На виа ди Сан‑Теодоро мы по очереди попили из фонтана напротив бельгийского посольства. Вода, спустившаяся с Апеннин, была чистой и холодной и на вкус напоминала снег, растаявший в руках прелестной девушки. Я повел Ледар по длинной улице к антикварному магазинчику, куда приходил раз в месяц, чтобы внести арендную плату за квартиру.
Войдя, мы увидели одного из совладельцев магазина Саво Расковича, который задумчиво перелистывал фолиант в кожаном переплете. Саво посмотрел на Ледар и воскликнул:
– Наконец‑то ты обзавелся подружкой! Это ненормально – так долго быть одному. Саво Раскович.
– Очень приятно, Саво, – улыбнулась Ледар, когда этот высокий элегантный человек поцеловал ей руку. – Меня зовут Ледар Энсли.
– Джек, друг мой, – сказал Саво, – у меня есть для тебя красивые вещи. У тебя такой хороший вкус. Жаль, что денег нет.
Я положил руку на плечо деревянному венецианскому джентльмену примерно с меня ростом, охранявшему вход в антикварный магазин.
– Продай мне этого венецианца. Я уже тебе столько денег заплатил за квартиру, что цена должна быть номинальной.
– Только для тебя. Специальная цена, – отозвался Саво, подмигнув Ледар. – Двенадцать тысяч долларов.
– Да мне живой венецианец обойдется дешевле, – заметил я.
– Да, но лучше, чтобы тебя ограбил друг, а не враг.
Из задней части магазина, оторвавшись от бухгалтерских книг, вышел Спиро, брат Саво. Спиро, который был гораздо экспансивнее Саво, обнял меня и расцеловал в обе щеки.
– Не целуй его, Спиро, – заявил Саво, – пока он не заплатит за квартиру.
– Брат шутит. Не обращай внимания, – сказал Спиро. – Американцы очень чувствительны, брат мой. Они не понимают балканского юмора.
– Это был балканский юмор? – ухмыльнулся я. – Неудивительно, что вы эмигрировали в Италию.
– Какая красавица, какая bellʼamericana! – воскликнул Спиро, целуя Ледар руку. – Наконец‑то Бог услышал наши молитвы. А вы собираетесь замуж за моего бедного жильца?
– Вы, мальчики, должны над ним поработать, – заявила Ледар. – Он даже еще ни разу не пригласил меня на свидание.
– Мы друзья детства, – пояснил я. – А братья Расковичи – красивые воры, называющие себя лендлордами.
– Ах, Джек! – отозвался Спиро, указав на снятую в начале пятидесятых фотографию, где братья стояли в окружении красивых мужчин и женщин, среди которых была Глория Свенсон[56]. – В молодости мы и в самом деле были красивы.
– Когда‑то, синьора, мы были вхожи в такие гостиные, единственным пропуском куда служила привлекательная наружность, – пояснил Саво.
– Зеркало было моим лучшим другом, – вздохнул Спиро. – Сейчас оно убийца.
– Вот моя арендная плата за следующие три месяца, – сказал я.
– Ах, настоящая музыка! – улыбнулся брату Саво. – Шелест выписанного чека.
– Ах, настоящая симфония! – согласился Спиро. – Надеюсь, bella donna не забудет дорогу к нашему дому.
– Улицы Рима сразу хорошеют, когда вы ступаете по ним, синьора, – подхватил Саво.
– Выходите за него замуж, – предложил Спиро. – Снимите с нас заботу о нем.
– Джентльмены, – запротестовал я.
– Меня от тебя тошнит, – сказал Саво, когда мы пошли к дверям. – Американские мужчины ничего не смыслят в романтике. Женщинам нужны комплименты, поэзия…
– Абсолютно с вами согласна, – произнесла Ледар, когда братья на прощание поцеловали ей руку. – Вы, мальчики, продолжайте работать с Джеком.
