Фейт поежилась – представить такое было невозможно.
– Я знала, какой была Прин, – продолжала Элейн. – Всегда знала. Можно, конечно, сказать, что ей быстро все надоедало, поэтому она постоянно создавала пикантные ситуации, искала приключений. Но можно сказать и по‑другому, что она была безнравственной и жестокой, что относилась к людям без всякого уважения, что для нее не существовало разницы между добром и злом.
Мы и любили, и ненавидели друг друга. Но она была моей сестрой, и все эти годы я знала, что когда‑нибудь узнаю правду о той ночи. Узнаю, кто ее убил. Прин никогда бы не покончила с собой.
– Почему же вы ждали так долго? – спросила Фейт, глядя на поднимающийся розово‑желтой дымкой рассвет.
– Родители считали, что ее смерть была несчастным случаем. Наверно, убедили себя в этом. Пока они были живы, я ничего не могла сделать. Отец умер через год после Прин. Он боготворил ее. Прин – это не от фамилии, а от «Принцессы». Так он ее называл. Умер от обширного инфаркта. Разбитое сердце. Мать жила одна, по большей части во Франции. Думаю, она гордилась мной, но никогда не считала мои книги «настоящими». Ее не стало в прошлом году, и я получила свободу. У меня осталась одна цель: найти убийцу сестры.
– И вы действительно думаете, что каждая из приглашенных женщин может быть виновна в этом преступлении? – недоверчиво спросила Фейт.
– Насколько мне известно, вы повидали немало всякого. Неужели не убедились, что при определенных обстоятельствах на убийство способны все? Что касается этих женщин, то моя сестра могла довести до края каждую из них.
Фейт вспомнились слова Крис о том, что юность все воспринимает остро, и отчаяние, реальное или мнимое, нередко толкает на отчаянные поступки. Даже на убийство.
– Я знаю, что случилось с братом Рэчел и что произошло с Крис на последнем курсе.
– Да, аборт. Видите ли, сестра рассказывала мне обо всем. Как будто устраивала проверку. Буду ли я любить ее, несмотря на ни что. Она была очень красива – вы, наверно, слышали, – но требовала все новых и новых подтверждений этого. Признания своей исключительности. Прин использовала красоту как награду и как оружие. Как‑то летом она закрутила бурный роман с отцом Люси и устроила так, чтобы Люси узнала. У Гвен она увела жениха. Да, кому‑то это может показаться мелочью, но Гвен была без ума от парня, а в том возрасте некоторые вещи кажутся куда более важными, чем в более зрелые годы.
– А Бобби Долан?
– Бобби была воровкой. Точнее, у нее была с этим проблема. В наши дни ее отвели бы к психиатру. На первом курсе из комнат в общежитии стали пропадать вещи. Прин поймала ее и вынудила написать признание.
– Шантаж?
Элейн кивнула.
– Она не требовала чего‑то особенного, ей просто нравилось смотреть, как Бобби нервничает, дергается. Прин не терпела тех, кого называла «рванью», а Бобби была из этой категории. И, наконец, Феб. Однажды они обе попали в дорожное происшествие. За рулем сидела Феб. И она не остановилась. Прин заставила ее остановиться и вернулась, чтобы узнать, что случилось. Потом рассказала Феб, что они задавили собаку одного профессора. Никого они, конечно, не задавили, но Феб поверила. За свое молчание Прин купила дипломную работу.
У Фейт кружилась голова. Хелен Принс была чудовищем. Воплощением зла.
– Остается Мэгги.
– Да, наш президент. Таблетки. Прин посадила ее на стимулянты и депрессанты. Большими способностями в учебе Мэгги не отличалась, но заправляла всем в кампусе, и без поддержки ей было не обойтись.
– И все вскрылось на выпускном?
– Не знаю, что именно планировала Прин, но думаю, собиралась передать разоблачительные материалы в администрацию колледжа, а потом сидеть и смотреть, как ее подруги валятся, словно кегли.
– Вы ведь уже вычислили, кто убил вашу сестру, не так ли?
– Да. И вы, полагаю, тоже.
– Я должна была понять раньше. Три человека остались бы в живых.
