Однако между компьютером и поступающим извне сигналом существовало промежуточное устройство. Достаточно сложный блок, через который проходили сигналы. Этот блок размещался на полированной длинной доске, где в строго продуманной последовательности присутствовал ряд элементов. Приходящий извне сигнал, содержащий сведения об итогах регионального голосования, пропускался через прозрачную ванну, наполненную серной кислотой, куда были опущены электроды из платины, не поддающиеся кислотному воздействию. Прошедший сквозь ванну сигнал поступал в почечный камень умершего бразильского колдуна, в пористый, кирпичного цвета нарост, образованный за долгие годы жизни в сельве реки Амазонки. От камня сигнал подавался на высушенную лапку пятнистой африканской лягушки, любимого зверя нигерийских колдуний, врачующих от бесплодия и выкидышей. Далее сигнал процеживался сквозь осколок железо-магнитного метеорита со следами спор и уснувших вирусов, — свидетельство загадочной внеземной жизни. И, наконец, передающие провода, выходя из метеорита, соединялись с полковником ФАПСИ Шабалкиным, абсолютно голым, лежащим на доске лицом вверх. Пухлый, с розовым, безволосым телом, мягкими щеками и широко раскрытыми голубыми глазами, Шабалкин выполнял ответственное задание ведомства, готовясь получить за него звание генерала. Электрические проводки, исходя из метеорита, погружались в его ягодицы и там мягко соединялись со слизистыми оболочками ануса. Другие проводки выходили из-под языка и погружались в компьютер. Таким образом, сигнал, прежде чем попасть в систему ГАС «Выборы», просачивался сквозь сложную систему предварительных фильтров.
|
|
Надо добавить, что голый полковник Шабалкин имел на своих чреслах особое приспособление в виде медного, ярко начищенного рычага, соединенного с причинным местом. Этот рычаг позволял регулировать поступавшую в Шабалкина информацию и чем-то напоминал стойку бара с пивным аппаратом, — бармен, давя на рычаг, мог регулировать струю пива, падающую в подставленную кружку.
Все эти детали вызывали у Стрижайло живейший интерес, ибо он впервые был допущен в столь секретное место.
— Господа, — представил его Потрошков собранию именитых гостей, среди которых присутствовали первые мужи государства. — Михаил Львович Стрижайло своим несравненным гением заслужил того, чтобы именоваться «Его Высочество, главный политолог двора Его Императорского Величества».
Стрижайло был смущен столь лестной характеристикой. Хотел, было, изящно отшутиться, обращаясь к вельможам. Но в это мгновение часовня наполнилась мистическим дымом, замелькали стробоскопы, запульсировали цветные лампы, забегали световые зайчики, и в часовне показался верховный жрец, Председатель Центризбиркома Черепов.
Он был великолепен. В шелковом до пят халате, опоясан широким кушаком, из-под которого торчал длинный, усыпанный каменьями кинжал. Ноги его были обуты в восточные чувяки с загнутыми носами, сплошь расшитые бисером и стеклярусом. На голове красовалась пышная чалма, из которой торчало павлинье перо. Он выглядел, как сарацин. Бледное, с костяным блеском лицо выражало грозное торжество и мистическое благоговение. Голубые карбункулы в глубоких глазницах прекрасно и пугающе переливались. От них исходили лучи, попадавшие на зеркальный шар, отчего в часовне мело голубой пургой.
