Кто‑то дотронулся до моего плеча, и я узнал это прикосновение.
– Привет, незнакомец, – произнесла Ледар Энсли. – Купи мне этот отель, а я, когда пойду спать, пошлю тебе воздушный поцелуй.
– Привет, Ледар. Я знал: ты прямо рождена для этого места.
– Здесь прекраснее, чем в раю, – сказала Ледар, и мы обнялись. – Как ты, Джек? Мы все так волновались за тебя.
– У меня все хорошо, – ответил я. – Расставание с Южной Каролиной пошло мне на пользу.
– Последние пять лет я жила в Нью‑Йорке. Можешь не объяснять мне, почему ты уехал.
– Я и не собирался, – заявил я. – Как твои дети?
– Надеюсь, хорошо, – ответила она, и я почувствовал, что задел больное место. – Оба живут со своим отцом. Кэйперс убедил их, что они будут ему нужны, когда он будет баллотироваться на пост губернатора.
– Если Кэйперс станет губернатором, то это будет означать, что у нас нет демократии.
– Он просил меня передать тебе привет. Он по‑прежнему о тебе очень высокого мнения, – рассмеявшись, добавила она.
– Что ж, раз уж мы обмениваемся сообщениями, передай и ты Кэйперсу, что я часто о нем думаю. Каждый раз, как думаю о вирусах или ядовитых грибах, то тут же о нем вспоминаю. Когда размышляю о геморрое или диарее…
– Я все поняла, – сказала Ледар.
– А я в этом и не сомневался. Ты всегда была на редкость сообразительной.
– Au contraire[31], – возразила она. – До меня все доходило слишком медленно. Потому‑то и замуж вышла за очаровательного сукина сына.
– Немного не туда пошла. Не в том месте свернула.
– Скорее это напоминает современные способы ведения войны, – сказала Ледар. – Сначала разрушила город, замучила всех друзей, устроила пожар, засолила почву, взорвала мосты, по которым могла бы вернуться и начать все сначала.
– План провалился? – спросил я, наслаждаясь ее обществом.
– Ты всегда умел читать между строк.
– О! Что за странное явление! – воскликнул я, посмотрев в сторону холла.
Быстрым пружинистым шагом к нам направлялся Майк Хесс. Энергия била в нем ключом, он напоминал бутылку с пепси, которую встряхиваешь, прежде чем открыть. Пока он к нам шел, все глаза на террасе были прикованы к нему. Вид у него был весьма ухоженный, а манеры уверенные и деловитые.
Майк заключил меня в медвежьи объятия и расцеловал в обе щеки: скорее по‑голливудски, чем по‑итальянски, а Ледар он поцеловал прямо в губы.
– Голливудские шлюхи и рядом с тобой не стояли, Ледар. У меня член встает, как вспомню тебя в форме группы поддержки.
– Ты всегда знал, как найти подход к сердцу девушки, Майк, – заметила Ледар, когда мы все сели на место.
– А я и не узнал тебя без всех этих золотых цепей, – сказал я Майку.
– Самая большая ошибка в моей жизни, – рассмеялся Майк. – Надеть эти проклятые цепи на нашу десятую годовщину. Но, черт, все ждали, что я буду строить из себя кинопродюсера. Победила моя любовь к одноклассникам. Я дал публике то, чего она хотела. Шелковая рубашка с распахнутым воротом. Цепи, сверкающие на старой волосатой груди. С кем я тогда был?
– Тиффани Блейк, – подсказала Ледар. – Она была твоей женой.
– Грандиозная женщина! – воскликнул Майк. – Пришлось ее выставить сразу после рождения нашего сына Крейтона. У нее была дурная привычка – трахаться с чужими парнями.
– У тебя самого такая же репутация, – заметила Ледар.
– Эй, поосторожнее! – Майк показал на меня. – Когда в прошлый раз я встречался с Джеком, он сказал, что я просто мелкий пакостник.
– Как грубо и невежливо с моей стороны, – улыбнулся я и добавил: – Майкл, ты мелкий пакостник.