– Но вы же не знали, зачем я вас пригласила.
– Нет. – Элейн тяжело вздохнула. – Их смерть на моей совести. Особенно жаль Брента. Мне действительно следовало его отослать. Скорее всего, он видел, как она убила Бобби, или пришел сразу после этого.
– Наверно так и было. На полу остались комочки земли из сада. Может быть, Брент надеялся, что ее еще можно спасти, и получил удар сзади. Примерно так же, как и Бобби.
– И Гвен. Она догадалась раньше нас и поэтому погибла.
– Надеюсь, вы понимаете, миссис Фэйрчалд, что Элейн безумна. – Голос Мэгги прозвучал настолько неожиданно, что Фейт вздрогнула. За разговором с Элейн она не слышала, как Мэгги вышла на веранду и остановилась на верхней ступеньке.
– Все, что вы слышали, сказки. Страшные сказки. В нашей группе смерти Прин желал только один человек, Элейн. Я не психолог, но достаточно долго общаюсь с молодыми женщинами, чтобы разбираться в их мотивах и распознавать определенный стиль поведения.
Похоже на лекцию, подумала Фейт.
– Элейн возненавидела сестру с того самого дня, когда поняла, что отец отдает предпочтение Прин. Всю жизнь она была в тени сестры и оставалась там, выжидая удобный момент. Думаете, наша знаменитая писательница занимала бы свое нынешнее положение, если бы Прин была жива? Нет, на первом месте стояла бы та, другая. А теперь почему бы вам не собрать остальных, пока я подниму флаг.
Фейт посмотрела на Элейн, и они обе поднялись и спустились вниз.
– Нет, – сказала Фейт. – Это вы, а не Элейн. Вы опрокинули те вазы с цветами. Это вам пришлось убивать. Из всех, кто сюда приехал, только вы теряли все – власть, положение, престиж и Пелэм. И только один человек мог все потерять тогда. Тоже вы.
Маргарет Хоуорд вспыхнула.
– О чем вы говорите? О каких вазах? Они здесь повсюду. Весь дом заставлен цветами. Вы что, рехнулись? Понимаете, с кем разговариваете? Я подам на вас в суд. Мой муж занимает важный пост в Вашингтоне. Как вы смеете…
– Она права, Мэгги, – тихо сказала Элейн. – Что Прин готовила для тебя? Должно быть, у нее были какие‑то доказательства твоей пагубной привычки. Она собиралась представить их администрации? Сорвать твое выступление на выпускной церемонии? Не дать тебе получить диплом? После такого скандала ты бы никогда не стала президентом колледжа, а мы все знаем, что ты только об этом и мечтала. Бедняжка Бобби… и Брент Джастис… Ты ведь видела его впервые в жизни! А Гвен!
– Прекрати! Замолчи! – взвизгнула Мэгги. Она отступила на шаг, открыла портфель и вытащила пистолет.
Солнце уже взошло, обещая чудесный летний день. Буря омыла остров, и даже воздух казался кристально чистым.
– Ты же этого не хочешь, Мэгги, – сказала Элейн. – Пистолет достал Чарльз. Он всегда нервничал, когда мне случалось возвращаться домой поздно вечером, без какой‑либо защиты. Он же научил меня пользоваться им. Кстати, я отлично стреляю. Мне всегда было любопытно, все ли он мне рассказывает. Была же какая‑то причина, почему он так хотел, чтобы мы оба держали в машине оружие. Но я не задавала вопросов, а он никогда не расспрашивал меня. Я могла бы оставить пистолет в машине, но не захотела. Боялась, что кто‑нибудь украдет ее, мою малышку – на такую ведь много желающих, – и оружие попадет в руки безответственному человеку. Разумеется, оно зарегистрировано. Все законно. Чарльз об этом позаботился.
Нет, думала в отчаянии Фейт, слушая этот бред. Не Элейн сумасшедшая. Спятила Мэгги.
– А теперь мы прогуляемся к скалам, где ты устроила нам тот чудный пикник. Пожалуйста. Потом я разыщу остальных и расскажу, как ты столкнула миссис Фэйрчайлд со скалы и, преисполнившись раскаянием, последовала за ней. А потом мы вернемся, и я подниму флаг.