На виа деи Форраджи я показал Ледар квартиру на втором этаже, где мы провели наш первый год в Италии, и маленькую площадь на виа деи Фиенили, где нам впервые оказали теплый прием. Именно на этой площади я почувствовал, что обо мне заботятся на свой особый, римский манер. Когда мы с Ли ходили за покупками, булочница Мартина обычно отрезала ей кусок pizza bianca, а Роберто, держащий alimentari, – здоровый ломоть пармезана. Адель, торгующая свежайшими отборными овощами, обычно отрезала для Ли кусок белоснежного фенхеля, чтобы она потом могла заесть пармезан. Эти римляне, взяв над Ли опекунство, научили ее говорить не просто по‑итальянски, а на римском диалекте. И когда мы с Ли переехали на пьяццу Фарнезе, они расценили это как предательство и проявление снобизма. Адель, хранительница овощей, плакала, когда мы пришли с ней прощаться. Но сейчас, увидев нас, Адель радостно окликнула меня по имени. Она спросила о Ли, и я заметил, что ее грубые руки по‑прежнему все в хлорофилле от обрезания черешков артишоков. Она рассказала Ледар, что Ли очень любит лесную землянику и сезонную малину. Я купил продукты к ужину и уже собрался было уйти с площади, чтобы отвести Ледар на ланч, как вдруг заметил Наташу – девушку с белой собакой. Со времени нашей последней встречи Наташа выросла и похорошела. Когда я снимал квартиру на виа деи Форраджи, девочка с белой собакой, как называла ее тогда Ли, была первым человеком, с которым мы здесь познакомились. Я как раз озирался в поисках магазина, когда из жилого дома вышла Наташа, ведущая на поводке собаку, ухоженного терьера с манерами старого аристократа и паранойей мелкого животного, не привыкшего к толпе.
Я тогда попытался объясниться с Наташей на своем примитивном итальянском, который казался еще более диким из‑за акцента жителя Южной Каролины. Поздоровался, сказал, что я американец, что только приехал, что моему ребенку три года, что ее зовут Ли и что мне хотелось бы узнать, где здесь делают покупки. После длинного монолога я иссяк и полностью истощил свой скудный языковой запас. Девушка с белой собакой закинула голову и расхохоталась.
– Черт с ним! – воскликнул я. – Сам найду эти проклятые магазины.
– Я говорю по‑английски, – успокоила меня девушка. – Моя мать итальянка, а отец работает в «Юнайтед пресс интернэшнл».
– Пожалуйста, не говорите ему то, что я вам сказал. Прошу прощения. Меня зовут Джек Макколл.
– Наташа Джонс, – представилась девушка. – Если позволите, я проведу вас по магазинам и со всеми познакомлю. Люди здесь очаровательные. Надо только, чтобы они узнали вас поближе.
И вот сейчас я тихонько подошел к Наташе сзади.
– Прошу прощения, вы, случайно, не София Лорен?
Наташа резко обернулась и, увидев меня, рассмеялась.
– Синьор Макколл, что же вы не приходите на площадь? Ли уже успеет состариться, когда я увижу ее в следующий раз.
– Это Ледар Энсли, моя приятельница из Штатов, – сообщил я.
– Вы знали маму Ли? – грациозно присев, спросила Наташа.
– Очень хорошо. Ведь мы вместе росли.
– А синьор Макколл всегда был таким шутником? – поинтересовалась Наташа, не глядя на меня.
– Всегда, – ответила Ледар.
– И его шутки никогда не были смешными?
– Ни разу, – хмыкнула Ледар.
– Значит, он не изменился, – сказала Наташа с лукавой улыбкой.
– Наташа в меня влюблена, – объяснил я Ледар. – Это часто случается с юными девушками, когда они встречают красивых и крутых взрослых мужчин.
– Синьора, не верьте ни одному его слову, – предупредила Наташа.
– Ни за что, – сказала Ледар.
– Вы скучали по мне, Наташа? – спросил я.
– Нисколечко. А вот Бьянко скучал, – кивнула она в сторону собаки.
– Только Бьянко? – уточнил я.
– Да, только Бьянко. Я в этом абсолютно уверена.
