Вдруг он стал невидимым – без тела, без рук и ног, точно неприкаянный призрак, который бродит по городу прозрачной тенью. Он сделал это открытие в автобусе, по пути в школу. Никто не хотел встречаться с ним взглядом. Ребята отводили глаза, раздвигались, оставляя ему побольше места. Не заговаривали с ним, словно его не было. И он понял, что для них его и правда нет. Можно было подумать, что он переносчик какой-то страшной болезни и все боятся от него заразиться. Поэтому они превратили его в невидимку, устранили из своей жизни. Всю дорогу он просидел один, прижавшись израненной щекой к прохладному оконному стеклу.
Когда он сошел с автобуса, утренняя зябкость заставила его ускорить шаг. Заметив Тони Сантурио, он машинально кивнул ему. Обычно на лице Тони, как в зеркале, отражалось выражение того, кто его приветствовал, – улыбка в ответ на улыбку, хмурость в ответ на хмурость. Но теперь он просто уставился на Джерри. Нет, не на него, а сквозь него, как будто Джерри был окном или дверным проемом. А потом Тони Сантурио устремился дальше и скрылся в школе.
По коридору Джерри шел, как евреи через Красное море. Он никого не касался. Будто по неслышному сигналу, все расступались, освобождая ему проход. У Джерри возникло чувство, что он может пройти сквозь стену и выйти с другой стороны целым и невредимым.
Он открыл шкафчик – чисто. Изуродованный плакатик снят, стенка за ним выскоблена до белизны. Тапочки тоже исчезли. Шкафчик выглядел пустым, незанятым. Может, мне посмотреть в зеркало, подумал он, проверить, есть я вообще или нет? Но он был – во всяком случае, щеку еще саднило. Глядя внутрь шкафчика, точно в поставленный вертикально гроб, он почувствовал, что его пытаются уничтожить, хотят стереть все следы его существования, его присутствия в школе. Или это опять паранойя?
Учителя на занятиях тоже вели себя так, словно участвовали в общем заговоре. Они скользили по нему взглядом, а когда Джерри пробовал привлечь их внимание, смотрели куда угодно, только не на него. Однажды он отчаянно замахал рукой, чтобы ответить на вопрос, но учитель его проигнорировал. Впрочем, судить учителей было трудно: они следовали своим тайным правилам, реагировали по-своему, когда в школе творилось что-то необычное. Как сегодня. Ребята устроили Рено бойкот – что ж, давайте и мы поддержим.
Смирившись с бойкотом, Джерри покорно плыл по течению. Через некоторое время он даже стал получать от своей невидимости удовольствие. Теперь он мог позволить себе расслабиться. Ему больше не надо было все время оставаться начеку и бояться неожиданного нападения. Он устал бояться, устал дрожать.
На перемене Джерри поискал Стручка, но не нашел его. Стручок мог бы вернуть ему ощущение реальности, прочной связи с окружающим миром. Но он не явился в школу, и Джерри решил, что это, пожалуй, к лучшему. Ему не хотелось распространять свои беды на других. Хватало и того, что отцу пришлось иметь дело с телефонными звонками. Он вспомнил, как отец прошлой ночью стоял в коридоре, измученный постоянным трезвоном, и подумал, что надо было все-таки согласиться продавать конфеты. Он не хотел тревожить вселенную своего отца, а свою хотел снова привести в порядок.
Во время большой перемены Джерри свободно зашагал по коридору в столовую – он двигался в общей толпе, наслаждаясь своей бестелесностью. Однако у лестницы его толкнули сзади, и он нырнул вперед, потеряв равновесие. Едва не упал – ступени угрожающе шарахнулись ему в лицо. Но каким-то образом он все-таки успел схватиться за перила и удержался на ногах, прижавшись к стене. Мимо лился людской поток, и он услышал, как кто-то хихикнул, кто-то зашипел.
Он понял, что перестал быть невидимым.
* * *
Брат Леон вошел в кабинет как раз в тот миг, когда Брайан Кокран довел до конца заключительные подсчеты. Все, точка. Последний итоговый результат. Он поднял взгляд на учителя, довольный его точно рассчитанным приходом.
– Все кончено, брат Леон, – провозгласил Брайан с торжеством в голосе.
Учитель быстро поморгал. Его лицо походило на сломавшийся кассовый аппарат.
– Кончено?
– Продажа. – Брайан хлопнул по лежавшему перед ним листу. – Все сделано. Финиш.
Брайан смотрел, как учитель переваривает полученную информацию. Леон глубоко вздохнул и опустился в свое кресло. Брайан заметил, как по его лицу скользнуло облегчение, точно он сбросил с плеч тяжеленное бремя. Но это заняло только секунду. Потом он сурово взглянул на Брайана.
– Ты уверен? – спросил он.
