«Нам очень повезло, что Ричардсон отозван, – признался старый приятель Конейна, генерал Дон. – Будь он здесь, наш план, возможно, подвергся бы большой опасности».
«Абсолютная нехватка разведданных»
5 октября в штаб-квартире Генерального штаба Люсьен Конейн встретился с генералом Дуонг Ван Минем, известным как Большой Минь. Он доложил, что генерал поднял вопрос о покушении и американской поддержки новой хунты. Дейв Смит, новый действующий резидент, рекомендовал, чтобы «мы не занимали бесповоротную позицию против плана покушения». Для посла Лоджа это прозвучало как приятнейшая музыка, а для Маккоуна – как проклятие…
Маккоун приказал Смиту прекратить заниматься «подстрекательством, одобрением и какой бы то ни было поддержкой идеи покушения» и бросился в Овальный кабинет. Избегая в своей речи слова, которые могли бы связать Белый дом с этим покушением, он позже свидетельствовал, что выбрал спортивную аналогию: «Г-н президент, если бы я был менеджером бейсбольной команды и у меня был лишь один питчер, я бы в любом случае держал бы его на скамейке». 17 октября, на совещании Специальной группы, а потом с глазу на глаз с президентом четыре дня спустя, Маккоун заявил, что с прибытием Лоджа в Сайгон в августе американская внешняя политика во Вьетнаме испытывает «абсолютную нехватку разведданных ». Ситуация, развивающаяся вокруг Конейна, «чрезвычайно опасна», сказал он, и это угрожает «полной катастрофой для Соединенных Штатов».
Американский посол постарался успокоить Белый дом. «Полагаю, что до настоящего времени наша причастность в лице Конейна все еще в пределах вероятного опровержения, – сообщил он. – Мы не должны сорвать переворот по двум причинам. Во-первых, очередное правительство вряд ли допустит столько оплошностей и столько раз споткнется, сколько это сделал существующий кабинет. Во-вторых, в конце концов, крайне неблагоразумно отбивать охоту от попытки государственного переворота… Нужно не забывать, что это единственный путь, которым народ Вьетнама может добиться смены существующего правительства».
|
|
Белый дом телеграфировал осторожные инструкции для Конейна. Выведать планы генералов, специально не поощрять их, вести себя сдержанно. Но было слишком поздно: невидимая граница между шпионажем и секретной операцией уже была нарушена. Конейн был слишком известен, чтобы работать под прикрытием. «Во Вьетнаме у меня была слишком заметная позиция», – говорил он. Все, кто был причастен к этому делу, точно знали, кто он такой и что собой представляет. Они верили, что эта высокопоставленная фигура в ЦРУ олицетворяет собой всю Америку.
Конейн встретился с генералом Доном в ночь на 24 октября и узнал, что до переворота осталось не больше десяти дней. Они снова встретились 28 октября. Дон позднее написал, что Конейн «предложил деньги и оружие, но я отказался, сказав, что пока мы нуждаемся только в храбрости и твердой вере».
Конейн осторожно сообщил, что Соединенные Штаты вообще-то выступают против покушения. Реакция генералов, по его словам, оказалась такой: «Вам не нравится? Хорошо, мы тогда пойдем своим путем… Раз вам не нравится, мы прекратим этот разговор». Он не стал их отговаривать. А если бы попытался, сказал он, «то тогда со мной прекратили бы всякие контакты».
|
|
Конейн доложил Лоджу о неизбежности государственного переворота. Посол направил Руфуса Филлипса из ЦРУ на встречу с Дьемом. Они сидели у него во дворце и беседовали о войне и политике. Потом «Дьем с недоумением взглянул на меня и говорит: «Против меня планируется переворот? »
Я посмотрел на него, и мне захотелось крикнуть, но я сдержался и говорю: «Боюсь, что так, г-н президент», – сказал Филлипс. – Больше на эту тему мы не произнесли ни слова».
