"Если вас полюбят здесь, вас будут любить повсюду," - сказал нам Джозеф в фургоне, по дороге в Нью-Йорк. Мы едем выступать во всемирно известный Apollo Theater в Гарлеме - место, "где рождаются звезды".
Всю дорогу из Индианы он пичкал нас рассказами о значимости этого места и об артистах, которые обрели славу, выступая в Аполло: Элла Фитцджеральд, Лена Хорн, танцор-чечеточник Билл "Бо Джанглс" Робинсон и... Джеймс Браун. В то время на телевидении черные исполнители появлялись все еще сравнительно редко и Аполло стал ареной выступлений для афро-американцев.
"Но если вы попадете в немилость, допустите ошибку - публика вам этого не простит. Сегодняшний вечер - это ваш шанс," - продолжил он.
Честно говоря, нас было трудно напугать. Мы понимали, что победа над этой толпой откроет нам, мальчишкам, дверь к нашей мечте - и это было нашей самой большой мотивацией. В шоу-бизнесе неопытность иногда становится преимуществом - наша наивность закрывала нам глаза на чудовищность определенных обстоятельств.
Мы остановились под вывеской Apollo, которая светилась закатными огнями в ночи.
Первое, что мы увидели, когда вошли внутрь - это фотографии легендарных артистов, которыми были увешаны стены. Мы шли по коридорам и заметили потертый ковер. Джозеф сказал нам: "Вы только представьте, чьи ботинки по нему ходили!" Так, восторгаясь на каждом шагу, мы пошли дальше. Оказалось, что у нас личная гримерка - с зеркалами, освещенными лампочками; с хромированными стойками для одежды на колесиках. И микрофоны на сцене выдвигались автоматически с помощью электроники. Для нас это были просто космические технологии.
Как только мы вошли в гримерку, Майкл вместе с Джеки вскочил на кресло, распахнул окно и выглянул во двор. "Там баскетбольная площадка!" - воскликнул Джеки. Это вызвало новую волну оживления. Нам захотелось выйти во двор и побросать мяч в корзину, но тут пришел Джозеф. Мы вскочили и сделали вид, что занимаемся делом. Шутки в сторону! Не знаю, понимал ли Джозеф, насколько беззаботно мы относились к выступлению, но он осознавал, что Гарлем - это вам не Чикаго. Публика Театра Аполло знала толк в развлечениях. Если дела шли плохо, сначала был слышен недовольный ропот, затем толпа освистывала неудачников и забрасывала их жестянками, фруктами и поп-корном. Если выступление было удачное, публика хлопала, танцевала и подпевала. Одним словом, никто не ушел со сцены Аполло с вопросом: "Ну, как я выступил?"
|
|
Перед выходом на сцену мы это прочувствовали: тому, кто выступал перед нами, пришлось несладко. Мы с Тито, Джеки и Джони стояли напротив Майкла и Марлона. Толпа гудела, как улей, их улюлюканье было громким и неумолимым. Затем на сцену упала жестянка, за ней полетел огрызок яблока. Марлон, с испуганным лицом, повернулся к нам. "Они их забросали!"
Джозеф смотрел на нас, словно говоря: "Я вас предупреждал..."
На сцене, за кулисами, скрытое от посторонних глаз занавесом, стояло "Дерево Надежды". Это был срез ствола дерева, которое раньше росло на Бульваре Мечты, иначе известной как Седьмая Авеню, между старым театром Лафайетт и гостиницей Конни. По старому поверью, черные артисты прикасались к этому дереву или стояли под его ветвями на удачу. Оно было символом надежды для афро-американцев, точно так же, как дерево во дворе нашего дома было символом единства нашей семьи. Майкл с Марлоном достаточно долго сидели у этого дерева, хотя я не уверен, что именно Леди Удача в тот вечер принесла нам успех.
