Даниил Иванович Хармс
Том 1. Стихотворения
Полное собрание сочинений – 1
://rutracker.org (sucher08)
«Полное собрание сочинений»: Академический Проект; Санкт-Петербург; 1997
ISBN 5-7331-0032-Х
Аннотация
Собрание сочинений Д. Хармса подготовлено на основе его архива в Российской Национальной библиотеке и Пушкинском Доме и является первым в России полным собранием его произведений, выполненным на серьезном текстологическом и научном уровне.
Первый том включает все известные к настоящему времени поэтические тексты Хармса (кроме стихотворений для детей).
https://ruslit.traumlibrary.net
Даниил Иванович Хармс
Полное собрание сочинений
Том 1. Стихотворения
В. Сажин. Судьба литературного наследия Хармса
Самые ранние сведения о творческих занятиях Хармса известны из письма от 3 марта 1916 года его тетки, Наталии Ивановны Колюбакиной, к постоянно отсутствовавшему дома по делам службы его отцу: «Даня сидит рядом со мной и пишет какую-то сказку <…>» (см. прим. 1). Скорее всего, это было не единственное его «произведение собственной фантазии» (см. там же), но ни одного из таких текстов Хармса мы не знаем. Первые творческие автографы поэта – семь рисунков (тетрадь), сделанные в 1919 году в Детском Селе. Они уже содержат – в зашифрованном виде – многие из мотивов и символов последующего словесного творчества Хармса (обстоятельную интерпретацию их см.: Ершов. С. 20–33). Первый известный литературный текст Хармса относится к 1922 г. – им открывается настоящее собрание. Творческая сторона этого текста не так уж существенна – принципиально важно здесь наличие подписи – литературного псевдонима, свидетельствующего об оформившемся у Хармса сознании себя писателем. В этом году он поступил в Детско-сельскую школу.
Следующий по времени стихотворный текст Хармса с датой 12 июня 1924 г. известен лишь в списке художника Б. Семенова, по которому и опубликован (РЛ. 1992. № 3. С. 156–157). Осенью этого года Хармс поступил в Ленинградский электротехникум, который, недоучившись, бросил в конце 1925. К весне 1925 г., по-видимому, у Хармса уже был некоторый творческий репертуар. Известна его дневниковая запись этого времени: «Это вполне логично пригласить меня почитать стихи. Боже, сделай так, чтобы там были люди, которые любят литературу, чтобы им было интересно слушать. И пусть Наташа будет повежливей к моим стихам. Господи, сделай то, о чем я тебя прошу. Сделай это, мой Боже» (Jaccard, Устинов. S. 159; подлинник по-немецки). В комментариях к публикации этого текста среди так называемых «дневниковых записей Даниила Хармса» он интерпретируется, в связи с наличием у Хармса к тому времени обширного списка произведений разных поэтов, которые он знал наизусть, – как некое актерское чтение (Устинов, Кобринский. С. 522). Но все-таки сомнительно, чтобы выражение «к моим стихам» означало чьи-то чужие произведения, читаемые декламаторски, а взволнованная тональность этой записи более приличествует волнению начинающего поэта.
Таким образом, за отсутствием более ранних свидетельств о его творческих выступлениях, следует согласиться, что весна 1925 г. – дата появления нового писателя Даниила Хармса (Jaccard, Устинов. S. 159). Это подтверждается и другими обстоятельствами.
В марте 1925 г. А. Туфанов основал «Орден Заумников» (DSO), о котором писал: «В ядро группы входят трое: я, Хармс и Вигилянский – ученики, постоянно работающие в моей студии» (Туфанов. С. 176). Это была действительно «школа» для Хармса: его стихи 1925-нач. 1926 гг. решительно отличны от того (хоть и немногого), что мы знаем о его более раннем творчестве. «Расширенное восприятие пространства и времени», пропагандировавшееся А. Туфановым, было творчески осмыслено Хармсом: в отличие от культивирования учителем «звукового жеста» («что делают заумные стихи, а не что изображено в них»), Хармс пропагандировал «русско-национальную красоту» зауми (Jaccard, Устинов. S. 160, 162–163). Каковы были плоды творческого ученичества Хармса у Туфанова, можно судить по значительному объему его текстов: это две тетради стихотворений, представленные им в Союз поэтов 9 октября 1925 г. и, вероятно, чуть позже этой даты.
Но сначала отступим на шаг назад.
