– Оставьте в кухне свет – на случай, если кому‑то захочется перекусить посреди ночи. Завтрак и ланч подавайте так же, как сегодня, «а‑ля фуршет».
Сказано это было так, словно ничего не случилось, словно Бишоп‑Айленд всегда принимает гостей в стиле английского загородного дома, а хозяйка привычно инструктирует слуг. Сравнение заставило вспомнить об исчезновении Брента.
– Вам не кажется странным, что мистер Джастис так и не появился? Вас это не беспокоит? – спросила Фейт.
Элейн Принс нахмурилась.
– Я же сказала, что волноваться не стоит. Он немного чудаковат, и бурю пережидает по‑своему. – Ступайте.
Куда, едва не вырвалось у Фейт.
И вот теперь, после еще одной бессонной ночи, она подошла к окну. Было темно, но все же не так, как накануне, и картина разрушений просматривалась яснее. Стоявшие вдоль края лужайки лиственницы были вырваны с корнем и сдвинуты силой ветра, но так аккуратно, словно их разложили для посадки. Дождь все еще хлестал, но гроза, пресекавшая все ее попытки уснуть, утихла. Буря теряла силу, и Фейт ощутила прилив облегчения, почти восторга. Скоро они поднимут флаг, к острову подойдет катер, и их заберут с острова. Она старалась не думать о Томе и детях, потому что когда думала о них, ею овладевало отчаяние. Увидит ли она их когда‑нибудь? Бишоп‑Айленд представлялся местом, совершенно оторванным от земли, местом, столь далеким от всех, кто был близок и дорог, что она могла и не вернуться домой. Виной этому была не только буря, лишившая ее сна, но и паника. Увидев наконец лучик надежды на близкое окончание кошмара, Фейт поспешно оделась. Флаг, скорее всего, лодочном сарае. Надо спросить у Элейн и поднять его как можно скорее. Может быть, собрать вещи? Нет, время еще будет. Ей нужна чашка кофе, а еще больше привычная рутина – хруст бобов, шум льющейся воды и запах. Она представила, как он поднимается вверх, расплывается по дому, просачивается за каждую дверь, принося весть о том, что все в порядке, все нормально. Пока варится кофе, ничего не случится.
|
|
Коридор был пуст, и, проходя по нему, Фейт не услышала ни малейшего шелеста, ни малейшего звука. Поднос Гвен стоял у двери, и она подняла его. На нем не осталось ни крошки.
– Спасибо, что пришла так быстро. Сейчас я позову остальных.
– Остальных? Ты же сказала, что хочешь обсудить что‑то в частном порядке.
– Конечно, только это не займет много времени… – Гвен Мэнсфилд была довольна собой и испытывала такой же подъем, как если бы провернула удачную финансовую операцию или уволила служащего – за обман или, что еще хуже, за робость. Она оставила предложение недосказанным, зная, что если пауза затянется достаточно долго, гостья не выдержит и заполнит ее. Гвен вернулась за стол и села – вставать пришлось, чтобы открыть дверь, – но ноутбук закрывать не стала. В комнате было тепло, в камине потрескивали дрова. Розовый ковер на полу и цветочные обои схожих тонов создавали атмосферу уюта, резко контрастировавшую с бушующей снаружи бурей. Гвен бросила взгляд в окно. Тяжелые парчовые шторы, призванные оберегать сон гостя от утреннего света, еще покоились на сияющих латунных розетках.
– Отвратительная погода, – сказала она.
– Ты ведь позвала меня посреди ночи не для того, чтобы вести разговоры о погоде? В чем дело? Я хочу поскорее лечь спать.
|
|
– Всему свое время. – Она снова взяла паузу и улыбнулась, как играющая с мышкой кошка. Нет, вернее, не кошка, а пума.
– Я действительно слишком устала, чтобы играть в игры.