|
|
Но мы зажгли Аполло - уже через несколько минут публика была на ногах. Я не думаю, что до Мотауна хоть одно из наших выступлений можно было назвать отличным, но, в конечном итоге, мы завоевали награду Superdog Amateur Finals Night. Должно быть, мы произвели впечатление на руководство театра, потому что нас пригласили выступить снова... на этот раз в качестве оплачиваемых исполнителей. В мае того-же 1968 года, мы опять выступали в Аполло, на одной сцене с Эттой Джеймс, "Coasters" и "Vibrations". Мы были уверенны, что сделали все как надо, на высшем уровне. Чего мы не знали, так это того, что в зале сидел телевизионный продюсер, который нами заинтересовался.
Затем у нас появился юрист, еврей по национальности - коротыш, который неизменно носил костюмы. Этот человек, по-видимому, постучался в дверь Джозефа в одной из гостиниц Нью-Йорка и предложил свои услуги. Ричард Ааронс был жизнерадостным и веселым человеком и должен был, по словам Джозефа, "помочь нам попасть туда, куда мы стремимся". Как сын председателя Союза Музыкантов Нью-Йорка, Ричард знал многих "нужных" людей.
Он сразу же собрал профессиональный питч-пакет, который содержал наши хиты, записанные на Steeltown Records, вырезки из газет с восторженными отзывами о наших выступлениях, некоторые рекламные материалы и письмо, объясняющее, почему Джексон 5 достойны того, чтобы им дали шанс. Пакеты были разосланы таким лейблам, как Atlantic, CBS, Warner и Capitol. Кроме того, следуя совету Глэдис Найт, Джозеф лично отправил посылку, адресованную мистеру Берри Горди, в Детройт, в Motown Records. Как он тогда сказал матери: "Наши мальчики попадут в Мотаун, чего бы мне это ни стоило!"
|
|
Много недель спустя, мы все еще были связанны контрактом со Steeltown Records, когда Джозеф принес конверт, открыл его и на стол выпали наши демо-записи... Мотаун нам отказал.
Огромным вознаграждением в наших бесконечных выступлениях служило то, что они давали нам возможность побыть в тени великих артистов. Мы уже побывали в гримерке у Глэдис Найт и выступали на одной сцене с "Delfonics", "Coasters", "Four Tops" и "Impressions". Но самыми восхитительными оказались две встречи, которые произошли в Чикаго, в отеле Regal.
Первая встреча произошла, когда мы ждали Смоки Робинсона, который должен был идти то ли репетировать, то ли выступать, я точно не помню. Джозеф заверил нас, что если мы будем хорошо себя вести и подождем, то сможем увидеть этого великого артиста. Это был один из немногих случаев, когда мы очень волновались, ожидая встречи с нашим кумиром - намного больше, чем перед выступлением.
Когда Смоки подошел к нам и остановился, чтобы поговорить, мы не могли поверить, что он вообще нашел для нас время. Но он стоял перед нами, в черной водолазке и брюках, улыбался широкой улыбкой, пожимал нам руки и спрашивал, кто мы такие и чем занимаемся. Майкл всегда интересовался тем, как другие артисты делают свою работу. Он засЫпал Смоки вопросами. Как вам удалось написать все эти песни? Когда к вам приходят песни? Я не помню, что он отвечал, но могу ручаться, что Майкл запомнил каждое слово. Смоки провел с нами добрых пять минут. И когда он ушел, догадайтесь, о чем мы говорили? О его руках! "Вы почувствовали, какие у него мягкие руки?" - прошептал Майкл. "Не удивительно," - сказал я. "Он же, кроме того, что пишет песни, больше ничего не делает."
"Они мягче, чем руки нашей мамы!" - добавил Майкл.
Когда мы вернулись в Гэри и ворвались в наш маленький дом, это было первое, о чем мы рассказали маме. "Мама, мы встретили Смоки Робинсона - и если бы ты только знала, какие у него мягкие руки!"