Майк театрально поднялся и сделал вид, что получил пулю прямо в живот. Он пошатнулся, завертелся и рухнул на перила, притворившись мертвым. Его игра была такой убедительной, что привела в смятение двух официантов, которые тут же стали справляться о его здоровье.
– Вставай, Майк, – приказала Ледар. – Постарайся сделать вид, что ты знаешь, как вести себя в приличном отеле.
– Мне разворотили все кишки, amigos. Бесполезно вызывать medicos, – заявил Майк. – Передайте маме, что я умер, читая каддиш[32]по папе.
Майк быстро пришел в себя и вернулся на место. Он поклонился пожилой итальянке, явно не слишком довольной его представлением и одарившей его ледяным взглядом. Этот презрительный взгляд, похоже, задел Майка.
– Ну вот, в двух словах. Вы только посмотрите на это лицо, – сказал Майк. – Вот почему иностранные фильмы не имеют успеха. Нет жизненной силы. Нет искры.
– Нет искры? – удивился я. – И это‑то в Италии?
– Нет жизненной силы? – возмутилась Ледар. – Анна Маньяни, София Лорен… Да ведь эти женщины изобрели жизненную силу.
– Когда вы в последний раз смотрели иностранные фильмы? – спросил Майк, игнорируя Ледар. – Они только и делают, что входят или выходят из дверей. И так битых два часа. Никто не умирает, никто не получает пулю в голову, никто не трахается, никто не смеется. Они только и делают, что лишь входят и выходят из дверей или до бесконечности сидят за ужином. В одну дверь входят, из другой выходят… А вот и суп. Полчаса экранного времени они разрезают своих цыплят. Вы только посмотрите на лицо этой женщины и тогда сразу поймете, почему от европейских фильмов воняет мертвечиной.
– Ей не понравилась твоя игра, – заметила Ледар. – Она не одобрила твое ребяческое исполнение сцены смерти из фильма «Ровно в полдень».
– Послушай, – сказал Майк, – недавно я сыграл эту сцену в клубе «Поло лаундж». Ту же самую. Перед лицом мэтров киноиндустрии. И мне аплодировали стоя самые бессердечные подонки на земле. Ей‑богу, не вру.
– Думаешь, то, что годится в «Поло лаундж», сработает в «Гритти паласе»? – спросил я.
– Эй, я вырос вместе с тобой в Южной Каролине. – Майк схватил меня за руку. – На моих метриках изображена пальма.
– Признайся, Майк, – сказал я. – Сейчас твоя родина – Родео‑драйв. Это твоя сущность, а все остальное в твоей жизни – лишь наносное.
– Не говори, что тебе это не нравится, – от души рассмеялся Майк. – Я могу сто раз купить и продать воздух, подарить дедуле парочку новых подков – а тебе все никак не надоест смешивать меня с дерьмом. Но признайся: в душе ты не можешь меня не любить.
К нам подошел уже другой официант, пожал мне руку, и мы обменялись любезностями по‑итальянски. Затем уже по‑английски я заказал сухой мартини «Танкерей». Майк поморщился.
– Мартини. Совсем как из фильма с Джун Аллисон[33]. Боюсь, умру от передозировки «Перье»[34]и лайма. Это все равно что заливать в бак неэтилированный бензин. Надо бы мне вытащить вас двоих в Эл‑Эй[35]. Через месяц папайя вас вылечит.
– Я переведу на итальянский, – обратился я к Ледар, – если объяснишь, о чем толкует Майк.
– Он больше не пьет, – пояснила она.
– У меня есть персональный тренер, целых девять ярдов, – сказал Майк. – Этот парень когда‑то был правым полузащитником в «Рэмз», и если ты думаешь, что он не заставлял меня отрывать задницу от стула…
– Майк, когда ты в последний раз читал Толстого? – спросил я, когда официант принес ему напиток.
