Мэр залез в карман своего пиджака, достал еще один коричневый лист, и положил к остальным… Встав на ноги, и взглянув на ящик сверху, он вспомнил: один оборот влево, два оборота вправо, и снова два влево. Именно в таком порядке. Слишком богатыми на события выдались последние дни. Не удивительно, что разум стал подводить мэра. Хорошо бы, снять напряжение. Подумал главврач. Интересно, Марк сегодня работает?
В детстве мэр был тихим и послушным, мальчиком. Мама его была начальником тюрьмы. Отец выдающимся хирургом. Родители, не смотря на свою занятость, не обделили единственного ребенка ни вниманием, ни образованием. Не ленились давать всяческие наставления. Не уставали, делиться своей мудростью. Не забывали наказывать, ели сын не хотел принимать мудрость.
Мать любила давать пощечины. Отец тоже, но вкладывая в них больше силы. Словно верил, что с каждым ударом, их сын становиться умнее. В некотором роде, так и было.
Чаще всего мальчика наказывали за вопрос «почему?». Родители считали, всегда лучше самому предположить ответ, пусть даже миллион раз не правильный. Это бы означало, что голова не дремлет, шестеренки в мозгах работают, пытаются создать хотя-бы подобие логической цепи. Вопрос «почему?» обозначает не что иное, как неохоту и лень. А ленивых не любит никто. Так что, перед тем, как поинтересоваться о чем либо у родителей, мальчик придумывал свои варианты ответа, основываясь на том, что уже знал. Если его предположения соответствовали истине, родители не могли перестать умиляться своим чадом. В такие дни, мэр был по-настоящему счастлив. Были и дни, когда родители еле сдерживали свою ярость, а их сын получал самые болезненные удары в своей жизни. Например, когда «додумался» привести домой крылатого мальчика, и назвать его при родителях, своим другом…
Сначала отец мэра тихо, но резко сказал крылатому мальчику убираться. Когда гость убежал, мэр получил по щеке удар кулаком.
- Ты решил, что это смешно? – кричала мать. – Отвечай!
- Я не понимаю… - растерялся мальчик.
- Не понимаешь, какое у чистых отношение к крылатым? Тебе уже двенадцать! О своих предках ты должен знать все наизусть!
- Я знаю… Но… вы сами говорили, не обязательно следовать всем обычаям. Это не обязательно значит, что мы не уважаем их… Я подумал… о крылатых ничего не сказано в старой версии «серой книги». Когда Аквариум был основан, крылатых вообще не существовало…
- О крылатых подробно написано в новой версии. – сказал отец.
- Твоя бабушка, когда у нее родился крылатый, отдала его на усыновление. Это с учетом того, что создание семьи для нас важнее всего! – процедила мать, но затем смягчилась. – Нужно понимать, каким обычаям следовать не обязательно, а каким обязательно.
- Поче… Мы ненавидим крылатых, потому что они нас лучше?... – спросил мальчик.
- Что?! Нет! И ты не должен их ненавидеть. Скорее презирать.
- Крылатые, это выродки. – сказал отец. – Большая ошибка матери природы. Или, скорее ее насмешка над всеми остальными людьми.
Мама кивнула словам мужа, как-бы подтверждая их, и сказала: - Ненависть сильное чувство. Отнимающее много сил и энергии. Испытываться оно может только к людям, что представляют тебе угрозу. Ненавидя, ты признаешь за объектом своей ненависти, власть над тобой. Крылатые не представляют нам угрозы… Иди к себе. Мы с папой потом решим, что с тобой делать.
Мальчик шагал в свою комнату, поднимаясь по лестничным ступенькам, а сам думал, что угроза – очень неприятная вещь, за этим словом может стоять что угодно. Удар. Череда ударов. Шлепки. Бесконечные нотации. Крики. Или, еще что похуже… Еще мэр думал, что всю его жизнь, угрозу ему представляли только родители.
На следующий день отец мэра ушел на работу. А мама сказала, что никакого наказания не будет, она только покажет фильм.
