Мы также не можем возлагать особых надежд на то, что стало известно как духовность Нового века.
Движение как таковое весьма актуально с точки зрения данной дискуссии, но это
fl
имси платформа, на которой можно строить будущее: постмодернистский симптом эпистемологического
коллапса, а не продвижение к современности. Когда неоязыки и другие
энтузиасты Нью - эйджа заявляют, что то или иное священное место обладает такой сильной “энергией”, кажется
, что они действительно борются за связь – за восстановление смысла
за пределами экзистенциальной пустоши современности (см. Heelas 2008), – но остаются кон
fi
нед к
модернистскому (и, по сути, научному) словарю, с помощью которого объективные свойства приписываются
отдельным внешним вещам (ср. Hanegraaff 1998; Хаммер 2000). Духовность Нового века, таким образом
, воспроизводит склонность господствующей науки превращать предметы в объекты, только теперь
объект
fi
Тема(ivity) - это ваша собственная.
В окружении философов и социологов науки, объявляющих о конце
картезианского объективизма и признающих степень проникновения человеческих смыслов
в материальный мир, антропологов, обсуждающих анимистические представления о природе
, теперь простят за то, что они воспринимали их более серьезно, чем поколение назад. Но вместо
того, чтобы становиться уроженцами или перенимать какую - то версию духовности Нью - Эйджа, мы должны
аналитически разобраться в том, какие есть эпистемологические варианты,и спросить, почему люди премодерна,
нового и постмодерна будут иметь дело с субъектно–объектными отношениями в таких ситуациях
по-разному.
Объект – в смысле материальной, внутренне бессмысленной, но по существу
познаваемой реальности – представляется совершенно современным изобретением. Независимо
от того, каких интерпретационных схем традиционно придерживались в досовременных обществах, они пользовались своего рода
авторитетом, которого редко достигает современное знание. Это затруднительное положение современных
людей - оставаться хронически неуверенными в достоверности своих собственных представлений.
Это современное состояние ре
|
|
fl
существующая неопределенность может быть либо использована для
создания новых,но временных определенностей (как в науке), либо принять форму солипсизма,
отчуждения и безразличия. Последняя альтернатива - это то, что мы стали называть
постмодернизмом. Это состояние, когда изнурительное отношение хронического скептицизма
имеет тенденцию уступать место своего рода смиренной доверчивости. Всякая надежда на определенность исчезла, но
именно потому, что нельзя допустить никаких притязаний на власть или истину, любое притворство так же хорошо
, как и любое другое (например, притязания неоязыков). Как и в предсовременном состоянии, знак
ПРЕДОСТАВЛЕНИЕ
ДЛЯ
ОБЪЕКТЫ
снова наивно воспринимается как показатель идентичности – а не как произвольная символическая
конвенция, требующая оспаривания, – но теперь просто в силу того, что она позиционирует себя как
таковую, а не из-за предполагаемого соответствия какой-то лежащей в основе сущности
(Хорнборг 1999а). Этот постмодернистский отказ от сущности и есть то, что Бодрийяр (1975)
метко назвал “автономизацией значения
|
|
fi
Er”.
Проблема объективизма – столь же невообразимая для досовременников, сколь
и неприемлемая для постмодернистов - заключается в понятии некоего знания, которое не является частью
отношения. Выдавая себя за бескорыстное представление, деконтекстуализированное от любых
политических устремлений, модернистское производство знаний предполагает отказ от
ответственности, но на самом деле служит – с помощью технологий – освобождению инструментальной рациональности
сильных мира сего для ведения своих дел в мире. Но постмодернистское зеркальное отражение
объективизм – то есть релятивизм – определенно не лучше с точки зрения ответственности. Обе
эти эпистемологии были порождены одной и той же современной дихотомией субъекта и объекта.
Разделение на естественные и гуманитарные науки, противопоставляющее реализм конструктивизму
в производстве западных знаний, остается проекцией этой фундаментально экзистенциальной,
дуалистической схемы. Первый принимает представленный объект в качестве отправной точки,
второй-конструирующий субъект, но ни один из них не признает их рекурсивность, то есть их
отношение. Одна из причин, по которой анимизм продолжает нас интриговать, может заключаться в том, что это именно
то, что делает анимизм. Вместо того чтобы рассматривать знание как представление или
конструкцию, анимизм предлагает промежуточную точку зрения, согласно которой знание-это отношение, которое формирует
как познающего, так и познаваемое. Анимистическая или реляционная онтология – это способ познания
,который не только является определяющим как для познающего, так и для известного – как и все знания,
согласно ученым-когнитивистам (см. Maturana & Varela 1992), но также имеет решающее значение
признает это фундаментальное условие, а следовательно, и ответственность, которой
всегда следует придерживаться в самом акте познания. За пределами объективизма и релятивизма может
быть только реляционизм. Возможно,поскольку чисто инструментальные знания и рациональная
оценка риска редко могут быть такими же мощными стимулами для человеческих действий, как моральные императивы,
нам могут потребоваться новые метафоры, способные устойчиво связать нас с остальной частью биосферы
(Hornborg 1996).
|
|
Анимизм вызывает у нас любопытство как нерешительное признание подавленных
детских переживаний, утверждение которых бросило бы вызов всему современному проекту.