– Нет, мне это нравится, на самом деле нравится! Люди в дорогущих туфлях от «Тинкербелл» трясутся от страха, когда я прихожу на переговоры в Эл‑Эй, а Джек тут сидит и пытается научить меня правильно говорить. Черт возьми, я читаю сценарии с утра до ночи. Без передыха, твою мать! Если с первой или со второй страницы они меня не задевают, сценарии летят в это гребаное окно навстречу ласковым небесам… Для меня время – деньги, черт побери.
– Переведи, пожалуйста, – попросил я Ледар.
– Он читает уйму киносценариев. И бóльшая часть их его не устраивает. Занятой человек, – объяснила Ледар.
– Давайте за дружбу, – поднял я бокал.
Мы чокнулись.
– Лучших друзей, чем в детстве, у тебя никогда не будет, – сказал Майк, и голос его чуть дрогнул.
– Говори за себя, – возразила Ледар. – С тех пор у меня появилась масса новых друзей, которые нравятся мне гораздо больше.
– Но стоит слегка размякнуть, как Ледар тут же вонзает нож тебе прямо в сердце. Она не слишком‑то изменилась. Правда, Джек?
– Я и сама могу сказать тебе, Майк. Незачем спрашивать Джека. Всегда обращайся к первоисточнику, – ответила Ледар, не дав мне открыть рот.
– Почему ты захотел встретиться в Венеции? – спросил я Майка, заметив, что слова Ледар его больно задели. – Ты сказал, что у тебя есть какой‑то проект.
– Проект! У меня есть чертовски убойная идея, такая, что я могу вооружить ею атомную подводную лодку.
– Он хочет сказать, что у него хорошая идея, – пояснила Ледар.
– Ледар, тебе не удастся подавить мой природный энтузиазм, так что и не пытайся. Я говорю на языке своего сообщества, как и Джек здесь, в Италии. Если захочешь в этом городишке кальмара, выучи слово calamari.
– А что за проект, Майк? – снова спросил я.
– Эй, не так быстро. У нас еще полно времени. Давайте просто сядем рядом и заглянем друг другу в глаза, как сказал поэт.
– Джек, как там Ли? – поинтересовалась Ледар.
– Да, расскажи. Загадочный ребенок. Ту, которую ты похитил из Южной Каролины, совсем как сына Линдберга[36].
– Я ее не похищал, Майк. Это мой ребенок, и я решил, что нам лучше перебраться в Италию.
– Эй, я не хотел задеть тебя в лучших чувствах. Мы просто говорим о нашей старой банде.
– Старая банда… – тихо произнес я. – Как только подумаю об этой старой банде, то почему‑то хочется бежать куда подальше.
– У нас всякое бывало, но мы все же прекрасно проводили время.
– Джек имеет в виду выбывших из строя, – пояснила Ледар.
– Выбывших из строя? Мне это нравится. Такие фильмы делают большие сборы.
– Здорово сказано, – съязвила Ледар. – Ты вносишь в Венецию элемент экзотики. Правда‑правда.
– Ледар, неужто тебе хочется вернуть наши отношения к тому моменту, когда я совершенно искренно дал тебе отлуп? Теперь, может быть, ты понимаешь, почему я не стал читать твой сценарий?
– Ты его прочел, – сказала она холодно, – поскольку там был выведен ты.
– Ты была не совсем справедлива, – возразил Майк. – Мне было неприятно.
– Звучит как музыка для моих ушей, – ехидно заметила она и жестом показала официанту, чтобы тот принес ей еще один напиток.
– Вы меня нервируете, – вмешался я. – Я уже сто раз пожалел, что согласился на эту встречу. Мне не нравится, когда люди продолжают вести старые войны, которые не могут выиграть. Тем более что мне, как ветерану, положена компенсация за участие в тех же войнах.
