Поток информации от ЦРУ напрямую зависел от содержания тайных бесед Энглтона с Алленом Даллесом. Решения, которые принимал он и Хелмс, возможно, повлияли на выводы Комиссии Уоррена. Но Энглтон свидетельствовал, что Комиссия никогда бы не истолковала значение советских и кубинских связей так, как это сделал он и его небольшой штат сотрудников.
«Мы видели это более четко, – сказал он. – И были заинтересованы гораздо сильнее… Если речь шла о 13-м отделе КГБ с его тридцатилетней историей саботажа и покушений, то у нас было просто больше опыта и знаний. Мы знали о том, как вести дела, знали принципы работы». Он сказал, что не было никакого смысла делиться тайнами, которые и так неплохо хранятся в его надежных руках.
Его поведение являлось преградой на пути правосудия. У него была лишь одна отговорка. Энглтон считал, что Москва направила двойного агента, чтобы завуалировать свою роль в убийстве Джона Кеннеди.
«Последствия… были бы катастрофическими»
Под его подозрение попал некто Юрий Носенко, который приехал в Соединенные Штаты в качестве дезертира КГБ в феврале 1964 года, как раз в тот момент, когда Энглтон и занялся расследованием. Носенко был избалованным отпрыском представителей советской элиты: его отец был министром судостроения, членом Центрального Комитета коммунистической партии; после смерти он был торжественно захоронен у Кремлевской стены. Сын Юрий поступил на службу в КГБ в 1953 году в возрасте двадцати пяти лет. В 1958 году он работал в отделе, который занимался американскими и британскими туристами, приезжающими в Советский Союз. Потом он перевелся в Американский отдел, следивший за американским посольством в 1961 – 1962 годах, затем стал заместителем начальника Туристического отдела.
|
|
Статус отца защищал Юрия от многих промахов, которые возникали в работе от его непомерной любви к алкоголю. Но все шло гладко до тех пор, пока в июне 1962 года он не отправился в Женеву в качестве офицера охраны в составе советской делегации на конференцию по разоружению с участием восемнадцати стран. В первую же ночь он сильно напился и, проснувшись, обнаружил, что местная проститутка похитила у него сумму в швейцарских франках, эквивалентную примерно 900 долларам. Внутренние правила КГБ за различные нарушения и манипуляции с иностранной валютой были весьма жесткими.
Носенко предположил, что член американской дипломатической делегации по имени Дэвид Марк является офицером ЦРУ, и стал настойчиво искать с ним встречи. Марк приезжал в Москву пять лет назад в качестве политического и экономического советника при американском посольстве. Хотя Марк никогда не был профессиональным шпионом, он делал маленькие «одолжения» для ЦРУ и вскоре был публично объявлен Советами персоной нон грата. Его карьере это ничуть не навредило; позднее он даже стал послом и вторым человеком в службе разведки Государственного департамента.
В конце полуденного совещания по соглашению о запрещении ядерных испытаний, вспоминал Марк, Носенко подошел к нему и сказал по-русски: «Я хотел бы поговорить с вами… Но только не здесь. Давайте где-нибудь вместе пообедаем». Это был вполне очевидный шаг. Марк вспомнил о ресторане на окраине города и назначил встречу на следующий день. «Конечно, я сразу же сообщил об этом людям из ЦРУ, а они в ответ: «Боже, почему вы выбирали именно этот ресторан? Это ведь место, куда ходят все шпионы!» Американец и русский встретились под наблюдением двух сотрудников ЦРУ.
|
|
Носенко рассказал Марку о проститутке и пропавших деньгах. «Я должен буду все возместить, – вспомнил Марк его слова. – Я мог бы дать вам кое-какую информацию, которая весьма интересна для ЦРУ, а мне лишь нужны эти деньги». Марк предупредил его: «Смотрите, ведь вы тем самым совершите измену». Но русский был к этому готов. Они договорились о другой встрече на следующий день в Женеве. Двое сотрудников ЦРУ помчались в швейцарскую столицу, чтобы провести допрос. Одним из них был Теннент Бэгли, сотрудник Советского отдела в Берне, который немного говорил по-русски. Вторым – Джордж Кайзвалтер, один из лучших «укротителей» русских шпионов, прилетевший сюда из штаба.