«Кто отдавал эти приказы?»
Вьетнамский переворот начался 1 ноября. В Сайгоне был полдень, в Вашингтоне – полночь. Вызванный из дома посланником генерала Дона, Конейн облачился в мундир и позвонил Руфусу Филлипсу, чтобы тот присмотрел за его женой и малолетними детьми. Затем схватил револьвер и сумку, в которой находилось около 70 тысяч долларов из фондов ЦРУ, запрыгнул в свой джип и помчался по улицам Сайгона в штаб-квартиру Объединенного генерального штаба армии Южного Вьетнама. Повсюду были слышны автоматные очереди. Руководители переворота закрыли аэропорт, перерезали городские телефонные линии города, штурмовали центральный штаб полиции, захватили здание правительственной радиостанции и атаковали центры политической власти.
Конейн передал свое первое донесение вскоре после 2:00 пополудни по местному времени. Он оставался на связи с резидентурой ЦРУ через потайное переговорное устройство своего джипа; он описывал картины обстрелов, бомбардировок, сообщал о перемещениях войск и политические маневры по мере развития ситуации в столице. Резидентура передавала его донесения в Белый дом и Государственный департамент через зашифрованные каналы «от Конейна из штаб-квартиры Объединенного генерального штаба, от генералов Большого Миня и Дона и свидетельства очевидцев», – говорилось в первой телеграмме. «Генералы пытаются связаться с Дворцом по телефону, но безуспешно. Их предложение состоит в следующем: если президент немедленно уйдет в отставку, они гарантируют его безопасность и отъезд его лично и Нго Динь Нью. Если президент не примет этих условий, то через час дворец будет атакован».
|
|
Второе донесение Конейн отправил спустя час с небольшим: «Никаких переговоров с президентом. Он либо скажет «Да» или «Нет», и на этом конец». Генерал Дон и его союзники позвонили президенту Дьему незадолго до 16:00 и попросили его сдаться. Они предложили ему надежное убежище и безопасный выезд из страны. Президент отказался. Затем президент Южного Вьетнама позвонил американскому послу. «Каково отношение Соединенных Штатов?» – спросил Дьем. Лодж ответил, что понятия не имеет. «Сейчас в Вашингтоне 4:30 утра, – сказал он. – У американского правительства, возможно, пока не выработано никакой точки зрения. Затем Лодж добавил: – По моим сведениям, лица, ответственные за происходящие события, предлагают вам и вашему брату безопасный выезд за границу. Вы в курсе?»
«Нет», – солгал Дьем. Затем он сделал паузу, возможно осознав, что Лодж тоже участвует в заговоре против него. «У вас есть мой номер телефона», – сказал он, и разговор на этом закончился. Три часа спустя они с братом были переправлены на конспиративную квартиру; фактически это был дом, принадлежавший китайскому торговцу, который финансировал личную шпионскую сеть Дьема в Сайгоне. Вилла была оборудована телефонной линией, подведенной к президентскому дворцу, сохраняя иллюзию, что Дьем оставался в центре власти. Сражение продолжалось всю ночь; при штурме мятежниками президентского дворца погибло около ста вьетнамцев.
Около 6:00 утра Дьем позвонил генералу Большому Миню. Президент сказал, что готов уйти в отставку, и генерал гарантировал его безопасность. Дьем сообщил, что будет ждать в церкви Святого Франциска Ксаверия в китайском квартале Сайгона. Генерал выслал туда бронетранспортер, чтобы забрать Дьема и его брата. Он приказал, чтобы конвой возглавил его личный телохранитель, а затем поднял два пальца на правой руке. Это был сигнал: убейте обоих.