– Расслабься, Джек. – Майк поднял руки, показывая, что сдается. – Меня предупредили, что в любой момент ты можешь сорваться и убежать. Но я хочу, чтобы ты меня выслушал. Я долго об этом думал. Обмозговал все до мелочей. Ждал момента. Старался укрепиться в киноиндустрии так, что, когда придет время, я все получу на блюдечке с голубой каемочкой. Все уже подготовлено. Мой фильм должен выйти осенью, так чтобы я попробовал успеть попасть на Венецианский кинофестиваль. Фильм, конечно, денег не принесет, так, сущие гроши, что‑то типа художественного свиста. Не трогай мою задницу, тыковка, и, может быть, в один прекрасный день ты увидишь свое имя на серебристом экране, – добавил он, взглянув на Ледар.
– По мере того как она приближалась к Борегару[37], ее южное сердце трепетало все сильнее, – с подчеркнутым равнодушием произнесла Ледар, глядя на очертания церкви на противоположном берегу канала. – Мне плевать, экранизируешь ты мой сценарий или нет. Именно за это ты меня и любишь.
– Я хочу, чтобы вы двое написали для меня сценарий мини‑сериала о Юге на основе жизни нашего города и наших семей. С того самого момента, когда мой дед приехал в Уотерфорд, и до настоящего времени.
– Мини‑сериал. Какое уродливое выражение! – поморщился я.
– Считай, что это просто куча денег, и тогда у тебя исчезнут все эстетические проблемы по поводу работы на телевидении.
– Моя проблема – это работа с тобой, Майк. О чем я и сказала тебе, как только ты мне это предложил, и проблема эта никуда не делась.
– А когда приняла бесплатный билет до Венеции, проблемы были?
– Нет, никаких, – согласилась Ледар. – Я хотела повидаться с Джеком, хотела, чтобы он показал мне все тайники Венеции.
– Джек, в этом городишке можно пить воду? – понизив голос, спросил Майк. – Я имею в виду, из‑под крана, или лучше чистить зубы «Перье»? В прошлом году я ездил в Мексику, так мне показалось, что в мою задницу заполз Монтесума, решив там чуток вздремнуть.
– Это Венеция, а не Тихуана[38]. Вода хорошая.
Майк, похоже, обрадовался, что я развеял его сомнения относительно наиболее тревожащего его аспекта путешествия.
– А что ты думаешь о моей концепции сериала? Выкладывай.
– На меня не рассчитывай, – заявила Ледар.
– Погоди, сладенькая моя. Самое интересное еще впереди. Майк взял ручку, написал на листе бумаги ряд цифр и положил перед нами с Ледар. Где‑то там внизу, под нами, гондольер вел свою красивую лодку и плыл, куда хотел, а не туда, куда пожелают туристы.
– Вот какую сумму я планирую потратить на сценаристов своего сериала. Посмотрите. Это больше, чем когда‑либо заработал Джек, разъезжая по своим городишкам. Джеку, черт возьми, в жизни не получить такой жирный куш, если и дальше он будет писать о бараньих почках и pizza bianca?![39]А еще я включил издание книги в бумажной обложке и продажу во все страны мира.
– Спасибо за столь высокое мнение о моей профессии, Майк, – сказал я раздраженно.
Ледар внимательно посмотрела на цифры, которые Майк написал на бумаге.
– Теперь понимаю, почему в Калифорнии все такие ограниченные, – заметила она.
– Может, и так, – слегка повысил голос Майк, отражая брошенный ею вызов. – Но это, безусловно, повышает твои способности к высшей математике.
Я покачал головой, глядя на гондолы.
– Я для того и уехал в Италию, чтобы быть от всего этого подальше.
– Эй, я ведь не прошу тебя писать о своем личном. Ни слова о том, почему ты стал таким замороженным. Ни слова о Шайле и об этом дерьмовом случае с мостом. Мне нужна широкая панорама. Мои дед и бабка. Твои, Джек. Дед Кэйперса был одним из крупнейших политиков своего времени. Из этого может получиться что‑то интересное. Мы вышли из дерьма, но наши семьи из кожи вон лезли, чтобы сделать жизнь своих детей и внуков лучше, чем у них, и – вот сучьи дети! – они это сделали. Посмотри. Это охватит две мировые войны. Движение за гражданские права. Шестидесятые. Вьетнам. Вплоть до нашего времени.