У нее все расписано по пунктам, думала Фейт, шагая через лужайку туда, где начинались скалы.
Мэгги шла за ними с портфелем, и в какой‑то момент у Фейт мелькнула дикая мысль, что она, прежде чем убить Элейн, заставит ее подписать дарственную колледжу. Фейт возглавляла маленькую процессию, Мэгги ее замыкала. В голове проносились всевозможные сценарии, но все они неизменно предполагали смерть одной из них, ее или Элейн.
– Пожалуйста, Мэгги, послушай, – заговорила Элейн. – Уверена, ты ничего не планировала, все произошло случайно. Твой муж юрист, и он добудет тебе самого лучшего адвоката. То, что ты собираешься сделать, лишь усугубит твое положение. Как ты объяснишь пули из твоего пистолета в наших телах? Сейчас отлив. Мы упадем на камни, а не в воду.
Она излагала сценарий, о котором Фейт старалась не думать.
– Мне хорошо думается, когда я на ногах, так что не беспокойся, – ухмыльнулась Мэгги. – И хватит болтать. Гвен и Бобби тоже любили потрепаться. И посмотри, что с ними стало. Мне ничего не пришлось бы делать, если бы вы четверо всего лишь держали рот на замке. – Мадам президент на мгновение переключилась на роль мадам наставницы.
Дальше шли молча, только вверху время от времени пищали чайки.
Вот если бы они пошли по тропинке, думала Фейт, мимо шалаша Крис. Впрочем, пока Крис успела бы что‑то сделать со своим швейцарским ножом, с ними уже было бы покончено.
Они вступили в лес. Солнце еще не поднялось достаточно высоко, чтобы выглянуть из‑за макушек сосен, и в тени было прохладно. Идти стало труднее из‑за упавших на тропинку веток. Вскоре Фейт увидела впереди просвет, за которым начиналось поле. А дальше скалы…
Элейн споткнулась.
– Осторожно! – вскрикнула Мэгги.
Оглянувшись через плечо, Фейт увидела, что Мэгги шагнула к Элейн, и ее пистолет почти упирается в спину писательницы.
Тропинка закончилась, и они вышли на широкую, залитую ярким солнечным светом поляну. Вверху растянулось огромное безоблачное небо.
– Вместе! – крикнула Фейт и, резко повернувшись, толкнула Элейн в сторону и прыгнула в ноги Мэгги. Расчет на внезапность оправдался. Мэгги растерялась всего на секунду, но и этого времени хватило, чтобы Фейт свалила ее на землю. В следующий момент Элейн уже бросилась на нее сверху. Мэгги отчаянно махала рукой, стараясь навести оружие то на одну, то на другую. Молчаливая, с натужными хрипами борьба продолжалась недолго. В тот миг, когда Фейт попыталась вырвать пистолет, Мэгги потянула за курок. Выстрел прозвучал так оглушительно громко и так близко, что Фейт не сомневалась – ее ранили. Явив силу, набрать которую можно лишь с помощью личного тренера, Элейн прижала Мэгги к земле. За первым выстрелом последовал второй, и пуля снова ушла в траву, далеко от цели. Поднявшись наконец на ноги, Фейт метнулась к тропинке и схватила камень. Чтобы обезоружить Мэгги, хватило одного удара по запястью. Пальцы выпустили пистолет, и Фейт тут же подняла его и, направив на противницу, вытащила из джинсов ремень.
– Этого пока хватит. Поднимите ее и свяжите руки за спиной. А я подержу на мушке.
Элейн медленно встала, но сделать ничего не успела, потому что Мэгги вдруг вскочила и побежала через луг к скалам. Они догнали ее у самого обрыва. Она смотрела вниз.
– Не могу. Не переношу высоты, – с грустью сказала Мэгги.
Глава 11
– Папа до тебя дозвонился? – Бекки дозвонилась до младшей сестры в Никарагуа, наверно, только с сотой попытки, и сильно сомневалась, что у отца хватило бы терпения сделать то же самое, особенно в данном случае.
– Нет, а что такое? Что‑то с мамой? С ней что‑то случилось?