Генерал Дон приказал солдатам очистить штаб, занести туда покрытый зеленым сукном стол и стал готовиться к пресс-конференции. «Убирайтесь к черту, – сказал генерал своему другу Конейну, – мы приглашаем прессу». Конейн отправился домой, но его сразу же вызвал к себе Лодж. «Я отправился в посольство, и мне сообщили, что я должен отыскать Дьема, – вспоминал он. – К тому времени я сильно устал и был сыт происходящим по горло. Я спросил: кто отдавал такой приказ? Мне сообщили, что приказ получен от президента Соединенных Штатов».
Около 10:00 Конейн поехал в Генеральный штаб и принялся расспрашивать первого же попавшегося генерала. «Большой Минь сказал мне, что они совершили самоубийство. Я взглянул на него и спрашиваю: где? Он ответил, что в католической церкви в Чолоне, что там они и совершили самоубийство», – заявил Конейн в своих рассекреченных показаниях комитету сената, который расследовал обстоятельства этого покушения двенадцать лет спустя.
«Я думаю, что в этот момент потерял хладнокровие, – признался Конейн. Он размышлял о смертном грехе и своей вечной душе. – Я сказал Большому Миню: послушайте, вот вы – буддист, а я – католик. Если, как вы утверждаете, они совершили самоубийство в той церкви и священник вечером проводит здесь мессу, то ваша версия не выдерживает никакой критики. Я спросил, где они? Он ответил, что они в Генеральном штабе, то есть за зданием Генерального штаба. Хочу ли я их видеть? И я ответил, что нет. Он спросил: почему? А я ответил, что если случайно один человек из миллиона поверит в то, что они совершили самоубийство в церкви, а я увижу, что на самом деле они его не совершали, то тогда я навлеку на себя беду».
Конейн возвратился в американское посольство, чтобы сообщить, что президент Дьем мертв. Всей правды он докладывать не стал.
«Информирован вьетнамцами, что самоубийство произошло по пути из города», – телеграфировал он. В 2:50 утра по вашингтонскому времени пришел ответ за подписью Дина Раска: «Новости о самоубийстве Дьема и Нью всех потрясли… важно установить публично, что причиной смерти, вне всяких сомнений, является самоубийство, если это на самом деле так».
В субботу, 2 ноября 1963 года, в 9:35 утра президент созвал конфиденциальное совещание в Белом доме с участием своего брата, Маккоуна, Раска, Макнамары и генерала Тэйлора. Вскоре в кабинет вбежал Майкл Форрестол со срочной телеграммой из Сайгона. Генерал Тэйлор рассказал потом, как президент встал из-за стола и «выскочил из кабинета с выражением ужаса и тревоги на лице, которого я никогда не видел у него прежде».
В 18:31 Макджордж Банди телеграфировал Лоджу (копии этой телеграммы получили лишь Маккоун, Макнамара и Раск): «Смерть Дьема и Нью, независимо от их деяний, вызвала настоящее потрясение, и существует опасность того, что положение и репутация нового режима могут значительно пострадать, к одному или нескольким членам нового правительства поступит информация о том, что фактически произошло покушение… В их глазах нельзя создавать иллюзию того, что здесь с легкостью воспримут политическое убийство».
В ту субботу дежурным офицером в американском посольстве в Сайгоне был Джим Розенталь. Посол Лодж направил его вниз, к парадной двери, чтобы принять важных посетителей. «Я никогда не забуду эту картину, – вспоминал он. – К зданию посольства подкатывает большой автомобиль, и сразу же отовсюду слышатся щелчки фотоаппаратов. С переднего сиденья выскакивает Конейн, открывает заднюю дверцу и приветствует выходящих из автомобиля людей. Как будто он специально доставил их в наше посольство, а именно так оно и выглядело! Я лишь поднялся с ними на лифте, а наверху прибывших уже тепло приветствовал Лодж… Приехали люди, которые только что осуществили переворот, убили главу государства, а затем явились в посольство, как будто для того, чтобы заявить: «Эй, босс, мы ведь сегодня неплохо потрудились, не так ли? »
Глава 21
«Я думал, что это заговор»
Во вторник, 19 ноября 1963 года, Ричард Хелмс зашел в Белый дом с самолетной сумкой, в которой лежал автомат бельгийского производства.
