Думаю, что Биллу Брею становилось нас жаль, он видел, как мы напряженно работали, репетировали, сколько нагрузок переносили, часто без возможности нормально отдохнуть. Мы отыграли пятнадцать концертов в 1970-том году, в первом национальном туре в 1971-ом – сорок шесть, а ведь еще снимались в телевизонных шоу, давали интервью, появлялись на различных мероприятиях. Билл, бывший сыщик, которого нанял нам Мотаун, был фигурой почти отеческой. Коренастый и светлокожий, с бородой с проседью, немного туговатый на ухо (приходилось кричать), наш вечный спутник часто становился объектом розыгрышей. Однажды, пока он спал, Майкл связал шнурки его ботинок, сбежал с места преступления и заголосил вместе с остальными: «БИЛЛ! БИЛЛ! НА ПОМОЩЬ!»
Тот вскочил и тут же повалился на пол.
Мы прозвали его «дядькой из хибарки», уважали и относились к нему по-особому. Он же иногда великодушно прощал нам небольшие шалости. Например, в коридорах гостиниц всегда стояли автоматы с чипсами, колой или печеньем, и мы тайком пробирались мимо «пропускного пункта» по ночам. «Эй, дурень, я тебя вижу!» - слышен рев нашего стража. «Билл, - часто говорил я. – Ну я же только перекусить!»
«Так, а теперь – быстро в постель, пока Джозеф не вернулся», - отвечал он.
Майкл изучал музыку сердцем и разумом. С момента переезда в наше новое пристанище на Боумон Драйв он начал работать над композиционной составляющей процесса. Подобно ученому, штудирующему материалы по строению ДНК, Майкл исследовал структуру песен. Мы включали радиоприемник и внимательно вслушивались в партии различных инструментов, в ту палитру красок, которая передавалась с помощью звуков. «Музыку не только надо слышать, ее необходимо и видеть», - говорил он. Звучит рояль, переливается, представляй водопад. Английский рожок? Ведь это рассвет или закат солнца. Слышишь виолончель – думай о загадочных историях или о грусти. Поймешь песню – увидишь и то, что скрывается за ней.
Среди множества любимых классических произведений Майкл выделял «The Nutcracker Suite» Чайковского (сюита из балета «Щелкунчик» - прим. перевод.). Он наслаждался переходами от плавного (струнные) к резкому звуку, иногда быстрому, затем снова спадающему на «нет». Такая структура – A-B-A- (cложная трехчастная форма – прим. перевод.) постоянно подвергалась нашему строгому анализу. Находясь под влиянием разборов сочинений великих мастеров, он сумел блистательно объединить мелодии и великолепные тексты с битом, который придал его творениям уникальность, выраженную в стиле популярной музыки.
В следущий раз, при прослушивании, например, «Heartbreak Hotel» или «Dirty Diana», «приглядитесь» повнимательнее, и вы услышите то, что слышал он: инструментовку, раскрывающую все грани повествования.
Прислушайтесь к виолончели в этих произведениях (задает определенный тон), к первоначальной аккордовой последовательности в «Thriller» (тревога, беспокойство).
Закройте глаза и прочувствуйте всю гамму эмоций, переживайте эти минуты вместе с Майклом, ведь именно так он себе это представлял.
Так как мы с братом исполняли партии соло поочередно, спальня в гостиницах была у нас общая, одна на двоих. Теперь можно было позволить себе роскошь: отдых на отдельной кровати - какая разница по сравнению с недавним прошлым, когда мы еле-еле помещались на двухъярусной впятером. Иногда к нам присоединялся Марлон, но чаще всего он оставался в комнате с Тито. Совместные апартаменты делили между собой и Джонни с Ронни, Джеки же был на особом положении – жил один. Отдельное проживание не препятствовало нашему общению – мы все еще чувствовали себя одной командой. Возможно, Джозеф хотел контролировать Майкла (что последнему совсем не нравилось), потому что тот был главным шутником, а меня – потому что как раз начал просыпаться интерес к девушкам. Да уж, Мотаун назначил меня «Романтиком», таково было мое амплуа!
