Эль Балюз кивнул и убежал.
Бёртон лежал на спине, глядя ввысь, на бескрайний Млечный Путь.
«Я хочу жить!» – думал он.
Прошло около минуты. Он потрогал лицо и нащупал острый конец дротика. Единственный способ удалить его, – решил Бёртон, – это протащить все древко через рот и щеки. Он крепко ухватился за него, дернул и потерял сознание.
Всю ночь над пленным Джоном Спиком издевались аборигены, размахивая саблями в нескольких дюймах от его лица. Он стоял, прикрыв глаза и сжав зубы, каждую секунду ожидая смерти и с тоской думая о том, что теперь напишет Ричард Бёртон в отчете о случившемся.
Что он, Спик, струсил? Попятился назад к палатке?
Жгучий стыд охватывал его при мысли, что Бёртон непременно расскажет об этом всем, и имя Спика будет навсегда покрыто позором. Черт побери этого заносчивого негодяя!
Копье сомалийца пронзило Спику бок. Он вскрикнул от боли и начал падать назад, тут острие ударило его вторично, на этот раз в плечо.
«Всё, мне конец», – мелькнула мысль.
Спик с трудом поднялся на ноги – теперь сомалиец направил копье прямо ему в сердце. Спик стал отклонять острие, насколько он мог это делать связанными руками. Острый конец копья рвал ему кожу, и она повисала клочьями между пальцев.
Сомалиец отошел.
Спик выпрямился и поглядел на него.
– Дьявол всех побери, – прошептал он. – Я не собираюсь умереть как трус!
Дикарь снова прыгнул вперед и вонзил копье в левое бедро Спика. Тот почувствовал, как острый конец уперся в кость.
– Дерьмо! – сплюнул он и схватился за древко. Несколько секунд он и сомалиец тянули древко каждый на себя. Наконец сомалиец отпустил свою руку, вытащил из‑за пояса дубину и изо всех сил ударил ею по руке Спика. Тот выпустил древко и рухнул на колени, едва дыша от нестерпимой боли.
Дикарь отошел, потом повернулся и ударил Спика копьем в правое бедро. Острие пронзило плоть насквозь и вышло наружу.
Спик истошно закричал.
Чувствуя себя странно отделенным от тела, он, будто со стороны, увидел, как его руки схватили копье, вытащили из бедра и отбросили в сторону. Потом он подошел к сомалийцу и связанными руками ударил его в лицо. Из носа аборигена хлынула кровь.
Спик отвернулся от него и наполовину пошел, наполовину пополз; его освобожденное от тела сознание спрашивало себя, как он может вообще двигаться с такими ранами.
«Где же боль?» – билось в мозгу, который отказывался понимать, что человек весь охвачен ею.
Спик проковылял босыми ногами по острым камням, сполз по склону и оказался на покрытом галькой берегу. Каким‑то образом у него еще достало сил побежать.
Сомалиец, подобрав копье, бросился было в погоню, но передумал: метнул в Спика свое оружие, промахнулся и отступил.
Другой дикарь тоже метнул копье, но Спик увернулся и продолжал бежать из последних сил. Увидев, что аборигены прекратили охоту, он рухнул на камень и, отдышавшись, перегрыз веревку, связывавшую его руки.
Он страшно ослабел от ран и потери крови, но не дал себе расслабиться и, собрав волю в кулак, к рассвету сумел доползти до Берберы. Здесь его и нашла поисковая группа во главе с лейтенантом Хорном и перенесла в лодку, стоявшую в бухте. Спик преодолел три мили, имея при этом на теле одиннадцать ран, две из которых, как выяснилось, – очень тяжелые.
Оказавшись в лодке, он поднял голову и посмотрел на человека, сидевшего напротив. Он еле узнал Бёртона – все лицо его было в окровавленной повязке.
Их глаза встретились.
– Я не трус, – прошептал Спик.
Тот страшный поход в Берберу, который едва не стоил жизни каждому из них, сблизил их, можно сказать, сделал братьями. Они действительно сроднились и меньше чем через два года отплыли вместе в новую, величайшую в истории Британии экспедицию в Центральную Африку – искать исток Нила.