– Мама в порядке, Кэлли. У нее просто крыша поехала.
– Что ты имеешь в виду? Какая крыша?
– Помнишь, мама собиралась на какой‑то остров? Что‑то связанное с Пелэмом. Судя по всему, вернулась раньше времени. Оставила для папы записку на кухне. Мол, купила билет и улетает в Сан‑Франциско. Сняла апартаменты на Рашн‑Хилл и останется там до конца лета. Может, дольше. Собирается писать книгу.
– Книгу? О чем?
– Не сказала. Папа прочитал мне всю записку. О разводе вроде бы речи нет, потому что подписано «с любовью». Он хочет, чтобы я отправилась туда и поговорила с ней. Образумила.
– И что ты?
– Даже не знаю. Может, маме просто захотелось немного оторваться, побыть одной.
– Да. Но, знаешь, это все немного странно. Ни с того, ни с сего. На маму не похоже.
– Это еще не все. На записке она оставила цветы. Разложила кружком, вроде как веночком. Помнишь, она сплетала для нас такие, когда мы были маленькими.
– Обычно я садилась у двери в коридоре и слушала, как ты играешь. – Рэчел и Крис шли по дорожке в Центральном парке. После объяснений с полицией они обе отправились в аэропорт, и в последний момент Крис приняла приглашение Рэчел погостить у нее на Манхэттене. Обеим хотелось продлить общение, побыть еще немного вместе, попытаться переварить то, через что им пришлось пройти, и, может быть, просто погулять на солнышке. Последнюю ночь они провели в лесу вместе. Стараясь согреться и коря себя за то, что взяла только гитару и ничего больше, Рэчел бродила по острову и буквально наткнулась на шалаш, в котором и обнаружила съежившуюся от страха Крис. Кем бы ни был убийца, обе сразу поняли, что это не кто‑то из них, и проплакали до рассвета, пока не услышали голос спасительницы Фейт.
– А надо было зайти, – сказала Рэчел.
– Нет. Я боялась, что ты перестанешь играть, и к тому же мне нравилось слушать одной. Твоя комната была в самом конце коридора, перед поворотом, и меня никто не видел.
– Помню. Поэтому я ее и выбрала. – По‑твоему, в Пелэме было хоть что‑то хорошее?
Рэчел улыбнулась.
– Да, друзья. Я всегда знала, что ты рядом.
– Видела меня за дверью?
– Может быть. А теперь давай‑ка сходим к моей маме. Она готовит грудинку и ждет нас к обеду. Забудь, что сейчас лето, забудь про салат с цыпленком – это в любом случае не еда. Цитирую дословно. Дома у меня гитара, и сидеть в коридоре больше не придется. Если только не скажешь, что грудинка жестковата.
Дав показания в полиции, Феб Джеймс сразу же отправилась в аэропорт и взяла билет на следующий рейс в Колорадо. Директор лагеря заупрямился и пошел на уступки только после того, как она выписала еще один чек – в придачу к тому, что Уэсли уже заплатил за избавление от Джоша до конца лета. Когда Феб увидела наконец сына, сердце ее едва не разорвалось. Покусанный насекомыми и похудевший фунтов на десять – под кожей явственно проступали кости, – с обгоревшим на солнце лицом, он распространял запах, напоминающий тот, что стоит в палате умирающего. Она раскрыла объятия, он упал в них, и оба пустили слезу. Феб поборола желание потребовать назад свой чек и предъявить иск лагерю иск за неисполнение обязанностей и Бог знает что еще – больше всего на свете она хотела вырвать ребенка из этого ада. На взятой напрокат машине они доехали до первого мало‑мальски приличного отеля, где и остались на несколько дней, нежась возле бассейна и отъедаясь – последнее относилось только к Джошу, поскольку Феб твердо села на строгую диету. На четвертый день они улетели в Нью‑Джерси. Вернувшийся с работы супруг с изумлением обнаружил в своем частном замке – дочери появлялись здесь нечасто – двух терьеров, жену и сына. Еще больше его шокировали слова Феб о том, что она наняла адвоката и подала на развод. Дети, добавила Феб, сами решат, оставаться ли им дома или поселиться с ним где‑то еще.