|
|
— Именем сокровенного высшего Духа, — воскликнул Черепов, простирая к компьютеру растопыренную, усыпанную самоцветами пятерню, — именем демонов Назраила и Супермаила, духов Соли, Воды и Огня, запечатанных в Соловецком камне, силой всевидящего Зрака Ночи и всеслышащего Уха Тишины, да свершится таинство свободного волеизъявления российских граждан. Тех, кто достиг половозрелости, и тех, кто пребывает в отроческой невинности, и тех, кто в младенческом неведении, и кто в зачаточном состоянии материнской утробы, а так же тех, кто в коме и клинической смерти, в гробовой тьме и под могильной плитой, кто ушел от нас, оставив прах костей своих, имеющих по новому законодательству право голоса. Ибо с помощью «чипов», «штрих-кодов» с потаенным числом зверя, сиречь кенийского козла, всякий и после конца живота своего имеет доступ к избирательным урнам. Что стало возможным благодаря молекулярной инженерии и биотехнологии, разработанным в «Центре изящной словесности имени Мариетты Чудаковой», в «Ваганьковском правозащитном комитете имени Сергея Адамовича Ковалева», в спецлаборатории ФСБ имени Юрия Андропова… А. Мень!.. — так, возгласив имя знаменитого богослова и толкователя Александра Меня, завершил свое слово Черепов. Закрутился на месте в свете мигающих ламп. Создавалась иллюзия, что на секунду Черепов исчезает, выхваченный из часовни демоном Назраилом, а потом возвращается стараниями демона Супермаила.
Началась мистерия, совпавшая с началом голосования на Камчатке и Сахалине. Сквозь часовню проследовали Духи Регионов, демонстрируя геральдику городов и губерний. В лазерных вспышках замелькало множество осетров, белуг, карасей, пескарей, а также орлов, ястребов, воробьев, снегирей, а также медведей, оленей, моржей, соболей, что выдавало тайну тотемных животных, от которых ведут свое происхождение тверичи, вятичи, вологжане и астраханцы. Вслед за ними часовня наполнилась различными средствами истребления и орудиями производства, подтверждавшими воинственность и трудолюбие обитателей Торжка, Ржева, Себежа и Изборска. То были секиры, алебарды, пищали, мечи, рогатины, косы, цепы, вилы, стамески, отвертки, гаечные ключи и гвозди разных размеров. Их сменили образцы флоры таких земель, как Смоленск, Ростов, Иркутск или Вязьма. Тут были кедры, сосны, березы, капуста, помидоры, морковь, свекла, соленые огурцы, маринованные грибы, моченая морошка и варенье из крыжовника и черной смородины. Стрижайло был несколько удивлен, когда неистовый дух одного поморского городка продемонстрировал пальму, негритянскую ритуальную маску и зулусское копье, что подтверждало прозрение писателя-помора Личутина, указывающего на глубинное родство поморов и негров.
|
|
Голосование в восточных регионах страны шло без существенных нарушений. Электронные карты Сахалина, Приморья, Хабаровского края покрывались разноцветными пятнами, как щеки стыдливой красавицы, что указывало на партийные предпочтения избирателей. А в часовне, перед главным компьютером, проносились Духи Партий, вздымая эмблемы своих политических организаций. Коммунисты, голые и красные, как стручки перца, просверкали серпом и молотом. Духи «Яблока», бесцветные, как плодовые черви, пронесли блюдо неспелой «антоновки». «Союз правых сил» был представлен одноруким карликом, который сжимал в единственной, правой руке слепленную из папье-маше гантель. Либеральные демократы несли огромного крикливого попугая, чьи разноцветные хвостовые перья были испачканы свежим гуано. «Партия власти» натянула над головой шкуру неубитого медведя, на которой «стригущий лишай» в двух местах съел шерсть, образовав плеши, напоминавшие свастику и могендовид.
Все духи ударялись о главный компьютер, превращались в цветной дым и рассеивались.
Мистерию завершали Духи Средств Массовой Информации, которые делали выборы религиозным ритуалом, а демократию — религией, столь же мистической, как культ Озириса и Изиды.
Первыми вылетели ведущие «Школы злословия», обнаженные, стремительные, как фурии, создавая за своими играющими лопатками и ягодицами неистовые вихри. Обе были покрашены бронзовой краской, какой покрывают кладбищенские оградки, Дуня — с серебристым оттенком, Толстая — под цвет золота. С характерной мимикой, что-то непрерывно друг другу доказывая, подбежали к прозрачной ванне с серной кислотой, кинулись опрометью в раствор, превращаясь в шипящие пузыри, как таблетки «Терафлю». Полностью растворились, отчего в ванне некоторое время плавала два пенных пятна, — серебристое и золотое.
