«Эй, ребята! Подходите, приветствуйте ваших новых фанов» - сказал Джозеф. Радость на лицах мальчишек из коренного населения была неописуемой, и Джозеф довольно посмеивался, настояв на своём. Никто не попросил их уйти, и после неудобной ситуации ночь завершилась великолепным успехом, когда белые и аборигены смешались на шумной вечеринке Джексон Файв.
Несколько дней спустя мы получили приглашение из небольшого сообщества коренного населения на визит в резервацию. «Мы бы вам не советовали ехать туда, мистер Джексон» - говорили многие из официальных лиц принимающей стороны. «Там мы не можем гарантировать вашу безопасность».
Джозеф успешно проигнорировал предупреждение, а Майкл просто ответил: «У нас могут быть фанаты и среди аборигенов, не так ли? Они ничем не отличаются от нас.»
Во главе с переводчиком мы провели незабываемое время в резервации, чувствуя себя, как разодетые пришельцы среди полуголого племени, но, несмотря на это, не встретили ни намёка на агрессию, или осуждение. Нас поразило то, каким духовным выглядело то место. Мы наблюдали, как люди вырезают разные мелочи из коры деревьев, учились простым радостям бумеранга и тому, как играть на диджериду (музыкальный духовой инструмент аборигенов Австралии – прим. пер.) – Тито до сих пор хранит один, как чрезвычайно ценное сокровище.
Именно в Сенегале мы впервые в жизни увидели Африканский баобаб – одно из чудес матушки-природы, тысячелетнее дерево со стволом, который разрастается от 15 до 40 метров в ширину. Дерево напротив нашего дома на 2300 Джексон Стрит казалось тростинкой по сравнению с этим гигантом. «Это – одно из величайших деревьев, которые вы когда либо увидите, - сказала нам Роуз Файн, - и было время в 1880-х годах, когда полые стволы этих деревьев использовали в качестве тюрем.» В западной Австралии. Для аборигенов.
|
|
Майкл был озадачен. Как может что-то столь естественно прекрасное – творение Природы – быть столь ужасно перевёрнуто в своём значении, и быть использовано для лишения людей свободы? Деревья были членами семьи, не тюрьмами. Свет и тьма. Добро и зло. Это были противоречия жизни, которые мы были ещё не в силах понять.
Майкл повидал почти весь мир ещё до достижения восемнадцати лет и это был невероятный опыт, который он переживал с братьями, заполняя паспорт в Мотаунской студии или колеся из Европы в Австралию, Новую Зеландию, или Японию. Если вспоминать всё, что с нами случалось, то самый безумный эпизод произошёл в Сан-Пауло, Бразилия. Когда мы уже думали, что видели все проявления мании, тур по Южной Америке несказанно удивил нас.
Мы прилетели в Сан-Пауло, а наши костюмы и оборудование должны были прибыть следующим же после нас рейсом. Вечером перед концертом мы наконец-то поняли, что это была не такая уж и хорошая идея. Второй рейс был отложен, либо отменён и никто не знал, успеет ли он прибыть до шоу. Самые заядлые оптимисты ходили за кулисами от группки к группке и продолжали утверждать: «Может, шоу ещё состоится, у нас в запасе куча времени» - но все отчётливо слышали, как концертный холл заполнялся людьми.По прошествии часа он был заполнен под завязку, а у нас не было абсолютно ничего. Потом кто-то решил, что «было бы неплохо, если бы вы вышли к своим фанам и объяснили ситуацию».
|
|
Без фанфар и прожекторов мы с братьями, плюс промоутер, вышли на сцену в футболках и джинсах, в которых прилетели сюда. Толпа начала бесноваться. Джеки поднял руку, прося тишины, и ударился в разъяснения. Я не уверен, что наш английский был адекватно принят португалоязычной толпой, но общая суть была ясна, как день – никакого оборудования, никаких костюмов, никакого концерта. То, что речь Джеки дошла до людей можно было судить по свисту и гудению, которое начало раздаваться из зала. Микрофон перешёл ко мне. Может, «красавчик» сможет уладить дело. Но свист ставал всё громче. Тогда мы отдали микрофон Майклу. Может, милый фронтмен сможет успокоить их. Но ничего не срабатывало.