Весной или летом этого, 1925, года уже названный поэт Е. Вигилянский устроил у себя дома на Васильевском острове чтение стихов. Выступал и Хармс. Среди слушателей были давние приятели, соученики по гимназии Л. Лентовской (190-й советской трудовой школы им. Л. Лентовской) Леонид Липавский, Яков Друскин и Александр Введенский. В эту пору все трое были уже студентами университета: Друскин и Липавский учились на философском отделении факультета общественных наук, Введенский – на китайском отделении восточного факультета. В 1922 г. они основали тройственный союз, назвав его (себя) «чинари».
Наименование придумано А. Введенским. Друскин полагал, что оно произведено от слова «чин» в значении духовного ранга (Друскин. С. 103); А. Стоун-Нахимовски возводит значение этого слова к славянскому корню «творить» (Stoun-Nakhimovsky. S. 10); возможны и другие интерпретации, вплоть до ассоциации со словом «чинарик» – маленький окурок: свое маргинальное положение в литературе они могли уже предвидеть. Во всяком случае, неочевидность происхождения и значения наименования, по-видимому, можно счесть принципиальной и совершенно органичной, если учитывать фундаментальные свойства поэтики писателей этой группы.
После своего выступления у Вигилянского, Хармс был признан чинарями «своим» и принят в их сообщество в качестве «чинаря-взиральника» (так он стал подписывать тогда некоторые свои произведения).
(В конце 1925 г. к «чинарям» присоединились Н. Заболоцкий и Н. Олейников: «Олейников почти сразу вошел в наше сообщество. С Заболоцким наши отношения были иного рода. Уже осенью следующего года у нас возникли с ним серьезные теоретические расхождения. Поэтому связи с ним у „чинарей“ были, во-первых, чисто дружескими, и, во-вторых, деловыми – имею в виду здесь совместные выступления обэриутов». – Друскин. С. 105–106. Обстоятельное рассмотрение истории чинарей и их творческих связей см. в готовящейся к изданию книге «…„сборище друзей, оставленных судьбою“. Чинари в их творческом наследии, переписке, документах»).
Итак, заполнив анкету Союза поэтов, Хармс сдал «на экспертизу» свои стихи, которые благополучно в их подлинном виде сохранились (ИРЛИ) и представляют собой наиболее полный репертуар его самого раннего творчества.
В марте 1926 г. Хармс был принят в Союз поэтов.
Этот год ознаменовался для него первой публикацией: в коллективном Сборнике Ленинградского отделения Всероссийского Союза поэтов «Собрание стихотворений» напечатан «Случай на железной дороге» (другая – и последняя – прижизненная публикация Хармса вне «детского» контекста: «Стих Петра Яшкина» в следующем Сборнике Ленинградского Союза поэтов «Костер» – Л., 1927). В январе задумывался выпуск сборника «Положа руку на сердце» с участием Хармса, Введенского, С. Спасского, Г. Шмерельсона и др., но он не осуществился (Jaccard, Устинов. S.179).
3 апреля 1926 г. Хармс с Введенским обратились к Б. Пастернаку с просьбой о содействии в напечатании своих стихотворений, приложив к письму какие-то тексты – их судьба неизвестна.
Осенью 1926 г. Хармс впервые выступил на поприще театральной драматургии – вместе с Введенским он сочинял текст представления «Моя мама вся в часах» – синтез литературно-драматического, музыкального, циркового и изобразительного спектакля в театре «Радикс», основанном студентами театрального отделения Института истории исскуств Кацманом (псевд. Кох-Боот), Борисом (Дойвбером) Левиным, Сергеем Цимбалом и др. Для репетиций было предоставлено одно из помещений Института Художественной культуры – им заведовал тогда К. Малевич; здесь Хармс с ним и познакомился. Свидетельством их взаимной приязни останется дарственная надпись Малевича на своей книге «Бог не скинут» (Витебск, 1922): «Идите и останавливайте прогресс» (СП-IV. С. 225) и два стихотворения Хармса: «Искушение» (27 февраля 1927 г.) с посвящением Малевичу и «На смерть Казимира Малевича» (ранее написанный текст, переадресованный Малевичу в связи с его смертью и прочитанный на панихиде по художнику 17 мая 1936 г.)
От всего этого неосуществленного проекта, для которого Хармс писал стихотворные и прозаические тексты, сохранилось лишь одно четверостишие, которое по памяти воспроизвел Г. Кацман:
Сквозь бухарские ворота
не пройти мне сквозь
стоит злодей за поворотом
он гвоздь
(Мейлах II. Р. 165–167).
В октябре 1926 г. Хармс выступает в Союзе поэтов – читает «Михаилы» и «образцы абстрактной зауми» (вероятно, тоже тексты из тетрадей, поданных в Союз поэтов) (Введ. II. С. 138) и в Пищевкусе (Устинов, Кобринский. С. 535).