На первую встречу с ним Носенко приехал, уже изрядно набравшись. «Я был очень пьян», – скажет он в интервью много лет спустя. ЦРУ записало беседу на пленку, но магнитофон почему-то работал со сбоями. Бэгли подклеил и подкорректировал запись, полагаясь на память Кайзвалтера. Но многое оказалось потерянным и при последующем переводе на английский.
11 июня 1962 года Бэгли телеграфировал в штаб, сообщив, что Носенко «целиком подтвердил свою добросовестность», «предоставил важную информацию» и тесно сотрудничал с агентами ЦРУ. Но за последующие восемнадцать месяцев Энглтон убедил Бэгли, что он был введен в заблуждение. И так, когда-то верный сторонник Носенко, Бэгли сделался теперь его злейшим противником.
|
|
Носенко согласился шпионить на ЦРУ в Москве. Он возвратился в Женеву с советской делегацией по разоружению и встретился со своими вербовщиками из ЦРУ в конце января 1964 года. 3 февраля, в день, когда Комиссия Уоррена заслушала первого свидетеля, он заявил американцам, что хочет немедленно дезертировать, перейти на их сторону. Носенко сказал, что он ознакомился с досье Освальда в КГБ и ничто в этой папке не указывало на какое-либо участие Советского Союза в убийстве Джона Кеннеди.
Энглтон был уверен, что Носенко лжет. Но такое суждение имело катастрофические последствия.
Носенко выдал массу государственных секретов. Но Энглтон уже для себя решил, что он – часть зловещего советского заговора. Он был уверен, что КГБ давно просочился в ЦРУ на самом высоком уровне. А как иначе можно было объяснить длинный и весьма унылый перечень провальных операций в Албании и на Украине, в Польше и Корее, на Кубе и во Вьетнаме? Не исключено, что обо всех операциях ЦРУ против Советов было хорошо известно Москве. Возможно, ими даже управляли из Москвы. Может быть, Носенко послали, чтобы прикрыть «крота», окопавшегося где-то внутри ЦРУ. Пример единственно советского перебежчика, которому поверил Энглтон, – Анатолия Голицына, которому психиатры ЦРУ поставили диагноз «клинический параноик», – лишь усугублял опасения Энглтона.
Главная задача Энглтона, как руководителя контрразведки, состояла в том, чтобы защитить ЦРУ и его агентов от противника. Но многое пошло совсем не так, как ему хотелось. В 1959 году был арестован КГБ и впоследствии казнен майор Петр Попов, первый из когда-либо упоминаемых шпионов ЦРУ в Советском Союзе. Джордж Блейк, британский шпион Москвы, который выдал сведения о Берлинском тоннеле до того, как тот был выкопан, был разоблачен весной 1961 года. Это вынудило ЦРУ считать, что тоннель использовался Советами для дезинформации. Шесть месяцев спустя Хайнц Фельфе, западногерманский коллега Энглтона, был разоблачен как советский шпион, успев причинить огромный ущерб операциям ЦРУ в Германии и Восточной Европе. Спустя всего год Советы арестовали полковника Олега Пеньковского, тайного героя Кубинского ракетного кризиса. Его казнили весной 1962 года.
Потом был Ким Филби. В январе 1963 года главный наставник Энглтона в контрразведке, его старое доверенное лицо, его собутыльник, наконец взял да и сбежал в Москву. Он был тоже разоблачен как советский шпион, служивший на самых высоких уровнях британской разведки. Филби находился под пристальным вниманием в течение двенадцати лет. Еще когда он впервые попал под подозрение, Уолтер Беделл Смит потребовал отчеты от каждого, кто имел с ним дело или был как-то связан. Билл Харви категорически заявил, что Филби – советский агент. Джим Энглтон – столь же категорически – что такого не может быть!
Весной 1964 года, после череды сокрушительных провалов, Энгл тон жаждал возмездия. Он считал, что если ЦРУ удастся раскусить Носенко, то будет разоблачен советский заговор и заодно раскрыто убийство Кеннеди.
Хелмс обозначил проблему во время дачи показаний перед конгрессом, которые были рассекречены в 1998 году:
Г-н Хелмс. Если информация, которую Носенко предоставил об Освальде, была верна, то она привела к определенному заключению о самом Освальде и его отношениях с советскими властями. Если она некорректна, если передавал ее правительству Соединенных Штатов – по указке советских служб, то это ведет к совершенно другому различному заключению… Если бы было установлено, без каких-либо сомнений, что он лгал и поэтому косвенно Освальд являлся агентом КГБ, то я склонен считать, что последствия – не для ЦРУ или ФБР, а именно для президента Соединенных Штатов и конгресса Соединенных Штатов – были бы поистине катастрофическими.