Из нарастающего шума можно было различить слово, которое скандировала толпа. Позже нам объяснили, что толпа кричала нечто похожее на американское «дерьмо собачье». Мы были абсолютно растеряны и просто смотрели, не зная, что делать. На сцену вылетела бутылка. Потом дождём посыпались жестяные банки и мелкие монеты. Мы продолжали стоять, прикрываясь руками, сгибаясь и отступая назад, и хоть как-то пытались объяснить людям ситуацию. Но это было бесполезно, а толпа становилась всё более и более враждебной. Джеки приказал нам уходить со сцены. Когда мы повернулись, сложилось впечатление, что вся Бразилия с позором отсылала нас назад в Америку.
«Нам нужно выбираться отсюда, и поскорее» - сказал Билл Брей за кулисами.
Толпа разъярённых фанатов выскочила на сцену, и мы были вынуждены спасаться бегством к автобусу на улице. Но теперь, огромная толпа не выпускала нас с территории комплекса, закрывая собой выезд. Мы все запрыгнули в автобус и захлопнули двери: «ЖМИ, ВОДИТЕЛЬ, ЖМИ!».
|
|
Когда автобус тронулся с места, фанаты набросились на него, колотили кулаками в борта, выплёскивая всю злость. Концерт превратился в сущий ад, поэтому мы были рады выбраться оттуда. За два ряда от меня Майкл, бледный, как привидение, скрутился в клубочек на сидении.
«ПОДОЖДИТЕ! – заорал Марлон, - ТАМ РОУЗ»!
Мы все прилипли к окнам. Там, в бушующей толпе, пробивала себе дорогу к автобусу наша учительница, с клатчем, поднятым высоко над головой. В спешке мы забыли её, спокойно почитывающей журнал, в гримёрной. Роуз всегда носила высокую причёску в стиле семидесятых с завитками и аккуратной укладкой, но теперь весь её внешний вид красноречиво говорил о том, что она продиралась через розовые кусты. Когда она стала барабанить в двери, водитель быстро открыл их, втащил её внутрь и молниеносно захлопнул, оставив нашу взъерошенную учительницу – всю красную, с прерывистым дыханием – стоять посреди салона в проходе.
«Отлично! Не могу поверить, что во всей группе не нашлось ни одного джентльмена!» - произнесла Роуз, чеканя каждое слово.
Слава Богу, у нас не было времени на выяснение отношений. В то же мгновение водитель нажал на педаль газа, и Роуз приземлилась на переднее сидение. Потом - УДАР! – камень со звоном разбил лобовое стекло. УДАР! Ещё один. Мы все упали на пол. Это просто ужасно, находиться под агрессией толпы. Я плакал, Майкл плакал, Ренди плакал. Мы даже не могли успокоить друг друга, потому, что мы были слишком заняты, вжимаясь в пол и прикрывая головы руками.
Когда мы с горем пополам выехали за ворота, по автобусу продолжал сыпаться град Бог знает чего, и эта засада казалась нескончаемой. Пока мы добрались до относительно безопасной гостиницы, в автобусе были разбиты три стекла и сияли бесчисленные вмятины. Майкл и я дрожали, умоляя Джозефа не возвращаться туда и не давать концерт. К счастью, он объявил, что мы улетаем первым же рейсом на следующее утро.
