Арчи подавил зевок: охота ему молоть воду в ступе?
– Я выкладываю карты на стол, Арчи, чтобы все тебе растолковать, чтобы ты проникся мыслью о необходимости использовать любые средства и понял, что даже продажа шоколадных конфет может оказаться для нас жизненно важной…
Наступило молчание. Вокруг них царила тишина – такая полная, что Арчи подумал, уж нет ли в кабинете Леона звукоизоляции. Конечно, уроки на сегодня кончились, но сейчас должно было происходить много чего еще. В частности, Стражам самое время действовать…
– И еще одно, – снова заговорил Леон. – Мы не хотели делать это достоянием гласности, но директор болен, и, скорее всего, серьезно. Завтра его кладут в больницу. Анализы и прочее. Перспективы не слишком обнадеживающие…
Арчи ждал, когда Леон наконец перейдет к сути. Неужто он собирается провозгласить идиотский лозунг: продавать конфеты в честь захворавшего директора? «Выиграй ради Джиппера», как в том сопливом фильме про футболиста, который умер молодым[4]?
– Возможно, он оставит свой пост не на одну неделю.
– Печально. – Ну и что?
– А это означает, что школа окажется под моим руководством. Я буду за нее в ответе.
Вновь молчание. Но на этот раз оно было заряжено предчувствием. Арчи почуял, что сейчас будет сказано самое главное.
– Мне нужна твоя помощь, Арчи.
– Моя помощь? – спросил Арчи, прикинувшись удивленным, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучало ни малейшего намека на иронию. Теперь он понял, зачем он здесь. Леон ждал помощи не от Арчи – ему нужна была помощь Стражей. Но он боялся сказать об этом прямо. Никто не смел обмолвиться о Стражах даже шепотом. Официально их не существовало. Разве могло руководство терпеть в своей школе организацию вроде Стражей? Им позволяли действовать, лишь полностью их игнорируя, притворяясь, будто их нет на свете. Но они есть, и все это прекрасно знают, с горечью подумал Арчи. Их терпят, потому что они выполняют важную задачу – держат школу под контролем. Без Стражей Тринити пошла бы вразнос, как другие школы с этими модными нынче демонстрациями, протестами и прочей ерундой. Арчи поразился дерзости Леона: зная о его связи со Стражами, вызвать его сюда вот так!
– Но я-то чем могу помочь? – спросил Арчи, поддавливая еще, намеренно употребляя местоимение единственного, а не множественного числа, как бы отделяющее его самого от Стражей.
– Продажу надо поддержать. Ты ведь сам сказал, Арчи: двадцать тысяч коробок – это большой объем.
– Да еще по удвоенной цене, – напомнил ему Арчи, уже начиная забавляться. – По два доллара за коробку вместо одного.
– Но нам крайне необходимы эти деньги.
– А как насчет поощрения? Ребята всегда получали от школы поощрение.
– Как обычно, Арчи. Когда все конфеты будут проданы, ребят освободят от занятий на один день.
– А бесплатная экскурсия? В прошлом году нас возили в Бостон на эстрадное шоу. – Арчи совершенно не хотелось в Бостон, но ему было приятно задавать вопросы и смотреть, как Леон выкручивается. На уроках все происходило наоборот.
– Я подумаю, чем ее заменить, – ответил Леон.
Арчи не торопился прерывать затянувшуюся паузу.
– Я могу на тебя рассчитывать, Арчи? – Лоб Леона снова покрылся потом.
Арчи решил рискнуть. Проверить, насколько далеко он может зайти.
– Но что я могу сделать? Я всего лишь простой ученик.
– У тебя есть влияние.
– Влияние? – Голос Арчи звучал громко и ясно. Он был спокоен. Контролировал беседу. Пусть Леон попотеет. А Арчи будет вежлив и невозмутим. – Я не староста класса. И не член школьного совета. – Эх, если бы хоть кто-нибудь из ребят его сейчас видел! – У меня даже отметки не такие уж хорошие…
Внезапно Леон перестал потеть. Бисеринки влаги еще дрожали на его лбу, но он стал неподвижен и холоден. Арчи чувствовал этот холод – больше чем холод, ледяную ненависть, бьющую в него через стол, как смертоносный луч с безжизненной, тлетворной планеты. Не слишком ли далеко я зашел, подумал он. Ведь это мой учитель алгебры, а с ней у меня хуже всего.