Майкл терпеть не мог, когда отец входил к нам через смежную дверь, что могло случиться в любой момент. Не имея возможности свободно пройтись по улице, он и взаперти чувствовал себя под постоянным надзором. Если мы смеялись после одиннадцати вечера, раздавался стук – Джозеф барабанил по стене.
«ЭЙ, ВЫДВОЕ! СПАТЬ, БЫСТРО!» Майкл закатывал глаза. «ЕСЛИ ПОТЕРЯЕТЕ ГОЛОС, НЕ СМОЖЕТЕ ВЫСТУПАТЬ, А ЕСЛИ НЕ СМОЖЕТЕ ВЫСТУПАТЬ...» Можно было не продолжать, мы все понимали. «Ястреб» никогда не промахивался.
Майкл был еще тем сорванцом. Если раздавался голос Джозефа за стенкой, он тут же бежал за стаканом, прикладывал его к стене и принимался за дело: подслушивал. Когда нас просили выйти за дверь на собраниях в Мотаун, он вел себя точно также, в особенности, если звучало его имя. Брат всюду совал свой нос, любопытный мальчишка, в этом смысле он напоминал мать отца, Бабушку Кристал. Он мечтал о чудесном приспособлении, которое позволило бы слышать разговоры на расстоянии. «Ты представляешь, как круто было бы?», - говорил он. – Тогда точно узнали бы, что за планы в голове у Джозефа!»
Гораздо позднее место отца заняли адвокаты и представители студий звукозаписи.
Майклу было интересно, что о нем говорят поклонники. Во многих городах мы выключали свет, приникали к окнам и наблюдали за машинами, на которых приезжали фанаты. Они выкрикивали наши имена, жали на клаксоны, мигали фарами автомобилей – временами суета под окнами напоминала нам кинотеатр под открытым небом. Мы сидели тихо, рассматривая людей – точно также мы смотрели из нашего окна на Джексон-стрит, 2300. Да, мы изменились, мечты осуществлялись, но «они и мы» так и остались прежними. На нас смотрели также, как и мы когда-то, а трава иногда казалась одинаково зеленой по обе стороны стены. Майклу особенно.
Точно можно было говорить об одном: вряд ли те самые ребята, с которыми мы себя сравнивали, просыпались по утрам и встречались взглядами с симпатичными горничными, хихикавшими у их кроватей.... Девушки улыбались и фотографировали нас, а Джозеф стоял рядом, хохотал и, видимо, совсем этому не препятствовал. Отец был ранней пташкой, мы же любили поваляться в постели подольше. Сквозь сон мы слышали, как он с кем-то разговаривает: «На мальчишек посмотреть хотите?»
Через пару секунд мы уже оказывались без одеал, в одних пижамах, с помятыми афро – он заходил через смежную дверь. Чудаковатый поступок для человека, настолько заботящегося об имидже, но вот так иногда происходило. Отцу нравилось заставать нас врасплох в самые неподходящие моменты.
Когда Майкл старался его перехитрить и запирал дверь, раздавался крик разъяренного Джозефа: «СЕЙЧАС ЖЕ ОТКРЫВАЙ, МАЛЬЧИШКА!»
Он стучал в дверь до тех пор, пока мы не сдавались. Если вместе с отцом появлялись горничные, мы злились, но виду не показывали, мы уважали своего отца. Так уж было заведено.
Обычно мы с Майклом проводили все свободное время вместе, и братские узы крепли с каждым днем. В детстве мы никогда не спорили и не ссорились. Да и с остальными редко возникали проблемы. Выяснять отношения с Майклом или Марлоном не было никакого смысла – они были слишком малы. Чаще всего стычки у меня случались с Тито (когда игры заходили слишком далеко), а заводилой был Джеки. Но командный дух всегда брал верх – друг на друга мы не злились. Майкл тянулся ко мне, а я за ним присматривал. На сцене брат всегда находился справа от меня. В отелях – на соседней кровати. Я беспокоился, если он вдруг исчезал из виду. По вечерам, по пути в разные города или же дома в Лос-Анжелесе, он читал перед сном, обычно «The Jungle Book» ((«Книга джунглей» - прим. перевод.) или «The Guinness Book of World Records» («Книгу рекордов Гинесса» - прим. перевод.). Однажды он сказал, что хочет стать артистом, который продаст наибольшее количество записей. «Я хочу попасть в эту книгу!»