9 ноября 1926 г. помечено в записной книжке: «Сделать сборничек 1926 года, в который войдут четыре творения:
„Комедия Города Петербурга“;
„Ваньки встаньки“;
„Конец героя“;
„Казачья смерть“». (Устинов, Кобринский. С. 443). Этот сборник Хармс подарил Н. И. Колюбакиной (не сохранился). Автограф последнего из перечисленных текстов не сохранился, но, как и еще ряд текстов этих лет (см. прим.), известен по списку Г. С. Гора.
С этих пор не раз будем встречаться со «Сборниками», которые Хармс составлял то в надежде издать в таком составе, то (чаще) из «чистой» склонности компоновать свои тексты (ср. с понятиями «чистого вымысла» или «совершенного подарка», излюбленными Хармсом).
12 ноября 1926 г. Хармс зафиксировал намерение выступить в Союзе поэтов, где собирался прочесть:
«Комедию Города Петербурга»,
«Китобой»,
«Казачью смерть» и на бис «Историю одной войны» (ЧС). Названные Хармсом второе и четвертое произведения – с такими заглавиями – неизвестны.
В январе 1927 г. Хармс проектирует очередной сборник, графически изображает обложку:
Чинарь
Даниил Иванович
Хармс
Управление вещей
Стихи малодоступные
и составляет к нему предисловие – обращение к читателю (Устинов, Кобринский. С. 538).
Еще с одним планом, возможно, сборника произведений Хармса встречаемся среди листов автографа «Комедии Города Петербурга» поддатой 21 февраля <1927 г.>:
Ваньки встаньки
Комедия Города Петербурга
Поездка в Тулу
Варвара дышет
История одной Войны
(РНБ). Последние три текста – под такими заглавиями – среди произведений Хармса неизвестны.
Общественный темперамент Хармса, направленный на организацию некоего общего творческого дела для единомышленников, привел к созданию, после некоторых перипетий, «Академии Левых классиков» (она организационно оформилась 25 марта 1927 г. – Введ. I. С. 23).
28 марта «Академия» выступила в литературном кружке Высших курсов искусствоведения при Государственном Институте Истории Искусств. Что именно из своих произведений читал Хармс – неизвестно; однако, вечер получил скандальную огласку, благодаря реакции Хармса на неприязненный прием публики и статье, излагавшей эту историю: «<…>взобравшись на стул, „чинарь“ Хармс, член союза поэтов, „великолепным“ жестом подняв вверх руку, вооруженную палкой, заявил:
– „Я в конюшнях и публичных домах не читаю!“» (Иоффе, Железное).
В марте того же 1927 г. Хармс, продолжая свою консолидирующую левые силы деятельность, проектирует «первый сборник Радикса», куда включает произведения Введенского, Заболоцкого, Вагинова, Туфанова, покойного Хлебникова, Липавского (с сообщением о чинарях), статьи формалистов В. Шкловского, Б. Бухштаба, Л. Гинзбург и другие материалы, а также собственные «стихи и прозу». В это время К. Малевич пишет из Варшавы К. И. Рождественскому: «…Дорогой Рождественский, необходимо Вам найти чинарей и сказать им, чтобы они собрали свои стихотворения. Я хочу связать их с польскими поэтами…» (Введ. I. С. 22). Намеревался ли Малевич содействовать публикации произведений Хармса и Введенского или только хотел организовать взаимное знакомство – неизвестно.
Названной уже второй публикации Хармса 1927 г. «Стих Петра Яшкина» предшествовало несколько проектов сочетания оказавшегося в итоге единственным, включенным в «Костер» текстом Хармса, с другими его произведениями: «Казачья смерть», «Скупость», «Конец героя», отрывков из «Комедии города Петербурга» и уже появлявшегося в более ранних подобных списках неизвестного нам «Китобоя» (Jaccard, Устинов. S. 173).
К середине 1927 г. у Хармса было намерение устроить чтение «Комедии города Петербурга» (Введ. II. С. 144), но о его осуществлении ничего не известно.
Зато вполне реализовался другой проект Хармса. В конце 1927 г. директор Дома Печати Н. П. Баскаков, предложив Академии Левых классиков стать секцией Дома и выступить с большим вечером, поставил условие: слово «левый» снять с наименования. Тогда возникло «Объединение Реального Искусства» – ОБЕРИО. Хармс, по утвердившейся версии, предложил «для благозвучия», заменить Е на Э и О на У. Дело вкуса (то есть слуха), но, кажется, сомнительно утверждение, что получившееся ОБЭРИУ звучит благозвучнее мягкого ОБЕРИО. По-видимому, причина трансформации все-таки в ином: это была истинно хармсовская выдумка, как нередко у него, вуалировавшая подлинный (плоский) смысл аббревиатуры, переводившая слово в статус чинарской «бессмыслицы». Для вечера обэриутов Хармс в 12 дней написал в декабре пьесу «Елизавета Бам» (сохранилась в сценической и литературной редакции; в следующем году вместе с еще какими-то своими текстами Хармс послал пьесу в журнал «Новый Леф», но ничего из посланного напечатано не было. – Мейлах II. Р. 163–205).