Как только взошло солнце, мы уже были одеты и собраны и сели на трансфер до аэропорта. Пока Джек с Биллом организовывали проверку багажа, мы подошли к стойке регистрации и узнали, что драма ещё не завершена: нас встретила группа солдат с автоматами наперевес и несколько официальных лиц внятно объяснили нам, что мы не выедем из страны, пока не исполним условия контракта. Взрослые вели очень много серьёзных переговоров, которые мы не слышали, но представительная полиция была серьёзным напоминанием того, что мы никуда не едем. Весь ужас ситуации состоял в том, что нам оставалось только собрать имеющиеся вещи, и вернуться в отель ещё на 24 часа, чтобы получить, в конце концов, свой задержавшийся багаж и отыграть концерт.
Было довольно странно выступать по принуждению и это здорово угнетало нас. Это, возможно, был единственный концерт, который мы не хотели давать, но вся группа взяла себя в руки и зажгла тем вечером. Знаете, что самое странное? Фанаты круто провели время: они кричали, пели, падали в обморок и говорили, как сильно любят нас.
Мы всегда дурачились, поэтому, когда Мотаун начал сотрудничать с Ренкин ЕсСи Басс, было вполне естественно, что последние начали выпускать анимированный мультфильм – Джексон Файв. Для Майкла то, что наша настоящая жизнь превращалась в мультфильм, было большим восторгом, чем запись альбома, или, к примеру, концерт. Он постоянно прилипал к экрану телевизора в субботу утром, будь то дома или в отеле, будто это была единственно достойная для просмотра вещь в мире. Каждая серия сопровождалась нашими песнями, но они подобрали актёров для озвучивания, так что нам даже не приходилось работать над этим. Это сделало Фреда Райса из Мотауна волшебником в моих глазах. Для Майкла же мультфильм стал воплотившейся фантастикой. В этом мире, похожем на Нарнию, всё было без проблем и передряг. В его глазах мы теперь были наравне с Микки Маусом и, как истинного фаната Диснея, это его восхищало. Когда мы подросли, он начал сомневаться в успешности идеи с мультфильмом. С одной стороны, ему нравилось быть мультяшным героем, который принадлежал другому миру. А с другой стороны эти повторяющиеся серии угрожали навсегда оставить нас в положении детской музыкальной группы, и Майклу до ужаса хотелось вырваться из ограничений резинового мультипликационного тела. Если он не хотел вырастать, взрослеть, как человек, то он определённо хотел развиваться в качестве артиста.
Глава девятая.
УМНОЖЕНИЕ ПЕЧАЛИ
Для ребенка-звезды взросление - всегда потенциальный враг, который норовит украсть образ, на котором построена твоя мечта. Мы с Майклом боролись с прыщами: у меня, 18-летнего, они продолжали бушевать, а у 14-летнего Майкла только появились, но доставляли ему огромные неприятности. Давала о себе знать наша любовь к жирной пище и газировке в гримерке. Мы с Марлоном, у которого тоже были прыщи, принимали очередные высыпания без особой печали, и я не думал, что Майкл относится к этому как-то иначе. Я не отдавал себе отчет, что он очень сильно беспокоился о том, как прыщи влияют на его образ, потому что он никогда об этом не говорил. Мы никогда не обсуждали подобные вещи. Чем занят "крутой" мальчишка-подросток? Мы, братья Джексоны, были в этом ограничены. Мы много знали об уважении, чести и исполнительности, но не научились общаться легко и свободно. Мы говорили друг с другом только если речь шла о записи альбома, о туре, о танцах, баскетболе или о девчонках. Поэтому Майкл безмолвно страдал, когда черты его лица изменились и кожа покрылась прыщами. Он замкнулся в себе, лишь иногда делясь своим беспокойством с мамой.