– Приходите послушать новые записи Брюса Спрингстина[57], которые есть у Ли, – предложил я. – Она вам очень обрадуется.
– Может быть, – пообещала Наташа и пошла со своей собакой к виа ди Сан‑Теодоро.
На соседней улице громко затрещал мотоцикл, и какой‑то старик, испугавшись, упал на землю и прикрыл голову руками. Продавцы осторожно вышли посмотреть, что случилось, и на площадь выскочил мотоцикл с ревущим двигателем. Все стали дружно смеяться над стариком, но мне, после утреннего убийства полицейского, было вовсе не до смеха.
Услышав шум, вернулась Наташа.
– Сегодня возле Салерно убили американского туриста, – сообщила она. – Мне отец говорил.
– Террористы? – спросил я.
– Кто знает, – ответила она. – Но американцам не помешает быть поосторожнее. Пожалуйста, объясните это своей подруге.
– Как я могу ей это объяснить?
– Скажите, что в Италии не все так просто.
И тут я увидел Джордана Эллиота, который наблюдал за нами из переулка неподалеку.
От неожиданности я даже отвернулся, так как здесь, в Италии, еще ни разу не видел его на людях. Но когда мы с Ледар стали спускаться по ступеням, ведущим на пьяццу с обратной стороны Капитолийского холма, Джордан уже исчез из виду. В Риме священнику или монахине легче всего оставаться незаметными, так как каждый день ты встречаешь идущих гуськом священнослужителей, которые представляют все нации мира.
Интересно, не приступ ли ностальгии заставил его выйти из тени на теплое римское солнышко? Мы направились к театру Марцелла и перешли оживленную улицу, где стояли дома, построенные во времена фашизма. Здесь я снова заметил Джордана: он сидел спиной к нам на мраморном фрагменте разбитой колонны. Если мой друг сумел опередить нас, то, стало быть, знает улицы Рима и проходные дворы гораздо лучше, чем я предполагал. Возможно, ему просто хотелось посмотреть, как выглядит Ледар по прошествии всех этих лет. Так получилось, что у Джордана украли юность, и, вероятно, он не смог побороть желание взглянуть со стороны на эти потерянные годы.
Он шел, не оборачиваясь, в двадцати пяти ярдах впереди нас по главной улице еврейского гетто, пока я, взяв на себя роль экскурсовода, знакомил Ледар с достопримечательностями. Украдкой взглянув на Джордана, я повел Ледар по лабиринту темных улочек. Отличное место для совершения убийства или для свидания, хотя для этого нужно прекрасно здесь ориентироваться.
С Джорданом во главе мы добрались до фонтана Черепах с красивыми бронзовыми мальчиками, помогавшими черепахам заползти в верхнюю чашу. Джордан обошел столики на террасе у ресторана «Векья Рома», сказал что‑то официанту и исчез за дверью.
– Давай перекусим, – предложил я. – Здесь, на солнышке.
– Это что, самый красивый в мире ресторан? – спросила Ледар, сев за столик.
Я заметил, что долгая ходьба ее утомила. В Риме, где на человека сразу обрушивается так много красоты, глаза быстро устают. Заказав бутылку минеральной воды, я извинился и пошел узнать, куда подевался Джордан. Он ждал меня в кабинке мужского туалета и заговорил, как только я вошел.
– Это оставили в исповедальне в Сант‑Ансельмо, – сказал он, – подсунув под дверь конверт.
Я открыл конверт и вынул несколько фотографий, на одной из которых увидел себя, входящего в исповедальню, а на другой – Джордана, выходящего из нее.
– Ты хорошо выглядишь, – заметил я.
– Я здорово постарел, – ответил он. – Трапписты[58]никогда не фотографируются. Меня просто потрясла собственная внешность.
– Я заметил частного сыщика, когда выходил из церкви, – сообщил я. – Это тот самый парень, которого наняла следить за мной Марта Фокс.
– Утешает только одно: ты выглядишь даже старше меня, – ухмыльнулся Джордан.
