За этим следует переиздание покойного Турда Олссона
fl
живое, заинтересованное и привлекательное
этнографическое повествование о ритуальном восприятии и практике среди бамбара в Мали.
Бамбара идентифицируют свою (традиционную) религию как “фетишизм”, используя либо французский
фетишизм, либо тонтигию бамбара. Последний термин может быть переведен как “владение
кожаной сумкой [в которой содержится один или несколько предметов - лиц]". Олссон рассказывает нам не только о том, как
выглядят эти предметы и как они сделаны, но и о том, как они присутствуют – и
как люди предстают перед ними – как в сложных случайных ритуалах, так и в
более повседневных.
Фетишизм не является исключительной собственностью коренных “других”. Действительно, слово сыграло
жизненно важную роль в марксистском и других анализах и критике труда, производства и капитала.
По этой причине, а также потому, что диалоги между предположительно дискретными явлениями могут
просветить нас об обоих, глава Альфа Хорнборга посвящена “Анимизму, фетишизму и
культурным основам капитализма”. Вместо того чтобы сосредоточиваться, как это делали другие, на “личных
феноменологиях эстетического или чувственного опыта”, Хорнборг продвигает свою “общую
критика глобальных капиталистических отношений” (начата в Хорнборге 2001b). Интригующе, но
, возможно, неудивительно, что Хорнборг тоже
fi
находит в дискурсе и практике
капитализма отрицание и добровольное отмежевание от отношений с другими. Даже эксплуататорские
отношения скрыты от посторонних глаз, чтобы фетишистские методы ведения бизнеса могли продолжать
оживлять современность.
Размышления Эми Уайтхед о преданности двум статуям – Деве Алкалы
|
|
Де лос Газулес в Испании и богиня Гластонбери в Англии – также
fi
обнаруживает, что
в модернистской Европе существуют формы фетишизма. Здесь, однако, речь идет о контексте
двух разных религиозных комплексов. Когда преданные предлагают подарки и ожидают получения
подарков от могущественных, почтенных существ в форме статуй, они не выходят за
рамки современной современности, но они перекликаются с часто цитируемым утверждением Латура о том, что “мы
никогда не были современными” (1993). То есть, живя современной жизнью, подверженной влиянию многих
классических признаков проекта современности, мы (поклонники статуй и другие жители
ЖИЛИЩЕ
С
(
ИЗ
)
ВЕЩИ
современный мир) не были полностью разочарованы, отчуждены, индивидуализированы или
бюрократизированы.
Часть IV
предлагает “новый фетишизм” в качестве еще одного подвида “нового” реляционного или
персонализированного анимизма. “Новым” является не столько явление, сколько аналитическая
ясность того, что люди делают в обществе.
Быть живым в мире без объектов
Тим Ингольд
ПЕРСПЕКТИВА
В своих записных книжках художник Пауль Кли неоднократно настаивал и показывал на примере,
что процессы зарождения и роста,которые порождают формы в мире, в котором мы живем
, более важны, чем сами формы. “Форма-это конец, смерть”, - написал он.
“Придание формы-это движение, действие. Придание формы-это жизнь” (Клее 1973: 269). Это, в свою очередь, лежало в
основе его знаменитого “Творческого кредо” 1920 года: “Искусство не воспроизводит видимое, но
делает видимым” (Клее 1961: 76). Другими словами, он не стремится воспроизводить
|
|
fi
законченные формы
, которые уже устоялись, будь то образы в уме или объекты в мире. Она,
скорее, стремится соединиться с теми самыми силами, которые создают форму. Таким образом, линия растет из
точки, которая была приведена в движение, как растение растет из своего семени. Следуя примеру
Кли, философы Жиль Делез и Феликс Гваттари утверждают, что существенная связь в
мире жизни заключается не между материей и формой или между субстанцией и внешним видом, а
между материалами и силами (Deleuze & Guattari 2004: 377). Речь идет о том, как
материалы всех видов, обладающие различными и изменчивыми свойствами и оживляемые силами
космоса, смешиваются и соединяются друг с другом в процессе создания вещей. И то, что они
стремятся преодолеть в своей риторике, - это сохраняющаяся в
fl
влияние способа мышления о
вещах, о том, как они делаются и используются, которое существовало в западном мире
в течение последних двух тысячелетий и более. Это восходит к Аристотелю.
Чтобы создать любую вещь, рассуждал Аристотель, вы должны соединить форму (морфе) и
материю (хайл). В последующей истории западной мысли эта гиломорфная модель
творения стала еще более глубоко укорененной. Но это также становилось все более несбалансированным.
Форма стала рассматриваться как навязанная агентом с определенной целью или целью, в то
время как материя – таким образом,ставшая пассивной и инертной – была тем, что было навязано.
Критический аргумент, который я хотел бы развить, заключается в том, что современные дискуссии в
|
|
fi
области, начиная
от антропологии и археологии и заканчивая искусствоведением и изучением материальной культуры, продолжают
воспроизводить основополагающие предпосылки хиломорфной модели, даже когда они стремятся
ЖИЛИЩЕ
С
(
ИЗ
)
ВЕЩИ
чтобы восстановить баланс между его условиями. Моя конечная цель, однако, состоит в том, чтобы свергнуть
саму модель и заменить ее онтологией, которая приписывает приоритет процессам
формирования по сравнению с их
fi
Конечные продукты, и к
fl
потоки и преобразования материалов
в противоположность состояниям материи. Это онтология анимизма. Широко неправильно понимаемый как
система убеждений,которая приписывает жизнь и даже дух объектам, которые кажутся инертными,
анимизм – я утверждаю обратное – это способ не думать о мире, а быть
живым по отношению к нему, характеризующийся повышенной чувствительностью и отзывчивостью в восприятии и
действиях к окружающей среде, которая находится в постоянном движении.
fl
ux, никогда не повторяется от одного момента к
другому (Ингольд 2006: 10). В такой среде нет объектов, которые нужно анимировать.
Есть только вещи.
Мой аргумент имеет
fi
пять компонентов. Я начинаю с установления различия, на котором
зиждется все остальное, между вещами и объектами. Я продолжаю объяснять, что я подразумеваю под жизнью, как
порождающей способностью этого всеобъемлющего
fi
поле отношений, в рамках которых возникают и
удерживаются формы. Я покажу, что нынешний акцент, сделанный во многом в литературе, на
материальной воле, является следствием сведения вещей к объектам и их
последующего “выпадения” из процессов жизни. Действительно, чем больше теоретикам приходится говорить об
агентстве, тем меньше им, похоже, приходится говорить о жизни; я хотел бы сделать этот акцент
наоборот. В
Третья часть