– Абсолютно. И вот что еще, брат Леон. Деньги… это удивительно. Сдали девяносто восемь процентов.
Леон поднялся с кресла.
– Давай-ка проверим цифры, – сказал он.
На Брайана накатил гнев. Неужели учитель не может хоть на мгновение ослабить хватку? Сказать «поздравляю, хорошая работа»? Или «слава богу»? Или еще что-нибудь? А он: «Давай-ка проверим цифры»!
Леон встал рядом с Брайаном, чтобы просмотреть выкладки, и от него, как всегда, пахнуло чем-то прогорклым. Черт возьми, жрет он хоть что-нибудь, кроме бекона?
– Есть только одна деталь, – сказал Брайан, с неохотой поднимая неприятную тему. Леон почувствовал его замешательство.
– Что там еще? – спросил он с легким раздражением, будто предвидел ошибку со стороны Брайана.
– Тот новичок, брат Леон.
– Рено? И что же он?
– Ну, он так и не стал продавать конфеты. И это странно, очень странно.
– Что тут такого странного, Кокран? Этот мальчик – просто моральный урод. Он тужился как мог, безрезультатно пытался сорвать торговлю, но преуспел в обратном. На него ополчилась вся школа.
– Все равно странно. Наш окончательный итог – продано ровно девятнадцать тысяч девятьсот пятьдесят коробок. Точка в точку. Но это практически невозможно. Я имею в виду, всегда бывает какая-то недостача – что-то теряют, что-то крадут. Нельзя собрать сведения обо всех коробках без исключения. Но у меня именно так и вышло. И остались непроданными в точности пятьдесят коробок – доля Рено.
– Если Рено их не продал, очевидно, что они остались непроданными. И именно поэтому их ровно пятьдесят, – произнес Леон медленно и внятно, словно Брайан был пятилетним несмышленышем.
Брайан понял, что Леон не желает видеть правду. Его интересовали только общие результаты продажи – теперь он знал, что девятнадцать тысяч девятьсот пятьдесят коробок проданы и он может вздохнуть спокойно. Наверно, в благодарность его повысят, назначат директором. Как хорошо, что на следующий год меня уже здесь не будет, подумал Брайан. Избави боже учиться в школе с таким директором.
– И знаешь, что здесь самое важное, Кокран? – спросил Леон тем голосом, которым говорил на уроках. – Мы защитили честь школы. Опровергли закон природы – ложка дегтя оказалась не в силах испортить бочку меда. Потому что, если у людей есть мужество и благородная цель, если они проникнуты духом общего дела…
Брайан вздохнул, упершись взглядом в собственные руки, превращая слова Леона в бессмысленный набор звуков. Он задумался о Рено, об этом странном упрямце. Неужели Леон действительно прав и вся школа важнее любого отдельно взятого ученика? Но разве личность не так же важна? Он подумал о том, как Рено в одиночку противостоит школе, Стражам – всем без исключения.
Да пропади оно все пропадом, подумал Брайан под елейный бубнеж брата Леона. Конфеты проданы, и его казначейской работе тоже конец. Теперь ему плевать и на Леона, и на Арчи, и даже на Рено. Слава богу, что и у него в жизни бывают свои маленькие радости.
* * *
– Значит, ты отложил пятьдесят коробок, Оби?
– Да, Арчи.
– Прелестно.
– Что ты задумал, Арчи?
– У нас будет собрание, Оби. Завтра вечером. Особое собрание, посвященное итогам продажи конфет. Оно состоится на футбольном поле.
– Почему на поле? Почему не в актовом зале?
– Потому что это собрание только для учеников, Оби. Учителя на него не приглашаются. Но все остальные там будут.
– Все?
– Да, все.
– И Рено?
– Он тоже там будет, Оби. Непременно.
– Ну и ну, Арчи. Ты просто… знаешь ты кто?
– Знаю, Оби.
– Прости, что спрашиваю…
– Спрашивай, Оби, не стесняйся.
– Зачем тебе там Рено?
– Чтобы дать ему шанс. Последний шанс избавиться от своих конфет, дружище.
– Я тебе не дружище, Арчи.
– Я знаю, Оби.
– И как же Рено избавится от своих конфет?
– С помощью лотереи.
– Лотереи?
– Да, Оби. Лотереи.
Глава тридцать пятая
Рехнуться можно.
Лотерея – но какая!
Такой лотереи еще не бывало ни в Тринити, ни в других школах.
Арчи, организатор и вдохновитель всего мероприятия, следил за его подготовкой: за тем, как наполняется стадион, как идут сплошным потоком зрители, как в свете прожекторов, чуть согревающих прохладный вечерний воздух, продаются и меняют владельцев бумажные лоскутки. Он стоял рядом с импровизированной сценой, которую под его руководством воздвигли сегодня после уроков Картер и остальные Стражи. Это был старый боксерский ринг – его извлекли из недр трибуны и вернули в прежнее состояние, если не считать отсутствия канатов. Платформа располагалась прямо на пятидесятиярдовой линии, перед самыми трибунами, чтобы каждый зритель мог видеть представление во всех подробностях и ничего не пропустил. Такой уж он, Арчи, – деньги, отданные за билет, должны окупиться до последнего цента.