– Ты знаешь, о чем я говорю, – отрезал Леон, точно дверью хлопнул.
Их взгляды встретились, замерли. Раскрыть карты? Неужто пора? Будет ли это самым разумным? Арчи верил, что нужно всегда поступать наиболее разумно. Делать не то, что тебе хочется, не рубить сплеча, а совершать поступок, который в будущем окупится. Вот почему именно он раздает задания. Вот почему вся организация Стражей держится на нем. Черт возьми, Стражи – это ведь и есть школа. А он, Арчи Костелло, – это и есть Стражи. Именно поэтому Леон вызвал его сюда, именно поэтому он практически молит его о помощи. Неожиданно Арчи до безумия захотелось «херши».
– Я знаю, о чем вы говорите, – сказал Арчи, откладывая раскрытие карт. Пусть Леон будет чем-то вроде денег в банке, припасенных на черный день.
– Так ты поможешь?
– Я обсужу с ними, – сказал Арчи, и это «с ними» повисло в воздухе.
Леон его не тронул.
И Арчи тоже.
Они долго глядели друг на друга не отрываясь.
– Стражи помогут, – сказал Арчи, не в силах больше сдерживаться. Раньше он никогда не произносил это слово – «Стражи» – вслух перед учителем, он вынужден был отрицать существование их организации так долго, что было счастьем наконец произнести его, увидеть удивление на бледном, вспотевшем лице брата Леона.
Потом он отодвинул стул и вышел из кабинета, не дожидаясь разрешения учителя.
Глава пятая
– Твоя фамилия Гаструччи?
– Да.
– По кличке Стручок?
– Да.
– Да – кто?
Еще не успев сказать это, Арчи почувствовал к себе отвращение. «Да – кто?» – словно в каком-нибудь старом фильме времен Второй мировой. Но этот мальчишка. Стручок, поежился, а потом сказал: «Да, сэр». Как испуганный новобранец.
– Знаешь, зачем ты здесь, Стручок?
Стручок ответил не сразу. Несмотря на свой рост – метр восемьдесят пять, не меньше, – он напоминал Арчи ребенка, оказавшегося тут случайно, как будто его поймали в кино на сеансе для взрослых. Слишком тощий, конечно. И трусливый. Идеальная жертва для Стражей.
– Да, сэр, – наконец сказал Стручок.
Арчи никогда толком не понимал, почему это доставляет ему такое удовольствие – играть с вызванными, морочить им голову, а заодно и унижать. Он заслужил пост назначающего благодаря своей сообразительности, своей богатой фантазии, умению видеть на два шага вперед, как будто мир был гигантской доской для игры в шашки или в шахматы. Но было и нечто другое, для чего никто еще не нашел подходящих слов. Арчи знал об этом другом и учитывал его, хоть оно и не поддавалось определению. Как-то вечером он смотрел по телевизору старую ленту братьев Маркс[5], и ему особенно понравился эпизод, где братья искали пропавшую картину. Граучо сказал: «Мы обыщем в доме все комнаты». «А что, если ее нет в этом доме?» – спросил Чико. «Тогда мы обыщем соседний», – ответил Граучо. «А если соседнего нет?» И Граучо на это: «Тогда мы его построим». И они тут же принялись составлять планы постройки второго дома. Именно это делал и Арчи: строил дом, в котором никто, кроме него, не предвидел нужды, дом, незримый для всех остальных.
– А если знаешь, тогда скажи мне, Стручок, зачем ты здесь, – мягким голосом произнес Арчи. Он всегда обращался с ними ласково, словно они пробуждали в нем искреннее сочувствие.