24 января 1928 г. состоялся ставший знаменитым вечер обэриутов «Три левых часа» (все-таки слово «левый» они «протащили»). Это был едва ли не бенефис Хармса: в первом отделении (часе) он, среди прочих, читал стихи; во втором представлялась «Елизавета Бам». В газетном отчете пьеса Хармса была названа «откровенным до цинизма сумбуром, в котором никто ни черта не понял» (Лесная), но это ничуть не повлияло на творческую судьбу Хармса.
В конце 1927 г. Н. Олейников и Б. Житков организуют Ассоциацию писателей детской литературы и приглашают в нее Хармса вместе с Введенским и Заболоцким (Введ. II. С. 145). В декабре Хармс получает приглашение из Госиздата на подготовку к изданию детской книжки «Театр» (вышла в 1928 г.). С началом выхода в 1928 г. журнала «Еж» начинается систематическое и закончившееся лишь с арестом в 1941 г. сотрудничество Хармса с детскими журналами («Еж», «Чиж», «Сверчок», «Октябрята») и ГИЗом и Детиздатом, где у него вышло за тот же период около 20 книг. В свое время (см. т. 3 наст, собр.) мы прокомментируем творчество Хармса для детей в общем контексте его литературных сочинений, здесь лишь отметим, что нет никаких оснований считать эту сторону его работы ущербной уступкой сложным творческим обстоятельствам; через год-полтора, летом 1929 г. Хармс назовет своими учителями Введенского, Хлебникова и Маршака, привлекшего его к систематическому творчеству для детей (Устинов, Кобринский. С. 449), следовательно, сочтет продуктивным свое детское творчество.
Между тем, Хармс не оставлял и попыток напечатать в достаточно репрезентативном объеме то, что было создано им к этому времени в «недетском» роде. В августе 1928 г. в Париж отправлялся художник, зав. экспертным отделом ГИНХУКа П. А. Мансуров. Хармс отправил с ним 7 произведений («Предметы и фигуры», «Казачья смерть», «Фокусы», «Серенада», «Падение с моста», «Скупость», «Елизавета Бам»). Публикация их за границей не выявлена (Устинов, Кобринский. С. 529–530).
В 1928 г. Хармс продолжил опыты в драматическом роде – в ноябре совместно с И. Бахтеревым он написал текст пьесы «Зимняя прогулка», которая, по устному сообщению И. Бехтерева, была поставлена зимой 1929 г. (Введ. II. С. 128), но другие сведения об этой постановке, как и текст пьесы – отсутствуют (Мейлах II. Р. 190).
К 1929 г. относится неосуществленный замысел коллективного сборника «Ванна Архимеда», который первоначально проектировался как собрание стихотворений, прозы и статей Добычина, Хлебникова, Б. Бухштаба, Б. Эйхенбаума и др., а также 3, 5 листа прозы и стихов Хармса и его же «Елизаветы Бам». В дальнейшем он трансформировался в стихотворный сборник, но и в таком виде не вышел (Эрль; Блгамбаум, Морев. S. 263–269). Среди текстов этого проекта встречаем остающееся неизвестным под таким заглавием «Троекратное описание светила» (Устинов, Кобринский. С. 526–527). По-видимому, к весне 1929 г. относится список (копии) хармсовских стихотворных произведений, принадлежащий Г. С. Гору, в котором, помимо сохранившихся в автографах, находятся тексты, автографами которых мы не располагаем и для которых этот список является единственным источником (см. прим. 17, 26. 45, 47).
В марте 1929 г. на общем собрании Ленинградского отд. Всероссийского Союза поэтов Хармса (и Введенского) за неуплату членских взносов исключают из членов Союза, а ЗО сентября Правление утверждает это решение (Jaccard, Устинов. S. 171–172). Учитывая, разумеется, негативную окраску этого события в жизни Хармса, отметим все же избыточную его драматизацию в неизбежно публицистических оценках последнего десятилетия – невозможно указать на какие-либо перемены творческой или личной судьбы Хармса, которые бы последовали за этим исключением: он, по-прежнему, систематически печатался в «Еже» и выпускал детские книжки (а «взрослых» у него и до этого не было; ср. Устинов, Кобринский. С. 419–420). Ничего кардинально не изменилось и после красноречивых откликов рецензентов о детских вещах Хармса: «нелепые, чудовищные вещи, вроде „Во-первых“ Д. Хармса <…>» (под заглавием «Против халтуры в детской литературе». – см. Кальма); в специальной статье о «Еже» среди авторов, потрафляющих мещанским вкусам, назван Хармс (Шатилов. С. 70).