Мэр радовался ровно до того момента, пока экран телевизора не загорелся…
Белая комната. Трое врачей. Лежащий на операционном столе, крылатый. Шприцы. Скальпели. Много скальпелей. Какие-то маленькие пилы, пинцеты, металлические иглы и другие инструменты, названия которых мальчик не знал.
Пациент лежал на спине. Его крылья были ощипаны до единого перышка, связаны ремнями и растянуты в разные стороны… Юный мэр подумал, что сейчас пациенту отпилят крылья, и на этом все кончиться. Но, вместо пилы, врач зачем то взял скальпель, и сделал им один длинный надрез, точно, между лопатками крылатого; и два надреза поперек. Из под кожи крылатого потекла кровь. Мальчик зажмурился на секунду. Снова открыв глаза, он увидел, что врач положил скальпель на столик, и взял какую-то непонятную, железную штуковину…
- Кажется, это ранорасширитель. – сказала мама.
На лбу мальчика выступил пот. Он увидел, как расширился надрез врача. Как его зеленые перчатки перемазались кровью… как он снова взялся за скальпель, бесстрастно принявшись орудовать им в спине крылатого.
- Понимаешь. – пояснила женщина. – Если просто отсечь крылья; спилить, как ветки деревьев, пациент сразу умирает. Предположительно от шока. Что очень странно. Без наркоза такие вещи не проделываются. Эту тайну крылатых, мне хотелось бы когда-нибудь узнать… Врачи, на которых мы смотрим, предположили, что если удалить крылья полностью; сразу с корнем… так сказать, то результат изменится... Они ошибались. Что ж, попытка не пытка. Я могу даже дать отчет. Десять.
Мэр смотрел, как врач продолжал копошиться внутри пациента.
- Шесть.
Одно крыло начало падать. Хотя, без перьев, его сложно было так назвать. Скорее, это был, костяной отросток.
- Четыре.
Остальные доктора подхватили крыло.
- Два.
Из раны вдруг брызнул фонтан крови. Отросток оказался полностью отсеченным. Не успел врач снова отложить скальпель, как крылатый задергался …
- Один... Пациент умер… - сказала женщина, и помолчала секунду. Затем, без эмоционально добавила. - Сейчас такие операции незаконны.
Женщина выключила телевизор и вытащила кассету из видеомагнитофона.
- Тот хирург… это был папа? – спросил мальчик.
- Да.
- А, операция проходила, когда было еще можно?
- Ты написал доклад на понедельник?
- Нет.
- Тогда иди, делай.
Одиннадцать утра. Глава города сидел за своим столом и смотрел на Мира, сидящего напротив.
В это время сын Дианы обычно, только просыпается, поэтому он был весь бледный. Заспанный. Заторможенный. Недовольный.
- Почему, вы оставили себе записку?
- У полиции и так распоряжение отдавать их мне.
…
- Окон в туалете не было. Вы лично проверили. – говорил Мир.
- Проверял.
- В чем же дело?
Главный врач не отвечал. Думал, глядя то на Мира, то в окно. Будто сам не знал, для чего затеял эту встречу.
- Объясните, почему это должен быть я? – спросил Мир, глядя в пустоту негодующим взглядом. Диана часто говорила, что у ее сына добрые, невинные глаза. Мэр же терпеть не мог их. Добрыми они точно не являлись. А «невинность» была скорее наглой, чем искренней. Вечно эти глаза что-то не договаривали. Что-то утаивали. Даже, когда сам Мир не знал об этом.
- Ты единственный, кого не было в зале, когда разбили окно.
- Вы верите в совпадения?
- Я верю. Однажды совпадение... Не важно. И все таки… Если ты к этому причастен, самое время сообщить.
- Я не…
- Винир говорил тебе, что-нибудь, о чем ты возможно, испугался поведать мне тогда, в машине? Нечто странное, непонятное. Что смутило тебя.
- Он назвал меня мерзким крылатым гаденышом.