Вопрос. Вы можете выражаться более определенно?
Г-н Хелмс. Да, могу. Иными словами, советское правительство распорядилось совершить покушение на президента Кеннеди.
Таковы были ставки. В апреле 1964 года, с одобрения генерального прокурора Роберта Ф. Кеннеди, ЦРУ устроило для Носенко одиночное заключение, сначала на конспиративной квартире ЦРУ, а затем в Кемп-Пири, учебно-тренировочном лагере ЦРУ в окрестностях Уильямсбурга, штат Вирджиния. Под арестом Носенко испытал на себе такое же обращение, как и его соотечественники в ГУЛАГе. Пища была скудной, состоящей из некрепкого чая и каши; свет исходил от единственной тусклой лампочки, горевшей круглосуточно; и никаких сокамерников. «Я сильно недоедал и все время был голоден, – рассказывал Носенко, давая показания, которые были рассекречены в 2001 году. – Мне не с кем было даже поговорить. Нельзя было читать. Нельзя курить. Мне даже не хватало свежего воздуха».
Его показания были удивительным образом похожи на показания узников, схваченных ЦРУ после сентябрьских событий 2001 года: «Охранники схватили меня, завязали глаза, надели наручники, посадили в автомобиль, отвезли в аэропорт и посадили на самолет, – сказал он. – Меня перевезли в другое место, где поместили в бетонную камеру с зарешеченной дверью. В камере стояла только стальная кровать с матрацем». Носенко подвергался психологическому запугиванию и физическим трудностям в течение еще трех лет. Магнитофонная лента с записью допросов, проведенных Теннентом Бэгли в тюремной камере ЦРУ, была сохранена в архивах агентства. Носенко низким голосом умоляет по-русски: «От всей души… от всей души… Прошу вас поверить мне». Бэгли кричит ему в ответ по-английски: «Ерунда! Чушь!» За свою работу Бэгли назначили заместителем начальника Советского отдела и наградили медалью «За заслуги в разведке», которую вручил Ричард Хелмс.
В конце лета 1964 года задача отчетности перед Комиссией Уоррена по делу Юрия Носенко перешла к Хелмсу. Это было до крайности деликатное дело. За несколько дней до того, как Комиссия завершила свою работу, Хелмс сообщил председателю Комиссии, что ЦРУ не может принять протесты Москвы о непричастности к убийству американского президента. Эрл Уоррен не был доволен подобным развитием событий. В заключительном отчете Комиссии о Юрии Носенко не упоминалось.
Хелмс и сам начал опасаться последствий лишения свободы Юрия Носенко. «Я отдавал себе отчет, что мы не можем держать его в длительном заточении, тем более что это прямо противоречит законам Соединенных Штатов, – сказал он. – Бог знает, что могло произойти, если бы у нас сейчас возникла сопоставимая ситуация; потому что законы вроде бы не изменились, а я понятия не имею, как вы поступаете с людьми вроде Носенко. В то время мы ждали указаний от министерства юстиции. Было очевидно, что мы держим Носенко в нарушение существующего законодательства, но что мы должны были с ним делать? Хорошо, вот взяли бы да освободили его, а потом, скажем год спустя, нам сказали бы: «Ну-ну, ребятки, и хватило же у вас ума так поступить. Ведь этот человек был единственной ниточкой к убийце президента Кеннеди!»
Для дальнейших допросов Носенко ЦРУ выделило другую команду следователей. Те наконец решили, что русский говорит правду. Юрий Носенко был освобожден через пять лет после своего бегства в США, ему выплатили 80 тысяч долларов, выдали новые документы и поместили на «баланс» ЦРУ.
Но Энглтон и люди его круга так и не закрыли это дело. Их поиск предателя внутри ЦРУ нанес тяжелый удар по Советскому отделу. Охота на «крота» началась с преследования сотрудников со славянскими фамилиями. Постепенно, по цепочке субординации, дело дошло до шефа Советского отдела. Это парализовало операции ЦРУ в России на долгие десять лет. Активная деятельность на этом поприще возобновилась лишь в 1970-х годах.