– Ты монах, – сказал я, повернувшись на звук его голоса. – Ты не встаешь посреди ночи к ребенку, не волнуешься из‑за неоплаченных счетов, не думаешь о том, как бы заработать лишний бакс. Вы, ребята, обнаружили источник вечной молодости, открыли секрет, как не стареть.
– И что же это за секрет?
– Не иметь дела с женщинами, – ответил я.
– Выходит, тебя состарили женщины? – спросил Джордан, и я почувствовал, что он улыбается за закрытой дверью.
– Нет, женщины убивают изнутри. Это как алкоголь, который ты пьешь, чтобы жить с женщинами, которые тебя старят.
– Джек, мой аббат отправляет меня в другой монастырь, – произнес Джордан. – Он не позволил сообщить даже тебе его местонахождение.
– Он прав, – согласился я. – Я тебя подвел. Навел на тебя слежку.
– Майк Хесс написал мне письмо. Сказал, что хочет со мной встретиться. Упомянул о фильме. Как только я получил письмо, сразу же позвонил матери и попросил ее быть крайне осторожной.
– Джордан, а твой отец знает, что ты жив? – поинтересовался я. – Селестина ему ничего не говорила?
– Мама уверена, что отец немедленно выдаст меня властям, – ответил Джордан. – Вся его жизнь – улица с односторонним движением. Он никогда не изменится.
– Эти фотографии… – Я снова посмотрел на снимки. – На них я и мой исповедник, которого я никогда не видел. Ты здесь не слишком похож на того Джордана Эллиота, с которым мы вместе росли.
– Джек, я должен исчезнуть на время, скрыться. Даже от тебя, – сказал священник.
– Понимаю. Джордан, я буду скучать по тебе. Не исчезай надолго.
– Да, наша Ледар… Как и прежде, красавица, – произнес Джордан. – Как бы я хотел с ней поговорить.
– Возможно, как‑нибудь когда‑нибудь, – заметил я.
– Да нет, Джек, – вздохнул Джордан Эллиот. – Я всегда буду мертв для таких людей, как Ледар.
– Должен же быть закон об истечении срока давности, – напомнил ему я.
– Возможно, – сказал священник, когда я уже направился к выходу. – Но на убийство он не распространяется.
Глава восьмая
Наблюдая за дочерью, я узнал, что отсутствие матери вызывает у нее одну из самых больших человеческих потребностей: Ли всех женщин оценивала с точки зрения пригодности на роль моей жены и матери для нее. Она не оставляла надежды на то, что когда‑нибудь я приведу домой ту особенную женщину, которая внесет гармонию в нашу неустроенную жизнь. Когда я представил Ли Ледар, то заметил, что дочь мысленно уже выбрала мою старинную подругу главным кандидатом на эту роль. В последнее время у дочери появилась нехорошая привычка возводить на пьедестал любую женщину, которую я приглашал домой на обед. Однако Ледар обладала в ее глазах еще одним достоинством: она была одним из мифических персонажей сказок о моем детстве.
– Вот уж не думала, что когда‑нибудь увижу Ледар Энсли. Вы были королевой бала на вечере встречи выпускников средней школы Уотерфорда, президентом школьного отделения National Honor Society[59]и лидером группы поддержки.
– Господи, откуда ты все это знаешь? – удивилась Ледар.
– Наш школьный ежегодник для Ли как Священное Писание, – объяснил я, когда мы устроились на кухне и я начал готовить ужин.
– Моя мама была редактором ежегодника, – сказала Ли. – Она писала вам, что никогда не забудет, как хорошо вы двое проводили время на уроках мистера Мосли по экономике. В старших классах. И вы постоянно секретничали. Так она написала.
– Ах, те легкомысленные годы, – улыбнулась Ледар. – Я их просто обожаю.
– Вы поехали с моим папой в дом на острове Святого Михаила, – продолжала Ли. – В тот вечер вы порвали с папочкой и укатили с Кэйперсом Миддлтоном в папочкином автомобиле.
– Не самый удачный карьерный ход, – заметила Ледар.