– На сколько рассчитан этот мини‑сериал? – спросила Ледар.
– Здесь будет много побочных линий. Много закадровой речи. Выпятим главные события и охватим весь век. Я считаю, что это чертовски захватывающая идея, и, если вы двое откажетесь, за этот проект с радостью ухватятся другие писатели.
– Так и найми их, – предложил я.
– Никто из них там не был, – возразил Майк, и впервые я увидел в нем черты прежнего Майка, мальчика, с которым вырос и которого любил. – Не то что мы. Им не пришлось пройти через то, что прошли мы. Я все жду, когда Ледар напишет о том, что мы в детстве видели в Южной Каролине, но все, о чем она пишет, происходит в солярии для феминисток с Манхэттена.
– Давайте не будем драться, – вздохнул я.
– Вот дерьмо, драться! Черт, в Южной Каролине мы и не знали, что такое драка. А вот в Эл‑Эй сразу узнаешь, что побывал в хорошей драке, когда утром ты даже отлить не можешь, так как твой член падает в унитаз.
– Я не хочу с тобой работать, Майк, – заявил я. – Я приехал сюда из чистого любопытства, чтобы посмотреть, как это, собраться снова вместе. В отличие от тебя я не тоскую по прошлому, но я тоскую по тому, какими мы были когда‑то, по нашей невинности и по тому, через что нам всем вместе пришлось пройти, а еще по тому, как бы все обернулось для нас, будь мы чуть‑чуть поудачливее.
– Тогда напиши, как бы ты хотел, чтобы все обернулось, – наклонился ко мне Майк. – Ты хочешь все приукрасить? Замечательно! Приукрашивай, сколько душе угодно. Работать со мной – райское наслаждение. Все, кто со мной работает, от меня без ума. Вот несколько телефонных номеров. Позвони, пожалуйста. Они поймут, что ты звонишь от меня.
– Телефонные номера? – переспросил я.
– Людей, которые со мной работали. Они подтвердят мои слова.
– А можно, я дам Джеку номера других телефонов, – вмешалась Ледар. – Людей, которые сплюнут через левое плечо при одном лишь упоминании твоего имени.
– Ты создаешь мне новых врагов, – сказал Майк. – Это бесчеловечно.
– Тогда дай Джеку телефоны людей, которые с удовольствием подожгут тебя просто для того, чтобы проверить, работает ли их зажигалка. Полгорода считает тебя настоящим сукиным сыном.
– Но они не знали меня мальчиком, – возразил Майк. – В отличие от вас, ребята. Ведь когда‑то я был совсем другим.
– Извини, Майк, – сказала Ледар. – Я не хотела. Не это имела ввиду.
– Нет проблем, Ледар. Я знаю, откуда ноги растут, но я не больше вашего знаю, что со мной случилось. Потому‑то и хочу, чтобы вы с Джеком взялись за этот проект. Хочу, чтобы вы помогли мне все выяснить. Я точно знаю, что я живой, но я больше не знаю, как чувствовать себя живым. Чао, amigos. У меня назначена встреча, а вы пока поворкуйте.
И когда мы уже шли к лифтам, Ледар спросила:
– Ты ведь не собираешься принять предложение Майка?
– Нет. Что мне больше всего нравится в прошлом – так это возможность не думать о нем.
Глава четвертая
На следующий день я повел Ледар знакомиться с городом и наблюдал за тем, как она рассматривает изящно одетых итальянок, спешащих домой по извилистым улочкам. Из маленького бутика вышла женщина, и мне пришлось встать за спиной у Ледар, чтобы разойтись с ней на узкой дороге, идущей от калле дель Трагетто.
Ледар остановилась, уставилась на женщину, неожиданно встретившись с ней глазами, и словно постаралась вобрать в себя все: ее одежду, гордую осанку, красивые ноги, беспечную элегантность. Ледар даже вдохнула запах ее духов.