Многое изменилось, но его голос стал еще лучше. Он остался достаточно высоким, но Майкл научился петь разными голосами, расширив диапазон и придав ему уникальный легкий тембр. Ходили нелепые слухи, что он получал инъекции гормонов, чтобы сохранить свой высокий нежный голос. Даже когда его учитель по вокалу Сет Риггс подтвердил, что голос у Майкла натуральный, никто не поверил. Но об этом он беспокоился меньше всего. Прыщи - вот что превратилось для него в настоящую проблему. А потом еще нос, который стал заметно шире - Майкл его ненавидел. Он действительно так возненавидел свою кожу и нос, что не мог смотреть на себя в зеркало. Это было не просто неприятие себя, типичное для всех подростков. Это переросло в настоящий комплекс неполноценности, расцветший пышным цветом. Чем больше он на себя смотрел, тем несчастнее себя чувствовал. Он стал болезненно робким и, разговаривая с кем-либо, всегда опускал глаза, чтобы избегать зрительного контакта.
Зоной комфорта для него, как и прежде, оставалась сцена или трибуна, где он давал интервью для прессы и где журналисты говорили о его "энергичности", "любознательности" и "энтузиазме". Во время выступлений все его подростковые беды были скрыты за гримом или за образом, который он создавал. Вне сцены мы беспощадно подшучивали над ним, и это лишь усугубляло проблему. Но где вы видели братьев, которые не дразнили бы друг друга? Мы все прошли через это. Когда у меня впервые высыпали прыщи, все, включая Майкла, звали меня "Бугристая Рожа" ("Bumpy Face") или "Изрезанное Лицо" ("Map Face"), а Марлона называли "Мясистые губы" ("Liver Lips"). Еще у меня была кличка "Большая Башка" - наверное, моя голова была слишком велика по сравнению с туловищем. Так что, когда Майкла стали звать "Большой нос", мы считали это своего рода признанием его нового возрастного статуса, а он упорно сопротивлялся. Но тогда мы этого не понимали.
Майкл часто вспоминал, как Джозеф пошучивал над ним и что больнее всего было слышать это из уст взрослого человека, который всю жизнь толковал нам о важности нашего внешнего вида. "Эй, Большой Нос, иди-ка сюда," - говорил Джозеф. Майкл в ответ молчал и каждый раз словно сворачивался в себя.
Однажды утром я проснулся и обнаружил у себя на бедре светлое, почти белое пятнышко, размером с горошину. Я забеспокоился и пошел к врачу. Он сказал, что это витилиго, но пока оно не распространяется, волноваться не стоит. Нам было чем заняться. По утрам мы с Майклом стоя перед зеркалом, выдавливали прыщи. Еще мы пользовались отбеливающим кремом "Nadinola" после того, как Майкл обнаружил, что после выдавливания остаются следы, которые темнее, чем цвет нашей кожи. Этот крем был для нас как волшебное средство: темные следы от прыщей постепенно светлели, тон кожи выравнивался.
Я пишу эти слова и понимаю, что один этот факт, если вырвать его из контекста, может служить подтверждением мифа о том, что Майкл отбеливал кожу, чтобы обрести бОльшую популярность - бессмысленное предположение, если учесть, что у нас и так было очень много фанов. В любом случае, крем "Nadinola" отпускается без рецепта и используется для лечения акне и нарушений пигментации кожи. Он содержит 3% гидрохинона, этого недостаточно, чтобы изменить пигментацию. Поэтому я хочу уточнить: Майкл никогда не отбеливал лицо или какую-либо часть тела, за исключением осветления темных пятен, которые оставались после прыщей. Позже, для лечения более серьезных заболеваний кожи, он использовал другие методы лечения. Его всегда задевали разговоры о том, что он пытается стать белым, особенно тогда, когда его цвет кожи стал таким, как у Ла Тойи, которая с рождения была светлее. Майкл гордился своими черными корнями и был счастлив быть черным артистом, который многого достиг, но заголовки твердили совершенно иное и это было частью взрослой жизни.
Я не думаю, что кто-нибудь из нас предвидел, что все эти болезни роста повлияют на нашу группу. В бизнесе наши хиты, сплоченность, совместная деятельность и популярность не предвещали нашего распада. И мы не производили впечатление парней, которые хотели бы жить отдельно, жениться и иметь детей. Майкл в особенности не осознавал, что несет с собой взрослая жизнь.