Кто-то хихикнул. Арчи нахмурился и бросил на Картера испепеляющий взгляд, требуя немедленно прекратить бардак. Картер щелкнул пальцами – в тихой кладовой щелчок прозвучал как резкий удар судейского молотка. Как всегда, Стражи расположились кольцом вокруг Арчи и школьника, получающего задание. Маленький закуток за спортзалом был лишен окон, а его единственная дверь выходила в зал. Лучшей комнаты для тайных собраний нельзя было и найти: укромная, с легко охраняемым входом, и полутемная, потому что под потолком висела одна голая сорокаваттная лампочка, при слабом свете которой было едва видно, что здесь происходит. После щелчка Картера наступила оглушительная тишина. С Картером никто не хотел связываться. Картер был председателем Стражей, поскольку председателя всегда выбирали из числа футболистов – он обеспечивал силовую поддержку, без которой трудно было обойтись человеку вроде Арчи.
Но все знали, что истинный глава Стражей – назначающий, Арчи Костелло, который всегда на шаг опережает любого из них.
Стручок выглядел испуганным. Он был из тех ребят, что вечно стараются всем угодить. Тем парнем, что никогда не добивается девушки, а боготворит ее втайне, пока настоящий герой увозит ее вдаль на фоне заката.
– Скажи мне, – повторил Арчи, – зачем ты здесь. – Он позволил нотке нетерпения прокрасться в свой голос.
– Чтобы получить… задание.
– Ты понимаешь, что в заданиях нет ничего личного?
Стручок кивнул.
– Что у нас в Тринити это традиция?
– Да.
– И что ты обязан хранить молчание?
– Да, – сказал Стручок и сглотнул, так что его кадык протанцевал по тонкой длинной шее.
Тишина.
Арчи дал ей сгуститься. Он чувствовал, что интерес в комнате растет. Так всегда бывало перед объявлением очередного задания. Он знал, о чем они думают: что-то наш Арчи изобрел на этот раз? Иногда в Арчи просыпалось негодование. Члены организации не делали ничего, только соблюдали правила. Картер был силой, Оби – подручным. Один Арчи трудился в поте лица, придумывал задания, разрабатывал планы. Словно он не человек, а машина. Нажми кнопку – вылезет задание. Но что они знали о связанных с этим муках? О его долгих бессонных ночах? О том, как иногда он чувствует себя выжатым, опустошенным? И все же он не мог отрицать, что упивается такими моментами, как сейчас, когда все вокруг нетерпеливо подались вперед, взволнованные атмосферой тайны, получающий задание стоит бледный и напуганный, а тишина в комнате такая, что можно расслышать стук собственного сердца. И все глаза устремлены на него – на Арчи.
– Стручок.
– Да. Да, сэр. – Глоток.
– Ты знаешь, что такое отвертка?
– Да-
– Раздобыть можешь?
– Да. Да, сэр. У моего отца есть ящик с инструментами.
– Прекрасно. Знаешь, для чего используют отвертки, Стручок?
– Да.
– Для чего?
– Чтобы закручивать гайки… то есть винты. То есть завинчивать.
У кого-то вырвался смешок. И Арчи оставил это без внимания. Иногда людям надо дать слегка разрядиться.
– А еще, Стручок, – сказал Арчи, – отвертки используют для того, чтобы отвинчивать. Верно?
– Да, сэр.
– Таким образом, отверткой можно не только затянуть винт, но и ослабить его, верно?
– Верно, – сказал Стручок, с готовностью кивая головой.
Все его внимание было приковано к образу отвертки, точно под гипнозом, и в душе Арчи поднялась чудесная волна могущества и торжества – он вел Стручка к логическому завершению, скармливая ему информацию кроха за крохой, и это было лучшим в его паршивой работе. Впрочем, не такой уж паршивой. Замечательной на самом-то деле. Великолепной. С лихвой окупающей все его труды и мучения.
– Теперь дальше: знаешь ли ты, где находится классная комната брата Юджина?
Предвкушение в комнате стало почти видимым – воздух словно потрескивал, мерцал его искрами.
– Да. Номер девятнадцать. На втором этаже.
– Молодец! – сказал Арчи, будто хваля Стручка за хорошо выученный урок. – В ближайший четверг ты освободишь себе всю вторую половину дня. День, вечер, ночь, если понадобится.