В течение двадцати пяти лет после перехода Носенко ЦРУ изо всех сил пыталось получше «оформить» последнюю главу его истории. В целом было проведено семь крупных расследований. Носенко был сначала признан виновным, потом реабилитирован, затем повторно обвинен, пока этому затянувшемуся делу не положил конец агент ЦРУ Рич Хьюер. Поначалу Хьюер, как и другие, был твердым сторонником идеи крупного заговора КГБ против ЦРУ, в котором ключевую роль играл Юрий Носенко. Но потом он тщательно взвесил все то, что Носенко в итоге передал Соединенным Штатам. Русский шпион указал имена и дал необходимые наводки, примерно на 200 иностранцев и 238 американцев, к которым проявлял интерес КГБ. Он перечислил имена приблизительно 300 советских агентов разведки и их связных за границей, а также около 2 тысяч офицеров КГБ. Он точно указал местоположение 52 скрытых микрофонов, которые Советы разместили в здании американского посольства в Москве. Он предоставил ЦРУ сведения о том, как Советы хотели шантажировать иностранных дипломатов и журналистов. Чтобы поверить в идею заговора, нужно было принять следующее: во-первых, что Москва решила сбыть всю эту информацию, чтобы защитить одного-единственного «крота», проникшего в высшие эшелоны ЦРУ. Во-вторых, что все коммунистические перебежчики – фактически агенты КГБ. В-третьих, что огромный советский аппарат разведки существовал исключительно для того, чтобы вводить в заблуждение Соединенные Штаты. И последнее, что за убийством Джона Кеннеди лежит тщательно продуманный коммунистический заговор.
Для Ричарда Хелмса это дело так и осталось открытой книгой. Он говорил, что все прояснится лишь после того, как советские и кубинские разведывательные службы рассекретят часть своих досье. Либо убийство Джона Кеннеди – дело рук душевнобольного бродяги со снайперской винтовкой, либо истина намного глубже и страшнее. Как выразился Линдон Джонсон в конце своего президентства, «Кеннеди очень хотел добраться до Кастро, но Кастро добрался до него первым».
Глава 22
«Зловещий дрейф»
Тайные операции Кеннеди всю жизнь не давали покоя Линдону Джонсону. Он много раз говорил, что трагедия в Далласе – божественное возмездие за Дьема. «Мы собрали чертову банду головорезов, а потом пошли и убили его », – сетовал он. В первый год своего президентства Сайгон сотрясался от бесконечной череды переворотов, в результате массовых волнений во Вьетнаме стали гибнуть и американцы, а на фоне этих бурных событий крепли опасения президента о том, что ЦРУ фактически является инструментом политического убийства.
Теперь он понял, что в том, что касается тайных операций, власть Бобби Кеннеди просто безгранична. Он видел в нем несгибаемого конкурента по отношению к действующему президенту. 13 декабря 1963 года он встретился в Овальном кабинете с Джоном Маккоуном. Джонсон прямо спросил у него, не собирается ли Кеннеди покинуть правительство и когда это произойдет. Маккоун ответил, что «генеральный прокурор намерен остаться в своем прежнем качестве, но только не ясно, в какой степени, по мнению президента, он может участвовать в деятельности разведки, в работе Совета национальной безопасности и в делах, связанных с противодействием мятежникам». Ответ не заставил себя ждать: дни Роберта Кеннеди в качестве «кнута» для тайной службы были закончены. Он ушел в отставку семь месяцев спустя.
28 декабря 1963 года, после поездки в Сайгон, Маккоун отправился на ранчо Линдона Джонсона в Техасе, куда тот пригласил его с целью узнать последние новости. «Президент немедленно изъявил желание изменить роль ЦРУ и уйти от былого «плаща» и «кинжала », – записал Маккоун в дневнике. На большее директор, возможно, и не согласился бы. Единственная легальная роль агентства состояла в том, чтобы собирать, анализировать и сообщать разведывательную информацию, отметил Маккоун, а не в том, чтобы плести заговоры и свергать иностранные правительства. Джонсон сказал, что «устал от ситуации, когда всякий раз мое имя или ЦРУ связывают с каким-нибудь мошенничеством».