– Я всегда считала, что Кэйперс очень милый, – заявила Ли. – Мама бегала к нему на свидания, а вы вышли за него замуж. Он действительно очень красивый?
– Это все равно что расти вместе с кинозвездой, – ответил я.
Я поставил кипятить воду для пасты, посолил ее и включил конфорку на полную мощность. Ли выскочила из комнаты и вернулась с читаным‑перечитаным ежегодником матери. Быстро перелистала страницы и нашла фотографию группы поддержки.
– Правда, моя мама была классной? – спросила она.
– Она была совершенством, дорогая, – ответила Ледар. – У тебя ее глаза, ее прекрасные волосы и ее улыбка.
– А у вас была любимая речовка? – поинтересовалась Ли. – Папа утверждает, что ни одной не помнит.
– Разве он не научил тебя боевой песне Уотерфорда? – притворно удивилась Ледар. – Это самое настоящее нарушение родительского долга.
– Я и не знала, что у вас была боевая песня! – воскликнула Ли.
– Посмотри на свою маму. Вот здесь, на фотографии. На вершине пирамиды. – Ледар указала на группу из девяти девочек, вставших на плечи друг другу. – Как только пирамида рассыпáлась, это означало, что сейчас прозвучит боевая песня.
– Дрянная песня, – скривился я. – Не знаю ничего хуже боевых песен американского Юга.
– Успокойся, Джек. Тебя это не касается, – заявила Ледар. – Ли, подойди ко мне. Подними руки, вот так. Это сражало наших парней наповал. Теперь мы трижды повернемся вокруг собственной оси и посмотрим на флаг средней школы Уотерфорда.
Ледар покрутилась, и Ли неуклюже последовала ее примеру.
– А теперь поднимем помпоны и помашем ими, а оркестр сыграет боевую песню. Давай маши, детка.
И, встав посреди кухни, они замахали воображаемыми помпонами, а я в это время прокатывал через машинку для пасты тесто, пока оно не обрело яркий льняной оттенок. И когда я уже начал нарезать тесто длинными полосками, мы с Ледар запели песню, которую я оставил в далеком прошлом:
Вперед, вперед, отважные Дельфины,
Идите в бой за наш прекрасный городок!
Еще один рывок, и мы непобедимы,
Никто не сможет сбить нас с ног.
Вперед, вперед, отважные Дельфины,
Честь нашей школы ни за что не посрамим!
Бей громче, барабан. Звените, тамбурины,
На поле, где стеною мы стоим.
– И все же это худшая из когда‑либо написанных песен, – заявил я.
– Твоему отцу всегда недоставало настоящего школьного духа, – прокомментировала мою реплику Ледар. – Зато у твоей мамы его было хоть отбавляй.
– Даже тогда благодаря обостренному чувству справедливости я выделялся на фоне своих беспомощных одноклассников, – сказал я, открывая бутылку «Бароло», чтобы дать вину подышать.
– Это правда? – спросила Ли.
– Мы все задним умом крепки, – заметила Ледар. – Твой отец был просто смешным подростком, как и остальные.
– Вы ходили на похороны моей мамы? – вдруг спросила Ли.
– Конечно ходила. Солнышко, это было самое печальное событие в моей жизни.
– А правда, что маму все любили?
– Мы обожали эту девчонку, – ответила Ледар.
– Я опускаю пасту в воду, – объявил я. – Готовьтесь к королевскому угощению.
– Как только папочка хочет изменить тему, он тут же опускает пасту в воду, – объяснила Ли.
Я почувствовал запах красного вина, придающего нежность шелка ароматам, витающим над кастрюлей, где, смешавшись с остальными ингредиентами, вино еще больше подчеркнуло гармоничное сочетание помидоров и чеснока с базиликом, дарящего нам свою зеленую улыбку.