Оружие являлось военным трофеем; ЦРУ перехватило большой, весом 3 тонны, груз оружия, который Фидель Кастро пытался переправить контрабандным путем в Венесуэлу. Хелмс принес автомат в министерство юстиции, чтобы продемонстрировать свой «улов» Бобби Кеннеди, который тут же решил показать это своему брату. Они оба отправились в Овальный кабинет и завели с президентом речь о том, как бороться с Фиделем. Осенние улицы накрыл сумрак, президент поднялся с кресла-качалки и взглянул на розарий.
Хелмс спрятал оружие в сумку. «Я рад, – заметил он, – что секретная служба не застукала нас здесь с этой пушкой». Президент, задумавшись, отвернулся от окна и пожал ему руку. «Да уж, – ответил он с усмешкой, – это придает мне чувство уверенности».
В следующую пятницу Маккоун и Хелмс прибыли в штаб и пообедали сэндвичами в апартаментах директора. Высокие окна на седьмом этаже выходили на строгий ряд верхушек деревьев, уходящий к горизонту. Вскоре пришли страшные новости…
Президент был застрелен. Маккоун надел мягкую фетровую шляпу и поехал в дом Бобби Кеннеди, находившийся всего в минуте езды на автомобиле. Хелмс хмуро отправился к себе в контору и стал составлять многоадресное сообщение, которое предстояло направить во все резидентуры ЦРУ в мире. В тот момент он думал примерно о том же, о чем и Линдон Джонсон…
«У меня в голове мелькнула мысль о том, – вспоминал Джонсон, – что если сейчас стреляли в нашего президента… то кто окажется следующей жертвой? И что происходит в Вашингтоне? Когда прилетят русские ракеты? Еще я подумал, что это заговор, и поднял этот вопрос. И почти все, кто в тот момент оказался рядом, были со мной единодушны».
Весь следующий год, руководствуясь интересами национальной безопасности, агентство скрывало большую часть того, что узнало от нового президента и комиссии, которую он назначил для расследования убийства. Его собственное внутреннее расследование погрязло в неразберихе и подозрениях, оставив сомнения, которые не рассеялись до сих пор. Записи и взятые под присягой соответствующие показания сотрудников ЦРУ были рассекречены в период между 1998 и 2004 годами.
«Эффект был шокирующий»
«Трагическая гибель президента Кеннеди требует, чтобы все более внимательно и придирчиво взглянули на любые неординарные события в области разведки », – написал Хелмс в своем обращении, адресованном отделениям ЦРУ 22 ноября. Состоящая при штабе Шарлотта Бастос сразу же обратила внимание на одно из таких событий. Она вела дела мексиканской тайной службы, и через две минуты после того, как по радио объявили, что полиция Далласа арестовала Ли Харви Освальда, она помчалась по коридорам, сжимая в руках досье Освальда, к своему шефу, Джону Уиттену, отвечавшему за тайные операции ЦРУ в Мексике и Центральной Америке.
Уиттен быстро пробежал глазами принесенное досье.
«Эффект был шокирующий», – вспоминал он.
Из материалов было видно, что в 10:45 1 октября 1963 года человек, назвавшийся Ли Освальдом, позвонил в советское посольство в Мехико и спросил, что происходит с его регулярными запросами о визе для поездки в Советский Союз. С помощью мексиканской тайной полиции резидентура ЦРУ в Мехико провела операцию под кодовым названием «Посланник», перехватив переговоры советского и кубинского посольств.