Но ночами Линдону Джонсону все-таки не спалось, он совершенно запутался, пытаясь окончательно решить, устроить ли полномасштабную войну во Вьетнаме или уйти оттуда навсегда. Было очевидно, что без американской помощи Сайгону не продержаться. Джонсону не хотелось бросать в пекло тысячи американских солдат. Но и демонстративно уходить не хотелось. Единственным промежуточным решением между войной и дипломатией могли стать секретные операции.
«Чтобы никто не мог толком управлять разведкой…»
В начале 1964 года Маккоун и его новый шеф Сайгонской резидентуры Пеер де Сильва ничем не могли порадовать своего президента. Маккоун «чрезвычайно волновался по поводу данной ситуации». Он думал, что данные разведки, «по которым мы изучали характер войны, были ошибочными». Он предупредил Белый дом и конгресс, что «Вьетконг получает существенную поддержку от Северного Вьетнама и, возможно, из других мест и эта поддержка может вырасти. Остановить этот процесс через закрытие границ, блокирование обширных водных путей и длинной береговой линии трудно, если не невозможно. Политический призыв вьетконговцев к народу Южного Вьетнама оказался вполне эффективным, они получили неплохое пополнение в свои ряды и нейтрализовали сопротивление».
Проект «Тигр», двухгодичная военизированная программа Сайгонской резидентуры, направленная против Северного Вьетнама, завершился провалом. Теперь Пентагон предложил начать все снова, но на этот раз в сотрудничестве с ЦРУ. Его Оперативный план 34A представлял собой серию тайных рейдов, направленных на то, чтобы «убедить» Ханой прекратить спровоцированные волнения и беспорядки в Южном Вьетнаме и Лаосе. В основу таких действий были положены воздушно-десантные операции по заброске разведгрупп и коммандос в Северный Вьетнам, а также морские рейды вдоль побережья. Налетчиками предполагалось сделать южновьетнамских спецназовцев, а в помощь им придать части китайской Националистической армии и подразделения южнокорейских коммандос. Все эти отряды должны были пройти подготовку в тренировочных лагерях ЦРУ. Но у Маккоуна не было никакой уверенности, что эти нападения заставят Хо Ши Мина передумать и изменить политический курс. «Президента нужно предупредить, что все эти меры могут и не привести к ожидаемому результату », – посоветовал он.
Получив приказ, агентство превратило сеть азиатских военизированных формирований образований в Группу специальных операций Пентагона во Вьетнаме. Хелмс предупреждал против «зловещего сползания» ЦРУ от шпионажа к роли вспомогательного военного штаба. Генеральный инспектор ЦРУ, Лаймон Киркпатрик, предвидел «раскол и разрушение ЦРУ, когда тайная служба будет «проглочена» Объединенным комитетом начальников штабов». И эти страхи оказались пророческими.
В марте 1964 года президент отослал Маккоуна и Макнамару обратно в Сайгон. По возвращении директор Центральной разведки сообщил президенту, что война протекает неважно. «Г-н Макнамара высказал весьма оптимистическое мнение о том, будто все идет хорошо, – сказал Маккоун в интервью для президентской библиотеки Линдона Джонсона. – Мне пришлось занять такую позицию: пока открыта Тропа Хо Ши Мина, пока по ней беспрерывным потоком идут оружие и военные отряды, мы не можем сказать, что все так уж хорошо».
Это стало началом конца карьеры Джона Маккоуна на посту директора Центральной разведки. Линдон Джонсон фактически отрезал ему путь в Овальный кабинет. Связь между ЦРУ и президентом сводилась теперь лишь к письменному отчету о мировых событиях, который составлялся два раза в неделю. Президент знакомился с ним на досуге, если у него возникало такое желание. 22 апреля Маккоун сказал Банди, что «очень недоволен тем, что президент Джонсон не получает от него прямых сводок с разведданными, как это было принято у президентов Кеннеди и Эйзенхауэра ». Неделю спустя Маккоун сказал Линдону Джонсону, что они «мало видятся и это его тревожит». В мае Джонсон и Маккоун вместе сыграли несколько партий в гольф вместе в загородном клубе «Горящее дерево». Но сколько-нибудь существенной беседы между ними не было до октября. Президент проработал в своей должности одиннадцать месяцев, прежде чем спросил у Маккоуна о численности штата ЦРУ, во что ведомство обходится бюджету и как оно может служить ему, президенту. Советы директора Центральной разведки редко озвучивались и так же редко принимались к сведению. Без контакта с президентом у него не было никакой власти, а без нее ЦРУ начинало скатываться в весьма опасную полосу своей истории.