– Так не играй. – Гвен с удовольствием отметила, какое смятение и тревогу вызвали ее слова. Может быть, позабавиться еще немного, поведя партию в том же духе? Выглядело заманчиво, но жертва могла уйти, а это испортило бы все впечатление.
– Я позвала тебя, чтобы сказать первой. До того, как узнают другие.
– Сказать что?
– Я знаю, что Прин убили, и знаю, кто ее убил.
Гостья шумно вдохнула.
– Именно поэтому мы все здесь – из‑за того, что кто‑то убил Прин.
– Да ты с ума сошла! Там был несчастный случай. Полиция провела расследование! На башне с ней никого не было!
– К тому времени, как туда прибыла полиция, да, не было. – Гвен поднялась.
– Я иду спать. Спокойной ночи!
– Не думаю, что ты это сделаешь. Рано. Знаешь, здесь было ужасно скучно. Без Интернета, оказывается, и заняться нечем, вот я и решила написать небольшую повесть. О нескольких девушках, которые учатся вместе в колледже. И едва я начала писать, как все вдруг прояснилось. Я поняла. Можешь назвать это просветлением, интуицией, как угодно. – Она улыбнулась уже открыто, как победитель. – А может быть, я всегда знала.
Осталось выяснить одно – спланировала ты это или действовала под влиянием момента. Думаю, никакого плана не было. Просто все сошлось, время и место. Каждая из нас могла бы поступить так же, откликнуться на тот же импульс. Наверно, потому нас и собрали сюда. Причина была у каждой. Но может быть я и ошибаюсь. Может быть, ты все спланировала заранее. Заманить Прин на башню было не трудно. – По стеклу ударила сломанная ветка. Гвен спокойно посмотрела в окно. – И, в конце концов, у тебя был самый сильный мотив. – В ее голосе послышались уважительные нотки, как будто она собиралась поздравить ночную гостью с хорошо выполненной работой.
|
|
На этот раз молчание растянулось надолго, и первой нарушила его Гвен.
– Что ж, думаю, пора позвать остальных.
Она подошла к стоящему на столике телефону, сняла трубку и повернулась, чтобы сесть на кровать. Большего и не требовалось. Всего лишь несколько секунд. Удар был резкий и быстрый. Гвен вскрикнула и упала поперек кровати.
Полено из аккуратной кучки у камина сделало свое дело и полетело в огонь. Пламя взметнулось вверх. Теперь требовалось кое‑что другое, чтобы подвести черту, поставить точку. Что‑то вроде выполненного в форме кинжала ножа для разрезания бумаги.
Все сошлось идеально. Место и время.
На столе, рядом с ноутбуком, стоял поднос, на котором еще оставалась половинка сэндвича.
Крис Баркер сидела за кухонным столом, когда вошла Фейт. Уж не всю ли ночь? На столе не было ни тарелок, ни стакана, а одета Крис была в джинсы и теплый свитер. Услышав шаги, она повернулась так резко, что стул под ней покачнулся и упал.
– Ну и напугали же вы меня! – положив руку на грудь, сказала Крис и после короткой паузы добавила: – Извините. – Она наклонилась, подняла стул и не столько опустилась, сколько свалилась на него.
– Это вы меня извините. Нельзя так подходить к человеку сзади. Мне бы следовало что‑нибудь сказать.
Теперь, подойдя ближе, Фейт заметила, что джинсы у нее промокли внизу, и что она уже успела снять галоши. Такие обычно надевают садовники, а заказать их можно по каталогу «Смит и Хокен». Увидела Фейт и то, что лежало на столе перед Крис. Это была черно‑белая фотография размером восемь на десять.
Крис посмотрела на Фейт.
– Не могла больше оставаться в доме. Даже в бурю. Ждала всю ночь, а около пяти, когда ветер вроде бы стал стихать, вышла и прогулялась до пристани у лодочного сарая. Боялась, что заблужусь, если пойду через лес. На оранжерею упало дерево. Я сначала думала зайти туда. Элейн придется менять стекло. Ох, что я такое несу…
– Давайте я приготовлю кофе или чай и что‑нибудь поесть, – предложила Фейт.