Это то, о чем часто забывают люди. Мы были простыми фанами задолго до того, как стали кем-то еще.
В тот день, когда мы встретили Джеки Уилсона, нам повезло выступить с ним на одной сцене и это поспособствовало нашей встрече: мы были приглашены в его святилище - гримерку. Это было "святилище", потому что для нас этот человек был черным Элвисом (задолго до того, как мы узнали белого Элвиса) - одним из тех артистов, которые рождаются раз в сто лет.
Джеки со своим номером был постоянным гвоздем программы в Regal, поэтому все, о чем мы в тот день могли думать, была встреча с ним. После того, как Джозеф с кем-то переговорил, мы получили разрешение: "Ладно, пять минут," - наше мальчишеское очарование всегда подкупало. Справедливости ради стоит сказать, Джозеф всегда знал, как открыть нужную дверь.
И вот, эта дверь отворилась, и мы попали из темного коридора в комнату, ярко освещенную полукругом лампочек, окружавших трюмо. Перед зеркалом сидел Джеки, спиной к нам. Вокруг его шеи было обернуто полотенце, чтобы защитить его белую рубашку от грима и подводки для глаз, которую он наносил сам.
Первым начал говорить Майкл - он вежливо поинтересовался, можно ли задать ему несколько вопросов. "Конечно, начинай, малыш," - сказал Джеки, обращаясь к нашему отражению в зеркале. И посыпались вопросы. Что вы чувствуете, когда выходите на сцену? Как долго вы репетируете? Сколько вам было лет, когда вы впервые вышли на сцену? Майкла было не остановить - он хотел знать все!
Но больше всего в тот вечер нас ошарашил Джозеф - он рассказал нам, что многие песни, которые поет Джеки Уилсон, написал не кто иной, как мистер Горди, основатель Мотаун (“Lonely Teardrops” были первым хитом мистера Горди).
Встречаясь со Смоки Робинсоном и Джеки Уилсоном, мы понимали, что вот он, тот уровень, к которому мы должны стремиться. Может, это был умысел Джозефа - знакомить нас с королями, чтобы нам тоже захотелось править? Он как будто говорил нам: "Вы можете быть на их месте - но для этого вы должны усердно трудиться."
Мне хотелось бы собрать те жемчужины премудрости шоу-бизнеса, которые оставил нам каждый из этих людей (как говорил Джозеф, у каждого был для нас "добрый совет"), но их слова сейчас скрыты где-то глубоко в моей памяти. Майкл хранил эти впечатления, впитывал каждую деталь: как и о чем они говорили, как двигались, как выглядела и какой была на ощупь их кожа. Когда они были на сцене, он наблюдал за ними с рвением юного режиссера, сосредоточив внимание на словах Смоки, наблюдая за движениями Джеки. Затем, когда после всего пережитого мы ехали домой, в нашем фургоне только и слышен был голос Майкла, восклицающего: "Вы слышали, как он сказал..." или "Вы заметили, как он..." или "Вы видели, как Джеки сделал вот это движение..." Мой брат был мастером в изучении людей и никогда не забывал того, чему научился. Он складывал эти уроки жизни в воображаемую папку, которую можно было назвать "Величайшие вдохновители и примеры для подражания."
Теперь мы зарабатывали около 500 долларов за шоу и, по настоянию отца, репетировали в два раза больше, чем раньше - он ожидал от нас невероятной точности и слаженности. "Мы делаем это в сотый раз, ПОЧЕМУ ты не помнишь, что ты должен делать?" - кричал он, когда кто-то фальшивил или делал неверное движение. И затем он напоминал нам, что Джеймс Браун штрафовал "Famous Flames", когда они допускали ошибку.