Бок о бок они выдержали невероятные испытания, проникли в земли, где еще не ступала нога белого человека, прошли по самому краю Королевства Смерти. Вследствие неизвестной инфекции Бёртон ослеп и был парализован, к счастью, временно. Спик же навсегда оглох на одно ухо, когда перочинным ножом удалял попавшее туда опасное насекомое. Оба страдали от малярии и дизентерии, вся их кожа была покрыта язвами.
Экспедиция продолжалась.
Однако Спик не мог забыть случившегося в Бербере.
Он сочинил собственную версию тех событий: брошенный каким‑то аборигеном камень ударил его в коленную чашечку и заставил отступить к роути. А Бёртон как раз в этот момент обернулся, увидел, как камень отскакивает от колена Спика, и понял, почему тот рефлекторно отступил на шаг. На самом же деле Бёртон никогда не сомневался в храбрости своего собрата.
Спик знал, что все было не совсем так, но пытался забыть об этом. Он решил для себя, что История – это не то, что происходило в действительности, а то, что увидели ученые‑интерпретаторы, и утешал себя этим.
Наконец они достигли Центральных озер.
Бёртон исследовал большое водное пространство к югу от Лунных гор, которое местные племена называли «Танганьика». Некоторые географы предполагали, что в этом озере может находиться исток Нила, но Бёртон был слишком болен, чтобы добраться до его северного побережья, откуда должна была вытекать великая река.
Спик, оставив товарища в горячечном бреду, в одиночку отправился на север, нашел другое большое озеро и назвал его именем английского короля, хотя местные племена называли его «Ньянза».
Он попытался обогнуть это озеро, но потерял его из виду, потом вновь обнаружил его дальше на север – или это был берег другого озера? – сделал кое‑какие, как позже обнаружилось, неточные измерения и вернулся к Бёртону, руководителю экспедиции, без тени сомнения заявив, что нашел – именно он, Спик! – настоящий исток великой реки.
Когда оба немного поправились, то совершили длительный поход к Занзибару, во время которого Бёртон упрекнул Спика в неточности его расчетов и привел, как ему казалось, веские доводы в пользу того, что измерения Спика не могут служить достаточным доказательством обнаружения истока Нила.
Джон Спик обиделся и, не дожидаясь Бёртона, отплыл в Англию. В дороге он попал под влияние некоего Лоуренса Олифанта, известного в определенных кругах махинатора и позера, державшего у себя дома белую пантеру. Олифант еще подлил масла в огонь: как, Бёртон отрицает его, Спика, открытие? Да он просто завидует! Хочет отнять у него победу и славу! Надо бороться и доказать всем свою правоту. Не имеет значения, что руководил экспедицией Бёртон, – именно Спик совершил величайшее географическое открытие всех времен!
Уезжая из Африки, Джон Спик сказал Бёртону:
– Прощай, старина. Будь уверен, я не пойду в Географическое общество, пока ты не вернешься; мы появимся там вместе. И рассудим, кто прав. Так что будь спокоен на этот счет.
Но едва ступив на берег Англии, Спик немедленно отправился в Королевское географическое общество и объявил сэру Родерику Мурчисону, что открыл исток Нила.
Общество разделилось. Некоторые географы поддержали Бёртона, другие Спика. Как обычно в таких случаях, на сцену вылезли ловкие интриганы и позаботились о том, чтобы научная дискуссия превратилась в злобную вражду, хотя Бёртон, медленно выздоравливавший в Адене, в то время об этом даже не подозревал.
Легко подверженный чужому влиянию, Спик повел себя слишком самоуверенно. Он начал критиковать характер и поступки Бёртона – опасный ход для человека, отдающего себе отчет в том, что его трусость известна противнику.
Бёртону сообщили, что он будет удостоен рыцарского звания и должен вернуться в Англию. Родина встретила его водоворотом страстей.
Даже в то мгновение, когда его провозглашали сэром Ричардом Фрэнсисом Бёртоном, знаменитый исследователь думал только о Джоне Спике, в который раз спрашивая себя, почему тот не перестает публично оскорблять его, и не находя ответа.
Все последующие недели Бёртон как мог защищался, сопротивляясь искушению перейти в контратаку.
Но жизнь, как известно, непостоянна и переменчива, а честность и скрупулезность не всегда сулят успех.
Постепенно выяснилось, что лейтенанту Спику и вправду повезло: озеро Ньянза скорее всего действительно является истоком Нила.