– Ты привыкнешь к этому, – заметил я.
– Сомневаюсь, – ответила Ледар. – Она такая красивая.
– В итальянках есть нечто магическое.
– Она словно отлита из золота. На твоем месте я бы точно последовала за этой женщиной и ни за что ее не упустила бы, – продолжила Ледар.
Я рассмеялся и пошел рядом с ней по Кампо ди Санта‑Маргерита, где мальчишки играли в футбол под неодобрительным взглядом пожилого священника. Старая женщина поливала пышную герань в ящике под окном, а художник, стоявший за мольбертом у входа на площадь в мягких лучах закатного солнца, старался запечатлеть эту сцену.
Я прекрасно знал, что иду сейчас рядом с одной из жизней, которую некогда отказался прожить. Когда‑то наши пути так тесно переплетались, что казалось, будто мы созданы друг для друга, надо было лишь поддаться соблазну инерции. Друзья детства нас давно соединили, практически санкционировали наш союз. С самого начала мы оба отличались спокойным, уступчивым нравом. Казалось, мы находимся на одной половине шахматной доски. О том, что Ледар болезненно застенчива, первой намекнула мне моя мать. Она объяснила мне, что красота – это священный дар, как правило принадлежащий всему миру, а не его обладательнице. Мать поняла, какое тяжелое бремя ответственности за непрошеную красоту лежит на плечах Ледар, и заметила, как одинока эта девочка. Мы с Ледар молча объединили наши одиночества и отдались подхватившему нас потоку жизни. И сейчас, когда мы шли по Венеции, то оба чувствовали силу истории, которая так и не была рассказана, и путешествия, которое так и не совершилось. Все это стояло между нами словно третий лишний.
Я знал, что Ледар не может простить себе собственный выбор. Но она выросла в памперсном лепечущем мире, который создает для девушек Юг, заставляя их выбирать путь наименьшего сопротивления. Как только Ледар поняла, что научилась думать самостоятельно и решать сама за себя, как тут же обнаружила в себе худшие инстинкты своих родителей. Долгое время она считала себя невосприимчивой к ядовитым родительским дарам и осознала, что этот яд ее убивает, только тогда, когда вышла замуж. Путем хитроумных уловок и тщательно продуманных ходов она умудрилась выбрать человека, считавшего ее полным ничтожеством. Муж с удовольствием подтверждал ее самые нелестные мысли о себе и в конце концов все в ней возненавидел.
В молодости я считал, что такой брак – редкость. Теперь же понимаю, что это распространенное явление. За свою жизнь я столько навидался заключенных без любви браков, что ими можно было бы заполнить большинство пустынных мест Запада США. Американские матери, сами того не сознавая, учат сыновей подавлять волю девушек. Еще в юности мы учимся предавать наших будущих жен, осваиваем тонкие способы проявления раздражительности и неодобрения. Моя собственная мать снабдила меня оружием, с помощью которого я мог разрушить жизнь любой женщины, имевшей глупость в меня влюбиться.
Ледар взяла меня под руку, и на мгновение мы оба почувствовали себя счастливыми.
Ледар была замужем за одним из тех американцев, которые использовали речь и секс, невзирая на последствия или приличия. Ее любовь к нему пошатнула ее уверенность в любви к самой себе. Пять лет она пыталась восстановить чувство равновесия, после того как муж оставил ее ради двадцатилетней девушки, представлявшей собой более молодой и чуть более плотский вариант самой Ледар. Ледар призналась, что составила список знакомых мужчин, в кого не страшно было бы влюбиться, если окрепнет настолько, что снова сможет выйти на опасную конкурентную тропу. Я тоже был в этом списке, но только до тех пор, пока Ледар не вспомнила о самоубийстве Шайлы. Вспомнив это, она осторожно вычеркнула меня из списка и добавила телефонные номера еще троих мужчин, прошедших проверку. Как и некоторые другие мои знакомые женщины, Ледар считала, что я в ответе за смерть Шайлы, хотя ей практически ничего не было известно о нашей совместной жизни.