– Чай, пожалуйста, не очень крепкий, и немного крекеров, если можно. Фейт уже использовала крекеры вместо картофеля в качестве связующего элемента для приготовления крэб‑кейка. Коробку крекеров она привезла с собой и сразу по приезду поставила ее на полку в буфетной. Странный выбор. Разве это сытный завтрак? Фейт помнила, что примерно так ее, когда она болела, кормила в детстве мать. Сначала имбирный эль, потом слабый чай, потом бульон. Крис с самого начала показалась ей больной, и теперь то первое впечатление получило еще одно подтверждение. В чем же дело?
– Если хотите чего‑то холодного, есть имбирный эль, – сказала она, открывая коробку с крекерами и высыпая их на тарелку.
– Как вы узнали… Ах, да, конечно, вы же занимаетесь продуктами. В общем‑то, я пока завтракать не собираюсь. И все‑таки выпью чаю. Но за предложение спасибо. Я принимаю… в смысле… иногда…
– Да, сейчас вам только это и нужно. Я действительно занимаюсь поставками продуктов, но могу с уверенностью сказать, что мозг и тело связаны так же прочно, как рот и желудок.
Крис улыбнулась. Улыбка у нее была милая, с легким намеком на грусть. Это Фейт тоже заметила еще в первый вечер. Из всех женщин именно с Крис ей довелось общаться меньше всего, и именно Крис оставляла самое невнятное впечатление. Рэчел тоже почти не разговаривала, когда вся группа собиралась вместе, но с ней Фейт удалось поговорить наедине и составить определенное мнение. Впрочем, был ведь подслушанный в первый вечер разговор с Феб Джеймс, когда Крис рассказала, как ухаживала за больной матерью, и странное предположение, что их собрали на острове для некоего суда. И еще резкое замечание в адрес Мэгги, когда та заговорила о самоубийстве брата Рэчел. Замечание, прозвучавшее как требование замолчать. Почему? Кого оберегала Крис? Свою подругу Рэчел? Или память о Максе Гоулде? Она наверняка знала его. А может быть, Крис защищала себя саму? Что она чувствовала, когда он погиб? Была ли влюблена в него?
На плите засвистел чайник. Фейт приготовила чай и разлила по чашкам. Время раннее, только шесть часов, так что спешить некуда. А вот Крис могла и уйти. Фейт села поближе, надеясь удержать ее в кухне.
Держа чашку обеими руками, Крис пила чай маленькими глотками. Время от времени она посматривала на Фейт или обводила взглядом комнату, но каждый раз глаза ее возвращались к фотографии на столе.
Фейт протянула руку.
– Можно?
– Да, пожалуйста. Она лежала здесь, когда я пришла.
Девять молодых женщин позировали на фоне увитой плющом кирпичной стены. На всех положенные выпускникам мантии, на головах у некоторых шапочки, смягченный вариант английских, с квадратным верхом.
Фейт указала на одну из девушек, высокую, изящную, с разделенными прямым пробором длинными волосами. Она улыбалась, мило, но сдержанно, с той же затаенной печалью. В глазах блестели непролитые слезы. Грусть от расставания с Пелэмом? Прощания с подругами? Или это страх перед тем, что ждет впереди? Что так опечалило Крис? Внешне она почти не изменилась, даже пробор остался, только волосы заплетены в косу. Тогда, много лет назад, они были, наверно, светлее, теперь выглядели скорее пепельными.
– Вы?
Крис кивнула и, потянувшись за крекером, откусила уголок. Как ребенок.
– И все остальные? Даже Прин?
Снова кивок.