Мурчисон знал, что Бёртон прав: в вычислениях Спика полно ошибок. Их с чистой совестью можно было признать любительскими и совершенно неприемлемыми в качестве научного свидетельства. Тем не менее, в них были намеки на правду. Последний довод взял верх, и Общество профинансировало вторую экспедицию.
Джон Спик вернулся в Африку, на этот раз вместе с юным и верным соратником Джеймсом Грантом. Он исследовал Ньянзу, но не сумел обогнуть ее кругом, не нашел истока Нила, не сделал точных измерений и вернулся в Англию лишь со списком предположений и гипотез, которые Бёртон, с ледяной научной методичностью разнес в пух и прах.
Их столкновение лицом к лицу становилось неизбежным.
Конфликт тщательно подогревался Олифантом, который как раз в это время таинственно скрылся от публики – по слухам, попал в опиумный притон – и оттуда дергал героев за ниточки, как невидимый кукловод.
Он добился того, что оба противника должны были встретиться на заседании Ассоциации по распространению научных знаний в Бате, 16 сентября 1861 года. Чтобы поддразнить Бёртона, Олифант сообщил журналистам якобы брошенную Спиком перед поединком фразу: «Если Бёртон осмелится появиться в Бате, я дам ему под зад!»
Но Бёртон не собирался отступать: «Дело должно разрешиться! Пусть попробует нанести удар!» – решил он.
Экипаж остановился около отеля «Роял», и сознание Бёртона вернуло его из прошлого в настоящее. Он вышел из кэба с одной‑единственной мыслью: настанет день, и Лоуренс Олифант заплатит за все.
Он вошел в отель. Портье подал ему записку от Изабель.
Бёртон прочитал:
«Джона перевезли в Лондон. Еду к Фуллерам, чтобы точно узнать, куда».
Бёртон стиснул зубы. Вот глупая! Неужели она считает, что ее примут в доме Спиков? Она что верит, что ей скажут правду о его состоянии и обстоятельствах рокового выстрела? Он любил Изабель, но его вечно раздражали ее нетерпеливость и упрямство. Она, как слон в посудной лавке, как только повернется – все вокруг летит в тар‑тарары! И попробуй убеди ее, что она неправа.
Он написал короткий ответ.
«Еду в Лондон. Заплати, собери вещи и следуй за мной».
Он взглянул на портье:
– Пожалуйста, передайте это мисс Арунделл, когда она вернется. У вас есть Бредшоу?[8]
– Обычных поездов или пневматических, сэр?
– Пневматических.
– Да, сэр.
Ему подали расписание. Следующий поезд должен был отправиться через пятьдесят минут. Времени вполне достаточно, чтобы побросать вещи в чемодан и успеть на станцию.
Глава 2
НЕКТО В ПЕРЕУЛКЕ
«Евгеники называют свои грязные эксперименты „генетикой“, выводя это название из древнегреческого слова „генезис“, что означает „происхождение“.
Вся эта „генетика“ основана на работе Грегора Менделя, священника августинца. Священника!
Бывают ли большие лицемеры, чем священник, который вмешивается в дела Творца?»
Ричард Монктон Мильнс
До Лондона он добрался легко и быстро.
Пневматические поезда Изамбарда Кингдома Брюнеля стали настоящим триумфом инженерного гения. Они курсировали по ширококолейным трассам, в центре которых проходила пятнадцатидюймовая труба с двухдюймовым желобом, покрытым откидным клапаном из воловьей шкуры. Под первым вагоном каждого поезда висел поршень в форме гантели, точно входивший в трубу. Поршень соединялся с вагоном тонким стержнем, который во время движения высовывался из трубы. На стержне находился маленький колесный механизм, который открывал кожаный клапан перед собой, а затем закрывал и смазывал его за собой. Через каждые три мили находилась станция, где специальное устройство высасывало воздух из трубы перед поездом и нагнетало его за ним. Благодаря разнице в давлении, воздух толкал вагоны вперед с невероятной скоростью.
Когда Брюнель начал проводить первые эксперименты, он столкнулся с неожиданной проблемой: воловью шкуру пожирали крысы. Тогда инженер обратился к евгенику Фрэнсису Гальтону, и тот вывел породу быков, шкура которых была водонепроницаемой и, одновременно, ядовитой для грызунов.
Пневматическая железнодорожная сеть покрыла не только всю Великобританию – она протянулась по всей империи, особенно распространившись в Индии и Южной Африке.