- Того, что ты еще не слышал.
- Нет.
- Ты мог это забыть?
- Не думаю.
- А, если подумать еще? Второй сейчас рядом? Я бы хотел поговорить с ним.
- Он исчез.
- Как, исчез?
- Так… примерно месяц назад.
Тогда же ты встретился с Виниром. Подумал мэр. Может, тень стала-таки личностью, и действует за спиной у своего создателя…
- Почему ты не сказал?
- Не знаю… но, это же хорошо. Значит, я выздоровел.
- Поверь, когда ты выздоровеешь, мы с твоей мамой сразу пойдем... Может, стоит возобновить твое лечение... в больнице. – сказал мэр и, не без удовольствия стал наблюдать, как веки Мира, расширились. А брови сдвинулись в испуганную линию.
- Кажется, я кое-что вспомнил. – произнес Мир.
- Что же?
- Винир сказал, что он спас вам жизнь, когда стрелял в меня.
Сорок первая глава
Мир
Набережная. Час дня.
Я иду по каменной дорожке, ведя рукой по белым, облупившимся перилам. В это время людей здесь много. Глупо было надеяться на обратное. Хочется постоять одному на речном балконе, похожим на птичью клетку. Такие встречаются здесь через каждые пятьдесят шагов, но все кем-то заняты. Либо художниками, либо милующимися парочками.
Я передал мэру фразу, которую крикнул мне Винир. От чего мои внутренности не покидает неприятный осадок. Нет, важной фразу, я не считаю. Просто хотелось, чтобы она принадлежала только мне. Про исчезнувшего Второго тоже рассказал. И как у мэра это получается?
На счет того, что меня все еще подозревают... мне надоело говорить, что это не я. А, вот вернуться в больницу мне не хотелось бы. Аврора может очнуться в любой момент. Не хочу быть пациентом психушки, когда это произойдет.
Я дошел до конца набережной и спустился на пустынный пляж.
Смотрю на спокойную, тихую реку и противоположный ее берег. Тело и мозг расслаблены. Кроме меня, здесь никого. Ветер фильтрует гудение машин, создавая здесь, что то вроде белого шума. Это приятно. Противоположный берег реки, на котором я никогда не бывал, усеян разноцветными двухэтажными домиками. Раньше я хотел жить в одном из таких домиков. Квартира на втором этаже. А на первом собственный книжный магазин. Я обожаю книжные магазины. Не книги, а именно магазины. Есть в них что то таинственное, завораживающее и в тоже время уютное. Как будто ты в любой момент можешь пережить удивительное приключение. Доброе и безопасное. Не длящееся больше одного дня. Потом ты возвращаешься, выпиваешь чашку чая, смотришь на реку, сквозь витрину и думаешь, можешь ли ты быть счастливее, чем в этот момент?
Но я отвлекся. Это же так, детские фантазии. В детстве все можно было превратить в приключение. Тот же поход на берег речки. Вылазку в торговый центр. Поход в лес. Или знакомство с девочкой… И еще тысяча занятий. И все хотелось переделать. И все казалось таким интересным и возможным… А потом тысяча занятий по одному стремительно исчезают, становясь чем-то обыденным или нелепым, или не стоящим потраченного времени. Интересно, эта такая стадия взросления? Вряд-ли, разве что стадия НЕПРАВИЛЬНОГО взросления. Мэр как то сказал, что я слишком рано повзрослел. Мама же считает, что слишком неправильно.
Авроре бы нравилось это место не меньше моего. Я знаю это наверняка. В детстве она обожала холод и сильный ветер, раздувающий волосы. Будь она здесь, сняла бы обувь и носки. И шла бы вдоль берега, наступая босыми ногами на холодный песок. Это завораживает и интригует. Я снял бы обувь и вздрагивая от каждого соприкосновения с песком, сделал бы для начала несколько шагов на месте. Чтобы свыкнуться с ощущениями. И направился бы вперед.
Дальше я представил все еще более живо.