Раскол между Маккоуном и Макнамарой по поводу событий во Вьетнаме продемонстрировал еще более глубокую политическую трещину. Согласно закону директор Центральной разведки являлся «председателем правления» всех американских спецслужб. Но Пентагон два десятилетия боролся за то, чтобы директор занял второстепенное положение в противоречивом сборище, которое теперь называли «разведывательным сообществом». В течение шести лет советники президента неоднократно выступали с предложением о том, чтобы директор управлял сообществом и дал возможность главному операционному директору управлять ЦРУ. Аллен Даллес стойко сопротивлялся этой идее и отказывался обращать внимание на что-либо, кроме секретных операций. Маккоун продолжал повторять, что хочет выйти из шпионского бизнеса. Но в 1964 году тайная служба ЦРУ потребляла около двух третей бюджета агентства и отнимала 90 процентов времени самого Маккоуна. Он хотел укрепить свои законные полномочия в американской разведке. Маккоун нуждался во власти, соразмерной с возложенной на него ответственностью. Но так никогда и не получил этого. Пентагон постоянно вставлял ему палки в колеса.
За прошлое десятилетие выросли три крупных подразделения американской разведки. И все три находились под номинальным руководством директора Центральной разведки. Но эта власть существовала только на бумаге. Директор, как предполагалось, осуществлял контроль за Агентством национальной безопасности, непрерывно развивающейся службой глобальной слежки и подслушивания. Управление национальной безопасности было создано Трумэном в 1952 году по настоянию Уолтера Беделла Смита после оглушительных «сюрпризов» корейской войны. Но министр обороны отвечал за свои материальные ресурсы и полномочия. Макнамара также управлял новым Разведывательным управлением министерства обороны, которое создал после провала в заливе Кочинос с намерением ликвидировать информационный хаос и сумятицу со стороны армии, военно-морского флота, ВВС и морской пехоты. Потом, в 1962 году, возникло Управление национальной разведки (УНР) (или, точнее, Национальное управление военно-космической разведки), в задачу которого входило создание сети спутников-шпионов. Весной 1964 года генералы военно-воздушных сил попытались установить контроль над многомиллиардными программами ЦРУ…
«Министр обороны и президент могут забрать себе УНР, и пусть все катится ко всем чертям! – гремел Маккоун. – Думаю, мне нужно поступить так: позвонить президенту и посоветовать ему подыскать себе нового директора Центральной разведки… Бюрократы в Пентагоне пытаются вывернуть все так, чтобы разведкой никто не мог толком управлять».
Летом того же года Маккоун попытался уйти в отставку, но Линдон Джонсон попросил его остаться на своем посту хотя бы до начала выборов. Война во Вьетнаме теперь шла полным ходом, и Белому дому хотелось видеть у подчиненных на всех уровнях проявления максимальной лояльности.
«Стрельба по летающим рыбкам»
Война была санкционирована Тонкинской резолюцией[23], которую протащили через конгресс после того, как президент и Пентагон объявили о неспровоцированном нападении Северного Вьетнама на американские суда в нейтральных водах 4 августа. Агентство национальной безопасности, которое собирало и контролировало разведывательную информацию об этом нападении, настаивало на неопровержимости улик. Роберт Макнамара сам едва ли не поклялся в этом. В официальной истории американского военно-морского флота эти улики признаны убедительными…
Но это не было добросовестным заблуждением. Война во Вьетнаме началась с политической лжи, основанной на сфабрикованных разведданных. Если бы ЦРУ действовало в рамках Устава, если бы Маккоун выполнял свои обязанности так, как он их видел в свете действующего законодательства, то ложные донесения, по-видимому, просуществовали бы не дольше нескольких часов. Но вся правда стала известна лишь в ноябре 2005 года, когда Агентство национальной безопасности опубликовало детальную «исповедь».