Футбольное поле находилось по меньшей мере за четверть мили от школы и здания, в котором жили учителя. Но Арчи позаботился и о дополнительной страховке. Он выдал это сборище за футбольное состязание, закрытое для взрослых – якобы потому, что они смущают болельщиков. Разрешение добывал Карони – любимчик учителей, похожий на ангелочка или певчего из церковного хора. Ну кто такому откажет? И вот наконец все готово: народ собрался, в воздухе разлита бодрящая свежесть, он словно наэлектризован зрительским нетерпением – а в ринге, тревожно поглядывая друг на друга, стоят Рено и Янза.
Арчи всегда дивился, глядя на то, что он сам задумал и организовал. Вот, например, все эти ребята делали бы сегодня вечером что-то другое, если бы Арчи не сумел круто изменить их планы. И все, что для этого понадобилось, – капелька его воображения и два телефонных звонка.
Первый звонок – Рено, второй – Янзе. Но Янзе он звонил, можно сказать, для порядка. Арчи знал, что в его власти придать действиям Янзы любую форму, как комку глины. А вот звонок Рено требовал правильной тактики, изобретательности и толики того особого искусства, которым он, Арчи, так хорошо владел: действовать издалека, обходом, стороною. Как шекспировский Полоний, усмехнулся Арчи.
Телефон прозвонил, должно быть, раз пятьдесят, и Арчи не винил парня за то, что он не кидается к аппарату сломя голову. Но терпение принесло свои плоды, и наконец в трубке раздался голос Рено – невозмутимое «алло», в котором, однако, сквозило нечто еще. Арчи распознал это нечто – ледяное спокойствие, решимость. Прелестно. Теперь его можно брать голыми руками. Арчи почувствовал прилив торжества. Парень готов на все. Он хочет действовать, рвется в бой.
– Хочешь поквитаться, Рено? – подстегнул его Арчи. – Отомстить? Ответить ударом на удар? Показать всем, что ты думаешь об их дерьмовых конфетах?
– И как же я это сделаю? – Рено говорил осторожно, однако Арчи уловил в его голосе явную заинтересованность.
– Да запросто, – сказал Арчи, – если, конечно, в штаны не наложишь. – Подначка – первое оружие.
Рено молчал.
– Есть у нас в школе такой Янза. В общем-то, пустое место, дрянь дрянью, честно говоря. Натуральная скотина. И я слышал, ему понадобилась помощь целой банды дружков, чтобы тебя приструнить. Вот я и подумал, почему бы вам с ним не разобраться? На стадионе, у всех на глазах. В боксерских перчатках. Цивилизованно. Это способ расквитаться со всеми, Рено.
– С тобой тоже, Арчи?
– Со мной? – голосом изумленной невинности. – Черт, да я-то тут при чем? Я просто делал свою работу. Дал тебе задание – не продавать конфеты, а потом другое – продавать их. А все остальное ты сделал сам, приятель. Я тебя не бил. Я вообще не люблю насилия. Но ты, что называется, разворошил осиное гнездо…
Снова тишина в трубке. Арчи заговорил еще мягче, продолжая давить, улещивать, убеждать:
– Слушай, Рено, я даю тебе этот шанс, потому что верю в честную игру. Шанс покончить со всей этой дурацкой историей и вернуться к нормальной жизни. Ну не сошелся же весь свет клином на каких-то паршивых конфетах! Вы с Янзой на ринге – одни, лицом к лицу, без всякого жульничества. И на этом конец, точка, финиш. Я тебе гарантирую. Слово Арчи.
И парень повелся на это – проглотил и крючок, и грузило с леской, хотя разговор еще некоторое время не клеился. Но Арчи был терпелив. Терпение всегда приносит плоды. И он, конечно же, выиграл.
Теперь, обозревая результаты своих трудов – полные трибуны, толчею, в которой азартно продавались и перепродавались лотерейные билетики с нацарапанными на них указаниями, – Арчи тихо ликовал. Он успешно обвел вокруг пальца и Рено, и Леона, и Стражей, и всю эту жалкую школу. Я могу охмурить кого угодно. Я – Арчи.
* * *
Представь себе, что ты прожектор, сказал себе Оби, и водишь своим лучом по всему стадиону, останавливаясь то там, то сям, высвечивая отдельные места, выхватывая самое важное из происходящего. Потому что – давай это признаем – событие действительно важное, и Арчи, этот сукин сын, эта хитрая, хитрющая сволочь, снова попал в десятку. Вон он, стоит около ринга с такой физиономией, словно все, что он видит, ему подвластно. Да так оно, собственно, и есть. Он заманил сюда Рено, бледного и напряженного, как будто его вывели на расстрел, и этого урода Янзу, похожего на зверюгу, который ждет не дождется, когда его спустят с цепи.