– Но, Феб… Ты должно быть спятила!
– Не говори со мной так. Это мое первое разумное решение за многие годы.
– Но у тебя же нет оснований для развода. Ты всегда получала все, что хотела! Ты просто дрянь…
– Пожалуйста, не раздражай моих собак. А что касается оснований, то их у меня достаточно. Мой адвокат раскопал много интересного после того, как я нашла вот это. – Она помахала черными кружевными трусиками и шелковой плеткой, которые обнаружила за дверью спальни. Ей они определенно не принадлежали. Уэс попытался выхватить улики, кляня жену и изрыгая угрозы оставить ее без гроша.
– Можешь забрать. Их уже сфотографировали. И я хочу, чтобы ты убрался отсюда до прихода девочек. Джош решил остаться со мной. Летом он поможет мне привести в порядок дом, а потом мы навестим мою подругу в Сан‑Франциско. С девочками я поговорю, а что решим, они тебе сообщат сами. Твои чемоданы в гараже, и если ты не заберешь их прямо сейчас, я отдам все на благотворительность.
В дверь позвонили.
– Это мой адвокат. Она пришла пораньше, боялась, что ты поведешь себя неприлично. Я сказала, что ты по характеру трус, как все драчуны и крикуны, но она все же решила прийти. На всякий случай.
Феб открыла дверь.
– Прощай, Уэс.
Не говоря ни слова, он промчался между двумя женщинами, а еще через несколько минут они услышали, как из гаража вылетела машина.
Не будь все так грустно, Феб, наверно, рассмеялась бы.
– Не беспокойтесь, тетя Хоуп. Он у меня только ножки помочит. – Эми Фэйрчайлд решительно взяла за ручку своего двоюродного братишку и терпеливо, сдерживая шаг, повела его через лужайку к воде. Обернулась она только раз – помахать устроившимся под пляжным зонтом маме и тете. Эми нравилось на острове Санпьер, куда ее семья приезжала летом, но пляжи в Хамптоне были определенно получше, а вода потеплее.
– Еще чаю? – Фейт потянулась за термосом с крепким, сладким и очень холодным чаем, пить который любила с барбекю – на южный манер.
– С удовольствием. – Они уже съели приготовленные Хоуп сэндвичи – салат с яйцом и много лука на аппетитно хрустящем хлебе из опары. Кулинарные способности Хоуп этим и ограничивались, хотя она всегда указывала, что вид хлеба время от времени все же меняется.
Элейн Принс отправила Фейт на лимузине, и на протяжении всей долгой поездки она – если только не дремала, – рассказывала сестре обо всем случившемся на острове. Разговор продолжился и утром. Вечером, сразу по приезду, Фейт сначала приняла ванну, а потом отправилась спать в одну из свободных спален. Эми уютно пристроилась рядом. Первым ее побуждением было заехать за Беном – собрать цыплят в кучку, – но она справилась с порывом и ограничилась тем, что позвонила директору и сообщила, где будет. Благодаря невероятному стечению обстоятельств, Бен оказался рядом, разрываемый желанием послушать ее голос и поскорее вернуться к товарищам.
– Я чувствую себя такой виноватой из‑за того, что втянула тебя во все это! – не в первый раз повторила Хоуп.
– Вот и зря. Винить себя… это же смешно. Откуда тебе было знать? – не в первый раз успокаивала ее Фейт. И действительно, кто бы мог подумать, что кулинарное шоу завершится обнаружением двух трупов, исчезновением еще одного, разгадкой тайны сорокалетней давности и спасением от казавшейся неминуемой гибели? Что касается кулинарной части, то похвастать было нечем, поскольку она почти не готовила. Сколько восхитительных продуктов осталось без употребления! Какая фантастическая кухня! И какую радость испытала она, когда услышала звук приближающегося баркаса, первого из многих. А ведь лодки были и на острове, но Элейн заставила Брента Джастиса отвести катера, каноэ и каяки в уединенную бухточку, попасть в которую можно было только по воде во время прилива. Зато насчет оторванности от мира она не соврала; у Брента, правда, было какое‑то устройство двусторонней связи, но оно исчезло вместе с ним самим. Мэгги отказалась разговаривать и упрямо молчала, пока ее вели к дому и потом, когда ее связали уже понадежнее. Ей предъявили обвинение в убийстве Бобби Долан и Гвен Мэнсфилд, но не Брента Джастиса – его тело так и не нашли – и не Хелен Принс.