С моста, перекинутого через небольшой канал, я указал на двух пожилых мастеров, которые как раз заканчивали строительство гондолы. Их наняла фабрика, где до сих пор лодки изготавливались вручную.
– У меня тут есть друг. Джино, – сказал я, взяв Ледар за руку. – Его причал недалеко отсюда.
– Джек, ты придумал неплохой способ зарабатывать на жизнь. Я знала, что ты хорошо жаришь устриц и готовишь свинину, но даже представить не могла, что ты рискнешь взяться за кулинарные книги. Мне даже в голову не приходило, что ты будешь писать о красивых городах и хороших ресторанах.
– А кто мог знать, что ты станешь писать киносценарии?
– Думаю, я это знала, – повернулась ко мне Ледар. – И все же мне кажется, что ты сбежал.
– Может, и сбежал, Ледар. Впрочем, это мое призвание, и я могу делать то, что хочу. И это одно из тех редких благ, что даются с возрастом.
– Джек, иногда я рассказываю своим нью‑йоркским друзьям, что значит вырасти в Уотерфорде. Рассказываю о том, как мы везде бегали дружной толпой – все мы, – а они мне не верят. Говорят: судя по моим рассказам, я выросла в окружении богов и богинь. Считают, что я преувеличиваю. Попросту не верят. Сначала я рассказываю им о Майке, потому что они о нем слышали. Рассказываю о тебе и твоей семье. О Шайле и ее семье. О Кэйперсе и Джордане. О Великом Еврее Максе. О маме… Я не могу говорить об этом простым бытовым языком для большей достоверности. Разве был среди нас хоть кто‑то, кто не казался бы тебе умным, даже тогда?
– Да. Я сам не казался себе умным. Даже тогда. Недостаточно умным, чтобы уйти с дороги.
– Уйти с дороги? Что это значит?
– Я не знал, что все, что делаешь, опасно. Все, даже самый незначительный поступок, может привести к катастрофе.
– Разве у нас были какие‑то предзнаменования, тайные знаки? Чайные листы, по которым мы что‑нибудь прочли бы, если б были настороже?
– Ты и не должна видеть эти знаки. Они невидимы, не имеют запаха, не оставляют следов. Ты даже не чувствуешь их, пока вдруг не окажешься на коленях, рыдая под их непереносимой тяжестью, – ответил я.
Я провел ее по переулку мимо траттории и химчистки с запотевшими окнами. Из траттории доносился запах чеснока и жареной свинины.
– В этой траттории я еще ни разу не обедал. Должно быть, новая.
– Замечательно, – сказала Ледар. – Как мы умело перевели разговор от всех этих ужасов к еде.
– Ледар, я научился не думать о Южной Каролине. Особенно о моментах, которые вызывают боль. Например, о Шайле. Надеюсь, ты понимаешь. Если нет, прости, но я не нуждаюсь в твоем разрешении, о чем я могу думать, а о чем – нет. Так же как и тебе нет нужды спрашивать у меня разрешения, о чем писать, и, черт возьми, ты, Ледар, не написала ни словечка о том, что случилось с нами, богами и богинями твоего детства.
– Ох, Джек, сколько лет я не слышала, как староста нашего класса произносит речь, – улыбнулась Ледар.
– Да ты, засранка, сама меня и вынудила.
– Забавно, Джек. Южная Каролина всегда была для меня запретной темой. Я ни разу о ней не написала, ни слова, ни намека, и даже не помышляла об этом, пока в прошлом месяце Майк не пригласил меня в Нью‑Йорке на ланч. Мои родители живут в постоянном страхе, что я раскрою дворцовые тайны, которые навеки опозорят наше имя.
– У твоей семьи нет секретов, Ледар, – сказал я. – А только глупые ошибки.
– Тебя не удивляет, что Кэйперс баллотируется в губернаторы?