Оби-прожектор направил свой луч на Рено. Бедный, глупый обреченный сосунок. Он не может победить, хоть и не знает этого. Кого победить – Арчи? На это никто не способен. Арчи, которому грозит поражение, – ах, какое это было восхитительное зрелище, там, на последней сходке Стражей, когда он стоял перед ними униженный, – но теперь он снова на коне, все конфеты благополучно распроданы, и он опять рулит, опять держит в узде всю школу. Из чего следует, что кроткие вовсе не наследуют землю. Тоже мне, открытие! Должно быть, Арчи это уже когда-то говорил.
* * *
Не шевелись. Чтоб ни одна мышца не дрогнула. Выжидай; смотри и жди.
Левая нога у Джерри заснула.
Как твоя нога может заснуть, если ты стоишь?
Не знаю. Но заснула.
Нервы, скорее всего. Напряжение.
Как бы то ни было, в его ногу впивались крошечные иголочки, и он сохранял неподвижность только ценой больших усилий. У него было такое чувство, что пошевелись он – и все его тело рассыплется на кусочки.
Теперь он понимал, что зря согласился прийти сюда, что Арчи перехитрил его, надул, как последнего дурака. На какой-то миг, когда вкрадчивый голос нашептывал ему в ухо о сладкой мести, Джерри и впрямь поверил, что это возможно – побить Янзу, и всю школу, и даже самого Арчи. Он вспомнил недавнюю ночь, когда их с отцом донимали звонками, и то, с каким несчастным, расстроенным видом отец положил трубку на столик, признавая свое поражение. Но я не сдамся, решил Джерри, слушая уговоры Арчи. Кроме того, ему хотелось сойтись один на один с Янзой – с Янзой, который назвал его гомосеком.
Так что он согласился на поединок с Янзой, позволив Арчи обмануть себя. Арчи обманул не только его, но и Янзу. Это из-за него они стоят здесь, на платформе, голые до пояса, чуть дрожа от вечерней прохлады, в боксерских перчатках. И только теперь Арчи, в глазах которого блестело злорадное торжество, огласил наконец правила боя. Ну и правила!
Джерри уже хотел было заявить протест, но Янза первым открыл рот:
– Мне годится. Я побью его любым способом, каким хотите.
И Джерри, к своему отчаянию, понял, что Арчи рассчитывал на такую реакцию Янзы, рассчитывал на ребят, заполнивших стадион. Он знал, что Джерри не сможет пойти на попятный, поскольку зашел уже слишком далеко. И Арчи улыбнулся ему своей гнусной приторной улыбочкой:
– А ты что скажешь, Рено? Принимаешь правила?
Что он мог сказать? После всех этих звонков, после того, как его избили. После того, как разорили его шкафчик, устроили ему бойкот, чуть не сшибли с ног на лестнице. После того, что они сделали со Стручком и с братом Юджином. Что такие, как Арчи и Янза, сделали со всей школой. Что они сделают с миром, когда покинут Тринити.
Джерри напрягся, преисполненный решимости. По крайней мере, он сможет нанести ответный удар, хоть раз да отведет душу. Пусть даже правила, установленные Арчи с помощью лотерейных билетов, практически исключают вероятность его победы.
– Ладно, – сказал Джерри.
И тогда, стоя на ринге – одна нога наполовину спит, в животе муторно, кожа в пупырышках от вечернего холода, – Джерри подумал, не проиграл ли он в тот самый момент, когда сказал «ладно».
* * *
Лотерейные билеты расходились бойко, как порнографические открытки.
Брайан Кокран не мог справиться с удивлением, хотя, казалось бы, ему пора уж было привыкнуть к тому, что действия Арчи Костелло всегда удивительны. Сначала неимоверный успех конфетной распродажи. А теперь – эта шизоидная лотерея. Никогда в Тринити не видели ничего подобного. Да и не только в Тринити – нигде. И он вынужден был признать, что смотрит на все это не без удовольствия, хотя сегодня после уроков, когда Арчи предложил ему руководить лотереей, он попробовал было отказаться. «С конфетами у тебя все прошло здорово», – сказал Арчи, и этот комплимент растопил сопротивление Брайана. Вдобавок Арчи с его Стражами нагонял на него непобедимый ужас. Личное выживание – вот что Брайан избрал своим кредо.