Стручок стоял неподвижно, как зачарованный.
– В школе никого не будет. Учителя – большинство из них, те, кого надо учитывать, – уедут в Мэн, на конференцию к архиепископу. У сторожа выходной. После трех здание опустеет. В нем никого не останется – кроме тебя, Стручок. И твоей отвертки.
Вот он, финальный миг, кульминация, почти оргазм…
– И вот что ты сделаешь, Стручок. – Пауза. – Ты ослабишь.
– Ослаблю? – Еще один танец кадыка.
– Да. – Арчи переждал еще пару секунд… и сказал: – Все в комнате брата Юджина собрано на винтах. Стулья, парты, доски. Ты возьмешь свою маленькую отвертку – а может, лучше принести несколько разных, побольше и поменьше, на всякий случай, – и примешься за дело. Не вынимай винты. Просто открути их так, чтобы они были готовы выпасть, держались на ниточке…
Кто-то из ребят тихонько взвыл от восторга – наверное, Оби, уже представивший себе эту картину, увидевший дом, который строил Арчи, дом, которого не существовало, пока он не соорудил его в их умах. Потом засмеялись и другие: они тоже наконец поняли, в чем смысл нового задания.
Некоторое время Арчи нежился в их восторженном смехе, сознавая, что он снова попал в десятку. Они ведь только и ждут, чтобы он поскользнулся и шлепнулся лицом в грязь, но он снова сыграл блестяще и победил.
– Ой, – сказал Стручок, – но это же так быстро не успеешь. Там столько парт и стульев…
– У тебя будет вся ночь. Мы позаботимся, чтобы тебе никто не помешал.
– Ой. – Теперь кадык дергался, точно в судорогах.
– В четверг, – жестко отрубил Арчи, ставя последнюю, окончательную точку.
Стручок кивнул, принимая задание как роковой приговор. Точно так же поступали и все остальные, зная, что выхода нет, что им не положено ни отсрочек, ни апелляций. Закон Стражей неумолим – это было известно любому ученику Тринити.
– Ух, – прошептал кто-то.
Картер вновь щелкнул пальцами, и напряжение в комнате быстро достигло прежнего уровня. Но теперь оно было другого рода: в нем сквозила угроза. Направленная на Арчи. Он внутренне подобрался.
Сунув руку под списанный учительский стол, за которым он сидел в качестве председателя, Картер вытащил небольшой черный ящичек. Он потряс его, и раздался стук спрятанных внутри шариков. Затем вперед шагнул Оби, держа в руке ключ. Уж не улыбка ли маячила на его лице? Арчи не мог разобрать наверняка. Интересно, подумал он, Оби и вправду меня ненавидит? А может быть, и все остальные тоже? Но какая, собственно, разница? Никакой, пока Арчи остается у власти. Он победит всех и вся, даже этот черный ящик.
Картер взял у Оби ключ и поднял его вверх.
– Готов? – спросил он у Арчи.
– Готов, – ответил Арчи, следя за тем, чтобы лицо его оставалось бесстрастным, непроницаемым, как всегда, хотя он и почувствовал, как холодная капелька пота проскользнула у него из-под мышки к ребру. Черный ящик был его Немезидой. В нем лежали шесть стеклянных шариков – пять белого цвета и один черного. Это была остроумная идея, пришедшая в голову кому-то задолго до появления Арчи. Этот кто-то был достаточно умным – или достаточно циничным – для того, чтобы сообразить, что назначающий, полностью свободный от всякого контроля, может зарваться. Черный ящичек и стал орудием такого контроля. Его подносили Арчи всякий раз после того, как он оглашал очередное задание. Если Арчи вынимал белый шарик, все оставалось без изменений. Но если бы ему попался черный, он должен был бы сам выполнить то задание, которое только что поручил другому.