Перед сном мы разговаривали обо всем, что приходило в голову и обсуждали письма поклонниц. В моем случае это были страницы, исписанные романтичными признаниями в любви, наполненные пикантными, страстными историями от девушек преимущественно лет шестнадцати. В случае Майкла - письма от десятилетних поклонниц, в которых они своим детским почерком выводили что-то вроде «ты такая лапочка».
Он громко смеялся над предложениями руки и сердца, которые я получал и постоянно дразнил меня. Брат думал, что я воображал себя «таким крутыыыыыыым». Мы даже разыгрывали сценку между песнями. «Дамы, Джермейн думает, что он такоооой крутооой со своей гииитаарой, - начинал Майкл, и зал взрывался. «Но, вы же понимаете, все изменится, - продолжал он, и истерия нарастала. «Потому что мы сейчас все тут поставим на уши! Вот увидите, мы такие же крутые как и Джермейн!»
И проигрывалось вступление к «It’s Your Thing».
Предметом споров, пожалуй, единственным между нами, становилось зеркало в ванной комнате. На афро-прически уходило достаточно времени, мы гордились ими будто коронами, укладывали, взбивали волосы, потом приглаживали их. Учились спать в самолетах так, чтобы шевелюра оставалась нетронутой, склонив головы набок. Шеи ныли, но оно того стоило! Майкл проводил перед зеркалом почти столько же времени, сколько и я, и препирательства были неизбежны. Я настаивал на том, что волосы у меня длиннее и справляться с ними нелегко, брат же замечал, что его место на сцене центральное, и что именно его прическа находится в непосредственной близости от девушек, а ведь им так нравится тянуться к его замечательному афро. Мы тщательно следили за своей внешностью – все должно было выглядеть идеально!
На гастролях Майкл любил пользоваться преимуществами роскошной жизни, например, когда настроение было соответствующим, звонил в обслуживание номеров, представлялся чьим-то ребенком и просил доставить в какую-нибудь комнату огромный заказ еды. Но больше всего ему доставляло удовольствие подшучивать над нашими администраторами, представляясь одной из поклонниц. Попадало, в основном, Джеку Нэнсу, нашему менеджеру, и Джеку Ричардсону, водителю и, по совместительству, помощнику. Майкл поднимал трубку и щебетал девичьим голосом: «Я тебя сегодня видела...Ты мне так приглянулся, - шептал он, для верности описывая гардероб нашей «жертвы»». «Конечно, я обожаю Майкла, но ты был сегодня великолепен....»
Я еле мог сдерживаться и часто сбегал в ванную, чтобы вдоволь нахохотаться. Майкл же продолжал с невозмутимым видом: «Как я выгляжу?» Робкий смех. «Ну, я высокая, стройная, симпатичная.... Так мне девочки говорят... Сколько мне лет? Почти шестнадцать». Он мог так мучить собеседника довольно долго, и его никогда не раскрывали. Мы просто позволяли им верить в то, что хотелось. На следующее утро мы следили за Джеком, одним или вторым, который озирался по сторонам с серьезным видом, а Майкл толкал меня локтем: «Вот старые раззврааааатники».
Если и встретился на нашем пути какой-либо город, которого «джексономания» обошла стороной, то это был Мобил, штат Алабама. Мы со своей стороны ждали этой поездки с нетерпением, потому что хотелось побывать на родине Мамы, но теплого приветствия так и не последовало.
Дело было не в фанатах, поклонники реагировали, как и всегда, бурно. Сдержанность чувствовалась на улицах – родители рассказывали нам о печально известных предрассудках, все еще царствовавших на Юге, о том, что черным общинам предстоит еще многое пережить, несмотря на бойкот автобусных линий в Монтгомери в пятидесятых, о борьбе за гражданские права и о насилии со стороны белых лидеров ку-клукс-клана. Мы видели фотографии людей в белых простынях, знали, что они сжигали кресты, но история оставалась для нас всего лишь историей. Пока в январе 1971-го года не произошел один случай.