– Кэйперс баллотируется в губернаторы?! – громко рассмеялся я. – Это было неизбежно. Помнишь, как он говорил об этом еще в первом и во втором классах? Поверить не могу, что уже в семилетнем возрасте человек может быть таким амбициозным и целеустремленным.
– А я вот верю. Может, ты забыл, Джек, но я вышла за него замуж и родила от него двух детей, – с горечью в голосе произнесла Ледар.
– Ты знаешь, что я думаю о твоем бывшем, – сказал я. – Давай не будем об этом.
– Зато ты не знаешь, что думаю о нем я, – заметила она. – По крайней мере, не сейчас. Ты можешь поверить, что он кандидат от республиканской партии?
– Республиканской? – искренно удивился я. – В Южной Каролине я скорее решился бы на операцию по перемене пола, чем стал бы выступать кандидатом от республиканцев. Даже Кэйперс должен был бы устыдиться. Нет, только не Кэйперс. В его консервативном театре абсурда нет места стыду.
– Мой сын и дочь – его горячие поклонники. – Она замолчала. Похоже, переводила дыхание. – Меня они так не любят, как отца. Он мерзавец, но обаятельный мерзавец. Если поставить его рядом с хамелеоном, то Кэйперс изменит цвет быстрее.
– Когда думаю обо всех этих людях, меня одолевает чувство вины. Я виню себя за то, что ненавижу Кэйперса, хотя и знаю, что у меня есть на то законное право.
– А у меня вот нет ни капли вины за то, что ненавижу его, – заявила Ледар.
Мы остановились, чтобы полюбоваться спавшим на подоконнике котом.
– Как‑то раз ты пытался объяснить мне свое отношение к католицизму, говорил что‑то о чувстве вины, но я ни слова не поняла. То, что ты католик, было для меня еще одной странностью семьи Макколл.
– Вина для меня – определяющее слово, – сказал я. – Центральная тема жизни. Церковь вложила в меня сознание чистой вины. Возвела храм в нежном сердце ребенка. Замостила виной полы. И статуи святых вырезаны из крупных блоков все той же вины.
– Ты теперь взрослый, Джек. Покончи с этим. Теперь‑то ты уже понял, как все это глупо и нелепо.
– Согласен с тобой на все сто. Но тебя воспитали в англиканской вере, а ее адепты чувствуют себя виновными, только если позабыли накормить своих поло‑пони или не пополнили запас их еды.
– Я не об этом говорю. Ты всегда вел себя так, словно твоя вина была чем‑то реальным, чем‑то осязаемым. Джек, тебе нужно освободиться от этого.
Мы молча пошли дальше, забираясь в сердце Венеции. Поглядывая мельком на Ледар, я находил, что красота ее по‑прежнему застенчива и сдержанна. Она была прелестна, но привлекательность ее казалась скорее миссией, нежели даром. Ледар всегда неохотно исполняла обязанности, которые налагает на женщин красота.
Я до сих пор помню, как однажды наблюдал за Ледар, когда она каталась на водных лыжах по реке Уотерфорд в желтом бикини, купленном ей матерью в Чарлстоне. На нее всегда было любо‑дорого смотреть, когда она неслась за быстроходным катером, выделывая сложные фигуры. Но в тот день, казалось, все мужчины города облепили берега реки, словно стая ворон провода, любуясь мягкими скульптурными выпуклостями и изгибами, совсем недавно появившимися на ее тонкой девической фигурке. Она созрела внезапно и расцвела так пышно, что стала предметом разговора в раздевалках бассейна и у стоек баров. Она обнаружила, что быть красивой – уже и так тяжелое испытание, а быть сексуальной – просто непереносимо. Поскольку ничто не удручало ее больше, чем непрошеное внимание мужчин, она спрятала желтое бикини в тот же ящик, где хранились ее детские летние платья.
Я внимательно посмотрел на ее лицо, на эти прекрасные тонкие черты.
– Ты обещал прокатить меня на гондоле, – сменила тему Ледар, когда мы пошли обратно к Большому каналу.
– Мы рядом с Джино. Самым красивым гондольером.