Но Джозеф выбрал нам в наказание не штрафы, а порку. Марлону доставалось больше всех, он оказался самым слабым звеном. Он и вправду был немного рассеян и ему приходилось работать в десять раз больше, чем любому из нас, но мы не видели в нем ничего, что могло плохо повлиять на наши выступления. Марлон стал для Джозефа своеобразным предлогом, чтобы заставить нас репетировать еще больше. Оказалось, что для этого была веская причина, но это выяснится позже.
Однажды Марлону никак не удавалось сделать какое-то движение и у Джозефа лопнуло терпение. Он отправил его на улицу и велел принести розгу - тонкий прутик с дерева, которое росло в нашем дворе. Мы смотрели, как Марлон выбирал ветку - орудие наказания для себя - на том самом дереве, которое было символом единства нашей семьи. "Не забывай, в чем разница между победой и поражением!" - рявкнул Джозеф. Когда он ударил Марлона сзади по ногам, Майкл в слезах убежал, не в силах на это смотреть.
Такое наказание пугало нас и заставляло усерднее работать на репетициях, но Марлон ошибался снова и снова. "Сходи-ка за розгой, парень!" Марлон пытался перехитрить отца и выбирал прутья потоньше и послабее. "Нет, эти не годятся. Иди и принеси потолще!" - говорил Джозеф. Тогда Марлон выучился кричать громче, чем ему было больно. Так его меньше пороли. Марлон не знал, что отец подумывает о том, чтобы превратить Jackson 5 в Jackson 4.
"Он не справляется, не попадает в ритм, фальшивит, он только уменьшает наши шансы!" - говорил Джозеф матери. Но мама считала, что если отец выгонит Марлона из группы, это будет для него травмой на всю жизнь. И она приложила все усилия, чтобы он остался.
Могу сказать о Марлоне - он самый упорный из нас. Он знал пределы своих возможностей, но всегда пытался сделать больше. Когда мы устраивали перерыв, он продолжал работать. Он репетировал даже по дороге в школу. Обычно все братья шли вместе, а Марлон отдельно, танцуя на тротуаре, отрабатывал свои шаги и движения.
Перед сном ребята шептались в кровати и Майкл уверял Марлона: "У тебя все получается, ты справишься, продолжай тренироваться." В школе, на переменах Майкл учил Марлона делать "штопор" и другие движения. Мы обожали фильмы с Брюсом Ли и у нас были собственные нунчаки - специальные палки для обучения боевым искусствам - и Майкл брал их в школу (в то время дети в школах еще не применяли оружие, чтобы нанести кому-то вред, и правила были более снисходительными). Они с Марлоном использовали технику работы с нунчаками, чтобы тренировать плавность, гибкость и грацию в движениях. Думаю, именно поэтому Марлон, в конечном итоге, состоялся как танцор - потому, что занимался больше всех.
Майкл ненавидел, когда Джозеф пользовался его совершенством, как меркой, по которой он судил Марлона. Ему не нравилось, что такой неустанный контроль сеет в его разуме сомнения: "Достаточно ли хорошо я это сделал? Это то, чего он хотел? Не допустил ли я ошибки?"- тихий шепот сумашедшей неуверенности в себе, которая заставляла каждого из нас беспокоится, дествительно ли мы выложились на все сто.
Возможно, эта обида и стала причиной бунта Майкла. Во время репетиций, когда Джозеф просил его сделать новый шаг или попробовать новое движение, Майкл, чей самостоятельно развивающийся стиль не требовал указаний, отказывался. К восьми годам он из милого, уступчивого ребенка, который делал все, что его просили, превратился в упрямого, воинственно настроенного парня. "Майкл, сделай, что я прошу, или ты у меня схлопочешь!" - говорил Джозеф, бросая свирепый взгляд.
"Нет!"
"Я больше тебя просить не буду."
"Нет, я хочу играть во дворе!"
Майкл стал одним из тех детей, которые восстают против установленных правил, испытывая свою судьбу. Конечно, он получал взбучку. Вновь и вновь, он стоял под деревом в слезах, пытаясь выбрать ветку потоньше, выигрывая время. Я тоже получал свою долю наказаний - в основном за то, что не сделал что-то по дому. Но ребятам доставалось больше всех: Марлону за ошибки, а Майклу - за открытое непослушание.
