир говорил, что еще никогда не встречал такой девушки, как Диана. Что человек, который бросил ее, либо идиот, либо полный псих. Он сжимал ее в горячих объятиях, и при этом оставался сосредоточен на детях. Смотрел на них, словно ястреб. Следил, чтобы они не подбегали к обрыву ближе, чем на десять метров. И обещал, как появятся средства, выстроить вокруг дома забор.
Спустя еще две недели, в начале весны, Диана приехала к Виниру одна. Он готов, думала она. Наверное, он уже сам догадался но, как воспитанный и тактичный человек, ждет, чтобы она сама сказала.
Она крепко обняла его при встрече, и бодро прошла в дом.
Винир налил ей чаю и, зная, как она любит сладкое, выставил на стол все конфеты и печения, что были в доме, и сел на диван, рядом с ней.
- Я не ждал тебя сегодня. – сказал Винир, целуя девушку в щеку.
- Я… Я… - Диана не знала, с чего начать, и решила сперва выпить чай.
Когда девушка успокоилась, она взяла Винира за руки, и сказала: - Я люблю тебя! Может, еще рано так говорить, но…
- Не рано. Я хотел сказать это, когда только увидел тебя.
Диана широко улыбнулась и сжала руки Винира еще сильнее.
- Есть еще кое что… Ты знаешь, в нашем городе, крылатых многие воспринимают в штыки…
- Это мягко сказано.
- Винир.
- Что?
- Ты, ведь любишь нас? Мир хороший мальчик. Добрый. Умный… Ты ему нравишься. Про Аврору я вообще молчу.
- К чему ты клонишь?
- Он крылатый.
…
- Мир крылатый. – повторила Диана.
- Это шутка?
- Нет. Пока крылья маленькие, их легко прятать… Я просила его не говорить ни тебе, ни твоей дочке.
Винир встал с дивана.
- Почему ты раньше не сказала?
- Боялась. Я же говорю, многие…
- Он ходил по моему дому, ел мою еду... Пил из моих кружек! – резко сказал Винир. – И я позволял ему…
Теперь встала Диана.
- Он не прокаженный!
- Всего лишь, гребанный крылатый! Ты не имела права такое скрывать! Он прикасался к моей Авроре…
- Винир!
- Заткнись! – крикнул мужчина. Его зрачки, словно загорелись. Заискрились злобой. Нет. Бешенством. От глубокого, мягкого голоса не осталось и следа. Мозолистые пальцы, сомкнулись в кулаки. Диана подумала, что сейчас он ударит ее.
- Винир…
- Пошла вон! Не возвращайся сюда! Никогда! И сыну своему передай, если увижу его рядом с Авророй, я убью его! Пристрелю на месте! Убью! Поняла?! Ты поняла меня?!
Диана выбежала из дома Винира, а тот все продолжал кричать. Девушка думала, что никогда в жизни еще так не боялась... Спустя всего день, она испугается в сотню раз сильнее.