Желая показать нашу несхожесть в составе Джексон 5 и извлечь выгоду из вдвое большего количества фанов, мистер Горди решил, что я и Майкл должны начать свои сольные проекты. Несмотря на такую возможность, на первом месте для нас всегда была группа: Джексон 5 был нашим прибежищем, а сольные проекты - экспериментальным приключением. Мы понимали, что любой частный успех только укрепит брэнд. Сначала Майкл занял 4-е место в Billboard Hot 100 со своим хитом "Got To Be There", затем на 2-м месте оказался "Rockin' Robin". Потом первый сольный хит Майкла "Ben" стал No.1 и продался тиражом 1.5 млн копий. Я выпустил сингл "Daddy's Home" - кавер хита "Shep & the Limelites" - и он занял третью строчку, продажи составили около миллиона копий. До 1975 года мы выпустили еще несколько хитов, правда ни один из них не попал в Top 10.
Но вслед за нашим успехом я вдруг обнаружил, что пресса видит между нами конкуренцию. "Каково это, быть конкурентом своего брата? Джермейн, Майкл на первом месте, ты тоже хочешь?" Эти вопросы были древними, как пожелтевшие газеты, забытые на окне. Журналисты упустили из виду, что мы прежде всего братья, а уж потом - артисты. Майкл поддерживал меня как раньше на бейсбольном поле. Я мог на него положиться, как когда-то в Гэри, и в школе, и на сцене. Нас воспитывали так, чтобы мы подстегивали стремления друг друга, всякий раз поднимая планку. Это было здоровое соперничество, и мы делали это друг для друга. Музыке нет дела до соперничества, но мы видели, как замечания со стороны подрывали наши отношения, как братьев. Я всегда говорил, что глядя в аквариум невозможно узнать, о чем думает золотая рыбка, но люди все равно пытаются. Когда мы с Майклом взрослели, СМИ создали образ нашего "соперничества" и "зависти", от которого мы не смогли отделаться. Как и все, что оставляет отметины в нашем детстве - эмоции, чувства, опыт, шрамы - это остается с вами навсегда.
Мы должны были выпустить еще четыре сингла в составе группы: Skywriter, Get It Together, Dancing Machine и Moving Violation. Мы отошли от баблгам-соула и стали петь фанк с вкраплениями поп-музыки. И хотя в среднем по миру продажи колебались в пределах отметки в два миллиона, наш успех больше не был заоблачным. Мы перестали быть постоянными обитателями Топ-10, более того, мы с трудом попали в Топ-50. По сравнению с нашим предыдущим успехом, это была неудача, которой мы не находили объяснения. Где-то между альбомами, скажем, в середине 1973 года, моих ушей впервые достиг беспокойный ропот насчет того, что команда Мотаун больше не справляется со своими обязанностями. Майкл, который начинал все больше и больше верить в свои творческие способности, говорил, что мы нуждаемся в большей свободе, чтобы писать свой собственный материал, и Джозеф к этому прислушивался. Они считали, что мы хит-мейкеры, которые выпускают мало хитов и что Мотаун недостаточно активно нас продвигает.
Я не понимал их жалоб. Зачем зацикливаться на одной-двух провальных песнях, если у нас так много других хитов? Я размышлял. Массовую истерию было не остановить: спрос на гастроли остался на прежнем уровне, толпы фанатов продолжали кричать. Вряд ли это был кризис. Как бы там ни было, мои мысли были заняты совершенно другим. После нескольких успешных ухаживаний за девушками я понял, что никто в мире не сравнится с Хейзел Горди. Я сделал ей предложение, когда она присоединилась к нам на гастролях на Восточном побережье. И она согласилась. С тех пор как мы переехали в Лос-Анджелес Джексоны были близки с семьей Горди. Теперь мы укрепили эту связь еще больше. Мы были в восторге. В то время я верил в "навсегда" и в счастливый конец. Точнее, я верил, что хорошее не закончится никогда.