Разница почувствовалась уже при выезде из аэропорта. Водитель наш был суров и молчалив, чем разительно отличался от привычных болтунов, с которыми мы обычно путешествовали. Прибыв в отель, он отказался выйти и открыть нам дверь, а багаж так и остался лежать в автомобиле – никто из персонала гостиницы не подошел и не помог нам с вещами. Разница была очевидна, а избалованными детьми мы не были: происходило то, что происходило. Подойдя к багажнику, где все еще лежали наши вещи, мы увидели атрибуты знаменитой организации с символами «KKK», явно предназначенные для наших глах. Мы замерли. Так бывает, когда смотришь триллер и узнаешь, что твой водитель и есть тот самый загадочный убийца. Похожее было ощущение. Мы стояли молча, опустив головы.
Такое же отношение чувствовалось и в самой гостинице. «Кажется, номеров для вас у нас нет», - жестко отрезал человек на ресепшене. Сюзанн де Пасс, или кто-то другой из команды, долго спорила с ним, заверяя, что комнаты были забронированы задолго до нашего приезда, что прибывший коллектив называется Jackson 5, и что, должно быть, произошла какая-то ошибка.
«Никакой ошибки. Комнат нет», - повторил он.
Так мы провели еще некоторое время, пока не выпросили свободные номера, с окнами, выходившими на какой-то переулок. Открывался шикарный вид на мусорные баки. Майкл, по обыкновению, задал вопрос первым, пока мы устраивались в нашем временном жилище. «Почему к нам так относятся, это из-за цвета кожи, да?» - спросил он. Брат находился в растерянности: он знал, что в числе наших фанатов были как темнокожие, так и белые поклонники. В первый раз мы почувствовали на своей шкуре, что значит быть нежеланным гостем, не говоря уже о степени популярности среди людей.
Произошедшее помогло нам осознать важность того, кем мы, как представители молодого поколения, являлись для наших черных фанатов: мы будто бы несли знамя победы, переданное нам предками, завоевывали уважение к себе ради всех тех, кто, подобно нам, мечтал и ставил перед собой цели.
В тот вечер мальчишкам из Jackson 5 очень хотелось надрать кое-кому задницу, поэтому выступление получилось памятным - восторженные крики и аплодисменты воспринимались иначе, ведь мы праздновали победу. Как сказал Сэмми Дэвис-младший в 1965-ом году: «Привилегированное положение позволило мне получать тумаки там, куда обычный негр не добрался бы».
Воспоминания Майкла об Алабаме были омрачены еще и неудачным полетом. Никто из братьев не любил летать, и, будь у нас выбор, мы предпочли бы фургон самолету, но из-за плотного графика приходилось доверять небесам. Погода за бортом 727-ого была ужасной, а воздушные ямы заставляли нас трястить еще и от страха. Когда лайнер внезапно резко полетел вниз, и самолет стал раскачиваться из стороны в сторону, я взглянул на Майкла: он сидел с закрытыми глазами, вцепившись в подлокотники кресла, и по щекам его текли слезы. Наверное, в тот момент думалось о самом плохом, но изменить мы ничего не могли: в окнах было темно, а огни в салоне то загорались, то гасли снова. К счастью, буря миновала, а стюардесса оказалась достаточно милой - она села рядом с Майклом и объяснила, что ситуация была довольно заурядной, и ничего ужасного она не предвещала. Мы успокоились – пока не услышали голос пилота, уже приземлившись: «Самолетом нелегко было управлять, но мы ведь справились?»
В 1972-ом году нам на глаза попался репортаж о падении какого-то европейского авиалайнера с высоты двух тысяч футов в Эверглейдс, что напугало всех еще больше.