Аврора поворачивается ко мне. Я протягиваю ей руку, приглашая на танец. Она жмет ее, поклонившись в элегантном реверансе. Мы начинаем кружиться, продолжая терзать наши оголенные ноги. Не знаю, на что похож наш танец. Наверное, на ленивую версию вальса. Без мастерства, изящества и прямой осанки. То я веду, то она, то сам ветер. Мы кружимся, ускоряясь и замедляясь, чувствуя огромную легкость. Словно камни, отяжелявшие нашу жизнь, оказались соляными, и на этом самом пляже взяли и растворились… Смешавшись с пресной водой и превратили реку в море. Оставив наконец в покое нас, таких красивых в этот момент, и таких свободных.
Вот мы уже стоим по щиколотки в воде. Аврора останавливается; прижимается ко мне. Затем встает на носочки, чтобы поцеловать. Когда наши губы соприкасаются, мощный поток ветра врезается в затылок Авроры, до безобразия растрепав ее волосы. Опустившись, она устремила свой взгляд вдаль, на линию, соединяющую морские воды с небом, затянутым белой пеленой. Аврора дрожит. Ее лицо, суровое и скованное от ветра, переполняет…
- Желание. – не моргая сказала Аврора.
- Желание чего?
- Угадай.
Аврора посмотрела мне в глаза. Я засунул руки в карманы и хотел было произнести что-то, как наткнулся пальцами правой руки, на какой-то острый пакетик.
Я вытащил его. Это были те две таблетки, что дала мне Анна.
Сорок вторая глава
Лиза
Расс не брал трубку уже больше десяти минут. Странно. Лиза звонила именно в то время, на которое они договаривались. Наверное, задерживается на работе, или нашел себе в Свирепе более подходящую претендентку в жены…
Лиза накручивала прядь волос на палец и думала, что же такого могло случиться. Не из-за волнения, нет. Скорее, от скуки. Нужно же девушке чем-нибудь занять голову, пока она слушает эти гудки… А тем временем, голос Расса все никак не хотел появляться на той стороне телефонного провода.
Лиза сбросила и снова набрала номер мужа. Услышав в ответ все те же: бип, бип, бип… девушка заныла: - Ну же, отвечай! Ты спросишь, как я поживаю. Я спрошу, как поживаешь ты. И мы вернемся к своим делам!
Вдруг, от собственных сказанных слов, Лизу перекосило. Толи от смущения. Толи от отвращения… Она сбросила номер и положила трубку на пол, к ногам.
Лиза глубоко вздохнула.
- Это не правильно. – тихо сказала она себе, а затем, внезапно запела. – Это неправильно. Это не правильно. Это все не-пра-виль-но… - затем встала и ушла в свой кабинет, дописывать книгу.
Глотнув остывшего чая, Лиза подняла руки над машинкой и растопырила пальцы:
«Эдит сторожила лошадей на улице, пока Иланий, сломя голову бегал по опаловому дворцу.
Отыскав Лидию в одном из старинных залов, Иланий первым же делом, прижал синеглазую принцессу к своей груди, зарывшись лицом ей в волосы, вдыхая аромат хлеба, и свежих мандаринов. Неужели все злоключения остались позади, и они вместе? Не во сне. Не в хмельном угаре. Не под действием семян змеиной розы. Здесь, наяву… Обезвоженный, раненый и, постаревший лет на десять, Иланий был настолько счастлив, что… даже не заметил отчаянные попытки Лидии вырваться из его объятий»
Спустя час Расс перезвонил Лизе. Они побеседовали пятнадцать минут и попрощались. А, спустя еще час, в дом Лизы постучался Вик А.
Открыв входную дверь, девушка увидела художника в непривычном для него виде. Вик, одетый в джинсы, рубашку и распахнутую, голубую ветровку выглядел усталым и взъерошенным. Его серая рубашка пропиталась потом. Лоб взмок. Девушка обратила внимание на глубокие морщины, тянущиеся от уголков глаз художника да самых его висков. Они появились недавно? Или раньше она их не замечала?