За ними, как изящный божок, выскользнул Савик Шустер. Он был похож на милую улитку, высовывал из ракушки небольшие ручки и тут же прятал, как прячет улитка чуткие рожки при первых признаках опасности. Из ракушечного завитка, как из крохотного репродуктора, доносилось: «Свободу слова ограничивает время, я, Савик Шустер, Кулистиков, Сенкевич и еще какая-то сука из Администрации Президента». Он тоже кинулся в ванну с кислотой и, прежде чем исчезнуть, издал звук, какой издает устрица, когда на нее капают лимонным соком.
Ведущий программы «К барьеру» Соловьев бежал так, будто спасался от преследующих его Жириновского и Хазанова, при этом старался быть ироничным, объективным и импозантным, что ему плохо удавалось, ибо весь он был прострелен пулями, изувечен бейсбольными битами, искусан и исцарапан дуэлянтами, которых он умел раздразнить, ловко стравить, а потом сам же и становился жертвой разъяренных слюнявых бультерьеров. Добежал до ванной, кинулся в кислоту, превращаясь в шипенье, и полковник Шабалкин почувствовал, как сквозь голое тело пробежал злой электрический импульс, слабо крикнул.
Степенно, с благожелательно-печальной улыбкой, прошествовал ведущий программы «Времена» Владимир Познер. Он был похож на баптистского пастора, что-то тихо и безостановочно говорил про Америку, цитировал Джефферсона, обнаруживал глубокое знание нравов и обычаев вологодских крестьян, призывая их к цивилизации и просвещению. Не находил должного отклика. С тихой всепрощающей улыбкой кинулся в ванну с кислотой, как Эмпедокл в Этну. Сквозь облачко пузырьков прощально прозвучало: «Такие уж у нас времена, мать вашу».
Последним из богов явился профессор Беляев, который вел на НТВ прогноз погоды. Он был закутан в плащ из грозовых облаков. На голове его, похожий на чалму, был навьючен циклон. Он был весь мокрый от промчавшегося ливня. Между ног у него висела большая сосулька. Со странной блудливой улыбкой он обещал солнечную погоду, хотя отлично знал, что надвигаются обкладные дожди. Из ванной, куда он кинулся, как дельфин, прозвучал булькающий голос: «В апреле вода, в мае трава, друзья мои». «Сей в грязь будешь князь, милостивый государь». «Век солнца не видать, твари паршивые».
Магический ритуал завершался, что открывало путь к состязательному голосованию, в которое постепенно, с востока на запад, включалось все околдованное население России. Региональные электронные карты покрывались пятнистым узором, словно вырастали разноцветные мхи и лишайники, ядовитые грибы и плесеневидные образования, — под воздействием демократических преобразований страна истлевала, превращаясь в перегной истории.
Стрижайло, увлеченный мистическим зрелищем, вдохновленный высокими похвалами, передвигался среди политического бомонда, вступая с гостями в краткое общение.
Кремлевский политолог Петропавловский, с круглой кошачьей головой, маслеными глазками и льстивой улыбкой, умело скрывал неприязнь и зависть:
— Это ваш триумф, любезный друг. Архетипы русского народа, — такие, как Баба Яга, Кощей Бессмертный, Змей Горыныч, Соловей Разбойник, воспроизводимые в лидерах политических партий, конечно же, дают ключ к управлению выборными процессами. Но ваши методы метафизической войны с политическим противником, — устранение Ленина из мавзолея, исключение из календарного цикла 7-го ноября и, наконец, замена морских звезд на морских коньков, — это, безусловно, политологическое ноу-хау. Теперь вы займете место среди главных кремлевских советников. Прошу меня не забыть. Готов работать с вами на правах преданного ученика, — в любезных масленых глазах Петропавловского был потаенный блеск вороненого ствола, а обворожительная улыбка говорила о намерении убить. Стрижайло чувствовал исходящую от него смертельную опасность:
— Ценю ваши шутки. Я по-прежнему учусь у вас. Ваш учебник политической демонологии — моя настольная книга. Лешие, Домовые, Водяные, Кикиморы, Одноглазые Лиха, — вы блестяще классифицировали состав Государственной Думы. Что касается моей будущей работы, скорее всего, я уеду в Колумбийский университет читать курс лекций по политической астрологии и оккультной гастрономии.