Временами мама восставала против наказаний Джозефа - она считала их слишком жестокими. "Остановись, Джозеф! Не надо!" - умоляла она, пытаясь прорваться сквозь пелену его гнева. Отец должен был понять, что порка - не самый эффективный метод воспитания - у Майкла она вызывала обратную реакцию. Он запирался в спальне или прятался под кроватью, отказываясь выходить - это отнимало драгоценное время репетиций. Однажды он прокричал Джозефу в лицо, что больше никогда не будет петь, если тот еще хоть раз поднимет на него руку. Приходилось нам, старшим братьям, уговаривать Майкла, задобрив его сладостями - удивительно, чего можно было добиться, пообещав ему Jawbreaker. Не стоит также забывать, что Майкл был большим задирой, так что он не только плакал и сердился.
Майкл обожал смотреть "Трех Простаков" и научился у них дурачиться; он был большим любителем подразниться. Он любил корчить рожицы - широко открытые глаза, втянутые щеки и поджатые губы - и делал это всякий раз, когда кто-то говорил что-то серъезное. Как-то Джозеф отчитывал меня за то, что я не сделал что-то по дому. Это не заслуживало серьезного наказания, но я должен был выслушать его нравоучения. Он стоял напротив меня с грозным лицом, а за его спиной Майкл корчил мне рожи. Я пытался сосредоточиться на Джозефе, но Майкл сунул пальцы в уши, зная, что этого я не выдержу. Я начал ухмыляться. "Парень, ты надо мной смеешься?" - закричал Джозеф. К тому времени Майкл уже спрятался в нашей спальне от греха подальше.
Они с Марлоном даже придумали Джозефу новое прозвище: "Ведро-Голова" [Buckethead]. Они называли его так за его спиной, или произносили шепотом, когда он был рядом. Еще мы называли его "Ястреб" - потому что Джозефу нравилось думать, что он все видит и все знает. Это было единственное прозвище, о котором мы ему рассказали. И ему понравилось - это звучало уважительно.
Сегодня мало кто одобряет воспитательные меры и нрав Джозефа, но когда я повзрослел, то начал понимать, что стоит за физическим наказанием. Мы этого не осознавали, но тогда, в середине 60-х, наши родители были обеспокоены возрастающим влиянием группового насилия, которое привело к увеличению количества гангстерских группировок. Полицейское управление штата Индиана основало специальный
отдел по борьбе с бандитскими группировками, а в школе ходили разговоры о том, что нашу округу будет инспектировать ФБР.
Только за одну неделю в Чикаго произошло 16 перестрелок, две из них - со смертельным исходом. Руководство театра Regal пошло на экстремальные меры, наняв полицейских в униформе для патрулирования фойе и касс, потому что банды терроризировали регион. Такие тревожные разговоры велись и на сталелитейном заводе, где работал наш отец. И Джозеф не просто решил избавить нас от тяжелой работы на сталелитейном заводе - он хотел защитить нас от влияния банд и от крушения наших, и его, надежд. Как он рассказывал журналистам в 1970 году: "В нашем районе практически все дети попадали в неприятности. И мы с женой понимали: чтобы уберечься от современных соблазнов, наши дети должны быть чем-то заняты, а не болтаться без дела по улицам."
Жертвами бандитских группировок становились самые впечатлительные (а мы такими и были). В городе, где уровень разводов был очень высок и многие дети не уважали своих отцов, принадлежность к банде зачастую давала шанс ощутить себя членом "семьи" и завоевать любовь "братков". Именно это, а также перспектива того, что с нами может случиться что-то ужасное, пугало Джозефа. Его беспокойство лишь возросло после того случая, когда, по дороге из школы, у Тито отобрали карманные деньги, угрожая ему пистолетом. Мы узнали об этом, когда Тито в ужасе примчался домой с криками, что кто-то пытался его убить.