Лиза, с волосами, небрежно зачесанными в коротенький хвостик, растянутых в области коленей, штанах и в футболке, заляпанной пятнами чая, выглядела не на много лучше.
На улице было тепло. Со всех сторон доносилось пение птиц, и шелестение недавно проснувшейся, листвы, колышущейся на ветру, то и дело переменяющем свое направление.
Девушка стояла, скрестив руки на груди и молчала. Нет, сказать ей хотелось многое. Но с чего начать она не знала.
Вик молчал тоже. По аналогичной причине.
Они смотрели друг на друга, прекрасно понимая, насколько глупая эта ситуация.
В конце концов, Лиза не выдержала и легонько улыбнулась. Все же они взрослые люди, а не страдающие от недостатка драмы, школьники.
- Я пришел извиниться. – сказал Вик А. – Был не прав... Но ты тоже виновата. Прости, но кем нужно быть, чтобы не понять моих намерений?
- Намерений? Ты пригласил меня прогуляться вокруг свалки. Менее романтичное место невозможно придумать.
- Это было романтично. В контексте нашего знакомства.
- Я не давала тебе никакого повода.
- А, он нужен?
- Ты же следуешь правилу, не встречаться с замужними?
- Я и пить время от времени бросаю. Но хватает меня не на долго.
Они снова замолчали.
Вик ждал, чтобы его пригласили в дом. Не хотел вламываться, как раньше. Лиза подыскивала нужные фразы в своей голове, смотря вниз, на ноги. Когда она решила поднять взгляд, в глаза ей бросилась рука Вика. А точнее ссадины, ее покрывающие.
Лиза показала на ссадины пальцем.
- Ты переусердствовал, когда стучался в дверь. – сказала она. – Нужно продезинфицировать. И забинтовать.
- Так чего же мы ждем? – улыбнулся Вик.
- От чего эта ухмылка? – спросила девушка.
Они вошли в дом.
- Это один из моих любимых поводов для сближения. – ответил художник.
- Поясни.
Лиза открыла шифоньер, что стоял в гостиной и вытащила от туда коробку с медицинскими принадлежностями. Вик сел на диван.
- Сначала ты протираешь мои «раны» спиртом. Я корчу страдающую гримасу. После чего, ты дуешь мне на руку и, не успеваем мы оглянуться, как оказываемся голые в вашей с Рассом спальне.
- И почему это должно произойти? – спросила девушка, присаживаясь на диван, с бинтом и перекисью водорода в руках.
- Так уж заведено.
- Где?
- В моих грязных фантазиях.
…
- Давай руку. – улыбнулась Лиза.
Спустя полчаса, рана была обеззаражена. Рука забинтована. Лиза и Вик сидели друг напротив друга. Пили чай.
- Как прошла выставка? – спросил Вик А.
- Отлично. – ответила Лиза. – Я давно не испытывала столько разных эмоций в один день… Я ничего не сказала гостям о твоей помощи, зато… - девушка протянула Вику визитку. – Я рассказала о тебе Диане. Она согласилась. Осталось позвонить ей, и обговорить дату.
Вик взял визитку здоровой рукой и убрал в карман.
- Спасибо. А, когда разбилось окно, много людей пострадало? – невзначай спросил художник.
- Критично никто. Но я слышала некоторым пришлось наносить швы… Постой, - девушка, удивленно посмотрела на Вика. - Ты поэтому ломился? Думал, со мной что-то случилось?
- Возможно… Это сделал твой друг? Мир?
- Нет.
- Откуда ты знаешь? – спросил Вик, подливая заварку себе в чай.
- Он сказал, что не причем. – ответила девушка.
- Мир мог и соврать, знаешь?
- Друзья не врут. Это второе правило дружбы.
- А, первое какое?
- Не предавать. Третьего нет. Их всего два.
- «Не убивать» могло бы стать третьим.