Аналогичную систему планировалось создать и в новом лондонском метро, но проект отложили из‑за смерти Брюнеля два года назад.
В полшестого Бёртон был уже возле своего дома, на Монтегю‑плейс, 14; по улицам города струился туман. Он открыл железные ворота и, подойдя к парадной двери, услышал с улицы крик мальчишки, продавца газет:
– Спик застрелился! Скандал во время диспута о Ниле! Читайте последние новости!
Он вздохнул и подождал, пока шустряк не подбежал поближе. Бёртон распознал мягкий ирландский акцент; это был Оскар, маленький бойкий мальчишка, всегда в это время обегавший улицу с газетами. Парнишка был довольно смышленым, и Бёртону это нравилось.
Увидев Бёртона, Оскар усмехнулся, обнажив кривоватые желтые зубы. Глаза у него были еще сонные, но глядели нагловато‑озорно. Длинные волосы смешно торчали из‑под потрепанной шляпы; цветок, приколотый сбоку, придавал всему его облику комичный вид.
– Привет, капитан, – крикнул он. – Вы опять во всех газетах!
– Чему смеешься, Язва? – грубовато спросил Бёртон, воспользовавшись прозвищем, которое он дал мальчику несколько недель назад. – Зайди‑ка на минутку в холл, потолкуем. Что, все журналисты ругают меня на чем свет стоит?
Оскар постоял у двери, пока Бёртон возился с ключами.
– Ну, капитан, можно многое сказать в защиту современной журналистики. Предоставляя голос необразованным людям, журналистика знакомит нас с невежеством общества.
– Ух ты, загнул! Да, невежество – это плохо, – согласился Бёртон. Он открыл дверь и пригласил мальчика войти. – Судя по реакции публики в Бате, мои доброжелатели считают, что Спик застрелился, а злопыхатели говорят, что это я застрелил его.
Оскар положил пачку газет возле двери.
– Так и есть, сэр, а как на самом деле?
– Сейчас никто точно не знает, что произошло, кроме тех, кто там был. Может, этого вообще бы не случилось, если бы я действовал напористее и построил мост через разделившую нас пропасть, ну и поменьше обращал бы внимание на личных демонов Спика.
– Демоны, его личные? – удивился мальчик. – А что скажете о ваших собственных? Они не подзуживают вас насладиться самобичеванием?
– Насладиться?
– Ну да! Ведь когда мы сами себя виним, мы чувствуем, что никто другой не вправе более винить нас. Разве это не удовольствие?
Бёртон фыркнул. Чертова Язва! Что ему возразишь? Он поставил трость на подставку для зонтиков, сделанную в виде слоновьей ноги, повесил цилиндр на вешалку и наконец‑то снял пальто.
– Ты ужасно умный маленький оборванец, Язва.
Оскар хихикнул.
– Это да. Я настолько умен, что иной раз не понимаю ни единого слова из того, что говорю.
Бёртон поднял маленький колокольчик со стола в холле и позвонил, вызывая экономку.
– А это правда, капитан Бёртон, – продолжал мальчик, – что вы просили Спика предъявить научные доказательства его гипотезы?
– Правда, правда. Я критиковал его методы, но не его самого, но он не отвечал мне встречной любезностью.
Вышла миссис Энджелл, владелица дома и экономка Бёртона. Это была пожилая седая дама, с добрыми синими глазами и массивным подбородком.
– Надеюсь, вы вытерли ноги, мистер Оскар!
– Чистая обувь для джентльмена прежде всего, миссис Энджелл, – ответил мальчик.
– Это верно, молодец. Не хочешь кусочек пирога с грудинкой и яйцами?
– Очень хочу!
Миссис Энджелл поглядела на Бёртона, тот кивнул, и она отправилась на кухню.
– Так что вы хотели мне сказать, капитан? – спросил Оскар.
– Мне нужно узнать, куда поместили лейтенанта Спика. Я знаю, его увезли из Бата в Лондон, но в какую больницу? Ты сможешь найти?
– Конечно! Сейчас кину слово ребятам. Через час будет ответ.
– Отлично! Мисс Арунделл тоже ведет расследование, но, боюсь, оно принесет мне лишь неприятности.
– Почему?
– Она отправилась к Спикам принести свои соболезнования.
Оскар сморщил нос.
– Вот дает! С женщинами‑миссионерками одни проблемы! Надеюсь, мистер Стэнли не узнает?