– Заговорит, – сказала Фейт. – Она уже почти раскололась, когда едва не спрыгнула с обрыва.
– А вот я не уверена. – Хоуп все еще не могла привыкнуть к тому, что президент ее любимой альма‑матер оказалась не только убийцей, но и психически неуравновешенным человеком. – Просто тебе хочется знать все, что случилось. – Вспомнив, через что прошла сестра, Хоуп поспешно поправилась: – И, разумеется, ты имеешь на это полное право. Как и мы все. Но не забывай, кто ее муж. Я не очень удивлюсь, если она в ближайшее время не откажется от того, что сказала вам двоим. Посмотри, что пишут газеты. Фейт уже посмотрела. Событиям на острове уже была посвящена короткая заметка в одной портлендской газете, которую перепечатали и «Бостон глоуб», и «Нью‑Йорк таймс». Речь в ней шла о «трагических случайностях» и о том, что президент Пелэм‑колледжа задержана для «выяснения обстоятельств». Могла бы уже и привыкнуть, подумала Фейт, зарывая пальцы в теплый песок. Квентин, муж Хоуп, остался в городе, чтобы забрать приезжающего на Пенсильванский вокзал Тома. Позвонив супругу накануне, она изложила сильно сокращенную версию событий на Индейском острове. Точнее на Бишоп‑Айленд. В зависимости от плотности движения на шоссе, мужчины прибудут либо к непривычно раннему, либо к привычно позднему обеду. Она снова с сожалением вспомнила все оставшиеся на острове припасы. Впрочем, жаловаться не приходилось. Свежие куски меч‑рыбы уже мариновались в соке лайма, так оставалось только нанизать их на шампуры – вместе с томатами‑черри, перцами, лучком и тыквой. Кроме шиш‑кебаба, Фейт планировала дополнительно поджарить еще немного овощей: кабачков, еще тыквы и еще лука. К плову задумывались грибочки и суфле из сыра «горгонзола», дожидающееся своей очереди в холодильнике. Ее более широким планам помешала Хоуп, потребовавшая купить аппетитный фруктовый торт – на десерт – и несколько закусок, как холодных, так и горячих. Оба супруга отличались неизменным аппетитом, а поглощаемые ими калории уходили неведомо куда – к радости и зависти жен. Фейт посмотрела на сестру. Их разделял всего лишь год. Почти близнецы. Сколько она помнила себя, у одной всегда была Хоуп, а у другой – Фейт[22].
Одна загадка оставалась неразгаданной. Элейн категорически отрицала, что имеет какое‑то отношение к трем свалившимся с каминной полки вазам. Она даже предположила, что цветы просто завяли, и Фейт их выбросила. Мэгги заявила то же самое еще раньше, и это ее утверждение в отличие от других прозвучало искренне. Так как же опрокинулись вазы? Три вазы – три человека. А если бы они задержались на острове еще несколько дней, не продолжали бы падать вазы – пока не осталось бы ни одной?
Элейн Принс сдержала данное обещание – колледж получил деньги на литературного центра. Появились и две стипендии – имени Бобби и Гвен. Она выкупила закладную на дом сестры Брента Джастиса, его единственной наследницы, и пообещала выплачивать ей щедрое пожизненное содержание. Она также отправила чеки Рэчел и Крис, а когда обе вернули их, позвонила лично и убедила пересмотреть решение. Это же подарки, а не плата за молчание или компенсация. Эйлен сказала, что хочет увидеть их всех – уже в Нью‑Йорке, а не Бишоп‑Айленд. Фейт Фэйрчайлд приняла гонорар без уговоров, а когда Элейн спросила, нет ли у нее желания время от времени обслуживать небольшие обеды – доставка личным самолетом, – отказа не последовало.