Атаки прессы усилились в апреле 1930 г. после выступления обэриутов в общежитии студентов Ленинградского университета (впрочем, нет точных сведений об участии в этом выступлении Хармса): «Обернуты далеки от строительства. Они ненавидят борьбу, которую ведет пролетариат. Их уход от жизни, их бессмысленная поэзия, их заумное жонглерство – это протест против диктатуры пролетариата. Поэзия их поэтому контрреволюционна. Это поэзия чуждых нам людей, поэзия классового врага <…>» (Нильвич). Этой статье вторил Н. Слепнев в вышедшем в мае № 1 журнала «Ленинград», где отметил «вылазку такой реакционной группы поэтов, какой является группа т. н. „Обереуты“ <…>» (Слепнев. С. 2).
Тем временем, Хармс продолжал печатать свои детские произведения и искать пути публикации остальных; к 1930 г. относится проект московского альманаха «Атом» с произведениями Хармса (а также Крученых и Введенского) в разделе «образцы мировой поэзии обэриутов» (Эрль).
10 декабря 1931 г. на квартире своего приятеля П. Калашникова Хармс был арестован (одновременно арестованы оказались Туфанов, Введенский и др.). 11 декабря последовал первый допрос. Хармсу инкриминировалась организация и участие в антисоветской нелегальной группировке литераторов (Разгром ОБЭРИУ). Несмотря на два проведенных у Хармса по этому делу обыска, они, вероятно, не нанесли серьезного урона его архиву (то же самое можно сказать и о последнем аресте, в 1941 г.). По-видимому, по результатам обысков у Хармса (и у его подельников) в ОГПУ составили «Сборник контрреволюционных произведений нелегальной антисоветской группы детских писателей. Выпуск 1-й.» Очевидно, что тексты Хармса, оказавшиеся включенными в него неведомым составителем, воспроизведены в значительной степени текстологически неадекватно, однако, принадлежность их Хармсу весьма вероятна: среди четырех стихотворных произведений имеется известный по его автографу текст «Землю, говорят изобрели конюхи»; в поэтике других трех («Отрывок», «Я поднимал глаза все выше и выше» и «Забавное деление мира по полам») наличествуют признаки хармсовской индивидуальности (Сборник. С. 26–28).
Хармс подвергся трем допросам в течение декабря 1931 г. и двум в январе 1932, а 21 марта 1932 г. выездная сессия коллегии ОГПУ назначила ему 3 года лагерей (Разгром ОБЭРИУ. С. 171). 18 июня 1932 г., после замены заключения в лагерь на ссылку, Хармс был выпущен на свободу, и в июле поселился в Курске. Этим летом Л. Пантелеев, друживший с Хармсом, составлял для издательства «Молодая гвардия» сборник рассказов детских писателей; оказавшись в ссылке, Хармс сообщал Пантелееву: «Для Молодой гвардии я еще ничего не написал, но теперь, может быть, напишу» (Устинов, Кобринский. С. 132)
В ноябре 1932 г., по прошествии 5 месяцев, Хармс вернулся из ссылки в Ленинград. Почти сразу он восстановился в Союзе писателей (еще одни штрих, предостерегающий от поверхностно-публицистических интерпретаций судьбы писателя). Продолжилось сотрудничество с «Чижом», выступления перед публикой (например, в Доме ученых и клубе строителей, соответственно, 24 и 25 апреля 1933 г. – Устинов, Кобринский. С. 474). Это период интенсивного общения чинарей – Хармса, Я. Друскина, Введенского, Липавского и Олейникова, – характеризующегося внутренним драматизмом, который, как они сами считали, является питательной средой подлинно интеллектуального общения. Атмосферу этого общения передают «Разговоры» Липавского – текст, который он составлял в 19341935 гг. и который служит важным источником сведений, в том числе, и о круге интересов Хармса («Разговоры» Липавского сохранила Т. А. Липавская (Мейер), бывшая в нач. 1920-х гг. женой Введенского, а с 1932 – Липавского).