- Вообще-то изначально я и хотела так сделать. – задумчиво сказала Лиза, сделав маленький глоток чая. – Но представила ситуацию, в которой один из нас страдал бы от неизлечимой болезни, и умолял второго убить себя… Понимаешь, если друг откажется, то нарушит первое правило. Если согласится, нарушит третье. Не хочу, чтобы дружба поставила нас когда-нибудь в такую сложную ситуацию.
Вик засмеявшись, откинулся на стуле: - Я не буду это комментировать… - сказал он. Потом посерьезнев, добавил: - Все, что я наговорил тогда. Про то, что ты боишься… Забудь это.
…
- У нас с ничего не будет. Я испытываю к тебе симпатию, как к интересному собеседнику. Как к другу. Прежде, чем ты что-то скажешь… У меня с приюта, среди друзей были одни парни. Я привыкла, что меня воспринимают, как угодно, только не в качестве своей грязной фантазии.
- Как же Расс?
- Расс для меня до сих пор загадка. – нахмурившись, сказала Лиза.
- Ты прямо вся светишься, когда говоришь о нем.
Вик находился в гостях у Лизы до самого вечера. Они пили чай, ели яблоки, разговаривали. Разговаривали они очень много. Темы для бесед возникали одна за одной, и сменялись так стремительно, что девушка и художник не замечали хода времени. Не хотели замечать.
Лизе нравилось общение. Очень. Так же как и их дружба. Но она предупредила, что если Вик еще раз попытается поцеловать ее, то на этом их дружбе придет конец. Художник дал слово, что этого не произойдет.
Позже, пока Лиза мыла чашки и блюдца, Вик провел для себя маленькую экскурсию по дому. Осмотрел сервант, заполненный хрустальными статуэтками. Провел пальцем по заслонке камина. Дунул в большую вазу, стоявшую возле окна. Поднялся по лестнице, заглянул в пару ничем не примечательных спален. Следующая дверь по коридору, оказалась заперта. А, за самой последней дверью, стоял стол с печатной машинкой. Вик посмотрел немного на валяющийся повсюду мусор и вышел. Дойдя до конца коридора, художник оказался в еще одной гостиной. Значительно меньшей, чем та, что на первом этаже. В центре ее стоял маленький, зеленый диван и стол, а вокруг этого, закрывавший собой целых три стены, находился огромный стеллаж с книгами.
Вик открыл одну из дверц, и достал первую попавшуюся книгу. Это был сборник эссе, одного мыслителя прошлого столетия.
Тут, закончив с посудой, пришла Лиза.
- Ты прочитала их все? – спросил художник, указывая на сервант.
- Дважды. – ответила Лиза.
Вик положил книгу на место.
- Когда приедет твой муж?
- Завтра.
- А, когда снова уедет?
- В следующую субботу. Тогда же состоится свадьба Дианы и мэра.
Вик направился к лестнице, Лиза последовала за ним.
- Ты писательница, да? – спросил Вик, когда они спускались по лестнице. – Я видел твой кабинет. Сомневаюсь, что он Расса.
- Я не писатель. Пытаюсь им стать… Вик, я тут подумала, пока мыла посуду.
- О чем же?
- Нам не следует видеться больше.
- Тебе следует сменить моющее средство… Почему ты так решила?
- У нас ничего не будет, но ты не перестанешь надеяться. Это жестоко по отношению к тебе.
Художник в ответ лишь улыбнулся.
- Значит, говорить этим прелестным снисходительным тоном, что нам не следует видеться, не жестоко? – спросил он.
- Ты ведь все понял. Зачем придуриваешься?
- Что мне остается?
Они спустились в гостиную и обменялись прощаниями. Но, не успел Вик накинуть на себя ветровку, как в дверь постучались. Это были родители Расса.
Лиза поспешила открыть дверь, перед этим указав Вику жестами, стоять на месте и вести себя, как ни в чем не бывало.
Не хватает еще, чтобы Марго и Натан решили, что Лизе есть, что скрывать.