Арчи побеждал черный ящик на протяжении трех лет – сможет ли он сделать это снова? Или удача наконец ему изменит? Возьмет ли свое закон больших чисел? Когда он протянул руку к ящичку, по ней пробежала дрожь. Он надеялся, что никто этого не заметил. Сунув руку внутрь, он схватил шарик, сжал его в кулаке. Потом вынул руку, вытянул ее перед собой – уже спокойный, без всякой дрожи, без колебаний. И раскрыл ладонь. Шарик был белый.
Уголок рта у Арчи дрогнул, когда напряжение его отпустило. Он снова их обставил. Снова победил. Я – Арчи. Я не могу проиграть.
Картер щелкнул пальцами, распуская собрание.
Внезапно Арчи почувствовал себя опустошенным, вымотанным, ненужным. Он поглядел на мальчишку, Стручка, – тот стоял ошеломленный, казалось, что он вот-вот заплачет. Арчи чуть было его не пожалел.
Чуть было.
Глава шестая
Брат Леон готовился устроить очередное представление. Джерри знал говорящие об этом приметы – их знали все ребята. Большинство из них попали в Тринити недавно и ходили к Леону на уроки всего месяц или около того, но уже успели изучить его повадки. Сначала Леон велел им читать какую-нибудь главу из учебника. Затем принимался расхаживать туда-сюда, беспокойно вздыхая, курсируя между рядами, сжимая в руке указку, которой он пользовался или как дирижерской палочкой, или как мушкетерской шпагой. Он подталкивал ее кончиком книгу на парте, или поддевал чей-нибудь галстук, или легонько проводил по чьей-нибудь спине – словом, все время тыкал ею в разные места, точно собирая разбросанный по комнате мусор. Однажды указка на мгновение легла Джерри на макушку, потом отправилась дальше. Джерри невольно содрогнулся, будто только что избежал какой-то страшной участи.
Теперь, чувствуя, как Леон без остановки рыщет по классу, Джерри уперся взглядом в страницу, хотя читать ему не хотелось. Еще два урока, а потом – физкультура. До сих пор тренер изнурял их гимнастикой, но сегодня обещал наконец допустить к мячу.
– Ну все, завязали.
Это тоже была манера брата Леона – почаще шокировать. Употреблять словечки вроде «завязали», «отстой», а время от времени не брезговать и откровенной руганью. И он действительно добивался своего. Возможно, эти слова так ошеломляли, потому что срывались с уст бледного и безобидного на вид человека. Конечно, очень скоро вы понимали, что он отнюдь не безобиден. Сейчас, когда эхо от его «завязали» еще не замерло, все взгляды устремились на Леона. Осталось десять минут – за это время он вполне успеет потешиться, разыграть один из своих спектаклей. Класс смотрел на него, скованный леденящим предвкушением.
Глаза учителя медленно скользнули по рядам, словно луч маяка, проверяющий знакомый берег на предмет скрытых неполадок. Джерри было одновременно и боязно и любопытно.
– Бейли, – сказал Леон.
– Да, брат Леон.
Рано или поздно Леон должен был выбрать Бейли – заморыша в очках, отличника, но робкого, замкнутого, с красными от постоянного чтения глазами.
– Сюда, – сказал Леон, поманив пальцем.
Бейли тихо вышел к доске. Джерри видел, как на виске у него бьется жилка.
– Как вам известно, джентльмены, – начал брат Леон, обращаясь прямиком к классу и полностью игнорируя Бейли, хотя тот стоял бок о бок с ним, – как вам известно, в школе необходимо соблюдать известного рода дисциплину. Между учителями и учениками должна существовать грань. Конечно, каждый из нас, учителей, рад был бы снова почувствовать себя одним из мальчишек. Но грань, о которой я говорю, переступать нельзя. Она невидима – и тем не менее. – Его влажные глаза блеснули. – В конце концов, ветра ведь тоже не видно, зато мы его чувствуем. Мы видим результат его работы, наблюдаем, как гнутся ветви, шелестят листья…
Говоря, он жестикулировал: рука его изобразила ветер, зажатая в ней указка двинулась по ветру и вдруг, без всякого предупреждения, больно ударила Бейли по щеке. Бейли отскочил в ужасе и изумлении.