– Бисмалла! Я совсем забыл о нем! – спохватился Бёртон.
Журналист Генри Мортон Стэнли недавно приехал в Лондон из Америки. Его происхождение для всех оставалось загадкой; уэльский акцент позволял предположить, что, несмотря на все свои заверения, он не был стопроцентным «янки», и ходили слухи, что его зовут совсем не так, как он представляется. Стэнли наделал много шуму своими статьями и особенно рьяно интересовался экспедициями Королевского географического общества. Дружил он с доктором Ливингстоном, во время дебатов о Ниле выступил против Бёртона, написав несколько весьма нелестных для него статей в «Империю». В одной он прямо обвинил Бёртона в убийстве мальчика, который стал случайным свидетелем того, как Бёртон чисто по‑европейски справлял нужду в Мекке. Бёртон немедленно парировал, подчеркнув, что такой факт просто невозможен: он прекрасно знает местные обычаи, и у него безупречный арабский, так что все, с кем ему приходилось сталкиваться во время экспедиции, считали его арабом. Кроме того, если бы он действительно убил мальчика, его рано или поздно разоблачили бы и казнили.
В другой статье Стэнли нападал на Изабель, обвиняя ее в нетактичности и чрезмерной прямолинейности. «А вот тут он, пожалуй, прав», – невольно подумал Бёртон, и ему стало неприятно, что эти черты характера Изабель Стэнли заметил давно и пользовался ими в своих интересах.
Появилась миссис Энджелл с большим куском пирога.
– Надеюсь, мистер Оскар, ваш взыскательный вкус будет удовлетворен! – с легкой издевкой сказала она.
– О! У меня самые скромные вкусы, миссис Энджелл. Я всегда люблю самое лучшее!
Бёртон взъерошил ему волосы.
– Ладно, иди, Язва. Жду новостей – и получишь еще кусок.
Оскар собрал газеты и выбежал на улицу.
Когда они остались одни, Бёртон спросил миссис Энджелл:
– Вы слышали новости?
– Да, сэр. Пусть поможет ему Бог! А вы, наверно, ужасно потрясены?
– Он ненавидел меня.
– Сэр, его просто ввели в заблуждение.
– Нет, не совсем так. Репортеры уже стучали к нам?
– Бог миловал, сэр. Они, видно, думают, что вы еще в Бате.
– Вот и хорошо. Если позвонят, плесните на них помои из ведра. И, пожалуйста, никого не впускайте, миссис Энджелл. Я не хочу никого видеть.
– Конечно, конечно. Хотите что‑нибудь поесть?
Бёртон пошел по лестнице к себе:
– Да, пожалуйста. И полный кофейник.
– Хорошо, сэр.
Пожилая дама с тревогой глядела на него, пока он не исчез в своей комнате, которую называл кабинетом. Она слишком хорошо знала Бёртона и догадывалась, какие чувства сейчас владели им.
– Кофе, еще чего! – ворчала она, спускаясь на кухню. – Бутылка бренди до вечера, никак не меньше.
Бёртон сидел в старом кресле, положив ноги на каминную решетку. В одной руке он держал стакан с бренди, в другой письмо, пришедшее с Даунинг‑стрит, в котором было написано: «Сразу по возвращении в Лондон немедленно свяжитесь с канцелярией премьер‑министра».
Он отхлебнул бренди и почувствовал, как по животу побежал огонь. Он очень устал, но не мог заснуть – тяжелый груз депрессии гнал сон прочь.
Чуть откинув голову и смежив веки, он стал вслушиваться в тишину. Этому трюку суфиев он научился по дороге в Мекку. Слух обостряет ум, часто поднимая из глубин сознания неожиданные идеи и озарения.
Он услышал, как слегка потрескивают полки с книгами – видимо, дерево реагировало на изменчивую температуру раннего вечера. Других звуков в кабинете не было, кроме его собственного дыхания и тиканья часов на каминной полке. Однако из двух больших окон доносилась приглушенная какофония столицы: топот ног по мостовой, пыхтение паросипедов, крик уличных торговцев, стук паромоторов винтостульев, пролетавших над домом, собачий лай, детский плач, урчание и шипение паролошадей, цокот копыт, вульгарный смех проституток.
И вот… шаги на лестнице.
«Чем же заняться?» – подумал Бёртон.
Негромкий стук в дверь.
– Войдите.