Я знал, что моя семья может воспринять эту новость совсем иначе. Поэтому несколько дней я молчал и думал, как им лучше сказать. Я боялся разговора с Джозефом, потому что с тех пор как Тито женился на Ди-Ди он решил, что теряет нас, и ему было трудно это принять. Невозможно было предугадать его реакцию. Я переживал, как я скажу это Майклу, ведь мы с ним были так близки, что для него это станет ударом. Короче говоря, в нашей семье каждый брак изначально воспринимался не как союз двух людей, а как гвоздь, вбитый в крышку гроба успешной группы.
Я помню, как мысленно репетировал свой разговор, но все, что я мог себе представить - сердитое лицо Джозефа и грустные глаза Майкла. Кажется, именно поэтому я решил сперва сообщить эту новость Джозефу по телефону, когда мы были на гастролях в Бостоне (Хейзел стояла рядом со мной). К тому времени Джозеф не всегда сопровождал нас в турне. Он уже достаточно доверял действиям Мотаун и иногда пользовался случаем, чтобы отдохнуть.
Я набрал Энсино, к телефону подошла мама. Я рассказал ей новость, она была в восторге. "Джозеф всегда говорил, что эта девочка без ума от тебя, - сказала она. - Я сейчас его позову, он в саду".
Должно быть, Джозеф сдувал листья или подстригал траву, я прождал целую вечность, бросая монетки в телефон-автомат. "Мне очень жаль, Джермейн... он не может подойти к телефону. Он занят в саду". Покорность в ее голосе сказала мне все, я был раздавлен. Мистер Горди меня поддержал. Мой собственный отец - нет, и это причиняло боль.
В тот же вечер я набрался мужества и сказал братьям. "Мы уже знаем, - отозвался Майкл. - Я люблю Хейзел. Я очень рад за вас". Он улыбался и называл мою невесту "миссис G". И ни разу не сказал мне, что воспринимал женитьбу своих братьев (Джеки вскоре женился на своей девушке Энид) как измену. Немного позже мама рассказала мне об этом. "Ему это не нравится, Джермейн. Ему кажется, что все меняется и все его бросают. Следующими будут Марлон и Рэнди. Ему грустно. Он боится остаться один".
Но Майкл ничего не сказал, ни тогда, ни позже. Он спрятал подальше свои истинные чувства, не желая разрушить мое счастье или испортить важный для меня день.
Мистер Горди в роли отца невесты! Как объявил журнал "Эбони", это событие обещало стать "свадьбой века". У меня не было причин оправдываться или в чем-то себя обвинять. Это было похоже на создание нового альбома: мне надо было просто появиться, сделать свое дело и все должно было решиться само собой. В списке гостей были все сливки музыкальной индустрии. Свадьба в стиле "Зимней Сказки" проходила в отеле Беверли Хиллз: 175 белых голубей, искусственный снег и Смоки Робинсон, поющий "Starting Here and Now", написанную специально для нас. Наша с Хейзел фотография появилась на обложке "Soul and Life" под заголовком "Эксклюзивный репортаж со свадьбы".
Великий день настал 15 декабря, на следующий день после моего девятнадцатилетия. Мистер Горди передал мне свою прекрасную дочь у алтаря, сжал мою руку и подмигнул, как бы говоря: "Теперь она твоя, позаботься о ней".
День пролетел как во сне, я был так увлечен, что не видел Майкла, который сидел в одиночестве за столом в костюме шафера. Я не уделил ему внимания, хотя догадывался, что он расстроен нашим расставанием. Так или иначе, мы с Хейзел нашли дом в Бел Эйр в 15-20 минутах езды от Энсино. К тому же, мы ведь продолжали гастролировать и записываться вместе. Во всяком случае, положительным следствием стало то, что мой брак привязал нас к самому сердцу Мотаун. Я не видел обратной стороны медали. Я просто предполагал, что все были рады за меня.