- Здравствуйте. – сказала девушка, отворяя дверь.
- Здравствуй. Мы только что узнали, что произошло на выставке. По новостям! Ты должна была нам позвонить еще вчера! – затараторила Марго, входя в дом.
- Со мной все в порядке.
Пожилая пара заметила Вика.
- Это Вик А. – сказала Лиза. – Мы обсуждали мою выставку и заболтались. Он уже уходит.
- Здравствуйте. – сказала Марго и вытянула художнику руку.
Вик, не без неудовольствия, взял ее и легонечко прикоснулся губами к старой, жилистой коже.
- Знакомое имя. – сказал Натан.
- Это известнейший в Аквариуме художник. – сказала женщина, щуря глаза и улыбаясь; не моргая смотря в лицо Вика А.
- Нам он нравится? – спросил Натан.
- Конечно, нет. – буркнула Марго. - Эта же абсолютная бездарность и безвкусица. Но, я не удивлена, – добавила мать Расса, повернувшись к Лизе. – что, тебе нравится подобное «искусство».
Сорок третья глава
Мир
Аврора и я сидим на кровати. Целуемся. Говорим о нас. Смотрим на улицу, через починенное окно.
На меня надета серая футболка. А так же серые, спортивные штаны. На Авроре, темно-синее платье, похожее на сорочку; на ногах синие, бумажные тапочки; к волосам привязана голубая лента.
Жарко, я стараюсь двигаться, как можно меньше. Кажется, даже маленькое шевеление указательного пальца, способно увеличить температуру моего тела на сотню градусов.
Мама ушла на работу, и вернется только завтра.
Две розовые таблетки, лежат на тумбочке, в белом блюдце.
- Ты уверен? – спросила Аврора.
Я отвечаю, да и проглатываю одну таблетку. Затем, представляя, как это делает Аврора, проглатываю и вторую.
- Что-нибудь чувствуешь? – спросила Аврора, ложась на кровать.
Я, устраиваясь рядом с ней, отвечаю: - Только невыносимую жару.
…
Я и не знал, наскольким был идиотом, обозвав жару невыносимой, потому что, спустя всего три минуты она стала действительно невыносимой.
- Ты это тоже чувствуешь? – спросил я Аврору, стягивая с себя мокрые футболку и штаны, наблюдая за тем, как комната постепенно приобретает желтоватый оттенок.
- Нет.
- Да как же нет?
Я выкинул одежду на пол. Открыл дверь и окно нараспашку и осмотрелся. Пространство вокруг стало отливать насыщенным желтым и оранжевым. Воздух загустел.
- Ты ничего этого не видишь? – спросил я Аврору.
- Нет. – говорит она.
Я, запыхавшись, словно после спортивного зала, хожу по комнате и вижу, как стены, шкафы, кровать и стол, плавятся. Пол напоминает песок на пляже в разгар лета. Тумбы, будто восковые, теряя свою форму, становятся все меньше и меньше. Шторы, золотыми сгустками, капают на пол… Лишь Аврора не чувствует жары. И, как ни в чем не бывало, лежит на плавящейся кровати, не спуская с меня глаз.
Я резко останавливаюсь, ощутив жалящую боль на своих плечах. Провожу пальцами по спине. Вижу желтые, светящиеся кусочки своей кожи на подушечках пальцев. Я тоже плавлюсь…
- Не хочу расплавиться. – говорю я испуганно.
Аврора молчит. Ждет чего-то… Чего?!
Пот стекает по моему телу и, попадая на пол, превращается в пар; перья слетают с меня серым пеплом. Надо было выкинуть эти таблетки, или смыть в унитаз! Я иду к окну, еле передвигая, прилипающие к ковру, ступни. Мне бы чуть-чуть ветерка. Одного маленького дуновения, было бы достаточно!
Когда я, наконец, оказался рядом с окном, из моего рта вырвался ошарашенный стон. Здесь еще жарче. А вид снаружи (улицы, дороги, деревья, дома) стал огромным озером жидкой лавы.