Появилась миссис Энджелл с подносом, на котором стояли большое блюдо с мясом, сыром и хлебом, а также чашка, сахарница и кофейник. Она поставила поднос на стол рядом с Бёртоном.
– Холодно, сэр, не зажечь ли огонь?
– Попозже, миссис Энджелл. Не поможете ли мне черкнуть записочку?
– Конечно.
Экономка, которая по совместительству являлась и секретаршей, тут же села за стол, вырвала чистый листок из кожаного блокнота и взяла ручку. Потом опустила перо в чернильницу и вывела под диктовку Бёртона: «Я в Лондоне. Жду дальнейших инструкций. Бёртон».
– Пошлите с бегунком на Даунинг‑стрит, 10, пожалуйста.
Женщина с удивлением посмотрела на него.
– Куда?
– Даунинг‑стрит, 10. И немедленно, прошу вас.
– Да, сэр.
Она взяла записку и удалилась. Бёртон слышал, как она, стоя у парадной двери, трижды дунула в свисток. Через полминуты появилась сверхсобака, выведенная из борзой. Накормив животное, экономка вложила письмо между ее челюстей и внятно произнесла адрес. Собака махнула хвостом – поняла! – и со всех ног помчалась на Даунинг‑стрит.
Эти собаки служили по ведомству связи и были первым практическим приложением евгеники, одобренным британской общественностью. Каждая борзая знала все лондонские адреса в радиусе пятидесяти миль, умела разносить почту, а также лаять и скрестись в дверь адресата, пока у нее не забирали корреспонденцию. Свободные бегунки дежурили на улицах, ожидая призывные три свистка.
Еще одним нововведением были длиннохвостые попугаи, которых прозвали болтунами. Они умели с феноменальной точностью повторять все слова. Достаточно было прийти на почту, передать устное сообщение одной из птиц, назвать имя адресата и точный адрес, и попугай немедленно летел прямо к нужным ушам.
Но была одна проблема, которая с самого начала беспокоила евгеников: модифицируя вид, они иногда получали неожиданные и нежелательные побочные эффекты.
Болтуны, например, сквернословили, насмешничали и, бывало, обижали людей. Передаваемые ими сообщения были обильно приправлены ругательствами, которых отправитель, разумеется, не произносил. Вначале предполагалось, что в каждой семье будет свой собственный болтун, но никто не захотел вечно слышать ругань в своем доме, и болтунов разместили только в вольерах почтовых отделений.
У бегунков тоже был один недостаток, правда, вполне терпимый, – зверский аппетит. Несмотря на то что собаки были тощими, как ремни, они поглощали невероятное количество еды и требовали ее всякий раз, когда прибегали на свист. Получалось, что, хотя бегунки работали бесплатно, те, кто ими пользовался, вынуждены были тратить значительную сумму на собачий корм.
Бёртон услышал, как дверь захлопнулась. Всё, значит, его письмо уже в пути.
Он отхлебнул еще бренди и потянулся за чирутой; он любил дешевый и сильный табак.
«Исследовать Дагомею?» – спросил он себя, все еще думая о том, чем займется теперь, когда с истоками Нила все стало ясно. Ему хотелось в новую экспедицию, но он понимал, что Мурчисон не доверит ее ему. Перепалки между ним и Спиком и так раскололи Королевское географическое общество, и президент, несомненно, назначит руководителем новой экспедиции нейтрального географа.
Дагомея… Бёртон уже какое‑то время назад планировал экспедицию в этот опасный регион Западной Африки, но никак не мог собрать достаточную сумму.
Может, поискать спонсора? Или написать книгу?
Да, кстати, книги – это хорошая идея. Он уже давным‑давно хотел перевести на английский всю «Тысячу и одну ночь», – похоже, пришло время начать этот проект. А еще неплохо было бы закончить составление сборника магических обрядов индусов – пачка исписанных листов лежала у него на столе уже несколько месяцев, все не доходили руки.
«Буду писать книги, держаться тише воды, ниже травы и ждать, когда врагам надоест враждовать», – удовлетворенно решил Бёртон.
Изабель…
Он посмотрел на пустой стакан, держа в зубах чируту, пустил кольцо дыма, протянул руку к графину и налил себе еще бренди.