Хелен Принс привлекала взгляд не только потому, что стояла в центре, но и своей поразительной красотой. Теперь Фейт понимала, почему появление Элейн в первый вечер вызвало у гостей такое разочарование. На первый взгляд, ее лицо действительно могло показаться постаревшей копией лица сестры. Такое же было, наверно, у Елены Троянской, и, вглядываясь в черты, Фейт невольно спрашивала себя, сколько горя и несчастья могла бы принести в мир эта современная версия мифической красавицы. Сколько кораблей пустилось бы ради нее в плавание? Сколько судеб было бы разрушено? А сама Прин? Разве она не погибла молодой? Разве не ждал ее трагический конец? Если верить Рэчел Гоулд, Элейн убеждена, что сестру убили, и что убийца здесь, среди гостей. Этому заявлению не противоречили ни реплика Гвен – насчет Прин, – ни замечание, что теперь, после смерти Бобби Долан, никто из них не может считать себя в безопасности. Может быть, это и есть тот самый суд, о котором говорила в первый вечер Крис Баркер, когда стояла с Рэчел Гоулд на лестничной площадке? Если так, то, значит, у каждой из них была веская причина желать смерти Хелен Принс. Фейт прошлась взглядом по лицам на фотографии. Совсем еще юные, особенно Феб. И одна из них убийца? В такое верилось с трудом. И все же только лицо Прин сияло радостью. Только ее улыбка казалась искренней. Люси и Гвен не улыбались вовсе, остальные принужденно или неуверенно. Возможно, им просто не нравилось фотографироваться. Фейт и сама всегда чувствовала неуютно под зорким глазом объектива.
– Я помню этот день так, словно все было вчера. Нет, даже еще яснее. Фотографировал мистер Прин, отец Прин и Элейн. – Крис замолчала, взяла снимок, посмотрела внимательно и положила на стол. – Мистер и миссис Принс приехали за неделю до выпуска и остановились в отеле «Пелэм‑Инн». Миссис Принс была членом организационного комитета и посещала всякие мероприятия. Бывших выпускниц вообще собралось очень много, особенно к концу недели. Накануне выпускной церемонии проходила другая, что‑то вроде передачи факела от поколения поколению. Бывшие выстраивались напротив нынешних, и последние проходили мимо них строем. Они все были в белом – такие вот времена. Нам тоже пришлось надеть белые платья под черные мантии. Чистота, девственность, доминантная культура – выбирайте, что хотите. – Она снова замолчала, погрузившись в воспоминания, но на этот раз ненадолго. – Помню, мы еще шутили, какими станем через пять, десять, двадцать лет. Они казались нам старыми, сморщенными, увядшими, а теперь мы и сами такие. Даже не верится.
Фотографироваться никто не хотел, кроме Прин и ее родителей. До выпуска оставался еще день. Мы только что освободились после репетиции. Глупо, конечно, зачем нужны какие‑то репетиции? Но не забывайте, время было неспокойное. Думаю, больше всего администрация боялась, что кто‑то развернет вьетконговский флаг, нарисует красный кулак на мантии или сбросит ее и будет бегать нагишом в знак протеста. Тогда такое вполне могло случиться, даже в Пелэме. На репетициях нам вбивали в голову, что если нечто подобное произойдет, пострадают все, что мы огорчим родителей и не получим дипломы. Исключить они уже не могли – слишком поздно, – но диплом могли и не дать.
– А вы сами или ваши подруги как‑то участвовали в движении протеста?
– Я ездила в Вашингтон марш протеста. И Люси тоже. Из всех нас она была самая радикальная, боролась за гражданские права. Насчет остальных сомневаюсь. Может быть, кто‑то жег поминальные свечи или спел пару раз в хоре «Куда ушли цветы?», но в черный список Никсона точно никто не попал. Впрочем, я тоже ничего особенного не сделала. В общем, не знаю. К выпускному у меня уже появились другие друзья. И у Гвен с Люси тоже. Поэтому и фотографироваться никто не хотел. Это Прин настояла, что нужно запечатлеть группу, как говорится, в первоначальном составе. Ни я, ни Люси на первом году с ней в одном общежитии не были. Но Люси ходила с Принсами в одну подготовительную школу. Мы возвращались в общежитие и столкнулись с ними совершенно случайно. Вот тогда Прин и заставила отца остановить нас и попросить сфотографироваться. Отказать мы не могли, это было бы грубо, а пелэмские девушки грубыми быть не могут. Мистер Принс делал все, о чем она его просила. Очень удобно. Впрочем, и миссис Принс тоже. Они в ней души не чаяли.