Примечательно, что ни в «Разговорах», ни в собственных текстах Хармса (в том числе дневниковых, записных книжках или переписке) он ни разу не посетовал на невозможность напечатать что-либо из своих многочисленных произведений, которые оставались у него неопубликованными (об этом речь заходит, лишь когда не удается напечатать написанное для детского журнала – от этого зависело получение денег). На публикацию «взрослых» вещей Хармс не рассчитывал и никакой рефлексии по этому поводу не выказывал (см. Сажин II.). Между тем, в 1930-е гг. Хармс также составил несколько сборников (соединив тексты разного времени – наиболее известный из таких: «Случаи», – или только составив их оглавление; см. т.2 наст, собр.), с которыми отнюдь не связывал планов публикации (ср. – Глоцер II. С. 206–212). Тривиально-публицистическая логика (писатель должен печататься, непечатающийся писатель рефлексирует по этому поводу) неприменима к Хармсу – он говорит об ином: «Я хочу писать. Я хочу очень много и хорошо писать. Я хочу писать очень много очень хороших стихов» (Устинов, Кобринский. С. 471). Это говорит Хармс в 1933 г., имея уже очень значительное неопубликованное творческое наследие во всех жанрах, сложившееся за 8 лет интенсивной работы; и всюду, где мы встретим в его записях списки интересующего его или им любимого, на первом месте будет: «Стихи», «Люблю писать», «Писать стихи» (Устинов, Кобринский. С. 471, 473).
Свой самый знаменитый ныне сборник «Случаи» Хармс посвятил искусствоведу В. Н. Петрову, с которым сдружился в 1938 г. В архиве Петрова, помимо автокопий нескольких хармсовских текстов (известных по другим его автографам), сохранился единственный автограф его стихотворного текста «Что за люди там и тут» (ныне – ИРЛИ).
Незадолго до насильственного прекращения литературной деятельности Хармс получил редкий подарок в виде профессиональной и доброжелательной статьи В. Тренина «О „смешной“ поэзии», где шел разговор преимущественно о его неопубликованных произведениях: «<…> уже в ранних (не детских) стихах Хармса была свежесть мировосприятия, была склонность к веселой игре со словами и с вещами, обозначаемыми при помощи этих слов» (Тренин. С. 25). Далее следовал разбор «Елизаветы Бам» (неопубликованной!) и, наконец: «К сожалению, Хармс печатается довольно редко, по-видимому, это происходит не по его вине, а потому, что до сих пор есть редакторы, считающие, что юмор в больших дозах противопоказан для детей» (Тренин. С. 24).
23 августа 1941 г. Хармс был арестован. Как говорилось выше, обыск в квартире хоть и проводился, видимо, не был обязывающим к аресту архива – все литературное наследие осталось не месте в квартире на ул. Маяковского. Жена Хармса, М. Малич, переехала в литераторский дом на кан. Грибоедова, 9. 2 февраля 1942 г. Хармс умер в тюремной больнице (спец. больница № 1). О дальнейшей судьбе архива писателя рассказала Л. Друскина: «В сентябре 1941 года дом Хармса на улице Маяковского подвергся бомбежке, но, к счастью, не был разрушен. Жена Хармса Марина Владимировна Малич сообщила об этом Друскину, и он, несмотря на дистрофию, пешком отправился с Гатчинской (улицы Петроградской стороны) на квартиру своего друга. Яков Семенович вместе с Малич собрал все бумаги, которые им удалось найти, сложил в небольшой чемоданчик, и отнес домой. Трудно понять, откуда могли у больного человека найтись силы, чтобы проделать дальний путь, да к тому же с грузом».
В дальнейшем чемоданчик с архивом Хармса и личным архивом Друскина (в котором находились также произведения Введенского и Олейникова) совершил поездку в эвакуацию, а в 1944 году обрел свое постоянное место на шкафу под грудой старых книг в коридоре коммунальной ленинградской квартиры. В 1944 году чемоданчик пополнился рукописями Хармса, найденными его сестрой, Елизаветой Ивановной Грициной, в коридоре их бывшей квартиры (Друскина. С. 102).
В итоге у Я. Друскина сосредоточился значительный по объему архив писателя, включавший (как оказалось при последующей архивной разборке) более 800 автографов писателя – стихотворения, проза, драматические произведения, сценки, трактаты, переписка, дневниковые записи, записные книжки, рисунки.