В ответ Джозеф сделал две вещи. Он убедился, что мы достаточно заняты: мы постоянно репетировали, а это означало, что после школы мы шли домой и не ходили гулять. Затем, он сам стал для нас источником страха. Он превратился в домашнего тирана, чтобы уберечь нас от уличных тиранов. И это сработало: мы боялись его больше, чем парней из группировок. Майкл заметил, что сначала Джозеф был с нами более терпеливым, но зате его дисциплина ужесточилась. По времени это совпало с ростом преступности в нашем городе. В детстве мы могли играть только друг с другом, ни о каких ночевках с друзьями не могло быть и речи. Кроме Бернарда Гросса и нашего соседа Джонни Рэя Нельсона, мы больше ни с кем не дружили. "Разрешение гулять на улице", как выражалась мама, было сопряжено с риском, поскольку никто не был уверен, что ребенок из другой семьи не принесет что-нибудь плохое - дурные мысли, дурные привычки или бытовые проблемы. "Ваши лучшие друзья - это ваши братья", - говорила она.
В нашем понимании "посторонние" были людьми, которых стоило опасаться. И если вас воспитывают подобным образом, впоследствии вы будете либо очень настороженно и недоверчиво относиться к людям, которые не являются вашей семьей, либо броситесь в другую крайность и станете общаться со всеми подряд, компенсируя прошлые ограничения. Как только появлялись разговоры об очередном бандитском разгуле, мы оставались дома; нас даже не пускали в школу в последний день в году, потому что обычно в этот день дети сводили счеты друг с другом. Джозеф даже подумывал перевезти нас в Сиэтл, "потому что там безопаснее". Мы могли видеть в его руках кожанный ремень, розги или шнур питания от сломанного холодильника, но мы никогда не видели ножей, пистолетов, кастетов, полицейских наручников или приемных больницы скорой помощи. Думаю, Джозеф делал то, что считал нужным в данный момент, в данное время, в данных обстоятельствах.
Мы с Тито постоянно ходили через пустырь, который вел от нашего дома до Делани Проджектс, где собирались все банды. Это был короткий путь к нашей новой школе, Beckman Middle. Однажды мы увидели полицейского, а рядом с ним, на снегу - огромное пятно крови. Мы спросили его, что случилось. Он ответил, что нам знать не обязательно. Но дети есть дети, мы начали его выспрашивать. Чтобы не шокировать нас, он сказал какое-то длинное непонятное слово: "декапитация". Кого-то "декапитировали". Мы не понимали, что это значит. Мама была в ужасе пару недель после того, как я рассказал ей, что по дороге домой видел парней из банды, что они вели себя довольно дружелюбно и даже помахали нам - мы ведь были из Jackson 5. "Это плохие ребята, Джермейн. Ты слышал, что сказал отец - держитесь от них подальше." Так что, теперь наша дорога в школу через стройку, где были натянуты бельевые веревки, валялись выброшенные игрушки, мусор и обломки машин, стала постоянным упражнением в "иди-вперед-ни-на-кого-не-смотри".
Но вскоре гангстеры подобрались ближе к нашей улице. Мы несколько раз наблюдали разборки между бандами в окна нашей гостинной. Когда они готовились к драке - одни спускались по 23-й Авеню, другие шли из дальнего конца Джексон-стрит - мама кричала нам, чтобы мы шли в дом и закрыли все окна и двери. Но мы выстраивались у окна и подглядывали за тем, что происходит - должно быть, с улицы наши маленькие головы выглядели как ряд афро-париков.