Нейтрализовав ненависть соперника, Стрижайло оставил Петропавловского наедине с его иллюзиями и подозрениями.
Между тем, в восточных регионах завершалось голосование. Первые порции бюллетеней уже подвергались обработке. Пятнистые узоры делали Сахалин похожим на тритона, Камчатку — на саламандру, а Приморье и Хабаровский край — на уссурийских тигров. Но эти пятна указывали на нежелательные итоги голосования. На некоторое преимущество коммунистом и либерал-демократов, что заставило Черепова перейти к активным методикам. Он приблизился к доске, на которой были установлены ванна с кислотой, почечный камень бразильского колдуна, сухая жабья лапка, магнитный метеорит и, наконец, голый полковник Шабалкин, сквозь которого проходили потоки электронной информации. Черепов ухватился за медный начищенный рычаг, сопряженный с причинным местом полковника, слега потянул. Голый полковник вскрикнул, в его голубых глазах появились слезы страдания, пухлый живот раздулся, но итоги выборов на Сахалине сравнялись с электронным числом, сверкавшим над картой. Точно таким же образом, под крики полковника, все восточные регионы уложились в заданные пропорции. Коррекция была произведена, и Черепов по-отечески погладил вспотевший лоб Шабалкина, потрепал его по загривку.
Стрижайло любезничал с влиятельным чиновником Администрации Президента Чебоксаровым. Элегантный фат, веселый затейник, умный и беспощадный политик, Чебоксаров прислушивался к покрикиваниям полковника:
— Не правда ли, напоминает крик иволги? Быть может, вам намекал Потрошков, — сразу же, вслед за думскими выборами и выборами Президента, мы начнем грандиозные реформы, цель которых превратить российское общество в образование абсолютно нового типа. Мы должны дать миру ассиметричный ответ. Восполнить траты, причиненные стране в результате губительной «перестройки», катастрофической ельцинской революции, что отбросили нас на сто лет назад. Кристалл русской государственности, который мы тайно выращиваем в наших секретных лабораториях, засверкает нежданно для мира, который увяз в архаических противоречиях «Север-Юг», «Запад-Восток». Мы вновь заявим себя, как уникальную цивилизацию на перекрестке миров, в центре исторического развития. Ваша гениальность, дорогой Стрижайло, ваш уникальный опыт будут востребованы в самом начале этих грандиозных реформ. — Чебоксаров смотрел на Стрижайло весело и испытующе, с ироничной улыбкой на сластолюбивых устах и с жестоким выражением выпуклых фиолетовых глаз. Его слова можно было расценить, как шутливый экспромт, над которым он приглашал посмеяться, или как приглашение в сакральный заговор, из которого не возможно уйти.
— «Перекодирование мира», о котором намекал Потрошков, — с той же легкомысленной улыбкой и непреклонным, ведающим взглядом, ответил Стрижайло. — невозможно без изменений в системе «Пространство-Время». После распада СССР мы потеряли пространство, но, парадоксальным образом, выиграли время. Необходимо конвертировать это стратегическое время в динамичное развитие, да так, чтобы великий Эйнштейн высунул свой собачий язык. Соединение принципов конституционной монархии и генной инженерии — в этом искусство политики.
Они пожали друг другу руки и разошлись, как заговорщики. Стрижайло чувствовал на ладони обжигающий страстный ожог.