В июле 1964 года Пентагон и ЦРУ определили, что наземные атаки в соответствии с Оперативным планом 34A, которые начались шесть месяцев назад, представляли собой ряд бессмысленных булавочных уколов, как и предупреждал Маккоун. Соединенные Штаты усилили атаки коммандос на море под руководством Такера Гугельмана, видавшего виды морского волка, который много лет спустя станет последним американцем, погибшим во Вьетнаме. Чтобы укрепить его силы, Вашингтон усилил контроль за Северным Вьетнамом. Военно-морской флот запустил программу подслушивания зашифрованных линий связи противника – выражаясь техническим языком, программу радиотехнической разведки, или СИГИНТ/SIGINT – в операции под кодовым названием «Десото». Эти миссии начались с «черного ящика» размером с грузовой контейнер, который был прикреплен к палубе эскадренного миноносца, недалеко от берегов Вьетнама. Каждый прибор был напичкан антеннами и мониторами, которыми управлял по меньшей мере с десяток офицеров Группы безопасности ВМС. Они подслушивали и записывали переговоры северовьетнамских военных, а собранные данные расшифровывались и переводились Агентством национальной безопасности.
Объединенный комитет начальников штабов отправил корабль военно-морского флота США «Мэддокс» под командованием капитана Джона Херрика, с приказом «стимулировать и зафиксировать» реакцию Северного Вьетнама на рейды коммандос. У «Мэддокса» было указание держаться на расстоянии 8 морских миль от материка и 4 миль от прибрежных островов Северного Вьетнама в Тонкинском заливе. Соединенные Штаты не признавали принятого во Вьетнаме двенадцатимильного ограничения. В ночь на 1 августа 1964 года «Мэддокс» управлял атакой на остров Хон-Ми, неподалеку от центрального побережья Северного Вьетнама в Тонкинском заливе. Потом американцы наблюдали за контратакой «северных» с применением патрульных катеров советского производства, вооруженных торпедами и пулеметами.
В полдень 2 августа наблюдатели на «Мэддоксе» обнаружили приближение трех вьетнамских катеров. Капитан Херрик отправил срочное донесение коллегам из 7-го флота, сообщив, что в случае необходимости откроет огонь. Он попросил выслать ему на помощь эсминец «Тернер Джой» и реактивные истребители с авианосца «Тикондерога». Вскоре после того, как стрелки часов пересекли отметку 15:00, «Мэддокс» произвел три выстрела по северовьетнамским патрульным судам. Об этих выстрелах Пентагон и Белый дом умолчали; они утверждали, что коммунисты первыми открыли огонь. Четыре реактивных самолета ВМС F-8E обстреляли патрульные суда, убив четырех матросов, фактически уничтожив два корабля и повредив третий. Их капитаны бежали и скрылись в прибрежных бухтах, ожидая дальнейших приказов из Хайфона. Обшивка «Мэддокса» пострадала лишь в одном месте от попадания автоматной пули…
3 августа президент Джонсон заявил, что американское патрулирование в Тонкинском заливе продолжится, а Государственный департамент проинформировал, что направил первую дипломатическую ноту в Ханой, предупреждая о «серьезных последствиях» «дальнейших неспровоцированных военных действий». В тот же час была приведена в действие еще одна провокационная миссия Плана 34A по выведению из строя радиолокационной станции к северу от побережья Северного Вьетнама, на острове Хон-Матт.
Затем, бурной ночью 4 августа, капитаны американских эсминцев из состава 7-го флота, а также их руководители в Пентагоне получили срочное сообщение от береговых операторов СИГИНТа: три патрульных судна Северного Вьетнама, с которыми произошло столкновение у острова Хон-Мень 2 августа, легли на обратный курс. В Вашингтоне Роберт Макнамара позвонил президенту. В 22:00 в Тонкинском заливе и соответственно в 10:00 утра по вашингтонскому времени с американских эсминцев было получено срочное донесение о том, что они под огнем.
Радиометристы и акустики на борту «Мэддокса» и авианосца «Тернер Джой» сообщили о замеченных ночью неясных силуэтах в море. Их капитаны тут же приказали открыть огонь. В отчете Агентства национальной безопасности, рассекреченном в 2005 году, описано, как «два эсминца метались в темных водах Тонкинского залива, а «Тернер Джой» выпустил в панике свыше 300 снарядов», при этом оба судна совершали безумные маневры уклонения. «Именно такое перемещение американских военных кораблей и спровоцировало дополнительные донесения акустиков о якобы выпущенных торпедах». Выходит, они неистово палили по собственным теням…
Президент немедленно приказал той же ночью нанести воздушный удар по военно-морским базам Северного Вьетнама.