Мы приступили к пасте. После того как мы покончили с пастой, я в живописном беспорядке разложил на тарелке разнообразную зелень. Оливковое масло было холодного отжима, из Лукки, а уксус – бальзамический, черный, заботливо выдержанный в бочонках с ободом. Вскоре от всех этих запахов у меня закружилась голова, и тогда я расцеловал двух женщин всей моей жизни, налил вина и провозгласил тост за нас троих.
– Папочка, а можно мне попробовать вина? – попросила Ли.
– Только глоточек. Итальянские власти с подозрением относятся к отцам, маленькие дочки которых умирают от цирроза печени.
– Слишком винный вкус, – сморщила хорошенький носик Ли, попробовав вино.
Вечер был безветренным, и в воздухе запахло розмарином, когда Ледар зажгла восемь свечей, расставив их по краям террасы, а я подал десерт. Мы сели под решеткой, увитой желтыми розами, и я срезал по розе для Ли и Ледар. Понюхав цветы, вспомнил о Южной Каролине и быстро отставил их. Шершни уже отправились на покой, в невидимых гнездах на крышах стонали голуби, по улицам вдоль реки с монотонным воем неслась машина «скорой помощи».
– Ой, папочка! – вдруг воскликнула Ли и в испуге прикрыла руками рот. – Совсем забыла. Тебе телеграмма. Антонио принес Марии, а Мария, перед тем как уйти домой, дала ее мне.
– Я рад, что ты забыла. От телеграмм ничего хорошего ждать не приходится. Что бы там ни было написано, ужин она нам точно испортила бы. Только несварение желудка заработали бы. Назовите хоть одну причину, почему мы должны прервать ужин, чтобы прочесть что‑то, явно сулящее неприятности.
– Джек, – сказала Ледар, – а если там что‑то срочное?
Ли соскочила со стула и опрометью бросилась в другую комнату. Когда я окликнул ее, она уже спускалась по винтовой лестнице. Мы слышали, как она бежит по длинному коридору к своей спальне, а затем возвращается обратно под аккомпанемент мелодии «К Элизе», которую скрипач исполнял для ранних посетителей ресторана «Джиджетто».
– Вот, – заявила Ли, положив передо мной телеграмму. – Специальная доставка.
Я с нехорошим предчувствием смотрел на желтый конверт с похожим на катаракту тусклым окошком и снова вдохнул аромат желтых роз.
– Открою после ужина.
– Как ты можешь спокойно есть? Может, что‑то случилось? – спросила Ледар.
– Может, кто‑то оставил тебе миллион долларов, – предположила Ли.
– Ты слишком много смотришь телевизор, дорогая.
– Это тебе не телевизионное шоу, – возмутилась Ледар. – Это настоящая жизнь. Настоящая телеграмма. Прочти ее.
Я осторожно открыл конверт и прочитал:
ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ. МАМА УМИРАЕТ ОТ РАКА. ДЮПРИ.
Я поднялся, подошел к краю террасы, посмотрел на темную полосу реки и на огни на холме над Трастевере. Ледар взяла телеграмму, прочла ее и охнула.
И тут, к собственному удивлению, я разразился идиотским смехом, который никак не мог подавить. Похоже, вырвалось наружу все, что я так долго держал в себе и что непосредственно касалось тех семи слов, которые, как запретный плод, были спрятаны в телеграмме. Я даже стонал от смеха, одновременно беспомощного и полного боли.
– Джек, – взмолилась Ледар, – пожалуйста, объясни, что тут смешного. На такую телеграмму можно отреагировать по‑разному. Но только не смехом.
– Думаю, мама жива‑здорова, – сказал я. – Она что‑то задумала. Что‑то грандиозное. Люси – великий стратег.
– Папочка, откуда ты знаешь? – поинтересовалась Ли, взяв у Ледар телеграмму.
Прочла ее, расплакалась и бросилась к Ледар за утешением. Телеграмма вскрыла старую семейную рану, о которой я давно забыл. Я не знал, как объяснить Ледар или дочке сцены из моей жизни с участием матери, когда та постоянно пугала, что вот‑вот умрет.
– Мама делает это, чтобы привлечь к себе внимание, – сказал я и увидел, что никого не убедил. – Старая песня.