Становится больно и противно дышать. Я закрываю, готовое уже взорваться, окно. Поворачиваюсь к Авроре. Собираюсь снова спросить, почему она такая спокойная, но замечаю, что Аврора не просто спокойная. Она не плавится. Не горит. Не изнывает от жары.
Я сажусь на кровать и беру ее руки в свои.
Они такие приятные! Такие невероятно, неповторимо, восхитительно холодные!
Моя кожа сразу перестала болеть. Горячий, горклый ком в горле, пропал. За секунду отрасли новые перья.
Идиот! Почему я сразу этого не сделал?
Аврора придвинулась ко мне чуть ближе. Я понял, что она хочет поцеловать меня, и закрыв глаза, прикоснулся своими губами, к двум льдинкам ее красивого, маленького ротика… Тело на секунду оцепенело от удовольствия. Спина, грудь, пятки, и каждое перо моих крыльев, приятно покалывают. Рот, словно сладкий, мятный чай, ласкает нежный язык Авроры. Все мои внутренние органы, каждая капля крови, вибрируют. Желудок, будто обволакивает, сливочный бальзам. Может, это душа сейчас, захлебывается в блаженстве? Как будто, боясь утопить ее, я прекращаю целовать Аврору, и принимаюсь медленно, нехотя, открывать веки.
Раскрыв глаза полностью, я увидел Аврору такой красивой, какой она никогда еще не была.
Похожая на изваянную изо льда скульптуру, Аврора источает голубое, как чистое озеро, и синее, как небо поздним вечером, мерцание. Ее глаза – две полярные звезды. Платье и волосы стали ультрамаринового цвета. По волосам, бровям и ресницам, словно стерли в пыль и рассыпали, млечный путь.
Я пытаюсь сказать, что она прекрасна.
Не выходит. Не получается открыть рот.
Я отвожу от Авроры взгляд, продолжая крепко держать ее за руки… Оказывается, все это время мы летим по открытому космосу. Вращаемся вокруг огромного шара раскаленного железа.
Каким-то образом, солнце не сжигает нас заживо. Даже не греет. Я знаю, что все это благодаря Авроре, но не могу ей этого сказать. Она лишь, снисходительно улыбается, как будто знает обо всем, что твориться в моей голове.
Мы снова целуемся.
Я счастлив. Она тоже. Как еще объяснить все эти слезы, что текут из ее лаз? Серебристые, соленые капельки, ведомые некоей силой, устремляются вдаль. А, преодолев несколько тысяч километров, становятся планетами.
Я глажу Аврору по волосам. По рукам, шее и лицу. Хорошо, что я не выкинул эти таблетки, и не смыл в унитаз.
Вдруг, на груди Авроры возникает червоточина. Очень быстро она заполняет собой все пространство Авроры, превращая ее в черную дыру с женскими очертаниями. Не успев ничего сделать или сообразить, я проваливаюсь в Аврору.
…
Мое тяжелое дыхание эхом разносит в разные стороны. Я стремительно падаю, находясь в каком-то тоннеле, стены которого переливаются черным, фиолетовым и золотым, цветами. Сквозь цвета я вижу другие такие же тоннели, и силуэты внутри них.
Мне дико страшно первые двадцать секунд. Но затем я вспоминаю – это все Аврора. Либо она. Либо нечто, созданное ею. В любом случае, бояться мне нечего, потому что, она никогда не стала бы вредить мне.
«Полет» длиться минуту или две. По его окончании, мое тело ничком приземляется в мягкий сугроб.
Я поднимаюсь. Отряхиваюсь от снега. Холодно. Я осматриваю себя. Голый торс, ноги, руки, ступни, все цело, что радует. И обнажено, что радует меньше. В своей жаркой комнате, я не умудрился снять с себя, только трусы. Да, одежда бы мне сейчас не помешала. От морозного ветра, дующего со всех сторон, кое-как укрывают лишь крылья.