Было время, когда ситуация вышла из-под контроля. Две банды решили устроить разборки на углу нашей улицы - школа гудела разговорами. Когда настал тот день, мы были заперты в доме. Мы понимали, что дело неладно, когда услышали крики. А затем звуки выстрелов. "Ложись! Все на пол! - крикнул Джозеф. Мы сползли вниз. Вся семья лежала на полу в гостинной лицом вниз. Ребби, Ла Тойя, Майкл и Рэнди кричали и плакали. Джозеф лежал, прижавшись щекой к ковру, с широко открытыми глазами. Мы услышали еще несколько выстрелов и лежали еще минут пятнадцать, затем Джозеф выглянул проверить, все ли в порядке. "Теперь вы видите, о чем мы вам толкуем?" - сказал он.
Теперь вы знаете, что вдохновило Майкла написать в 1985-м году хит "Beat it" и создать видео, в котором две банды сходятся в противостоянии с разных концов улицы, а затем вмешивается Майкл и объединяет их танцем.
В одном из интервью в 2010 году Опра Уинфри спросила нашего отца, сожалеет ли он о том, как он с нами обращался - будто он был надзирателем тюрьмы в долине Гуантанамо. Сейчас другое время, и этот вопрос легко задавать с осуждающим подтекстом. Но если бы Опра спросила такое в 1965-м, когда черное сообщество было заложником преступных межусобиц, странной считали бы ее, а не Джозефа. В то время так был устроен мир.
Джозеф был сложным человеком, с лучшими качествами менеджера, нежели отца, с сердцем, заключенным в сталь, но движимым самыми добрыми побуждениями. Единственный, кому это не нравилось, был Майкл. Он хотел, чтобы у нас был отец, а не менеджер. Но вот вам один неоспоримый факт: Джозеф вырастил девятерых детей в обществе с высоким уровнем преступности, наркоторговлей и бандитскими группировками; привел их к успеху и при этом ни один из них не скатился в пропасть.
Пока я не начал собирать материалы для этой книги, я не понимал всего масштаба вздора, написанного о методах воспитания, которые применял Джозеф: писали, что однажды он приставил незаряженный пистолет к голове Майкла; что он запирал его, напуганного, в шкафу; что он выпрыгивал из темноты с кухонным ножом, потому что "обожал пугать своих детей"; что он сильно толкнул Майкла на инструменты; что Джозеф в наказание заставлял Ла Тойю лежать на холодном полу в ванной и Майклу приходилось переступать через нее, чтобы почистить зубы. Печальная правда жизни известных людей заключается в том, что пока какие-то слухи не опровергнуты официально или не подтверждены юридически, журналисты не стесняются фантазировать до тех пор, пока миф не станет восприниматься как факт. И всякий раз, когда я пытался рассказать правду о поведении Джозефа, меня обвиняли в том, что я ему сочувствую и защищаю его, но опять таки, я был там. Я видел, что происходило на самом деле - и это не совпадает с описанием его, как монстра.
Люди ссылаются на телевизионное интервью Майкла Опре в 1993 году и документальный фильм Мартина Башира 2003 года. Они слышали, как от одной мысли о Джозефе Майкла могло стошнить или он терял сознание; как Джозеф "дергал" его, "порол", "избивал", был "жестоким", "злым" и это было "плохо... на самом деле плохо". Все это правда. Нельзя отрицать, что Майкл испытывал ужас при виде отца и этот страх перерос в неприязнь. Где-то в 1984-м он однажды повернулся ко мне и спросил: "Если Джозеф умрет, ты будешь плакать?" Я ответил: "Да!" - и он был удивлен моей уверенностью. "Я не знаю, буду ли я," - сказал он.