Волна голосований, как заря, накрывала районы Восточной Сибири. Красноярский край, по убеждению знатоков, был эталонным. Указывал, как будут выглядеть итоги по всей стране. Однако, на текущий момент «красноярский расклад» не соответствовал ожиданиям. То ли не учли миллион зэков, погибших во имя Потанина на строительстве «Норильскникеля», то ли действующий губернатор и главы районных администраций превратились в Красноярские столбы и не использовали до конца административный ресурс, но итоги голосования нуждались в коррекции. К ней и приступил Черепов, сверкая из-под чалмы голубыми карбункулами. Приблизился к полковнику Шабалкину. Тот умоляюще лепетал языком, под который уходил электрод. Сжимал ягодицы, куда, извиваясь, углублялся передающий кабель:
— Не очень сильно, пожалуйста… — умолял Шабалкин.
— Хочешь стать генералом, терпи, — строго приказал Черепов. Грациозным движением бармена, наливающего в кружку темный «Гиннес», потянул медный рычаг. Шабалкин возопил, в его паху возникла вольтова дуга, и запахло паленой шерстью. Черепов держал рычаг до тех пор, пока результаты голосования ни сравнялись с бриллиантовыми показателями на электронном табло. — Тебя же просили ничего не есть накануне голосования, — раздраженно произнес Черепов, воротя нос от несчастного полковника. Верный присяге, тот стоически выполнял роль проводника электричества.
Стрижайло в это время общался со спикером Совета Федерации. Толстощекий, страстный, щетинистый, он то и дело высовывал мокрый красный язык, что делало его похожим на терьера. Всем своим собачьим видом он выражал преданность и обожание к Президенту, который подобрал бездомного зачумленного песика среди мусорных бачков, принес в дом, накормил, отогрел, облек в модную собачью жилетку, сделав домашней собачонкой. В благодарность та захлебывалась от любви к благодетелю, грозно рычала на всякого, кто не разделял этой любви:
— Я так рад, что мы вместе, в одной команде. Мы должны теснее сплотиться вокруг нашего Президента. Это чудо, что в России, в этот трагический момент истории, появился наш Президент. Не устаю любоваться им. Вы поймете меня, бывают такие момента, когда он выступает перед Федеральным собранием, или на коллегии ФСБ, или на пресс-конференции, — мне хочется его лизнуть, куда-нибудь в шею, или за ухом. Не правда ли, вы испытываете нечто подобное?
— Мне знакомо это чувство, — соглашался Стрижайло. — Особенно, если я перед этим принял дозу «Виагры». — Это последнее заявление вызвало у спикера радостную реакцию, — быстрое высовывание красного языка, дрожание пухлых, заросших щетиной щек. Он был основатель немногочисленной, но жизнелюбивой Партии «Виагры», члены которой брали от жизни все.
Коррекция результатов голосования продолжалась. Новосибирская область, населенная научной и технической интеллигенцией, неохотно поддерживала «партию власти», полагая, что та виновата в разгроме сибирской науки и производства, в результате чего в циклотронах поселились тараканы, а оборонные заводы, отданные под контроль ЦРУ, были остановлены на профилактику до конца XXI-го века. Карта региона напоминала пятнистый камуфляж. Черепов весело и осторожно работал с Шабалкиным, перемещая рычаг. Шабалкин истошно орал, а Черепов ласково и укоризненно говорил:
— Не лю-у-бишь!.. — и давил на медный рычаг.
Банкир Пужалкин, в своем обычном облачении волжского купца-старообрядца, в костюме-тройке, с карманными часами «луковицей», шевелил окающими губами в окладистой бороде. Дружелюбно, как со своим, разговаривал со Стрижайло, покручивая ему пуговицу на пиджаке.
— Господь тебя одарит за твою богоугодную деятельность, а я, со своей стороны, окажу скромное и посильное даяние. Отпишу твоему «Фонду» сто тысяч зеленых за труды по искоренению жидов и коммунистов. Без Бога — ничего, а с Богом — все и даже больше. Вот я давеча отлил для храма свечу толщиной с колонну Большого театра, так она в собор не влазит. Пришлось стену разбирать. Зато гореть будет цельный год. А как ты думаешь? Все делаем, чтобы «свеча не погасла».