«В Мексике проводились самые крупные и успешные перехваты телефонных переговоров, – сообщил Уиттен. – Лицо Эдгара Гувера светлело всякий раз, когда он вспоминал о мексиканской резидентуре»; многие американские солдаты, части которых были дислоцированы в юго-западной части Соединенных Штатов, попадались в хитро расставленные сети ЦРУ, пытаясь продать военные тайны или перейти на сторону русских в Мехико. ЦРУ также вело фотографическое наблюдение за советским посольством и, естественно, вскрывало всю входящую и исходящую корреспонденцию.
Но операции по подслушиванию были настолько обширными, что местная резидентура захлебывалась от бесполезной информации. Понадобилось восемь дней, прежде чем здесь прослушали запись от 1 октября, в которой сообщалось о визите Освальда, после чего в штаб ЦРУ поступил запрос: кто такой Ли Освальд? ЦРУ было известно, что это бывший американский морской пехотинец, который открыто дезертировал в СССР в октябре 1959 года. В досье Освальда был собран ряд донесений ФБР и Государственного департамента, освещающих попытки Освальда отказаться от его американского гражданства, его угрозы рассказать Советам об американских секретных военных объектах в Тихом океане, информация о его браке с российской женщиной и репатриации в США в июне 1962 года.
Во время пребывания Освальда в Советском Союзе «у ЦРУ не было никаких источников информации по поводу его деятельности или о том, что мог с ним сделать КГБ », – написал Уиттен в служебном отчете. Но имелись «подозрения, что Освальд и все подобные дезертиры оказывались под колпаком КГБ. Мы были уверены, что все такие дезертиры будут допрошены КГБ, окружены осведомителями КГБ повсюду, где бы они ни поселились в Советском Союзе, и, возможно, даже завербованы КГБ для последующей переправки за границу».
Уиттен понял, что человек, стрелявший в президента, вполне мог оказаться коммунистическим агентом. Он поднял трубку телефона и попросил Хелмса распорядиться о немедленном пересмотре всех записей и шифровок операции «Посланник» в Мехико. Руководитель отделения ЦРУ, Уин Скотт, позвонил президенту Мексики, тайная полиция которой всю ночь работала с осведомителями, чтобы различить на пленках голос Освальда.
Слухи о досье Освальда начали расползаться, как только Маккоун возвратился в штаб-квартиру ЦРУ. Последовало шесть часов тревожных конференций, последняя из которых была созвана в 23:30. Когда Маккоун узнал, что ЦРУ было заранее известно о поездке Освальда в советское посольство в Мехико, он пришел в ярость, сорвался на своих помощников, негодуя по поводу нерадивой работы агентства.
Внутреннее исследование ЦРУ началось в субботу утром, 23 ноября. Хелмс встретился с ключевыми фигурами агентства, среди которых был и Джеймс Энглтон, шеф контрразведки с 1954 года. Энглтон ожидал, что дело Освальда будет поручено именно ему. К его негодованию, ответственным Хелмс назначил Джона Уиттена.
Уиттен был как раз тем человеком, который умел распутывать заговоры. Квалифицированный мастер допросов времен Второй мировой, он присоединился к ЦРУ в 1947 году. Он первым в агентстве применил детектор лжи. В начале 1950-х он использовал детектор лжи в расследовании сотен дел двойных агентов, ложных дезертиров и фальсификаторов в Германии. Он раскрыл ряд крупнейших мистификаций в агентстве, включая деятельность мошенника, который продал Венской резидентуре советскую шифровальную книгу связи. Еще один пример раскрытых им дел был связан с агентом, который работал под контролем Энглтона в Италии, – человеком, которого Энглтон бросал против пяти различных иностранных разведывательных служб. Агент оказался мошенником и патологическим лгуном; он беспечно раскрыл всем пяти иностранным службам, что он работает на ЦРУ, и он был немедленно перевербован для работы в ЦРУ от каждой из пяти вышеупомянутых разведок. Это была не единственная операция Энглтона, которую разоблачил Уиттен. В каждом случае Хелмс требовал, чтобы Уиттен заходил в мрачный и прокуренный кабинет Энглтона и лично сообщал о нелицеприятных фактах.