Спустя какое-то время мы, как обычно, собрались на ресепшене одного из отелей, уже не помню в каком городе и поняли, что потеряли Майкла. Он изчез внезапно, так, что мы даже не успели понять, что же случилось. После нескольких тщетных попыток обнаружить его в лобби, мы вспомнили о том, как когда-то брат прятался в нашем доме на Джексон-стрит. Поднявшись в номер, мы нашли его под кроватью. Весь в слезах, вылезать из своего убежища он отказывался. «Не полечу никуда, не полечу! Нееет!» Снаружи свирепствовала стихия, капли дождя барабанили по крыше гостиницы. Следующее, о чем мне вспоминается: Билл тащит на себе брыкающегося и плачущего Майкла и на руках заносит его в самолет. Брей, Сюзанн, Джек Ричардсон, все пытались поговорить с ним, но брат упирался до последнего. Истерики подобного рода повторялись не раз, и Майкл всегда звал Маму. Отец был рядом, но Майкл нуждался в любви и поддержке, чего Джозеф предоставить не мог. Вместо этого, все мы, часто с помощью стюардесс, силком заталкивали его в самолет. Ну и конфеты помогали нам в этом.
Успех J5 все нарастал и со временем стало понятно, что популярность группы уже выходит за пределы Штатов. Мы выступали по всей Америке, но такие страны как Австралия или Япония казались нам другими планетами. Джозеф же нацеливался на большее. «Вы завоюете весь мир», - уверенно заявлял он. Пятый сингл «Mama’s Pearl» не добрался до первых строчек хит-парадов, остановившись на втором месте. То же произошло и с «Never Can Say Goodbye», но претензий со стороны отца или мистера Горди не поступало.
Покоряя город за городом, мы не собирались останавливаться на достигнутом. Дни пролетали так быстро, что никто из нас не успевал следить за очередной победой. Мы понимали, что популярность зависела от вложений и постоянной работы, поэтому выпустили второй и третий альбом, добавили в график тура еще несколько городов и появились на страницах «Teen», «Soul», «Time», «Life», «Ebony», «Rolling Stone». Последний назвал нас «ВЕЛИЧАЙШИМ ПРОРЫВОМ СО ВРЕМЕН THE STONES». А еще мы каким-то удивительным образом умудрялись учиться. В Японии нас объявили «самым перспективным вокальным коллективом», что последовало за признанием в Америке - в числе наиболее успешных артистов, выпускающих синглы (от Billboard) и за наградой Image от NAACP, объявившей нас лучшей певческой группой 1970-го года. Мотаун нанял Фреда Райса, имеющего опыт работы с The Beatles и с The Monkees для франчайзинга по всему миру – выпускались куклы, одежда и.... лак для волос. Он даже начал вести переговоры в Нью-Йорке с художниками-мультипликаторами Rankin & Bass, создателями «The King Kong Show» на ABC, по поводу использования наших образов в мультфильмах. «Ваши лица будут повсюду», – сказал он. «Вы – „черные битлы“».
Мне с Майклом такое сравнение пришлось не по душе. По какой причине все «белое», что завоевывает колоссальный успех, должно обязательно сравниваться с «черным»? Мы были черными Jackson 5, а не «черными битлами». Пресса использовала те же эпитеты, на что мы отвечали милыми улыбками, но про себя думали о том, что две песни – «I’ll Be There» и «ABC» вообще-то сместили британцев с их первых мест, чем мы ужасно гордились. Дух соперничества в нас был очень силен, потому что мы считали себя победителями. Только вперед. Успехи остальных подстегивали нас - мы стремились покорять новые вершины.
Существовало единственное место на земле, о котором можно было с точностью сказать: там нас ждут. В город Гэри, «домой», мы вернулись первый раз за четырнадцать месяцев. В старшей школе Westside было запланировано два концерта. Шел 1971-ый год и около шести тысяч человек собиралось каждый вечер, чтобы поглазеть на нас, а камеры снимали то, что потом станет основой для специального выпуска по телевидению под названием «Goin’ Back To Indiana».
(прим. перевод. - Брату вторил Джеки, подстегивая слушателей, он вступал с горяченьким: «Хотите еще? ХОТИТЕ ЕЩЕ?»