— Вам реквизиты «Фонда» сейчас передать? — поинтересовался Стрижайло.
— Зачем нам, милый, реквизиты. Мы не американцы поганые. Мы по-русски, по-божески, из полы в полу, — ответствовал Пужалкин и полез в штаны, заправленные в сапоги «бутылками», доставать куль денег.
Шабалкин кричал, разбрасывая вокруг себя электрические разряды. Его пах светился, как высоковольтные изоляторы в грозу. Там потрескивало, мерцало. С проводов падали убитые током вороны. Черепов орудовал рычагом, внося исправления в симпатии и антипатии соотечественников, не всегда верно осуществлявших свой суверенный выбор. Тюмень фрондировала, ибо не все нефтяные олигархи слепо выполняли волю Администрации Президента. А Маковский и вовсе приказал персоналу «Глюкоса» голосовать за Кандидата «Против Всех», который был выставлен на площади «Города счастья» в виде огромного чучела шамана, набитого мхом, с медвежьим черепом на груди и громадным бубном. За капризы и чудачества Маковского расплачивался верный офицер Шабалкин. Он кричал полярной совой, ревел оленем, завывал росомахой, хлюпал осетром. Стрижайло со щемящей нежностью подумал о Соне Ки, которая микроскопической вспышкой была отмечена на электронной карте, напоминавшей своими пятнами цветущую тундру.
Стрижайло, окруженный всеобщим вниманием, чувствовал себя превосходно. Это был его день, его праздник. Все признавали его заслуги, его превосходство. Два министра — Обороны и Иностранных дел, всегда неразлучные, не устававшие в узком кругу повторять, что война — есть продолжение политики, — старались хоть чем-то угодить Стрижайло.
— Не хотели бы вы присутствовать при распиливании российских стратегических бомбардировщиков и атомных подводных лодок, которое осуществляется в рамках американской программы «Российской армии — самое современное оружие восемнадцатого века», — предлагал Министр Обороны, своей хромотой немного напоминая Геббельса. — Знаете, очень трогательное зрелище. Военные летчики и моряки рыдают, когда их великолепные машины разрезают автогеном и кладут под пресс. Некоторые кончают самоубийством. Иные сходят с ума. Но большинство охотно надевают кивера, берут мушкеты и поступают в Кремлевский полк. Лишь единицы переходят на службу в американскую армию, чтобы летать на бомбардировщиках Б-2 или плавать на лодках класса «Лос-Анджелес».
— А как у вас с предстательной железой? — чуткий к чужим недугам, спрашивал Министр Иностранных дел. — Я узнал замечательное средство лечения. Индусы подарили мне экстракт из слоновьего кала. Его надо заваривать и пить перед завтраком, — хоть и не душист, но очень полезен. После этого следует раскалить плоский камень и сидеть на нем, превозмогая боль, прогревая больное место. Этому меня научили арабы. Затем хорошо ввести в задний проход небольшого размера анаконду, головой вперед, чтобы она осуществляла внутренний массаж железы, — так поступают в Бразилии. Затем пригласите на ночь пять-шесть девушек, лучше из хороших семей, лучше таитянок. Они не позволят застояться вашей простате. Но перед этим хорошо использовать стимулятор фирмы «Дженерал-моторс», с платиновой насадкой. Его мне подарили в Хьюстоне. Как поется в популярной песне: «Первым делом, первым делом стимулятор, ну а девушки, а девушки потом…»
Стрижайло был готов к галантному ответу, но в это время предсмертным криком возопил Шабалкин. Черепов тянул штурвал, доворачивая неповоротливый лайнер выборов на заданный курс.