Правда, когда Арчи объяснил, как будут организованы лотерея и поединок, Брайана снова одолели сомнения. Разве удастся заставить Рено и Янзу на такое пойти? Вот что смущало Брайана. Запросто, уверил его Арчи. Рено жаждет мести, а Янзе лишь бы с кем-нибудь подраться. Да и не смогут они дать задний ход на глазах у всей школы. Потом голос Арчи снова похолодел, и у Брайана внутри все съежилось. «Ты знай свое дело, Брайан, продавай билеты. А подробности оставь мне». И Брайан отправился набирать ребят, чтобы помогли с продажей. И Арчи, конечно, оказался прав, потому что вон они на арене, Рено и Янза, и торговля билетами идет так, словно народ рассчитывает увидеть самое увлекательное шоу на свете.
* * *
Эмилю Янзе надоело, что его считают каким-то отребьем. Во всяком случае, такое впечатление возникало у него, когда он общался с Арчи. «Эй, зверь», – говорил Арчи. Но разве он зверь? У него тоже есть чувства, как и у всех остальных. Как у того купца из пьесы Шекспира, которую они проходили по литературе: «Если меня уколоть, разве у меня не идет кровь?» Ну да, он любит малость поприжать кого-нибудь, пощекотать нервы – так это же человеческая природа, верно? Себя-то он должен защищать. Достань других раньше, чем они достанут тебя. Заставляй людей гадать, что и как, – и держи их в страхе. Как Арчи с этой чертовой фоткой, которой, оказывается, вовсе и не существовало. В конце концов Арчи все же убедил его в том, что ее не было. Подумай сам, Эмиль, говорил он. Откуда она могла взяться? Помнишь, как темно тогда было в туалете? А вспышки ведь ты не видел. И пленки в аппарате тоже не было. Да если бы и была, когда бы я успел навести его на резкость? Узнав правду, Эмиль, с одной стороны, вздохнул свободно, а с другой – разозлился как черт. Но Арчи заметил, что злиться Эмилю следует на таких, как Рено. Разуй глаза, Эмиль! Твои враги – это парни вроде Рено, а не парни вроде меня. Эти маменькины сынки отравляют нам жизнь, они сдают нас учителям, они устанавливают правила. И потом – самое главное, решающий аргумент: а кроме того, в школе начинают поговаривать о том, как разделались с Рено, о том, что тебе понадобилась помощь других, а один бы ты не справился…
Эмиль взглянул на стоящего напротив Рено. Ему не терпелось начать бой. Показать себя перед всей школой. К черту всю эту вшивую психологию по методу Арчи – больше он не будет обзывать Рено голубым. Вместо языка он пустит в ход кулаки.
Эх, поскорей бы! Он размажет Рено по этой площадке у всех на глазах, и плевать, что там написано на билетах.
Но где-то в дальнем уголке его сознания еще пряталась крохотная неуверенность: а вдруг у Арчи все-таки есть его фотография в сортире?
Глава тридцать шестая
Итак, лотерейные билеты.
Ого! Блеск!
Арчи еще не видел ни одного заполненного и потому остановил пробегавшего мимо продавца из команды Брайана Кокрана.
– Дай-ка взглянуть, – сказал Арчи, протягивая руку.
Парень тут же повиновался, и Арчи польстила такая безропотность. Я – Арчи. Каждое мое пожелание становится приказом.
Под беспокойный гул трибун Арчи внимательно изучил бумажку. На ней было накорябано:
Янза
Правой в челюсть
Джимми Димерс
В этом и заключалась простая и ошеломительная красота лотереи – именно такие неожиданные ходы и прославили Арчи Костелло, создав ему репутацию человека, способного прыгнуть выше собственной головы. Одним махом Арчи заставил Рено появиться здесь, стать частью конфетной распродажи, и при этом отдал Рено на милость школы, его однокашников. Бойцы на ринге были лишены своей воли. Им предстояло драться так, как пожелают зрители. Каждый, купивший билет, – а кто бы нашел силы от этого отказаться? – имел возможность поучаствовать в битве, спокойно, без всякого риска понаблюдать с безопасного расстояния, как двое соперников избивают друг друга. Трудность была только одна: заставить Рено выйти на ринг. Арчи знал, что, очутившись там, он уже не сможет отказаться от поединка даже после того, как узнает про билеты. И все его расчеты оправдались. Прелестно!
К Арчи приблизился Картер.
– Продаются со свистом, – сообщил он. Картеру понравилась идея боксерского матча. Он обожал этот вид спорта. Сам он купил целых два билета и с удовольствием выбирал, какие удары назначить, остановившись в конце концов на правом кроссе в челюсть и апперкоте. В последний момент он чуть не отдал эти удары Рено – и так уж замордовали парня, пусть вздохнет. Но рядом стоял Оби, большой любитель совать нос в чужие дела. И Картер проголосовал за Янзу – за этого послушного Арчи пса, всегда готового прыгнуть туда, куда прикажет хозяин.