– Может, лучше позвонить брату и выяснить? – предложила Ледар.
– Папочка, если бы ты прислал мне телеграмму, что болен, – всхлипнула Ли, – я сразу к тебе приехала бы.
– А твой идиотский смех… Уж чего‑чего, а вот этого я от тебя не ожидала, – заявила Ледар. – Люси, может, и не идеальная женщина, но точно заслуживает, чтобы о ней поплакали.
– Да говорю же тебе, не умирает она ни от какого рака. Сейчас я, наверное, кажусь со стороны очень плохим, но пройдет время, и моя реакция покажется вполне нормальной и даже предсказуемой.
– Как ты можешь смеяться, когда моя бабушка умирает? Тебе понравилось бы, если бы я засмеялась, услышав, что ты умираешь? – возмутилась Ли.
Она снова тихо заплакала, и Ледар прижала ее к себе. Я пристально на них посмотрел и наконец произнес:
– Ли, я не слишком хорошо подготовил тебя для этого момента, так как не думал, что все произойдет так быстро. Я надеялся, что мои родители умрут, их похоронят, а семья не станет меня доставать. Мое самое страстное желание, чтобы родители, а также братья и другие родственники навсегда оставили в покое мою несчастную задницу. Но похоже, я ошибался.
– Папочка, но это ведь и моя семья тоже!
– Чисто абстрактно. Ты много лет их не видела и абсолютно ничего о них не помнишь. Моя мать не умирает. Она явно играет. Она втихаря готовит какое‑то театральное зрелище.
– Джек, а что, по‑твоему, рак недостаточно зрелищный? – нахмурилась Ледар, гладя Ли по длинным черным волосам.
– Слушай ее больше. Если моя мать скажет, что выдался хороший день, то я поверю в это только после того, как она пройдет проверку на детекторе лжи и представит заверенную у нотариуса сводку погоды. Послушайте, мама и раньше говорила, будто умирает от рака. Это ее старый трюк. Она из тех женщин, кто таким способом хочет вызвать сочувствие своих бессердечных и неблагодарных детей.
– Неужто ни у кого из вас нет ни капли сочувствия к бедной умирающей женщине? – изумилась Ледар.
– Похоже, ты меня плохо слушала. То же самое она проделывала пятнадцать лет назад. Я и раньше видел этот спектакль. Так же как и все мои братья. Давай я тебе докажу. Пойдем в гостиную, я позвоню своему брату Дюпри, и ты, Ли, послушаешь разговор по параллельному телефону. А ты, Ледар, постоишь рядом со мной и послушаешь наш семейный добродушный треп. Мы, Макколлы из Уотерфорда, славимся своими семейными закидонами и бьющим через край остроумием.
– Что значит слово «закидоны»? – поинтересовалась Ли.
– Что значит слово «закидоны»? – переспросил я. – Ты, Ледар, наверное, можешь подумать, что я слишком долго держал бедного ребенка в Италии. Она начинает забывать «красоты» родного языка.
Ли устроилась на моей кровати рядом с телефоном, а я пошел к другому аппарату и набрал номер своего брата, живущего в Колумбии, в красивом доме возле университета, на расстоянии шести часовых поясов от нас.
Пока в трубке звучали длинные гудки, я спросил Ли:
– Ты там, моя сладкая?
– Да, лежу на твоей кровати, папочка, и собираюсь слушать каждое слово.
– Я когда‑нибудь говорил тебе, что ты самая замечательная маленькая девочка, когда‑либо жившая на планете Земля?
– Миллион раз, не меньше. Но ты пристрастен. Ведь ты мой отец.
И тут Дюпри Макколл взял трубку и сказал «алло» с тем выговором и интонацией, которых я не мог не узнать, даже если бы уехал из Южной Каролины сто лет назад.
– Алло? – повторил Дюпри.
– Дюпри, это я, Джек. Джек Макколл. Твой брат.
На другом конце провода повисла неловкая пауза.