-06:36 - 06:50 - Джеки вступает именно с этими фразами: "Do you want to take it higher? YOU WANT IT HIGHER?")
https://www.youtube.com/watch?feature=pl … -wzHrnqm5w
Казалось, даже вертолет, за которым следовал баннер со словами «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, JACKSON 5», присоединился ко всеобщему ликованию. Шел снег, и мы приземлились на школьной площадке, после чего проследовали к лимузину. Люди не набрасывались на нас, а провожали восторженными взглядами. Они считали нас «своими».
Завернув за угол, мы увидели родительский дом и сразу же почувствовали разницу – новое название улицы: «Бульвар Jackson 5». Прямо перед домом баннер гласил: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, JACKSON 5. МЕЧТЫСБЫВАЮТСЯ».
Улицы были переполнены народом, а ребятишки выкрикивали приветствия:
- Эй, ты меня помнишь? Мы же вместе ходили в начальную школу!
- А с тобой я виделся...
- Майкл! Я слышал, как ты поешь «Climb Ev’ry Mountain»!
Среди множества лиц мы долго высматривали одно и нашли его – Бернард Брутто, наш старый приятель. Мы принялись щипать его за пухлые щечки, в ответ на это он рассмеялся: «Значит, вы сейчас деньги рубите, ребята? Поздравляю, заслужили!»
- Да мы все те же, мы не поменялись!
Так оно и было.
В отличие от Бернарда большинство смотрело на нас другими глазами, и это чувствовалось. Внешне мы выглядели совсем по-другому. Новый гардероб сверкал так, что теперь нас видно было за версту и без «вазелиновых лиц». Внутри же мы оставались теми же мальчишками, считали, что нам повезло, но и успехами гордились. Вернуться в Индиану после Калифорнии было нелегко, жизнь продолжалась, мы уже многое испытали, пережили, и пребывание в Гэри показалось нам чем-то, что нужно оставить позади. Схоже с тем, когда надеваешь туфли, которые тебе уже жмут, но и выбросить их жаль.
Наш старый дом теперь казался слишком маленьким. Снаружи он выглядел так, как и прежде, даже те самые кирпичи все еще лежали на заднем дворе. Войдя внутрь, мы ахнули: «Да как же мы все здесь помещались! Как же можно было тут жить!» Старых кроватей на месте уже не оказалось.
Мы с Майклом стояли у окна и смотрели на людей, собравшихся на улице. «Они же все здесь из-за нас, не могу поверить!» - сказал он. В следующей фразе уже звучала нотка грусти: «Скольких друзей мы оставили позади...»
«Многих, - сказал я. – Но приобрели поклонников по всему миру! Теперь у нас появились друзья повсюду». Вера в лучшее помогала смотреть на реальность другими глазами.
Мама и Джозеф наслаждались вниманием и заслуженными почестями. Они стояли в окружении своих знакомых – подъехали бывшие коллеги отца, друзья Мамы из Sears. Казалось, все искренне были рады за нас. На официальном мероприятии в школе мэр преподнес нам «ключ от города» и сказал, что теперь Гэри известен по всему миру (вероятно, именно по этой причине впоследствии был переименован The Palace Theater в The Jackson 5 Theater). Мы с честью приняли подарок и, несмотря на то, что, казалось, у нас имелись уже всевозможные «ключи» на свете, в этом конкретном случае символическое признание наших достижений особенно грело душу – мы его завоевали.
Родительский дом на Джексон-стрит все еще находится на том же месте, что и в те далекие времена. Если посмотреть на него со стороны улицы, в нем ничего не поменялось. Он до сих является собственностью моих родителей. Не думаю, что они когда-нибудь решат продать его, ведь он символизирует наши корни, как и начало нашего пути. В 1989-ом году семья собралась вместе для записи трека «2300 Jackson Street». Cтроки из первого куплета песни, которая повествует о доме и семье, говорят о многом, но Майклу, как и мне, особенно нравилась одна строчка: «Друзья мои, я не забуду ваших имен, я все еще тот же...»