Майкл был самым чувствительным, самым хрупким из братьев и больше всех противился методам воспитания Джозефа. Он считал, что то, что делал Джозеф, это не дисциплина - это нелюбовь. И еще больше укрепился в своем мнении после нашего переезда в Калифорнию, когда он открыто рассказал своим новым друзьям (и молодым, и постарше) о деяниях Джозефа и те были в ужасе. "Это жестокое обращение, Майкл!" - говорили они. "Он не имеет права так с вами поступать. Вы можете заявить на него в полицию!" Если Майкл раньше не считал, что это было жестокое обращение, теперь он думал именно так. Да, у Джозефа были проблемы с самоконтролем и сейчас уже никто так не воспитывает своих детей. Но если бы это действительно было жестокое обращение, мы бы не разговаривали с ним до конца наших дней. А Майкл разговаривал с ним вплоть до репетиций "This Is It" в 2009 году. Он простил Джозефа и не разделял мнение, что это было "жестокое обращение".
В 2001 году Майкл выступил перед студентами Оксфордского университета с речью о родителях и детях. Слова, которые он сказал тогда, все еще актуальны сегодня: "Я начал понимать, что жестокость моего отца была своеобразной любовью, пусть несовершенной, но все же любовью. Прошло время, и сейчас я чувствую благословение. Вместо гнева я нашел отпущение грехов... примирение... и прощение. Почти десять лет назад я основал благотворительный фонд под названием "Исцели мир". Чтобы исцелить мир, нам нужно, прежде всего, исцелить себя. И чтобы исцелить детей, мы вначале должны исцелить ребенка, который живет в каждом из нас. Именно поэтому я хочу простить своего отца и прекратить осуждать его. Я хочу быть свободным от призраков прошлого, чтобы начать новые отношения с моим отцом, до конца моих дней."
Как бы Майкл ни рассказывал о своем страхе перед Джозефом, он сам любил ходить по краю. В возрасте шести - девяти лет его любовь к конфетам сподвигла его на действия, которые были для него подобны тому, чтобы заползти в пещеру к спящему медведю. Каждое утро перед школой мы посылали Майкла в спальню родителей, где Джозеф отдыхал после ночной смены, чтобы он выгреб мелочь из карманов его брюк, которые лежали на полу.
Мы с Джеки, Тито и Марлоном стояли у стены, стараясь не смеяться, а Майкл через приоткрытую дверь неслышно нырял в темноту. Я стоял на страже - следил, чтобы не проснулся отец. Через несколько мгновений Майкл выскальзывал из комнаты, зажав в кулаке монеты, и мы выбегали из дома с восторженным визгом, радуясь, что нам удалось провернуть этот фокус еще раз. Иногда нашим "уловом" в таких "сладких рейдах" было всего несколько одно- и пятицентовых монет, но временами нам удавалось заполучить целое состояние - полную горсть десяти- и двадцатипятицентовых монет.
Все детство мы думали, что мы самые храбрые дети на свете, пока, годы спустя, мама не рассказала нам, что на самом деле они с Джозефом в это время лежали в кровати с открытыми глазами и, посмеиваясь и переглядываясь, слушали, как подкрадывается Майкл.
С пристрастием Майкла к сладкому связан один момент в его жизни, когда, как он сказал, время остановилось. Дело было зимой, на улице шел снег. Майкл не хотел выходить на холод, поэтому послал в магазин за жвачкой Марлона.
Через некоторое время, мы все играли в доме, а мама была на кухне, когда в дверь постучал ребенок с криком: "Марлон умер!" Его сбила машина.
Мама выбежала во двор крича: "Где он? Где?"
Я стоял на дорожке перед домом и смотрел, как она бежит по снегу вверх по улице. Позади меня прикипел к порогу Майкл - чувство вины не давало ему сдвинуться с места. "О, Господи, что я наделал? Это я послал его в магазин за жвачкой... Эрмс, я один виноват."
У Марлона была черепно-мозговая травма - машину занесло на корке льда. Мама нашла его возле машины, окруженного прохожими. Его забрали в больницу, где он пробыл несколько дней. Когда мама пришла домой и сказала, что с Марлоном все будет в порядке, Майкл расплакался от облегчения. Он уже убедил себя, что его брат мертв только из-за него и что в наказание Бог исключит его из рая.