В конце 1950-х гг. Я. Друскин приступил к разбору рукописей Хармса. К этому времени уже появились упоминания имени писателя в статьях и воспоминаниях о ленинградской детской литературе. В 1962 г. вышла после 22-летнего перерыва детская книжка Хармса. С 1965 г. стало возможным начать публикации «взрослого» литературного наследия Хармса: большинство российских публикаций Хармса 1965–1986 гг. и первый в России сборник его произведений подготовлены к печати в результате разборки находившихся у Я.Друскина рукописей Хармса. С 1978 г. Я. Друскин начал передачу архива Хармса в тогдашнюю Публичную библиотеку им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (ныне – Российская национальная библиотека), отделив автографы детских произведений и передав их на хранение в Институт русской литературы (Пушкинский дом). После соответствующей разборки архива в Публичной библиотеке, к которой мне посчастливилось оказаться причастным, с 1986 г. архив Хармса стал общедоступен и с тех пор энергичными (не без ревнивой соревновательности) усилиями многочисленных публикаторов все литературное наследие Хармса стало достоянием читателей.
Ко времени передачи архива Хармса на государственное хранение, М. Мейлахом и В. Эрлем была создана основа для издания за пределами России (в тогдашней России невозможного) собрания сочинений Хармса в 9 книгах; в 1978–1980 и 1988 гг. вышли из печати 4 книги из этого Собрания произведений Хармса, включившие все стихотворные произведения и два драматических – «Комедию города Петербурга» и «Гвидон».
Чуть позже, чем в России, с 1969 г. отдельные публикации неизданных текстов Хармса начались за рубежом, а в 1974 г. уже вышел том «Избранного» (Gibian), включавший и «взрослые» тексты писателя разных жанров. Помимо названных выше 4 томов собрания произведений Хармса, основной объем его прозаических и драматических текстов, трактатов, переписки появился впервые за пределами России, поскольку до второй половины 1980-х гг. тексты Хармса представлялись советским редакторам и издателям невозможными для публикации в мало-мальски адекватном реальному объеме. Приходится отметить, что в российских публикациях Хармса, со второй половины 1980-х гг. энергично хлынувших к читателю, не всегда добросовестно отмечаласъ их вторичность по отношению к зарубежным публикациям.
В настоящее время основной корпус творческих текстов Хармса можно считать опубликованным. Неизданными в своем подлинном виде остаются более 50 записных книжек Хармса. Вместе с тем, вероятно, некоторое количество до сих пор неизвестных текстов Хармса остается в частных собраниях, хотя можно полагать, что объем таких текстов невелик. Учитывая эти обстоятельства и опираясь, прежде всего, на архивы Хармса в РНБ и ИРЛИ задумано и осуществляется настоящее Полное собрание сочинений Хармса.
Состав его следующий:
т. 1 – Стихотворные произведения;
т. 2 – Проза и сценки, драматические произведения в стихах, сборники;
т. 3 – Произведения для детей;
т. 4 – Трактаты, статьи, переписка, дневники, записные книжки.
Принципы составления, публикации текстов и другие необходимые сведения см. в преамбуле к примечаниям.
В заключение считаем долгом отметить, что, как все предшествующие публикации, так и настоящее собрание сочинений Хармса оказывается возможным исключительно благодаря сохранившему практически все литературное наследие писателя Я. С. Друскину, памяти которого это собрание посвящается.
Валерий Сажин
Стихотворения
«В июле как то в лето наше…»*
В июле как то в лето наше
Идя бредя в жару дневную
Шли два б<р>ата Коля с Яшей
И встретили свинью большую.
«Смотри свинья какая в поле
Идет» заметил Коля Яше
«Она пожалуй будет Коля
На вид толстей чем наш папаша».
Но Коля молвил: «Полно, Яша,
К чему сболтнул ты эту фразу.
Таких свиней как наш папаша
Я еще не видывал ни разу».
ДСН
О том как Иван Иванович попросил и что из этого вышло*
Посвящается Тылли и
восклицательному
иван иваныч расскажи
кику с кокой расскажи
на заборе расскажи
ты расскажешь паровоз
почему же паровоз?
мы не хочим паровоз.
лучше шпилька, беренда
с хи ка ку гой беренда
завертела беренда
как то жил один столяр
только жилистый столяр
мазал клейстером столяр
делал стулья и столы
делал молотом столы
из орёшника столы
было звать его иван
и отца его иван
так и звать его иван
у него была жена
не мамаша, а жена
НЕ МАМАША А ЖЕНА
как её зовут теперь
я не помню теперь
позабыл те – перь
иван иваныч говорит
очень умно говорит
поцелуй [1]говорит.
а жена ему: нахал!
ты муж и нахал!
убирайся нахал!
я с тобою не хочу
делать это не хочу
потому что не хочу.
иван иваныч взял платок
развернул себе платок
и опять сложил платок
ты не хочешь, говорит
ну так что же, говорит
я уеду, говорит
а жена ему: нахал!