«Я имел обыкновение пересматривать свой страховой полис, предупреждая ближайших родственников», – сказал Уиттен. Эти конфронтации вызывали «горькие, самые горькие чувства» между двоими людьми. С момента, когда Уиттену было поручено дело Освальда, Энглтон намеренно вставлял ему палки в колеса.
К середине утра 23 ноября в штабе ЦРУ знали, что Освальд неоднократно посещал кубинское и советское посольства в конце сентября и в октябре, пытаясь как можно быстрее выехать на Кубу и оставаться там до получения советской визы. «То, что он побывал в кубинском и советском посольствах в Мехико, очевидно, явилось немаловажной частью его первоначальных впечатлений», – заявил Хелмс. Вскоре после полудня Маккоун помчался обратно в центр города и сообщил новости о кубинской связи Освальда президенту Джонсону. Тем самым он прервал его беседу с Дуайтом Эйзенхауэром, который предупреждал президента о слишком большой власти, которой обладал Роберт Кеннеди в сфере тайных операций.
В 13:35 президент Джонсон позвонил своему старому другу, весьма влиятельному человеку на Уолл-стрит по имени Эдвин Уэйсл, и признался: «Штука в том… этот убийца… может доставить намного больше осложнений, чем вы подозреваете… проблема может оказаться намного глубже, чем мы думаем ». В тот день выходец из Техаса и американский посол в Мексике Том Мэнн, доверенное лицо президента Джонсона, поделился своими подозрениями о том, что за убийством Кеннеди может стоять Кастро.
В воскресенье утром, 24 ноября, Маккоун возвратился в Белый дом, где в это время собирали похоронный кортеж, который должен был доставить гроб с телом Джона Кеннеди на Капитолийский холм для официальной церемонии прощания. Маккоун более подробно проинформировал Линдона Джонсона о некоторых операциях ЦРУ, направленных на свержение правительства Кубы. Но Джонсон до сих пор и понятия не имел, что попытки убить Кастро Соединенные Штаты так или иначе предпринимали уже добрых три года! Об этом знал весьма узкий круг лиц. Во-первых, Аллен Даллес. Во-вторых, Ричард Хелмс. Третьим в этой компании был Бобби Кеннеди. Ну а четвертым, вероятно, – сам Фидель.
В тот же день резидентура ЦРУ в Мехико однозначно выяснила, что Освальд подавал прошение советским разведчикам по поводу въездной визы в СССР 28 сентября. Он беседовал лицом к лицу с человеком по имени Валерий Костиков, который, как полагали в ЦРУ, являлся сотрудником 13-го отдела КГБ – отдела, отвечавшего за диверсии и покушения.
Резидентура направила в штаб список всех иностранцев, которые подозревались в контактах с советскими разведчиками в Мехико. Одним из них был Роландо Кубела, кубинский агент ЦРУ, участник последнего заговора против Кастро. Всего за два дня до этого, в час смерти президента Кеннеди, оперативный руководитель Нестор Санчес предоставил кубинцу ручку, переоборудованную под подкожный шприц, наполненный ядом. Донесение из мексиканской резидентуры поставило перед руководством мучительный вопрос: неужели Кубела все-таки был двойным агентом, который работал на Фиделя?
Кортеж, направлявшийся в Капитолий, собирался уже покинуть Белый дом, когда Ли Харви Освальд был неожиданно убит в отделении полиции Далласа, что было показано в прямом эфире. Президент приказал, чтобы ЦРУ немедленно передало ему все материалы на Освальда. Уиттен составил резюме и передал Хелмсу, а тот несколько часов спустя вручил это президенту. Само донесение было потеряно или уничтожено. Его суть, по словам Уиттена, заключалась в том, что у ЦРУ нет никаких веских доказательств того, что Освальд являлся агентом Москвы или Гаваны, – но он вполне мог им оказаться…
«Мы почти не оказали давления»
Во вторник, 26 ноября, Джон Маккоун передал новому президенту Соединенных Штатов формальную сводку данных разведки. «Президент с некоторым презрением отметил тот факт, что кое-кто в министерстве юстиции намекнул ему в субботу, что должно быть проведено независимое исследование убийства Кеннеди, – написал Маккоун в своей ежедневной служебной записке. – Но президент Джонсон отверг эту идею».