– Похоже, вечер удался, – ответил Арчи с той самодовольной, всезнающей улыбочкой, которую Картер так ненавидел. – Видишь, Картер, я же говорил, что вы зря подняли панику.
– Не пойму, как ты это проворачиваешь, Арчи, – неохотно признался Картер.
– Да очень просто, Картер. Элементарно. – Арчи помедлил, наслаждаясь недоумением Картера, того самого Картера, который унизил его на последней сходке Стражей. Когда-нибудь он с ним поквитается, но пока довольно и того, что Картер смотрит на него с восхищением и завистью. – Видишь ли, Картер, людям свойственны две вещи: жадность и жестокость. Так что у нас здесь идеальный расклад. По части жадности: каждый платит доллар в надежде выиграть сотню. Плюс пятьдесят коробок конфет. По части жестокости: приятно смотреть, как два дурака бьют, а то и калечат друг дружку, если ты сам в это время спокойно сидишь на трибуне. Вот почему мой замысел сработал, Картер, – потому что мы все скоты.
Картер постарался скрыть отвращение. Арчи был противен ему по многим причинам, но в первую очередь потому, что он умудрялся выставлять всех людей в таком свете – как грязных, развращенных, испорченных. Словно в мире вообще нет ничего хорошего. И однако Картер не мог не признать, что ожидает начала боя с нетерпением, что он сам купил даже не один, а два билета. Допустим, что Арчи прав, – тогда выходит, что и он тоже, как и все, жадный и жестокий? Этот вопрос изумил Картера. Черт возьми, он ведь всегда считал себя порядочным человеком. Он часто пользовался своим положением председателя Стражей, чтобы не позволять Арчи зарываться во время назначения заданий. Но достаточно ли этого для того, чтобы называться порядочным? Это беспокоило Картера. Вот за что он ненавидел Арчи. Из-за него ты всегда чувствовал себя в чем-то виноватым. Не может же мир и вправду быть так плох, как он рисует! Но гомон заполнивших трибуны зрителей, которые требовали поскорее начать бой, заставлял Картера сомневаться на этот счет.
Арчи смотрел, как Картер удаляется от него озадаченный и встревоженный. Отлично. Сгорает от зависти. Да и кто бы на его месте не завидовал Арчи, умеющему всегда в конечном счете брать верх?
– Все билеты проданы, – подойдя, доложил Кокран.
Арчи кивнул, принимая на себя роль молчаливого героя.
* * *
И вот настал решающий миг.
Подняв голову, Арчи окинул стадион взглядом, и это послужило своего рода сигналом. По трибунам пробежал ропот, зрители зашевелились еще оживленнее, градус ожидания ощутимо вырос. Все глаза были обращены на арену, в углах которой, друг напротив друга, стояли Рено и Янза.
Перед рингом возвышалась пирамида, сложенная из последних пятидесяти коробок с шоколадными конфетами. Прожектора заливали стадион ярким светом.
На середину арены вышел Картер с молоточком в руке. Ударить было не по чему, и Картер просто поднял его вверх. Зрители откликнулись на это нетерпеливыми криками, свистом, аплодисментами. «Давай уже!» – завопил кто-то.
Картер жестом попросил тишины.
Но тишина наступила и так.
Подвигаясь поближе к платформе ради лучшего обзора, Арчи втянул в себя воздух, точно упиваясь ароматом этого сладчайшего из событий. Но он выпустил его обратно в изумлении и замер на месте, увидев, как на арену поднимается Оби с черным ящичком в руках.
* * *
Посмотрев на Арчи, который стоял у ринга опешив, с раскрытым ртом, Оби злорадно ухмыльнулся. Еще никому и никогда не удавалось так ошеломить великого Арчи, и Оби наслаждался своим минутным торжеством. Он кивнул Картеру, уже направляющемуся к Арчи, чтобы сопроводить его на арену.
Накануне, когда Оби предложил воспользоваться черным ящиком, Картер согласился не сразу. Дело будет происходить не на совещании Стражей, заметил он; так как же мы заставим Арчи тянуть жребий?
У Оби уже был наготове ответ – причем такой, какой дал бы, скорее всего, сам Арчи. «Там соберутся четыреста человек, и они будут требовать крови. А чьей конкретно, им все равно. Про наш черный ящик знает вся школа – как Арчи сможет отвертеться?»
Но ведь нет никакой гарантии, что Арчи вытянет черный шарик, возразил Картер. Черный означал бы, что ему придется занять место одного из противников на ринге. Но в ящике пять белых шариков и только один черный. Арчи занимает пост назначающего уже очень долго, и до сих пор он ни разу не достал черный шарик.
«Есть же закон больших чисел, – ответил Картеру Оби. – Вдобавок Арчи надо будет тянуть два раза – один за Рено, второй за Янзу».
Картер уперся в Оби взглядом. «А может?..» – его голос вопросительно закруглился.