ты муж и нахал!
убирайся нахал!
я совсем не для тебя
не желаю знать тебя
и плевать хочу в тебя.
иван иваныч поглупел
между протчим поглупел
у усикирку поглупел
а жена ему сюда
развернулась да сюда
да потом ещё сюда
в ухо двинула потом
зубы выбила потом
и ударила потом!
иван Иванович запнулся
так немножечко запнулся
за п… п… п… п… п… пнулся
ты не хочешь, говорит
ну так чтоже, говорит
я уеду, говорит
а жена ему: нахал!
ты муж и нахал!
убирайся нахал!
и уехал он уехал
на извощике уехал
и на поезде уехал
а жена осталась тут
и я тоже был тут
оба были мы тут.
Даниил
Заточник (Хармс)
1925 ноябрь.
От бабушки до Esther*
бабаля мальчик
трестень губка
рукой саратовской в мыло уйду
сырым седеньем
щениша вальги
кудрявый носик
платком обут –
капот в балах
скольжу трамваем
Владимирскую поперёк
посельницам
сырунду сваи
грубить татарину
в окно.
мы улицу
валунно лачим
и валенками набекрень
и жёлтая рука иначе
купается меж деревень.
шлён и студень
фарсится шляпой
лишь горсточка
лишь только три
лишь настеж балериной снята
и тукается у ветрин.
холодное бродяга брюхо
вздымается на костыли
резиновая старуха
а может быть павлин
а может быть
вот в этом доме
бабаля очередом
кандыжится семью попами
соломенное ведро.
купальница
поёт карманы
из улицы
в прыщи дворов
надушенная
селью рябчика
распахивается
под перо –
и кажется
она Владимирская
садится у печеря
серёжками –
– как будто за город
а сумочкою –
– на меня
шурованная
так и катится
за бабаля калеты
репейником
простое платьеце
и ленточкою головы –
ПУСТЬ
– балабошит бабушка
БЕЛьгию и блены
пусть озирает дохлая
рбстанную полынь
сердится кошечкой
около кота
вырвится вырвится
вырвится в лад
шубкою бконью
ляженьем в бунь
маханьким пёрсиком
вихрь табань
альдера шишечка
мйндера буль
улька и фанька
и ситец и я.
ВСЁ
<1925>
Наброски к поэме «Михаилы»*
I Михаил.
крючником в окошко
скандит скандит
рубль тоже
маху кинь
улитала кенорем
за папаху серую
улитала пальцами
Ка – за – ки
лезет утером
всякая утка
шамать присну
бла – гослови
о – ко – янные
через пояс
пояс уткан
пояс убран
до зарёзу
до Софии.
дует капень
Симферополя
шире борова русей
из за моря
варом на поле
важно фылят
па – ру – са.
и текло
текло
текляно
по немазаным усам
разве мало
или водка
то посея – то пошла
а се го дня на до вот как
до пос лед не го ков ша
II Михаил.
Станем биться
по гуля не
пред иконою аминь
руковицей на колёни
заболели мужики,
вытерали бородою
блюдца
было боязно порою
оглянуться
над ерёмой становился
камень
яфер
он кабылку сюртуками
забояферт –
– и куда твою деревню
покатило по гуртам
за еловые деревья
задевая тут и там.
Я держу тебя и холю
не зарежешь так прикинь
чтобы правила косою
возле моста и реки
а когда мостами речка
заколодила тупыш
иесусовый предтеча
окунается тудыж.
ты мужик – тебе пахаба
только плюнуть на него
и с ухаба на ухабы
от иконы в хоровод
под плясулю ты оборван
ты ерёма и святый
заломи в четыре горла
– дребеждящую бутыль –
– разве мало!
разве водка!
то посея – то пошла!
а сегодня надо вот как!
до последняго ковша.
III Михаил.
пажен холка
мамина булавка
че – рез го – ловы
после завтра
если на веран – ду
озера манули
видел рано
Ста – ни – слав
вулды алые
о – па – саясь
за дра жали
на ки тай
сёрый выган
пе ту ха ми
Станиславу
шар ку ну
бин то вала
ты моя карболка
ты мой парус
*** ко ра лёк
залетуля
за ру башку
ма ка роны
Бо си ком
зуб акулий
не покажет
И сте – кло
ляда пахнет пержимолью
альманахами нога
чтобы пели в комсамоле
парашуты и ноган
чтобы лыко Станиславу
возносило балабу
за московскую заставу –
пар ра шу ты
и но ган
из пещёры
в гору
камень
буд – то
в титю
МО ло ко
тянет голы – ми руками
после завта
На – бал – кон
у ко – го
те перь не