– Извини, Бейли, – сказал Леон, однако в его голосе не слышалось никакого раскаяния. Была ли это случайность? Или очередная жестокая выходка Леона?
Теперь все взгляды были прикованы к испуганному Бейли. Брат Леон пристально поглядел на него, как на препарат под микроскопом – препарат, в котором скрываются возбудители какой-то смертельной болезни. Следовало отдать Леону должное – он был превосходным актером. Он любил читать вслух короткие рассказы, озвучивая все роли, добавляя нужные шумовые эффекты. На уроках Леона никто не зевал и не засыпал. Здесь надо было постоянно оставаться начеку – вот как сейчас, когда все не отрываясь смотрели на Бейли, гадая, что Леон сделает дальше. Под упорным взглядом Леона Бейли перестал поглаживать щеку, хотя на ней, точно расползающаяся по телу зараза, уже проступил розовый рубец. Каким-то загадочным образом ситуация вдруг радикально изменилась. Теперь все выглядело так, будто это Бейли был виноват с самого начала, Бейли совершил ошибку, очутился в ненужном месте в ненужное время и тем навлек на себя кару. Джерри поежился на стуле. Ему всегда становилось жутко, когда Леон умудрялся без единого слова изменить атмосферу в комнате.
– Бейли, – сказал Леон. Но он смотрел не на Бейли, а в класс, точно намекая на какую-то всем им понятную шутку, о которой Бейли даже не догадывался. Точно Леона связывало с ними участие в каком-то тайном заговоре.
– Да, брат Леон? – отозвался Бейли. Глаза его за стеклами очков казались противоестественно большими.
Пауза.
– Бейли, почему ты позволяешь себе жульничать?
Говорят, что водородная бомба не производит шума – она дает только ослепительную белую вспышку, умертвляющую целые города. А шум начинается после вспышки, после тишины. Именно такая тишина сверкнула в классе.
Бейли опешил. Его рот походил на открытую рану.
– Я полагаю, твое молчание – это признание вины, Бейли? – спросил брат Леон, повернувшись наконец к ошеломленному ученику.
Бейли отчаянно замотал головой. Джерри поймал себя на том, что тоже качает головой, вторя Бейли в этом безмолвном протесте.
– Ах, Бейли, – вздохнул Леон. В его голосе затрепетала грусть. – Что же нам с тобой делать? – снова повернувшись к классу, к своим друзьям-приятелям – они вместе против обманщика.
– Я не жульничаю, брат Леон, – кое-как, буквально со скрипом, выдавил из себя Бейли.
– Но давай обратимся к фактам, Бейли. Твои оценки – все «отлично», не ниже. За каждую контрольную, каждую самостоятельную, каждое домашнее задание. На такие результаты способен только гений. Скажи, Бейли, ты считаешь себя гением? – Леон, очевидно, забавлялся. – Пожалуй, внешне ты на него похож: эти очки, острый подбородок, взъерошенные волосы…
Леон наклонился к классу, вздернув свой собственный подбородок, ожидая одобрительного смеха – вся его поза говорила о том, что ребята должны отреагировать на его шутку. И это произошло. Они засмеялись. Черт, что здесь творится? – спрашивал себя Джерри, смеясь вместе с остальными. Но ведь Бейли действительно смахивал на гения или, по меньшей мере, на карикатурного сумасшедшего ученого из старых фильмов!
– Бейли, – сказал Леон, снова полностью переключив внимание на свою жертву, когда смех стал утихать.
– Да, – обреченно откликнулся тот.
– Ты не ответил на мой вопрос.
Брат Леон с нарочитой неторопливостью подошел к окну и стал там, внезапно поглощенный видом улицы и бурой, уже слегка пожухлой сентябрьской листвы. Бейли стоял один перед всем классом, точно в ожидании расстрела. Джерри почувствовал, как у него теплеют щеки, как они начинают пульсировать, наливаясь жаром.
– Ну, Бейли? – донеслось от окна. Леон по-прежнему с интересом наблюдал за чем-то там, снаружи.
– Я не жульничаю, брат Леон, – сказал Бейли вдруг окрепшим голосом, точно решившись на последний отпор.