В этих словах - все то, что Майкл хотел донести до мира в течение всей своей жизни.
(прим. перевод. – Слова, о которых говорит Джермейн, звучат в конце видео на 3:50 - 3:55: "My friends, I won't forget your name, I'm still the same (I haven't changed)")
https://www.youtube.com/watch?feature=pl … 1g0fnQO0gQ
Глава восьмая.
Годы в Хейнхервейсте
Уроки жизни
Когда тринадцатилетний Майкл увидел бассейн с двумя дельфинами, вмонтированными в дно, вопрос о дальнейшем поиске дома отпал сам собой: Хейвенхерст был домом мечты, который мы смогли позволить себе благодаря музыке. Это был май 1971 года и мама с Джозефом основали нашу новую Калифорнийскую родину около Лос Анджелеса на околице Энчино в долине Сан Фернандо.
Сегодня дом непохож на прежний: тогда это было одноэтажное подобие недвижимости на ранчо, нетронутое перестройкой Майкла. Но там и до нас уже было сделано немало, потому что прежним хозяином дома был Эрл Хаген – композитор, многократно награждаемый премией «Эмми», поэтому стены в доме были буквально пропитаны музыкой и там была звукозаписывающая студия. Мы получили шесть отдельных спален, бассейн, баскетбольную площадку и два акра земли, плотно засаженной деревьями, которые ограждали нас от главной трассы. Мы могли плавать до заката и завтракать в лучах утреннего солнца, сидя на веранде и наслаждаясь прекрасным видом на апельсиновый сад.
Неожиданно, впервые в жизни мы получили много свободного пространства, хотя для этого пришлось пожертвовать видом на Голливуд в пользу хороших условий загородного проживания немаленькой семьи. Теперь количество людей в нашей семье возросло до тринадцати – к нам присоединились Джек Ричардсон и Джонни, поэтому мы нуждались в каждом дюйме восьми тысяч квадратных футов нашего дома (1 фут = 0,305 метров (прим.пер.)).
А тогда Хейвенхерст был ограждён чугунными рельсами электрических ворот. Дом был декорирован в стандартном стиле семидесятых – множество раздвижных дверей, пластиковые сиденья, яркие цвета, пластиковые панели и нам казалось, что мы тратили кучу времени, спускаясь по огромной винтовой лестнице с высокими перилами, поднимающейся из гостиной. Спальни теперь были двойными – для Марлона и меня, Тито и Джонни, Майкла и Рэнди, Ла Тойи и Джанет, Джеки и Ронни (мы с Майклом по прежнему иногда менялись местами). Я где-то читал, что Хейвенхерст был таким большим, что мы начали «терять друг-друга» и «составлять график, чтобы иметь возможность видеться». Это полная чушь. Мы же в доме жили, а не в замке. Знаете, тринадцать людей могут довольно плотно заполнить восемь тысяч квадратных футов.
Новый дом был верным признаком того, что мы начали зарабатывать серьёзные деньги и мы все начали получать по пять «карманных» долларов в неделю. Майкл тратил свои на всякие материалы для поделок. Ещё он покупал разные штучки для фокусов – он обожал иллюзии. Чем более удивлённой выглядела мама, когда он превращал зонтик в цветы, или монетка исчезала с его ладони, тем более счастливым он выглядел. Мама купила новую мебель в дом и даже смогла порадовать себя большим одёжным шкафом. Джозеф приобрёл новый Форд Комби и Джеки получил новый предмет гордость и нескончаемой радости – оранжевый Datsun 240Z (до тех пор пока он не потянулся за жевательной резинкой во время вождения и не разбил машину на севере бульвара Вентура).
Несмотря на наше благосостояние, родители и не думали баловать нас. Этика труда осталась неизменной – родители не хотели, чтобы мы думали, что деньги ничего не значат. Джозеф даже установил платный телефон-автомат дома. И мы всё так же исполняли домашние обязанности. Если бы кто-нибудь решил проведать нас посреди недели, он наверняка застал бы меня и Тито за стиркой и вознёй с пылесосом, Майкла, Рэнди и Джанет за протиранием окон и Джеки с Ла Тойей за влажной уборкой и подметанием листьев.