– Ее смерть должно быть потрясла их.
Крис кивнула.
– Да. Но держались хорошо. Пришли на выпускную церемонию и даже слезинки не проронили во время минуты молчания по Прин. Если не ошибаюсь, потом уехали на какое‑то время в Европу. У них была квартира в Париже. Тот день мне запомнился хуже, все как‑то смазалось. Помню, что от студенток выступала Мэгги и еще одна девушка, Лу Рассел. – Крис мягко улыбнулась. – Она читала стихотворение.
– И что она сделала? – спросила Фейт. – Мне показалось, с ней связано какое‑то приятное воспоминание.
– Так и есть. От нее, разумеется, потребовали представить текст, потом его проверили и перед выступлением убедились, что листок тот самый. Но Лу всех перехитрила и просто выучила наизусть другое стихотворение. С осуждением войны и призывом к борьбе против несправедливости и безразличия. Получилось весело, язвительно и смело. Мы все вскочили и устроили овацию. По‑моему, Лу потом стала журналисткой. Интересно, где она сейчас?
Фейт указала на еще одно лицо.
– А это Гвен, верно? И рядом с ней Люси?
Крис кивнула.
Все, кроме Мэгги, носили длинные волосы. Ее теперешняя прическа была еще короче, и тугие завитки плотно прилегали к голове. Феб располнела больше других, но зато ее лицо осталось почти таким же, как на снимке, без морщинок. Больше других изменились Гвен и Элейн. Особенно Элейн. Пока Фейт рассматривала фотографию, Крис пила чай и даже успела съесть еще один крекер. Похоже, она была не прочь продолжить разговор о тех давно минувших днях.
– А почему не все хотели фотографироваться? Если, конечно, не принимать во внимание, что некоторым просто не нравится, какими они получаются.
– Большинство моих знакомых действительно не любят, когда их снимают. Наше представление о себе, то, какими мы хотели бы себя видеть, слишком часто не совпадает с тем, что показывает фотография. Багаж лет, от него не избавишься. Но в данном случае главным было не это. Гвен, Люси и Рэчел не разговаривали с Прин около года, если не больше, и вовсе не горели желанием позировать с ней вместе и говорить «чиииз».
Фейт подлила в чайник горячей воды.
– Рэчел винила Прин в смерти Макса. Она бросила его ради парня, с которым встречалась Гвен. Или это было позже? Так или иначе, они с Максом уже обручились. Сейчас, глядя на все с высоты прожитых лет, я понимаю, что трагедии можно было бы избежать. Мак был романтиком, очень пылким, очень талантливым. Но Прин воспринимала его как обычного парня, всего лишь одного из своих поклонников. Жаль, что я так и не поговорила тогда с Рэчел или Максом. Впрочем, он бы меня и слушать не стал, мы ведь были едва знакомы. И Прин бы тоже не стала слушать. А вот Рэчел… да, с ней я могла бы поговорить. Мы могли бы как‑то остановить Прин.
Услышав в голосе собеседницы новые нотки, Фейт удивленно посмотрела на нее.
– То есть вам Прин тоже не нравилась? – спросила она, не успев даже сформулировать вопрос потактичнее.
– Не нравилась? Да я ее ненавидела. Так же, как Рэчел и Гвен. Тот парень, которого увела Прин… Гвен говорила, что любит его больше жизни. Может быть, так оно и было. Хотя мы все склонны воспринимать мужчину, в которого влюблены, как единственного и особенного.
– Прин и у Люси кого‑то увела? – И у вас, хотела добавить Фейт, но вовремя остановилась, почувствовав, что и так зашла слишком далеко.