– Тогда как ты объяснишь все свои пятерки?
– Не знаю.
Брат Леон резко обернулся к нему.
– Выходит, ты совершенен, Бейли? Все эти «отлично» – они подразумевают совершенство. Может быть, в этом ответ, Бейли?
В первый раз Бейли сам посмотрел на остальных учеников – с немой мольбой, как раненое, заблудившееся, брошенное существо.
– А ведь совершенен только Бог, Бейли.
У Джерри заболела шея. В груди жгло. Он понял, что незаметно для себя задержал дыхание, и осторожно глотнул воздух, стараясь не шевельнуть ни одним мускулом. Ему хотелось стать невидимым. Хотелось очутиться где-нибудь за пределами класса. Например, на футбольном поле – озираться, ища, кому бы отдать пас.
– Уж не сравниваешь ли ты себя с Богом, Бейли?
Прекрати, Леон, прекрати, беззвучно взмолился Джерри.
– Если Бог совершенен и ты совершенен, Бейли, то что отсюда, по-твоему, следует заключить?
Бейли оторопело молчал, широко раскрыв глаза. В классе стояла мертвая тишина. Джерри слышал, как зудят электрические настенные часы. Раньше он никогда не замечал этого звука.
– Но есть и другой вариант, Бейли, – что ты не совершенен. Именно так, разумеется, и обстоит дело. – Голос Леона смягчился. – Я знаю, что ты не пойдешь на откровенное кощунство.
– Да, брат Леон, – с облегчением сказал Бейли. – Конечно.
– Что заставляет нас сделать лишь один вывод, – сказал Леон громко и торжествующе, точно совершил важное открытие. – Ты жульничаешь!
В этот момент Джерри ненавидел брата Леона. Он ощущал вкус этой ненависти у себя в животе – она была кислой, едкой, жгучей.
– Ты жулик, Бейли. И лгун. – Слова как удары хлыста.
Ах ты гад, подумал Джерри. Сволочь!
И вдруг в задних рядах кто-то буркнул:
– Хватит! Оставьте парня в покое!
Леон волчком крутнулся на месте.
– Кто это сказал?
Его влажные глаза блестели.
Прозвенел звонок – конец урока. Ребята зашаркали ногами, задвигали стульями, готовясь уйти, покинуть это страшное место.
– Сидеть, – сказал брат Леон. Тихо – но все слышали. – Никто не уходит.
Ученики снова опустились на стулья.
Брат Леон посмотрел на них с жалостью, качая головой.
На губах его появилась угрюмая, скорбная улыбка.
– Дураки вы, дураки, – сказал он. – Идиоты несчастные. Знаете, кто здесь лучший? Самый смелый из всех? – Он положил руку на плечо Бейли. – Грегори Бейли – вот кто. Он отверг обвинение в жульничестве. Устоял перед моими нападками. Он не сдался! Но вы, господа хорошие, – вы сидели здесь и веселились. А те, кто не веселился, ничего не сделали, даже не попытались меня остановить. На несколько минут вы превратили этот класс в подобие фашистской Германии. Ну да, да, кто-то под конец выразил свой протест. Хватит, оставьте парня в покое! – Интонация была скопирована с идеальной точностью. – Слабый протест, слишком робкий и запоздалый. – Из коридора донеслось шарканье: это подошли ученики на следующий урок. Леон не обратил на шум никакого внимания. Он повернулся к Бейли и дотронулся указкой до его макушки, словно посвящая его в рыцари. – Ты держался прекрасно, Бейли. Я горжусь тобой. Ты прошел самое трудное испытание: ты остался верен себе. – Подбородок Бейли ходил ходуном. – Конечно, ты не жульничаешь, Бейли. И ты не трус, – мягким, отеческим тоном. И жест, обращенный к классу, – Леон был большим мастером по части жестов. – А вот твои товарищи – трусы. Сегодня они тебя подставили. Это они усомнились в тебе – не я.
Леон отошел к своему столу.
– Свободны, – сказал он голосом, полным презрения ко всем ученикам.