Уже больше года он думал, что пора бы жениться на Изабель, но сейчас им овладели сомнения. Да, он любил ее. Ценил ее практический ум, но возмущался ее властностью и стремлением действовать очертя голову, часто даже не посоветовавшись с ним; его восхищал ее неподдельный интерес к экзотике и эротике, но смущала ее религиозность и какая‑то ограниченность… В конце концов, Чарльз Дарвин давно доказал, что Бога нет, но семья Изабель и она сама почему‑то все еще цеплялись за эту иллюзию.
Он решил утопить нахлынувшее разочарование в новом стакане. Потом еще в одном. И еще.
В восемь часов вечера, когда раздался тихий стук в дверь и появилась миссис Энджелл, Бёртон был уже сильно пьян.
– Вы выпили хоть чашку кофе? – спросила она.
– Нет, и не собирался, – отрезал он. – Что вам нужно?
– Оскар вернулся.
– Язва? Пусть бежит сюда!
– Не думаю, что вы сейчас в состоянии разговаривать с мальчиком.
– Еще как в состоянии, черт побери!
– Я сказала, нет.
Бёртон с трудом вытолкнул себя из кресла и встал, покачиваясь из стороны в сторону; в глазах его зажегся гнев:
– Замолчи, женщина, и делай, что тебе говорят! Дьявольщина!
– Нет, сэр. Вы пьяны и сквернословите. И напоминаю вам, что, хотя я – ваша экономка, вы живете в моем доме, и я могу разорвать наш договор тогда, когда захочу. Я сама поговорю с мальчиком и передам его слова вам.
И она вышла, затворив за собой дверь.
Бёртон шагнул было к двери, но передумал и остановился посреди комнаты. Его взгляд упал на книжные полки с толстыми томами по географии, истории и этнологии; потом он посмотрел на сабли и мечи, висевшие над камином, на пистолеты и копья, гордо красовавшиеся в нишах по обе стороны от него. На стенах висели картины, одна из которых принадлежала кисти Эдварда, его младшего брата: последние три года парня держали в сумасшедшем доме в графстве Суррей – печальный результат событий пятилетней давности, когда Эдварда до полусмерти избили в Цейлоне местные деревенские жители, оскорбленные охотой на слонов. В комнате находились также три больших стола, сплошь заваленные бумагами, рукописями, картами и диаграммами; повсюду стояли и лежали сувениры, привезенные из путешествий: идолы, фигурки из дерева, кальяны, коврики. Дверь на противоположной стене вела в маленькую гардеробную, где Бёртон держал обмундирование для экспедиций.
Наконец, он прекратил оглядывать комнату и сосредоточился на собственном отражении в темном окне. Опять этот проклятый вопрос, на сей раз он произнес его вслух:
– Черт побери, чем же мне заняться?
Вновь появилась миссис Энджелл, с сурово поджатыми губами.
– Оскар говорит, – произнесла она медленно и подчеркнуто холодно, – что мистер Спик находится в Пенфолдской частной лечебнице.
Бёртон кивнул.
Миссис Энджелл повернулась, собираясь выйти.
– Подождите, – окликнул он ее.
Она остановилась.
– Я вел себя невежливо, – смущенно пробормотал Бёртон. – Да и характер у меня порой несносный. Прошу извинить меня.
Она какое‑то мгновение молчала, пристально глядя на него.
– Хорошо. Но, пожалуйста, удалите всех ваших чертей и дьяволов из этого дома, понятно? Иначе вам придется удалиться самому!
– Согласен. Вы дали Язве еще кусок пирога?
Она снисходительно улыбнулась.
– Да, а также яблоко и немного конфет.
– Миссис Энджелл, я исправлюсь, обещаю.
Она примирительно кивнула и исчезла.
Бёртон задумался. Уже вечер, в больницу идти поздно. Надо подождать до утра, а если Спик не переживет эту ночь, значит, так тому и быть. А вот в Клуб каннибалов надо обязательно сходить. Если промочить горло в компании друзей‑либертинов, настроение сразу улучшится. Тем более если там будет Алджернон Суинберн. Бёртон совсем недавно познакомился с этим подающим большие надежды молодым поэтом и не упускал случая пообщаться с ним.
Приняв решение, он переоделся, еще раз глотнул бренди и уже собирался выйти из комнаты, как кто‑то постучал в окно. Нетвердой походкой он пересек комнату и увидел попугая на подоконнике.
Он поднял раму. В комнату вплыло облако тумана. Болтун посмотрел на него в упор.