Непредвиденным результатом встречи на острове стало возрождение старой дружбы, но самым главным, думала Элейн, запечатывая письмо своему секретарю, Оуэну, было то, что Хелен Принс наконец‑то умерла.
От автора
Первое авторское послесловие я написала в конце «Body in the Cast», пятой в серии, чтобы объяснить, почему включаю упомянутые в книге рецепты и почему не делала этого раньше. С тех пор я всегда и с удовольствием выступаю из‑за кулис и говорю с читателями напрямую. В случае с данной книгой я хочу сказать, что, хотя некоторые из моих персонажей были не очень счастливы в Пелэме, это ни в коей мере не отражает мое мнение о подобного рода учебных заведениях. Я посещала женский колледж примерно в описанное здесь время и по сей день благодарна за полученное образование и обретенных там друзей, как и за тот разнообразный опыт, на долгие годы давший пищу для разговоров и воспоминаний.
Наше время было временем перемен. Когда я только пришла в колледж, существовавшие правила практически не изменились с тех времен, когда считалось, что женщин необходимо держать в строгих рамках, иначе они умышленно или неумышленно выходят из‑под контроля. Ко времени выпуска разрешения на выход за пределы колледжа были отменены наряду со многими другими пережитками (нынешних студентов в моей альма матер шокирует тот факт, что нам не разрешалось иметь в кампусе машины – «Как же вы куда‑то добирались?») На вступительное собеседование я пришла в весьма скромном платье модели «ланц», темно‑синем, шерстяном, с белым воротничком. Заканчивалось оно ровно на середине коленки. К последнему курсу мы все разъезжали в микромини и носили яркие ситцевые юбки «маримекко» из Финляндии. Волосы у нас были длинные и прямые, бигуди были отброшены, а некоторые даже просили подруг разгладить их локоны утюгом. Одна студентка прославилась тем, что изобрела метод, при котором сама голова становилась огромным бигуди: мокрые волосы как можно плотнее закручивались вокруг головы, закреплялись и, высыхая, получались почти идеально прямыми. Мы хотели выглядеть – и говорить – как Джони Митчелл и Джоан Баэз. Я полюбила те четыре года. Каждая из нас имела право голоса в классе и пользовалась им, и тот опыт придал нам сил. Быть умной не считалось грехом. У нас были прекрасные наставники. И у нас была замечательная оранжерея, в которой на нашем первом году произошло событие века, ставшее для нас символ эфемерности и стойкости жизни. При следующем цветении нас уже не будет, но его увидят другие молодые женщины, может быть, похожие на нас.
Студенческий совет сегодня тоже другой – и все изменения к лучшему. Никто не стирает акценты, и студентов не распределяют по комнатам на основании религии или этнической принадлежности.
«Изысканный стиль» бывал порой излишне суровым, но все равно мы ценили те общие обеды (у каждой была под рукой «обеденная юбка», которую быстро натягивали вместо джинсов). Нас заставляли успокоиться, преломить хлеб и разговаривать друг с дружкой. Привыкнув к семейным обедам, я научилась ценить мою новую семью, семью друзей. Когда я поступала в колледж, мать одной моей подруги вдохновляла меня такими словами: «Всю жизнь ты проведешь по большей части с женщинами, а потому должна знать, какие они чудесные и сильные». Не знаю, что именно она имела в виду, но сейчас я знаю это так же, как и Фейт. Надеюсь, мне удалось передать, как важна для нее женская дружба и тесная связь с сестрой.
Работая над книгой, в которой описывается, как патология одного разрушает всю группу, я беспокоилась, как бы читатель не пришел к выводу, что такое случается по причине изоляции женщин – в колледже или где‑либо еще. Вот почему в конце старая дружба, столь жестоко порушенная действиями Прин, оживает вновь. Я бы хотела, чтобы Барбара Бейли Бишоп продала свой остров и перебралась на Большую землю, где все они соберутся когда‑нибудь в будущем – разумеется, с Фейт на кухне.
P. S. Надеюсь, поклонники Агаты Кристи обнаружили все ссылки на «И потом никого не стало»!
Отрывки из книги «С Верой На Кухне»
Фейт Сибил Фэйрчайлд
(работа не закончена)