– Прошу прощения, но у меня нет брата по имени Джек. Имя знакомое. Я что‑то слышал о существовании такого человека, но извини, приятель, ничем не могу помочь. Насколько мне известно, в моей семье нет брата по имени Джек.
– Очень смешно, Дюпри. Я, конечно, ценю твой доморощенный юмор насчет того, что я выпал из семейного круга, но это уже перебор!
– И ты считаешь, что я шучу?! Извини, но ты самый настоящий гнусный сукин сын. Я зол как черт. Вот погоди, доберусь до тебя и вытрясу все дерьмо из твоей несчастной задницы!
– Поздоровайся с дядей Дюпри, Ли, – сказал я.
– Здравствуйте, дядя Дюпри. Это ваша племянница Ли. Жду не дождусь, когда вас увижу.
– Ли, солнышко, – смутился Дюпри. – Забудь все, что я сказал твоему папе. Я просто шутил с этим негодяем. Как поживаешь, крошка?
– Хорошо, дядя Дюпри. Мне скоро исполнится девять лет.
– А у меня есть сын. Ему девять, и его зовут Приоль.
– Какое красивое имя. Никогда такого не слышала.
– Я женился на девушке из Чарлстона, а они там дают детям имена, совпадающие с фамилией. Такой вот странный обычай. Спроси у своего старика, он подтвердит.
– Я получил твою телеграмму, Дюпри. Потому и звоню.
– Солнышко, можно, я поговорю с твоим папой один на один? – спросил Дюпри. – Я знаю, зачем он попросил тебя к телефону, но он объяснит тебе все после того, как мы закончим разговор. Я хочу поговорить с ним как брат с братом. Ну что, идет, Ли?
– Конечно, дядя Дюпри. Папочка, ты не против?
– Хорошо, милая. Я потом все тебе расскажу.
– Подожди, Ли, – сказал Дюпри. – Здесь полно людей, которые тебя любят. Мы не слишком хорошо тебя знаем, но надеемся, что у нас все же будет возможность узнать тебя получше.
Когда Ли повесила трубку, я вернулся к теме нашего разговора.
– Телеграмма, Дюпри.
– Ты звонишь, чтобы узнать, а вдруг все это чушь собачья?
– Вот именно. Я чуть со смеха не лопнул, когда прочитал телеграмму. Дочка и Ледар Энсли – она сейчас в Риме, – похоже, смотрят на меня как на морального урода.
– Все братья, прочитав это, смеялись не меньше тебя.
– Все мои братья смеялись, – сообщил я Ледар, которая внимательно за мной следила во время разговора.
Тут в комнату вошла Ли и уселась рядом с Ледар на диване. «Точно большое жюри», – подумал я.
– Послушай, Джек. Ты думаешь, что я солгал о маме и ее болезни. Давай расставим все точки над «i», Тигр. Неужто ради хохмы я мог бы позволить себе невинную ложь, чтобы собрать в одной комнате четырех самых огромных засранцев, которых я когда‑либо встречал?
– Да, это, пожалуй, вряд ли, – согласился я. – Где у нее опухоль?
– Я отказываюсь отвечать на этот вопрос, – заявил Дюпри. – И имею на это право.
– Ты ведь не собираешься мне сказать… – начал я, поняв, что он имеет в виду.
– Похоже, в нашем классе ты лучший ученик. Ты первым догадался. Если подумать, то у Бога странное чувство юмора. У мамы лейкемия.
Тут я не выдержал и, вскрикнув, снова расхохотался, а Ли и Ледар в ужасе переглянулись.
– Это что, еще одна ложь? – спросил я, наконец взяв себя в руки.
– Нет, это чистая правда, – заявил Дюпри. – Вот что убивает нашу мать. – Он собрался было еще что‑то сказать, но остановился и добавил изменившимся голосом: – Джек, она в коме и, возможно, из нее не выйдет. Она хочет, чтобы ты приехал, – продолжил Дюпри. – Прежде чем впасть в кому, она просила меня позвонить тебе. Я сказал, что у меня и без того проблем хватает и я не хочу есть твою порцию говна.