– Нет, не думаю. Я не знаю, что именно между ними произошло, но что‑то случилось и, скорее всего, летом после первого курса. Люси вернулась осенью и уже не разговаривала с Прин. Если они оказывались в одной комнате, Люси всегда уходила от нее подальше. Мы с Рэчел не раз об этом говорили, но никогда не расспрашивали.
– А другие? Мэгги, Бобби, Феб? Ее сестра?
– Элейн, Мэгги, Феб и Прин жили в так называемом пентхаусе, на верхнем этаже общежития. Крэндалл считался тогда новым корпусом, его построили в пятидесятые, и архитектор, наверно, стремился как‑то украсить обычное прямоугольное здание, сделать его более интересным. Там было четыре одноместных спальни, общая комната и ванна. Они жили вместе два года, и вполне могли бы сфотографироваться вчетвером. Они и держались вместе. Феб ходила за Прин как собачка. Мэгги занимала все мыслимые посты и была редактором газеты, но во всем полагалась на советы Прин. Элейн? Как сказать… Считается, что сестры‑близнецы обычно очень близки, хотя я очень удивилась, когда место Гвен в пентхаусе заняла именно Элейн. Раньше, весной, когда нас распределяли по комнатам, она говорила, что счастлива жить одна. О, вспомнила! Насчет Гвен и ее бойфренда. Прин увела парня – его звали Эндрю, дальше не помню – летом перед третьим курсом, потому что осенью, когда мы вернулись в колледж, Гвен не захотела жить в пентхаусе. Была целая проблема, и в конце концов ее место согласилась занять Элейн. У Рэчел была своя теория насчет сестер, что Элейн ненавидит Прин, но я ничего такого не замечала. Конечно, если рядом была Прин, Элейн никто и не замечал, даже если они и сидели рядом. Может быть, Рэчел была права.
– А Бобби?
– Бобби – эта та самая мошка, что летит на огонь. Между ними тоже что‑то произошло. За спиной у Прин она говорила о ней ужасные вещи, но когда Прин приглашала ее в пентхаус – они иногда устраивали вечеринки с соком и крекерами, – никогда не отказывалась.
– А вы? – негромко спросила Фейт.
– Я тоже иногда ходила. Пока Прин не убила моего ребенка.
Фейт охнула и машинально протянула руку к руке Крис, державшей перед собой недоеденный крекер, но прежде чем она успела ее коснуться, Крис вскочила и, закрыв лицо ладонями, метнулась к двери.
– Забудьте, что вы слышали, – проговорила она. – Забудьте все, что я сказала.
За окном на землю опускался туман. Фет открыла дверь, прошла через гостиную и вышла на веранду с видом на море. Страшные слова Крис все еще звучали в ушах, и ей казалось, что если присмотреться, то их наверно можно увидеть висящими в тумане черными, безобразными знаками. «Пока Прин не убила моего ребенка».
Дождь еще шел, но ветер стих, и капли падали вертикально вниз, словно чья‑то невидимая рука направляла их вдоль расчерченных по линейке полосок. Она не видела, что делается в океане, но слышала приглушенные удары волн о камни. Они не налетали на берег с недавней яростью, но все же – вместе с туманом – удерживали лодки у берега. Рассчитывать на скорое спасение не приходилось.
Фейт вернулась в дом. Проходя по гостиной, она заметила на полу еще одну вазу. Уже третью. Вода пролилась, но стекло не разбилось – удар смягчил ковер. Единственная роза лежала здесь же. Три дня назад, когда Фейт только приехала, роз на полке было десять. Сейчас их осталось семь.
В кухне было пусто. Она направилась к шкафчику, чтобы взять бумажных полотенец. И все же кто‑то успел здесь побывать – фотография, которую Крис оставила на столе, пропала.