«Нет, подстроить ничего не удастся. Где я, по-твоему, возьму шесть черных шариков? А кроме того, Арчи слишком умен – нам его не перехитрить. Но кто знает? Может быть, ему наконец перестанет везти».
И они пришли к соглашению. Оби выйдет с черным ящиком перед тем, как начнутся вытаскивание билетов и сам поединок. Именно это он и сделал сейчас – появился на ринге, в то время как Картер двинулся навстречу Арчи.
– Ну вы даете, ребята, – сказал Арчи, уворачиваясь от Картера, который хотел взять его за руку. – Я могу подняться туда сам, Картер. И заметь – скоро я спущусь обратно.
В груди Арчи холодным плотным комком сгустилась ярость, но внешне он сохранял спокойствие. Как всегда. У него было чувство, что все пройдет без сучка и задоринки. Я – Арчи.
При виде черного ящика зрителей охватила оторопь, и на трибунах наступила еще более глубокая тишина, чем несколько секунд тому назад. Прежде его видели только члены организации Стражей и их жертвы. В ярких лучах прожекторов маленький деревянный ящичек выглядел старым и жалким – наверное, когда-то это была шкатулка для украшений. И все же в школе о нем ходили легенды. Для потенциальных жертв он воплощал собой возможное освобождение, защиту, орудие против всемогущества Стражей. Кое-кто и вовсе сомневался в его существовании: Арчи Костелло никогда бы такого не допустил. Но теперь он был вынесен на свет божий – пожалуйста, глядите. И вся школа глядела, вытаращив глаза. В том числе и Арчи, который уже протянул к нему руку, готовясь достать шарик.
Вся процедура заняла примерно минуту, не больше, поскольку Арчи решил покончить с ней побыстрее, прежде чем остальные успеют толком сообразить, что происходит. Нечего устраивать из этого целый спектакль, давать Оби с Картером лишний шанс покрасоваться. Поэтому, опередив любые возможные возражения, Арчи мигом сунул руку в ящичек и вытащил оттуда шарик. Белый. Оби разинул рот от удивления. Все развивалось чересчур стремительно. Он хотел, чтобы Арчи как следует подергался, а зрители поняли, что творится на платформе. Ему хотелось растянуть церемонию, выжать из ситуации как можно больше интриги и драматизма.
Арчи снова потянулся к ящичку, и Оби уже поздно было мешать этому движению. Он затаил дух.
Шарик был спрятан в кулаке Арчи. Он протянул руку в сторону зрителей и застыл, выпрямившись. Шарик должен был оказаться белым. Не для того он зашел так далеко, чтобы все сорвалось в последний момент. Арчи обратил к трибунам лицо, на котором играла легкая улыбка. Прикидываясь невозмутимым, он в это мгновение рисковал всем.
Он раскрыл ладонь и показал шарик так, чтобы его было видно каждому.
Белый.
Глава тридцать седьмая
Стручок прибыл на стадион в последний момент и протолкался через бурлящую толпу на самый верх трибуны. Сначала он не собирался сюда идти. Он поставил крест на этой школе с ее жестокостями и не хотел смотреть на постоянные унижения, которым подвергали Джерри. Кроме того, школа напоминала ему о его собственном предательстве и криводушии. Три дня он провел дома, в постели. Больной. Он не мог бы сказать определенно, то ли заболел по-настоящему, то ли его совесть восстала и подкосила организм. Во всяком случае, он был слаб и его мутило. Постель сделалась его личным миром, маленьким уютным уголком без людей, без Стражей, без брата Леона, – миром, где никто не продавал конфет, не разрушал классных комнат, не губил людей. Но потом кто-то из ребят позвонил и рассказал ему о поединке между Джерри и Янзой. И о том, что он будет проходить под диктовку лотерейных билетов. Стручок застонал от возмущения. Лежать в постели стало невыносимо. Целый день он метался и ворочался под одеялом, как животное в поисках сна, забвения. Он не хотел идти на поединок: у Джерри не было ни малейшего шанса на пооелч Но и в постели оставаться не мог. Наконец, в полном отчаянии, он вылез оттуда и наспех оделся, не обращая внимания на протесты родителей. Проехал по городу на автобусе и прошел пешком полмили до стадиона. Теперь он съежился на скамейке, глядя вниз, на арену, и слушая, как Картер объясняет правила этого сумасшедшего боя. Бред и кошмар!
–…и тот, на чьем билете окажется записан удар, которым завершится бой – либо через нокаут, либо через признание поражения, – получит приз…
Но зрителям уже не терпелось увидеть схватку. Стручок осмотрелся вокруг. Эти ребята на скамьях – его знакомые, однокашники – вдруг превратились в чужаков. Они не отрывали от арены лихорадочных взглядов. Некоторые скандировали: «У-бей, у-бей…» Стручку захотелось заткнуть уши.