Джозеф всё так же правил семьёй. Он прекратил свои худшие эксцессы, но это совсем не значило, что его воинственный пыл поубавился. Имел место случай, когда Майкл оделся и уже был готов идти с мамой в церковь, а Джозеф решил, что Майклу следует прорепетировать номер к новому турне. Тогда было воскресенье и Майкл решил присоединиться к маме. Когда они ушли, Джозеф в неистовой ярости разбил кулаком оконное стекло. В другой раз Рэнди и Джанет прочувствовали всю прелесть ремня на своей шкуре, в основном за непослушание, и, как прежде, наши домашние репетиции проходили под эгидой телесных наказаний. Теперь мы выходили на мировую сцену, и ничто не могло пойти неправильно. Мы всё делали идеально, и пресса накрепко приклеила к Джозефу кличку «папа Джо», но это ничуть не изменило его характер и режим наших «всенощных» выступлений.
Однажды Майкл, в некотором роде, был подвергнут смертельной угрозе. Я не помню деталей, но это дало нам стимул пересмотреть отношение к государственным школам в пользу частных. Никто не хотел рисковать, особенно после того, как одна из «Supremes» - Синди Бёрдсонг – заместительница Даяны Росс была похищена после нападения на её собственный дом в тот год, когда мы двинулись на запад. Её везли в Лонг Бич, когда ей удалось отпереть дверь и броситься из движущегося автомобиля на дорогу. Может быть, именно по этой причине наше хозяйство пополнилось живностью – Лобо и Хэви – двумя немецкими овчарками. Лобо дорычался до такого статуса, что всегда после прихода журналиста в дом его имя вполне оправданно появлялось в репортаже. (Фаны Джанет, возможно, помнят, что она носила серёжку-ключ. Это был ключ от клетки Лобо, так как она была главной «собачницей» в семье и безперестанно заботилась о Лобо.) У нас ещё жил доберман Джонни, названый Гитлером благодаря характерной злобе, но его кличка из- за своей специфики никогда не появлялась в прессе.
Тито, Марлон, Майкл и я теперь ходили в школу Вальтона в Панорама Сити. Либеральное отношение к детям как нельзя лучше совмещалось с нашим гастрольным графиком и к нам относились, как к обычным ученикам. Майкл всё ещё должен был пойти на прослушивание для школьного спектакля «Парни и Куклы».
Однажды мы с братьями играли около школьных ворот, когда наше внимание приковал катафалк, паркующийся около тротуара. Кто додумался приехать в школу на катафалке? Это выглядело немного ненормальным.
Оттуда вышел высокий, стильно одетый чувак с огромным афро на голове. Он был одет по форме и зол на весь мир из-за этой, как он позже выразился «паршивой школы» и из-за того, что она была далеко от дома (он жил в Хенхок парке). Какая-то женщина, я полагаю, это была его мама, крепко держала его за руку.
Потом он повернулся к нам и указал на Тито.
- Погодите….вы что, все в этой школе?
- Да, все, кроме Джеки.
Я ещё никогда в жизни не видел ребёнка, который так быстро переключался со скныры на весельчака. Перед тем, как мы осознали всё происходящее, Джон МакКлейн, сын директора похоронного бюро, уже стоял на тротуаре и весело махал своей маме с мыслями о том, что его отдали в лучшую школу в мире. Он стал нам другом на всю жизнь и его постоянное присутствие в нашем доме указывает на то, что мы его приняли, как сводного брата. Как и любой подросток, он имел неограниченные амбиции по поводу своих склонностей к музыке и хотел быть гитаристом/композитором/певцом. Он постоянно тусовался с Тито. Джон разделял страсть Майкла к учёбе и был просто восхищён нашим мотаунским образованием. Я рассказывал ему всё, чему мистер Горди учил нас. Ещё у него был нескончаемый запас буйной энергии, равно как и у Майкла, потому, когда эти двое собирались вместе, создавались двойные проблемы.