Родство-это условие, которого большинство из нас по-прежнему способно достичь в
конкретных эмпирических контекстах некоторой минимальной продолжительности. Наша современность – наша склонность
к абстракции, отстраненности и объективности
fi
катион – это продукт наших
биографий (Хорнборг 1999b). Именно в том, что мы невольно лишаемся родства, мы
становимся картезианцами. Мощная историческая траектория объективизма опирается на своеобразную
рекурсивность между социальной разобщенностью, картезианской эпистемологией и технологией –
в конечном счете, то есть между индивидуальным существованием и социально - техническими структурами власти.
Эпистемологическое затруднение, сформулированное Декартом, было не столько
инновационным когнитивным сдвигом от анимизма к объективизму, сколько появлением – или беспрецедентным
обобщение – о социальном состоянии отчуждения. За счет процессов увеличения
товарных
fi
катион и отчуждение – а в последнее время распространение новых
технологических гибридов в Латур в смысле – социальных условий современности усилили
наши опасения о том, где и как провести границы между лицами и вещами (ср. МФ.
Kopytoff 1986), усиление проникающей способностью (декартовых) диссоциация эго от не - я, которое,
как мы видели, лежит в основе как солипсизм и объективизма. В той мере, в какой мы
ЖИЛИЩЕ
С
(
ИЗ
)
ВЕЩИ
продолжайте оживлять наши любимые деревья, дома, автомобили или плюшевых мишек, потому что нам
по-прежнему нужны конкретные ориентиры, на которых мы могли бы закрепиться (ср. Шведер
и Борн 1984; Хорнборг 2001a: 206-8). Это долгое погружение в конкретные и
эмпирические особенности
fi
cs места, которое создает условия, способствующие установлению отношений –
с незаменимыми людьми, местами и вещами. Это, во всяком случае, должно дать нам ключ
к пониманию перспектив возрождения реляционных онтологий.
ФЕТИШИЗМ
И
ЭТОТ
КУЛЬТУРНЫЙ
АНАЛИЗ
ОТ
КАПИТАЛИЗМ
Давайте теперь обратимся ко второму и дополнительному аспекту нашей аргументации с целью
свести обе части воедино к концу. Существует еще один и полностью модернистский
способ оживления вещей, который связан не с эмпирическим резонансом, а
с идеологией и политической экономией. Анимация на самом деле является фундаментальной для фетишизма, а
фетишизм для Карла Маркса был центральным для современного капитализма (ср. Фридман 1974; Тауссиг 1980;
Пьетц 1985, 1987, 1988, 1993, 1998; Д. Миллер 1987, 2005; Эллен 1988; Хорнборг 1992, 2001b).
Действительно, важно спросить, как анимизм связан с фетишизмом. Существует принципиальная
разница между представлением отношений между людьми так, как если бы они были отношениями между
вещами (марксистский фетишизм), и переживанием отношений к вещам так, как если бы они были отношениями
к людям (анимизм и фетишизм до нового времени
). Первое-идеологическая иллюзия
, лежащая в основе капиталистической политической экономии, второе-условие феноменологического
резонанса. Вероятно, нам следует далее проводить различие между анимацией живых существ
, таких как деревья (анимизм, более узко де
fi
нед) и неживых вещей, таких как
камни или машины (то есть фетишизм). Картезианский объективизм и фетишизм здесь возникают
как структурные инверсии друг друга: первый отрицает свободу воли и субъективность даже в
живых существах, в то время как второй приписывает такие качества инертным объектам. В этих
рамках более строгое де
fi
категория анимизма ned была бы зарезервирована для промежуточного
и вполне разумного предположения о том, что все живые существа являются субъектами, то есть наделены
определенной способностью к восприятию, общению и свободе воли. Анимизм, фетишизм и
объективизм, таким образом, могут быть поняты как альтернативные ответы на универсальные человеческие проблемы
, связанные с проведением границ между людьми и вещами.
Возможно, некоторые из этих проблем можно решить, признав разницу
между проведением границ в аналитическом и онтологическом смысле соответственно.
Вероятно, мы все можем согласиться с Латуром в том, что Природа постоянно переплетается с
Культурой или Обществом в наших ландшафтах, наших телах и наших новых гибридных технологиях, которые
, очевидно, опровергают онтологические версии картезианской дихотомии. Но означает ли это
, что категории Природы и культуры, или Природы и Общества, устарели и должны
быть отброшены (ср. Ингольд 2000)? Напротив, никогда еще не было так важно, чтобы
проводите аналитическое различие между символическим и досимволическим,
признавая при этом их сложное вхождение в реальный мир. Только сохраняя Общество и
Природу аналитически обособленными, мы можем надеяться на прогресс в демистиях
fi
катион той гибридной
сети, в которой мы все подвешены и которая больше, чем что-либо другое, препятствует нашему
стремлению к взаимосвязанности: царство анимированных объектов, которое мы называем технологией. Нам больше, чем
когда-либо, необходимо сохранить нашу способность различать те аспекты технологии, которые
проистекают из природы, и те аспекты, которые проистекают из Общества. Законы
термодинамики и политическая экономия цен на нефть требуют совершенно разных аналитических инструментов.
ПРЕДОСТАВЛЕНИЕ
ДЛЯ
ОБЪЕКТЫ