Но через несколько дней Хейзел сказала мне, что ее отец получил письмо от Тито. Смысл написанного сводился к тому, что он считал несправедливым то, что нам с Хейзел была устроена такая пышная свадьба, тогда как у них с Ди-Ди все прошло намного скромнее. Или что-то в этом роде. Он упустил одну деталь: мистер Горди оплатил нашу свадьбу как отец невесты, а не как президент Мотаун. Но это не мешало им считать, что я получаю от босса какие-то привилегии.
Я ни секунды не сомневался, что письмо написал не Тито. Мужчин мало волнует организация свадьбы (их жен - да). Но все-таки он подписал письмо и это меня покоробило, хотя я ему ничего не сказал. Я смахнул его слова под тот же ковер, где Майкл хранил свои чувства о разрушительном действии брака. Мы не любили конфронтацию. Мы прятали свои скелеты подальше в шкаф, у нас всегда были претензии друг к другу, но мы игнорировали их, дабы не разжигать конфликты. Худой мир лучше доброй ссоры - так говорила мама, Джозеф считал с точностью до наоборот. Похоже, наша с Хейзел свадьба также всколыхнула и семью Горди, и весь Мотаун. Как выяснилось, Марвин Гэй - гений, которого погубила собственная расхлябанность, ставший дядей Хейзел после женитьбы на сестре мистера Горди, Анне - тоже был обеспокоен. Позже я узнал (и Дэвид Ритц - его доверенное лицо и соавтор книги "Sexual Healing" - это подтвердил), что он был обеспокоен тем, что "в семью пришел новый певец". "Это все часть плана Берри, чтобы меня заменить", - говорил он. И это были слова артиста такого невероятного уровня! Марвин беспричинно убедил себя, что теперь я стану любимым сыном в семье Мотаун.
Оглядываясь назад, трудно поверить, что моя любовь к Хейзел вызвала такое недовольство. К счастью, я был слишком поглощен своим счастьем, чтобы обращать на это внимание.
Если Майклу когда-либо и нравилось его отражение в зеркале, то это были минуты, когда он танцевал. Для нашего сингла 1974 года "Dancing machine", занявшего вторую строчку в чартах, он хотел попробовать какой-то "особенный", идеальный танец под названием "Робот", который он подглядел в уличном театре. Каждую свободную минуту он тренировался перед зеркалом то в Хейвенхерсте, то в студии, вероятно, что и перед сном тоже. Его первые попытки выглядели неуклюжими и бессвязными, но когда он, наконец, показал нам отшлифованную версию, это было потрясающе. Казалось, у него колесики на ступнях и электрический привод в суставах. Он стал радиоуправляемым. "Робот" был первым движением, которое стало узнаваем задолго до "Лунной походки". Но когда он впервые показывал его в "Dancing Machine" на шоу Soul Train, никто не знал, как все пройдет. Что я могу сказать - посмотрите на YouTube, и вы увидите волнительный момент, когда Майкл впервые бросил свою шляпу на сцену, это движение знаменовало появление самого талантливого танцора нашего поколения. Ребятишки в Лос-Анджелесе разучивали движения "Робота". Мы снова вернулись в Тор 10. "Вот она, сила танца и телевидения", - говорили мы, делая себе заметки на будущее.