Голосовали последние регионы к западу от Урала. Энтузиазм выборов охватил Псковскую, Смоленскую и Тверскую области. Сообщения о незначительных нарушениях то и дело поступали в Центризбирком. В одной из деревень избирательную урну, у которой было выпилено дно, установили на льду реки над прорубью. Бюллетени пролетали урну, попадали в прорубь, и их уносило течением. В другой деревне избирателей встречал местный милиционер, отбирал паспорта и сам голосовал за всех односельчан, объясняя, что «так надо». Еще на одном участке местный плотник, не желая сорить на пол, кинул в урну непогашенный окурок, отчего дотла сгорел весь участок, скотный двор, школа, контора местного самоуправления, десять домов деревни, соседнее село, часть райцентра, где, к счастью, никто не пострадал. Нарушений было много, но они не вызывали особых возражений у наблюдателей из Евросоюза. Кроме одного, когда вместо урны использовался еловый, обтянутый кумачом гроб, который, по окончании голосования, захоронили вместе со всеми бюллетенями и умершим ветераном войны. На могильном камне ветерана были выбиты такие слова: «Мной остановлены пруссы и готы, но меня доконали льготы».
Наконец, голосование было закончено. Ярче вспыхнуло бриллиантовое созвездие на электронном табло. Убедительно победила «партия власти». С огромным отставанием следовали поверженные коммунисты. Третье место заняли либерал-демократы. «Яблоко» и Союз Правых Сил набрали смехотворные проценты голосов, которые были еще уменьшены жестокосердным Череповым, надавившим медный рычаг, отчего Шабалкин взревел изюбрем и впал в кому. В тот же миг погасли разноцветные лампы и стробоскопы. Исчезла туша вяленного кенийского козла. Черепов скинул облачение сарацина. Пространство, напоминавшее часовню, озарилось ослепительным светом хрустальных люстр, превращаясь в великолепный банкетный зал. Можно было праздновать победу.
Со слезами восторга все принялись обниматься, покрывать друг друга поцелуями счастья. Спикер Совета Федерации рыдал взахлеб, глядя на медальон с локоном Президента. Оба министра — Обороны и Иностранных дел, — застыли в безмолвном многочасовом поцелуе, начало которого засек банкир Пужалкин, раскрыв серебряную луковицу часов. Политолог Петропавловский выщипывал у себя из ноздри волосок и пускал по ветру. Чебоксаров бил себя по щекам, стараясь сделать больно, и смеялся. Потрошков прижал к груди Стрижайло и произнес:
— Это ваша победа, мой друг. Самая важная после сорок пятого года!..
Повсюду стреляли пробки шампанского. Золотая влага кипела в бокалах. Столы под белыми скатертями ломились от яств, среди которых выделялись засахаренные красные звезды, снятые с кремлевских башен и залитые вишневым желе с марципанами. Широко распахнулись двери, и под скрипки и виолончели «Виртуозов Москвы» в банкетный зал вошла вся фракция «Единой России». Четыре носильщика, — Грызлов, Пехтин, Володин и Олег Морозов, — подпирая плечами поручни, внесли огромный, бело-розовый торт. Остановились перед изумленным Стрижайло. Из торта поднялась вице-спикер Государственной Думы Слиска. На ее груди, как снег на ветках цветущей яблони, лежал сладкий крем. Она легонько стряхнула пышные хлопья и, стоя на одной ноге, как Дюймовочка, прочитала хвалебный стих:
К моей груди прижала бы
Стрижайло бы.
Кто он, врагу вонзивший жало?
Он — Стрижайло!
Спрыгнула с носилок. Обваляв Стрижайло кремом, побежала куда-то, оставляя на паркете следы автомобильных покрышек.