Фейт поднялась наверх и прошла в свою комнату. Постель она убрала раньше, а единственной книгой в сумке был роман Барбары Бейли Бишоп. Пусть и бестселлер, но браться за него сейчас не хотелось. Собираясь в поездку, она исходила из того, что работы будет много, и сил на чтение не останется. Книжная полка была на лестничной площадке, а в гостиной стоял высокий, от пола до потолка, книжный шкаф, и не в одном месте, так в другом наверняка нашлось бы что‑нибудь интересное, но Фейт чувствовала, что просто не усидит сейчас на месте. Может быть, выйти и поискать Брента Джастиса? Хотя бы заглянуть в его домик. Все, кроме Крис, похоже, еще спали. Было рано, и из комнат не доносилось ни звука, если не считать легкого похрапывания Мэгги. Гвен еще не печатала. Элейн возможно и работала, но в тот конец коридора Фейт не ходила. Интересно, что так торопливо спрятала писательница, когда она пришла к ней насчет Бобби Долан? Может быть, всего лишь новую главу, но зачем? Она вздохнула. Скука и волнение – жуткая комбинация. Фейт наверняка забралась бы в постель, если бы не застелила ее раньше. Она злилась на себя саму. Бездействие, пассивность никогда не были для нее проблемой и не будут сейчас. Ее наняли готовить, и этим она займется. И пусть никто ничего не ест. Она сделает шоколадное печенье, и его соблазнительный аромат наполнит весь дом. Потом испечет хлеб и сварит суп, суп‑пюре из моллюсков по‑новоанглийски или с фенхелем, тот, что запомнился Элейн. Фейт прошла в роскошную ванную, открыла кран – разумеется, латунный, а не позолоченный – и побрызгала на лицо. До сих пор она только принимала душ, но после сегодняшних трудов позволит себе понежиться в пенистой ванне и обязательно воспользуется одним из тех ароматических масел, что представлены в изобилии на туалетном столике.
Выйдя из ванной, Фейт натянула теплый джемпер и плотные носки. Все потом, а сейчас надо попытаться найти Брента.
Внизу она заметила, что за время ее отсутствия кухня подверглась набегам неизвестных. В раковине стояли две чашки, горка выпечки в корзине заметно уменьшилась. Кому‑то явно пришлись по вкусу ореховые лепешки. Надо будет наделать еще.
Фейт надела плащ и сапоги, еще раз подивившись разнообразию представленного ассортимента, и вышла из дому. Густой, напоминающий вату туман висел в воздухе. Сделав несколько шагов, она оглянулась и, увидев, что дом уже скрылся за плотной белесой пеленой, повернула назад. Туман – вещь коварная, и без мотка бечевки легко сбиться с пути и заплутать в этом мглистом лабиринте. Вскоре Фейт уже полностью погрузилась в знакомый процесс, и время, заполненное привычными движениями – просеять муку, разбить яйца, смешать сливки с маслом, взбить тесто, – побежало быстрее. Феб Джеймс заглянула в кухню в тот самый момент, когда Фейт доставала из духовки последнюю порцию печенья. В другой пеклись лепешки. На столе уже дышал жаром свежий хлеб.
– Божественный запах. Не могла удержаться, хотя и надо бы.
– Я как раз собралась сделать перерыв и попробовать печенье. Тоже не могу удержаться, особенно когда оно теплое. Присоединяйтесь.
– Почему бы и нет? У вас есть снятое молоко? А то я уже слышу хор укоризненных голосов.
Фейт налила два стакана молока и предложила перейти с печеньем в гостиную – там удобнее. На самом же деле ей просто не хотелось садиться за стол – перед глазами все еще стоял образ Крис Баркер, а в ушах стояли ее страшные слова.
– Возьму с собой таймер – у меня еще булочки в духовке.
– Знаете, вы просто искусительница! Но я ведь я всегда могу отодвинуть поднос, не так ли?
– Позвольте заметить, вы вовсе не кажетесь мне…
– Не стесняйтесь, говорите. Полной? Ну, может быть. Но лишний вес определенно присутствует.