Трое суток спустя, вопреки собственной интуиции, Джонсон целиком изменил своим принципам. 29 ноября, на следующее утро после Дня благодарения, он попросил председателя Верховного суда США Эрла Уоррена все-таки провести вышеупомянутое расследование. Остальным членам Комиссии Уоррена он устроил бешеный пятичасовой раунд телефонных переговоров. Воспользовавшись рекомендацией Бобби Кеннеди, президент позвонил домой удивленному и сбитому с толку Аллену Даллесу. «А вы учли эффект от моей предыдущей работы?» – спросил Даллес. Джонсон торопливо заверил его, что он это сделал, и повесил трубку. Даллес тут же позвонил Джеймсу Энглтону…
Уж стемнело, а президент хотел успеть собрать Комиссию до выхода вечерних газет. Он пробежался по списку выбранных кандидатов. Главное – осторожность, предупредил президент и сказал: «Мы не можем действовать так, чтобы сенаторы, члены палаты представителей, люди из ФБР или прочие лица заявили, что Кеннеди убил Хрущев или Кастро». Члену палаты представителей, Джеральду Форду, он заявил, что ему нужны люди, которые досконально посвящены в работу ЦРУ. Самый важный звонок поступил до 21:00. Из Уиндера, штат Джорджия, позвонил сенатор Ричард Рассел, любимый наставник Джонсона, человек, который внимательно наблюдал за ЦРУ в конгрессе. Хотя Линдон Джонсон уже сообщил его имя агентствам новостей в качестве члена Комиссии Уоррена, Расселл попытался отклонить предложение президента.
«Нет уж, вы, черт побери, соглашайтесь, вот что я вам скажу! – воскликнул президент. – Вы поставите свою подпись под этим делом, потому что именно вы теперь глава комиссии по ЦРУ». Джонсон повторил, что об убийстве Кеннеди Хрущевым не может быть и речи.
«Что ж, не думаю, чтобы это было делом его рук», – сказал сенатор Расселл, но «не буду удивлен, если к этому имеет отношение Кастро».
Создание Комиссии Уоррена поставило перед Ричардом Хелмсом тяжелую нравственную дилемму. «Хелмс понял, что раскрытие заговора весьма пагубно скажется на положении агентства, а также на нем самом, и вполне может оказаться, что кубинцы предприняли это покушение в ответ на наши попытки уничтожить Кастро. Это оказало бы катастрофические последствия и на его положение лично, и на положение агентства», – говорил Джон Уиттен.
Хелмс и сам все прекрасно понимал. «Мы почти не оказывали давления, – заявил он во время дачи секретных показаний пятнадцать лет спустя. – Мы были весьма озабочены в то время – размышляли, как лучше поступить и что придумать… Обвинение в адрес иностранного правительства может привести к непредсказуемым последствиям».
Вопрос разоблачения заговора против Кастро также создавал невыносимое бремя и для Бобби Кеннеди. По этому поводу он хранил мрачное молчание.
Президент приказал ФБР расследовать убийство президента, а ЦРУ – помогать в этом расследовании и обоим ведомствам – докладывать о результатах Комиссии Уоррена, собирать факты по данному делу.