В 1974 году Майкл получил шанс выступать в Лас-Вегасе, пойти по следам Сэмми Дэвиса-младшего - мы задумали сделать полноценное эстрадное представление в стиле настоящего Вегаса. Мы были представлены как "The Jacksons" и решили, что Ла Тойя, Джанет и Ребби тоже будут выступать вместе с нами в MGM Grand в течении двух недель. Нам выпало редкое удовольствие 14 дней находиться в одном городе, на одном месте, наконец у нас появилась возможность распаковать чемоданы. Что еще делало это шоу особенным - то, что мы, Джексоны, сделали его сами, без участия Мотаун. Братья были постановщиками, Джозеф организатором и управляющим. Мы превратили варьете-программу в настоящее шоу, с музыкой, степом, актерской игрой и комедийными скетчами в сопровождении струнных и духовых инструментов. Все девять братьев и сестер развлекали на этот раз не орущих фанатов, а разношерстную толпу туристов. Мы были полны сумасшедшей энергией, словно опять вернулись в дни нашего детства на Джексон-стрит, и нашли сцену, где можно было выпустить пар. Особенно приятно, что вместе с нами была Ребби, которая раньше всех покинула семью. Мы испытывали гордость от того, что каждый вечер на сцену выходили не только пять братьев, но вся наша семья. Эти шоу были очень полезны для Майкла, ведь он получил уникальную возможность экспериментировать со своим изменившимся голосом и своими разнообразными талантами, это рождало новые творческие планы.
Это была его идея, чтобы Джанет сыграла Мэй Уэст в скетч-попурри из песен, которые они исполняли вместе с Рэнди: они играли взрослых мужчину и женщину. В песне "Love Is Strange" был момент, когда Рэнди обращается к ней, а она его игнорирует, он со злостью выкрикивает ее имя. Затем музыка остановилась, Джанет повернулась и подошла к нему, виляя бедрами под удары барабана. Потом она (какая прелесть!) положила руку на бедро и промурлыкала: "Мы могли бы иногда встречаться".
В каждом шоу ее появление вызывало шквал аплодисментов. Люди заговорили о Джанет Джексон, и мы поняли, что наша маленькая сестренка - неплохая артистка. Ла Тойя тоже участвовала в шоу. Вместе с Майклом, Марлоном и Ребби она танцевала "Fever" Пегги Ли. Шоу заканчивалось нашим общим танцем - семейной чечеткой. Зал аплодировал, мы раскланивались и улыбались, держась за руки и чувствуя, что все мы - одно целое. Если бы меня попросили выбрать только один кадр из того времени, я бы сохранил эти улыбки, нашу радость от того, что мы занимаемся любимым делом - развлекаем публику. Мы отлично справились с толпой в Вегасе, нас пригласили выступить еще несколько раз. Но затем постепенно все стало меняться.
Я стал понимать, что что-то идет не так, когда заметил, что при моем появлении в гримерке братья прекращают разговор и начинают делать вид, что читают свои журналы. Майкл выглядел сконфуженным, в воздухе повисало неловкое молчание. Обстановка была, по крайней мере... странной. Я убеждал себя, что в этом нет ничего страшного, братья просто жалуются на мистера Горди и не хотят говорить об этом при мне, чтобы не ставить меня в неловкое положение.
Иллюзию единства нашей семьи вдребезги разбил один телефонный звонок. Позвонила мамина подруга и сообщила, что у Джозефа есть любовница. Больнее всего то, что эта женщина однажды была в нашем доме по приглашению матери и даже положила глаз на Джеки. Как всякая обманутая женщина, мать была опустошена, расстроена, сбита с толку, она мучила себя вопросами "когда" и "где". Всю свою жизнь она была в тени, не думая ни о чем, кроме семьи, и этот звонок был для нее как гром среди ясного неба.
Мы с Хейзел были в Филадельфии, но я знал от других, что в Хейвенхерсте дела плохи. Джанет и Ребби умоляли мать "бросить его, развестись" и не терпеть этого "грязного ничтожного подонка". Джанет кричала ему в лицо, сколько боли он причинил всем нам - и Джозеф ее слушал. Майкл плакал от обиды и гнева и тоже потихоньку советовал матери вышвырнуть отца. Джозеф потерял уважение, которое долгие годы воспитывал в своих детях. Его действия противоречили понятиям о верности и порядочности - семейным ценностям, которые он нам прививал. Сгоряча мать собрала чемоданы и была готова его бросить. Но в конце концов она осталась верна своим старомодным религиозным взглядам, что прощение и время могут восстановить семью. "У меня нет сил бороться, нет места для мерзости и я верю в Господа", - сказала она.