В банкетный зал впорхнуло множество полуобнаженных красавиц, которых делегировала «Фабрика звезд». Свежие, пылкие, целомудренные, они первым делом кинулись к полковнику Шабалкину, приводя его в чувство. Нежно, с поцелуями, вынимали у него из-под языка уже ненужный электрод. Другие, пользуясь вазелином, извлекали из ягодиц обгорелые проводки. Третьи свинчивали медный рычаг, освобождая полковнику утомленные промежности, из которых торчал его многострадальный болт с полусорванной резьбой. Весталки покрывали изношенный болт прозрачными кремами и маслами, похлопывали шаловливыми ладошками. Подняли Шабалкина с доски. Подошедший Потрошков вручил ему генеральские погоны, прилепил клеем «Момент» прямо к голым плечам. Смешливые красавицы губной помадой рисовали ему лампасы от округлых бедер вдоль полных, слегка кривоватых ног. Вознагражденный Шабалкин скашивал счастливые голубые глаза на плечо, стараясь разглядеть полевые генеральские погоны.
Стрижайло почувствовал, как кто-то нежно и крепко ухватил его за руки и понес вверх, к люстре, под лепной потолок, будто собирался живым вознести на небо. Это были две московские красавицы и светские львицы Дарья Лизун и балерина Колобкова. Обе мечтали танцевать со Стрижайло, обе шептали ему на ушко милые непристойности, обе напоминали о минутах сладчайших свиданий. Некоторое время они танцевали втроем под потолком, как залетевшие из летнего сада белокрылые бабочки. Обе красавицы пахли нектаром, цветами, теми ароматами, какими благоухают клумбы в чертогах Святого Петра.
Их заставил приземлиться звук охотничьего рожка. Негромкий, призывный, он побудил все собрание расступиться, прижаться к стенам. Двери распахнулись, и вошел Президент Ва-Ва.
Тонкий, изящный, он казался утомленным и слегка растерянным. На бледном миловидном лице теплился слабый румянец. На тонких губах играла рассеянная улыбка. Нежно-голубые глаза блуждали по сторонам до тех пор, пока ни усмотрели балерину Колобкову и Дарью Лизун. Его взгляд успокоился, — обе были верны ему. Бедра обоих украшали пояса целомудрия с золотыми замочками, а золотые ключики хранились в шкатулке Президента. С тех пор, как Стрижайло видел его на зеленом газоне Гайд-парка, где тот сражался с олигархом Верхарном, Президент не слишком изменился. Пожалуй, слегка возмужал, на щеках пробивался первый пушок. Он находился в том прелестном возрасте, когда отрок откладывает русские народные сказки и переходит к чтению Жюль Верна.
Потрошков взял Стрижайло за руку и подвел к Президенту Ва-Ва.
— Я хотел представить вам человека, таланту которого мы обязаны этой ослепительной победой. Полагаю, на предстоящем этапе борьбы, когда нам необходим абсолютный успех на президентских выборах, Михаил Львович Стрижайло не откажет нам в содействии.
Стрижайло в знак согласия и благоговения склонил голову. Президент был смущен, не находил, что сказать. Видимо, ему показалось странным, что от Стрижайло знакомо пахнет фиалками и гиацинтами, как и от его любимых наперсниц. Помолчав, он произнес тихим голосом:
— Не кажется ли вам, что «Черный квадрат» Малевича напоминает бюджет Российской Федерации? — и пошел вдоль стен, у которых стояли придворные, — дамы присели в своих кринолинах, мужчины мели плюмажами пол, спикер Совета Федерации все высовывал красный язык, норовил лизнуть высокий каблук президентской туфли, шелковый бант на сиреневом узком камзоле.
А Стрижайло испытывал странную печаль, подобие сладкой меланхолии и мучительной нежности, — к Президенту Ва-Ва, ко все еще голому генералу Шабалкину, к молоденьким дамам из «Фабрики звезд», которые тихонько прибрали для своих домашних коллекций почечный камень бразильского колдуна, лапку африканской лягушки, магнитный метеорит с вирусами неизвестных и неизлечимых заболеваний. Он знал, что кончается огромный период его жизни, страстный, греховный и творческий, и он стоит на пороге «иной жизни», которая манит его волшебными горизонтами. Выборы завершились, и он был совершенно свободен. Прощался с абсурдистским, но все еще привлекательным миром. Перед тем, как его покинуть, решил посетить штабы политических партий и увидеть, как те переживают окончание выборов.