К началу 1962 года досье на Освальда имелись у ЦРУ, ФБР, Пентагона, Государственного департамента и Службы иммиграции и натурализации. В августе 1963 года в Новом Орлеане у Освальда возникли разногласия с членами кубинского Студенческого правления, антикастровской группы, получающей финансовую поддержку ЦРУ. Ее участники сообщили оперативному руководителю, что, по их подозрениям, Освальд пытался просочиться в их ряды. К октябрю 1963 года он был отмечен в ФБР как марксист с неуравновешенной психикой, который поддерживал кубинскую революцию, способен к насилию и недавно состоял в косвенном контакте с советскими разведчиками. 30 октября ФБР стало известно, что он какое-то время работал на Техасском складе учебных пособий[22]в Далласе.
Короче говоря, раздраженный дезертир, который восхищался Кастро, который – на что у ЦРУ были причины так полагать – мог оказаться завербованным коммунистическим агентом и который стремился возвратиться в Москву через Гавану, отслеживал и просчитывал маршрут президентской автоколонны в Далласе.
ЦРУ и ФБР никогда не обменивались информацией. ФБР даже близко не подошло к тому, чтобы выследить убийцу. Такова была прелюдия к работе обоих ведомств и за считаные недели до 11 сентября 2001 года. Это была «вопиющая некомпетентность», как отметил 10 декабря 1963 года Эдгар Гувер в служебной записке, которая оставалась секретной вплоть до наступления нового века.
Карта Делоуч, помощник директора ФБР, убеждал Гувера не наказывать своих агентов за нарушения, из опасения, что это могло выглядеть со стороны как «прямое признание того, что именно мы ответственны за небрежность, которая, возможно, привела к убийству президента ». Гувер тем не менее наложил взыскания на семнадцать своих сотрудников. «Мы оказались не способны осуществить ряд существенных шагов в расследовании дела Освальда, – написал Гувер в октябре 1964 года. – Это должно стать уроком всем нам, но я не уверен, понимают ли это некоторые даже теперь».
Члены Комиссии Уоррена ничего не знали об этом. Как вскоре выяснил Джон Уиттен, ЦРУ также скрыло от Комиссии большую часть того, что точно соответствовало истине.
Уиттену было невероятно трудно отделить факты от лавины неправды, хлынувшей со стороны заграничных отделений ЦРУ. «Многие утверждали, что видели Освальда то здесь, то там – от Северного полюса до Конго, – и каждый раз при весьма подозрительных обстоятельствах», – вспоминал он. Тысячи ложных наводок завели ЦРУ в настоящий лабиринт. Чтобы разобраться в фактах, Уиттен должен был рассчитывать на то, что информацией поделится ФБР. Понадобилось две недели, прежде чем ему разрешили прочитать отчет ФБР о следствии по делу Освальда в декабре 1963 года. «Впервые, – свидетельствовал он несколько лет спустя, – я узнал несметное количество важнейших фактов о связях и окружении Освальда, которые, очевидно, были известны ФБР на протяжении всего расследования и о которых мне ничего не сообщили».
ФБР, как правило, обычно не делилось информацией с ЦРУ. Но президент приказал, чтобы оба ведомства сотрудничали. Единственным человеком, ответственным за связь ЦРУ с ФБР, был Джим Энгл тон, и «Энглтон никогда не рассказывал мне о своих переговорах с ФБР или об информации, которую он почерпнул на этих встречах», – сказал Уиттен. Неспособный повлиять на исходный курс исследования, Энглтон обрушился на Уиттена, осудил его работу и раскритиковал усилия, направленные на раскрытие дела.
Хелмс и Энглтон согласились ничего не говорить Комиссии Уоррена и собственным следователям ЦРУ о заговорах против Кастро. Это был «акт, достойный всяческого осуждения, – свидетельствовал Уиттен пятнадцать лет спустя. – Хелмс скрывал информацию, потому что это стоило бы ему работы». Ее разглашение стало бы «жизненно важным фактором при анализе событий, окружающих убийство Кеннеди», – сказал Уиттен. Если бы он знал об этом, «расследование убийства Кеннеди, вероятно, выглядело бы совершенно по-другому».