– Хорошо, немного есть, но, должна сказать, вы, вы все, очень привлекательные женщины. Глядя на вас, никогда бы не поверила, что вы закончили колледж – сколько? – сорок лет назад?
– Спасибо. – Феб опустилась на диван, лицом к окну, вид за которым все еще скрывал туман. Фейт устроилась рядом, поставив поднос на низкий столик, взяла печенье и откусила. Шоколад был мягкий и теплый. Восхитительно. Феб, похоже, придерживалась того же мнения.
– Ммм, вкуснотища! Знаете, я ела все подряд, пока не вышла замуж. В колледже только Мэгги беспокоилась из‑за калорий. Конечно, я маленькая, поэтому каждая лишняя унция сразу бросается в глаза. Ценить пищу по‑настоящему я начала позднее. А сейчас садиться на диету уже ни к чему. Каждый день я вижу перед собой двух худющих красавиц, которые могут рекламировать все, что угодно.
– Ваши дочери?
– Ага, близняшки. Папино сокровище. Мое тоже… было, пока «мамочка» не сменилась на «мать», а в голосе не стали проскакивать уничижительные нотки.
– Держитесь. Подростковые годы нелегкое испытание для каждой матери. Да и для дочери. Я знаю. Думаю, моя – ей сейчас восемь – тоже начнет бунтовать лет в двенадцать. А еще есть сын…
Феб взяла еще одну печеньицу и свернулась на диване.
– Будем надеяться. Утешает то, что им скоро в колледж, а потом их дома толком и не увидишь.
– Поступят в Пелэм? – спросила Фейт, поворачивая разговор на нужный курс.
– О, нет! Сильно сомневаюсь. Женский колледж не для них.
– А вам нравилось в Пелэме?
– Образование мы там получали прекрасное. До колледжа я и не думала, что на уроках может быть так интересно. Я привыкла к хорошим учителям, но не привыкла находиться среди желающих учиться, людей увлеченных тем, что они изучают, готовых поделиться с тобой знаниями и заставляющих тебя думать, думать по‑настоящему.
– Звучит замечательно, – согласилась Фейт. – Таким Пелэм был и для моей сестры. Она заканчивала позже. А еще колледж подарил ей такое сокровище, как дружба. Вы ведь тоже с удовольствием встретили своих старых подруг.
– Да, повидаться приятно… с некоторыми, – неуверенно согласилась Феб и замолчала.
– Какой у вас был профилирующий курс? – быстро спросила Фейт, не давая ей времени на раздумья.
– Экономика. В то время женщины редко выбирали этот предмет, но в Пелэме риск поощрялся, а факультет был замечательный. И еще мне нравился английский, а моя дипломная как бы связывала два предмета. Я анализировала символический дискурс Мэдисон‑авеню.
– А Прин? Она ведь специализировалась, кажется, на истории искусств. Она тоже писала дипломную?
Она тоже писала курсовую?
На лицо Феб как будто наплыла тень.
– И да, и нет. У нее было исследование отношений между выставками дизайна в Музее современного искусства и продвижением на рынок представленных там товаров, в частности, мебели Чарльза Имса и других.
– Звучит интересно. Вы ведь жили вместе, не так ли? В пентхаусе?
– У каждой была отдельная комната. Так что «жили вместе» это очень условно. Мы все были очень независимыми. – Феб поставила на столик пустой стакан, но за печеньем не потянулась. Вместо этого она спустила ноги с дивана и выпрямилась.
– Насколько я понимаю, ваша работа была опубликована в каком‑то журнале. А та, что вы написали за Прин? – Ход был рискованный, но Фейт рассчитывала на результат.
– Нет… подождите… Я не писала… то есть… – Феб густо покраснела от смущения.
– Но почему? Почему вы согласились написать за нее дипломную работу?
Обе сестры Принс явно имели склонность к плагиату.
Феб замкнулась.
– Я не хочу об этом говорить. Это не ваше дело.