Картер вышел в центр ринга, где стоял Оби с картонной коробкой, сунул в нее руку и вытащил билет.
– Джон Тусье, – провозгласил он. – Здесь написано имя Рено. – Раздался гул разочарования, несколько насмешливых выкриков. – Он хочет, чтобы Рено нанес Янзе удар правой в челюсть.
Наступила тишина. Момент истины. Рено и Янза замерли друг против друга, на расстоянии вытянутой руки. Они стояли в традиционной позе боксеров, подняв перчатки перед собой, но это выглядело жалкой пародией на профессиональных бойцов. Потом Янза показал, что намерен соблюдать правила. Он опустил руки, готовый принять удар Джерри без сопротивления.
Джерри напряг плечи, отвел кулак. Он ждал этого мига с тех самых пор, как услышал по телефону дразнящий голос Арчи. Но теперь он медлил. Как можно хладнокровно ударить человека, пусть даже такую скотину, как Янза? Драки – это не мое, взмолился он про себя. Тогда вспомни о том, как Янза натравил на тебя своих дружков.
Зрители волновались. «Ну, давай!» – крикнул кто-то. Ему вторили и другие.
– В чем дело, голубок? – поддразнил его Янза. – Страшно ударить большого нехорошего Эмиля? Боишься поранить свою нежную ручку?
Джерри выбросил кулак в направлении подбородка Янзы, но сделал это слишком поспешно, не прицелясь как следует. В результате он почти промазал, только слегка задев противника и не причинив ему никакого вреда. Янза ухмыльнулся.
На трибунах презрительно зашикали. Раздался выкрик: «Туфта!»
Картер быстро кивнул Оби, приглашая его снова выйти с коробкой. Он чувствовал нетерпение зрителей. Они отдали свои деньги и хотят действия. Он надеялся, что на следующем билете окажется имя Янзы. Так и вышло. Некий Марти Хеллер пожелал, чтобы Янза нанес Рено правый апперкот в челюсть. Картер нараспев огласил эту инструкцию.
Джерри попрочнее расставил ноги, стараясь врасти в ринг, как дерево.
Янза изготовился к атаке. Его оскорбило, что их поединок назвали туфтой. Только потому, что Рено – жалкий дохляк. Но я-то не дохляк, я им покажу. Он решил продемонстрировать всем, что это честное соревнование. Пусть Рено не умеет драться, зато Эмиль Янза умеет.
Он ударил Джерри изо всех сил, какие смог собрать; начальный импульс пошел от самых ступней, вверх по ногам и бедрам, по всему туловищу – энергия прокатилась по его телу мощной волной, будто какая-то стихийная сила, и выплеснулась через руку, взорвавшись в кулаке.
Джерри ждал этого удара, но в нем оказалось столько свирепой злобы, что это застало его врасплох. На мгновение сама земля под ним треснула, стадион качнулся, в глазах затанцевали огни. Шею пронзила адская боль – его голова от удара Янзы резко откинулась назад. Потеряв равновесие, он попятился и чуть не упал навзничь, но каким-то чудом удержался на ногах. Подбородок у него горел, во рту появился кислый привкус. Кровь, наверное. Но он упрямо сжал губы. Потряс головой, чтобы в глазах прояснилось, и усилием воли вернулся в привычный мир.
Прежде чем он успел окончательно прийти в себя, голос Картера пропел: «Янза, правой в живот», – и Янза ударил без предупреждения, коротким резким тычком, по случайности угодив Джерри не в живот, а в грудь. Дыхание у Джерри прервалось, как при столкновении на футбольном поле, а потом восстановилось опять. Но в этом ударе уже не было такой силы, как в апперкоте. Он снова чуть сгорбился, выставив кулаки перед собой, ожидая дальнейших инструкций. До него смутно доносился гул зрителей, их возгласы, насмешливые и подбадривающие, но он сконцентрировался на Янзе, который стоял перед ним со своей обычной идиотской ухмылкой.
Очередной билет дал Джерри шанс на ответную атаку. Какой-то школьник, о котором он даже никогда не слышал, – некий Артур Робилар, – подарил ему правый кросс. Что это такое, Джерри представлял себе весьма туманно, однако сейчас ему очень хотелось ударить Янзу, отплатить ему за тот первый свирепый выпад. Он отвел назад правую руку. Во рту чувствовалась горечь. Он послал руку вперед. Его перчатка врезалась Янзе прямо в лицо, и Эмиль невольно покачнулся. Результат изумил Джерри. Он еще никогда не бил никого вот так – яростно, расчетливо, и ему понравилось это ощущение выброса всех своих сил в сторону мишени, этой освобождающей вспышки, в которую он вложил все свои разочарования, всю свою жажду мести и негодование не только против Янзы, но и против всего, что он собой олицетворял.
Брови Я