Глава седьмая
– Чем это ты занимаешься, Эмиль? – спросил Арчи с легкой иронией. Ирония объяснялась тем, что смысл действий Эмиля Янзы был очевиден: он откачивал в стеклянную банку бензин из чужой машины.
Эмиль хихикнул. Его ничуть не смутило, что Арчи застал его за таким занятием.
– Запасаюсь бензином на эту неделю, – сказал он.
Машина, припаркованная на краю школьной стоянки, принадлежала старшекласснику по фамилии Карлсон.
– А что ты будешь делать, если Карлсон выйдет и увидит, что ты воруешь его бензин? – спросил Арчи, хотя никакой загадки для него в этом не было.
Эмиль не стал утруждать себя ответом. Он просто ухмыльнулся Арчи. Оба понимали, что Карлсон ничего ему не сделает. Этот худой, кроткий парень как огня боялся конфликтов. Впрочем, и вообще мало кто, будь он худым или толстым, кротким или не очень, осмелился бы бросить вызов Эмилю Янзе. Эмиль был грозой школы, хотя по его виду об этом никто бы не догадался. Он не выглядел ни особенно крупным, ни сильным. В футбольной команде его ставили полузащитником, хотя он был для этого легковат. Но он вел себя как животное и не признавал никаких правил. Конечно, если это ему ничем не грозило. Его маленькие глазки, утопленные в бледном лице, редко улыбались, разве что заодно с хихиканьем и ухмылкой, которая иногда вспыхивала на его губах – в основном это случалось, когда он понимал, что достал кого-то. Так Эмиль Янза это называл – доставать. Например, тихо свистеть в классе, действуя учителю на нервы, – едва слышным свистом, который мог довести человека до белого каления. Ради этого Эмиль даже нарушал общепринятые традиции. Обычно те, кто валял на уроках дурака, садились позади. Но не Эмиль. Он выбирал себе место в передних рядах, откуда легче было донимать учителя. Свистеть, хмыкать, рыгать, стучать ногой, ерзать, шмыгать. Черт побери, да если заниматься этим где-то на задах, учитель и не заметит!
Но Эмиль донимал не только учителей. Он обнаружил, что на свете полно прирожденных жертв, особенно из числа его ровесников. Он открыл эту истину в довольно юном возрасте – если быть точным, в четвертом классе. Никто не хотел лишнего шума, никто не хотел неприятностей, никто не хотел выяснять отношения. Это открытие наполнило Эмиля восторгом. Оно распахнуло перед ним множество дверей. Ты мог отнять у кого-нибудь завтрак и даже деньги на завтрак – и, как правило, без всяких последствий, потому что большинство ребят хотело мира любой ценой. Конечно, жертв следовало выбирать осторожно, поскольку бывали и исключения. Те, кто протестовал, убеждались, что с Эмилем лучше не связываться. Кому охота получить по зубам? Позже Эмиль ненароком открыл еще одну истину, хотя ее трудно было выразить словами. Он обнаружил, что люди боятся оказаться в неловком или унизительном положении, привлечь к себе общее внимание. Вот, например, в автобусе. Ты мог окликнуть кого-нибудь из школьников, особенно из тех, кто легко краснеет, и сказать: «Фу, как у тебя изо рта несет! Ты что, вообще зубы не чистишь?» Даже если у малого дыхание как аромат роз. Или: «Эй, это ты перднул? Постеснялся бы, что ли!» Тихо, но достаточно громко для того, чтобы все слышали. И тому подобное – в кафетерии, во время завтрака, в читалке. Но лучше всего там, где побольше незнакомых, в особенности девушек. Ух как тогда корчились эти ребята! В результате все вокруг старались по возможности угодить Эмилю Янзе, и его это полностью устраивало. Эмиль не был глуп, но учеба давалась ему не без проблем. Однако он кое-как держался на плаву – двоек не хватал, разве что тройки, да и то нечасто. Его отец был вполне доволен успехами сына. Эмиль же презирал отца за то, что его голубая мечта – увидеть сына выпускником модной частной школы. Этот тупица не понимал, что у них не школа, а дерьмо.