– То есть мой отчет о мужском борделе?
– Именно.
– Генерала Нейпира тревожило, что этот бордель посещает слишком много английских солдат. Он попросил меня узнать, насколько вредоносно это заведение и что там практикуется. Я сделал свое дело и представил результаты исследования.
– Согласно Принглу, ваше исследование зашло слишком далеко.
– Интересный вывод.
– Его, Бёртон, не мой.
– Действительно. Посторонние всегда знают о тебе больше, чем ты сам о себе.
– И чем, по вашему мнению, Прингл руководствовался, делая о вас такой вывод?
– Этот человек хотел запятнать мою репутацию. Намеренно. Он обвинил меня в том, что во время исследования я сам предался разврату. Он травил меня слишком яростно, чтобы в этом не усмотреть злого умысла.
– И причина?
– Болезненно подавляемое желание самому совершать развратные действия.
– Это обвинение.
– Это не обвинение, а предположение, сделанное в частном разговоре. А он нападал на меня за то, что я никогда не совершал, публично. Его измышления до сих пор вредят мне. Ему почти удалось испортить мне карьеру.
Пальмерстон кивнул и перевернул страницу.
– Впоследствии вас не назначили главным переводчиком.
– Благодаря человеку, который с трудом говорит даже на своем родном языке, да.
– Но это абсурд…
– Я рад, что в конце концов вы признали этот факт.
– В вас говорит обида.
Бёртон промолчал.
– Вы покинули Восточную Индийскую армию по медицинским показаниям?
– Я болел малярией, дизентерией и офтальмией.
– И сифилисом, – добавил Пальмерстон.
– Спасибо, что напомнили. Врачи считали, что я не выживу. Кстати, я тоже.
– А как вы чувствуете себя сейчас?
– Приступы малярии время от времени мучают меня. Но курс хинина обычно помогает.
– Или пара бутылок джина?
– Если потребуется.
Пальмерстон перевернул еще один полностью исписанный лист.
– Вы вернулись в Англию в 1850 году, будучи в отпуске по болезни, и начали готовиться к вашему знаменитому паломничеству в Мекку и Медину.
– Совершенно верно, господин премьер‑министр. А могу я узнать, для чего вы так тщательно перелистываете страницы моей жизни?
Лорд Пальмерстон посмотрел на него не слишком любезно.
– Терпение, Бёртон. – Старик пробежал глазами еще одну страницу, потом, бросив быстрый взгляд на исследователя, открыл ящик стола и вынул оттуда пенсне с линзами из дымчатого стекла, которые со скорбным вздохом надел на переносицу. – Зачем вам это понадобилось? – продолжал он.
– Паломничество? Из интереса. Все надоело. Какая‑то скука. Ну, и хотелось прославиться.
– О, этого вы добились! Во время путешествия вы были одеты как араб, вели себя как туземец и говорили только по‑арабски, верно?
– Да, я был Абдуллой, дервишем. Я хотел, чтобы со мной обращались как с собратом, а не как с гостем. Давным‑давно я пришел к выводу, что, находясь снаружи, можно узнать лишь часть чужой культуры, и только ту, которую вам захотят показать. Я жаждал достоверности.
– И, чтобы избежать разоблачения, убили мальчика…
– Похоже, вошло в моду обвинять меня в этом – я слышу это обвинение чуть ли не каждый день. Прошлой ночью меня спросили об этом в сотый раз. Убивал ли я какого‑то мальчика? Нет, господин премьер‑министр! Я не виновен ни в одном убийстве: мальчика, мужчины, женщины, даже собаки.
– А вы способны на это?
Бёртон откинулся на спинку стула. Опять эта тема убийства, буквально через несколько часов после спора в Клубе каннибалов! Это совпадение взволновало Бёртона – суеверная часть его натуры считала такие совпадения неслучайными.
– Способен ли я на хладнокровное убийство? Думаю, нет. Могу ли я убить в пылу сражения или защищаясь? Конечно. Я это делал в Бербере; в таких обстоятельствах невозможно узнать последствия своих выстрелов или уколов шпагой.
– Если бы у вас была власть, смогли бы вы послать человека на верную смерть?
– Я бы выполнил свой долг.
Лорд Пальмерстон удовлетворенно кивнул. Сунув руку в карман жилета, он вытащил оттуда табакерку, насыпал щепотку порошка на ладонь, поднял ее к носу и вдохнул.
Потом перевернул еще одну страницу. Бёртон заметил, что ногти премьер‑министра тщательно отполированы и покрыты светлым лаком.
– Это было в 55‑м, – опять заговорил Пальмерстон. – События в Бербере. Вас сопровождал лейтенант Джон Хеннинг Спик, верно?
– Да.
– Кстати, вчера вечером я навел о нем справки. Он в Пенфолдской частной лечебнице. Снес себе пол‑лица; думают, что не выживет.
Бёртон кивнул с каменным лицом.
– Знаю.
Пальмерстон внимательно поглядел на него.
– Еще один враг?
– Допустим. А вы?
Пальмерстон не изменился в лице, похоже, ничуть не удивившись словам Бёртона. «Впрочем, – подумал тот, – лицо этого человека не способно выразить решительно никаких эмоций».
– Враг ли я вам? Нет, что вы.
– Звучит обнадеживающе. Да, господин премьер‑министр, лейтенант Спик был со мной в Сомали. Я получил там дротик в лицо, он тоже был тяжело ранен. Один из членов нашей группы, лейтенант Строян, погиб. На следующий год, после короткой службы в Крыму, я организовал новую экспедицию в Центральную Африку для поисков истоков Нила. Спик и там был со мной, а после предал. Наша ссора – главным образом заслуга газетчиков, и они же организовали дебаты между нами. Они должны были состояться вчера, в Ассоциации по распространению научных знаний в Бате. Но не состоялись. Так что эта история окончена. Навсегда. И, наверное, сейчас самое время перейти к тому, ради чего вы меня вызвали.
Пальмерстон издал звук, похожий на кудахтанье, при этом губы его остались неподвижны.
– Боже мой! – воскликнул он. – Вы очень нетерпеливы!
– Не отрицаю. И, откровенно говоря, господин премьер‑министр, я с похмелья, мне срочно нужно в сортир, и я был бы рад, если бы мы пренебрегли деталями и перешли прямо к сути дела.
Пальмерстон хлопнул правой рукой по столу, откинул голову, открыл рот и стал испускать странные пилящие звуки. Что они означали, даже полиглот Бёртон не мог понять. Может, это смех? Пила достаточно долго скрежетала, быстро переходя от проникнутых подлинным чувством аккордов к жуткой какофонии, и, наконец, мелодия сменилась странным свистом, как будто в теле премьер‑министра образовалась пробоина и он начал через нее вытекать.
Только через мгновение Бёртон сообразил, что громкое шипение исходит не от человека напротив, а от странного устройства на столе. Он взглянул на него как раз тогда, когда оно неистово затряслось. Стрелка у него на боку прыгнула в красную зону, механизм дернулся в последний раз с таким звуком, как будто пробка выскочила из бутылки, и стал тихим и неподвижным. С его поверхности всплыл завиток пара, и стрелка вернулась в исходное положение.
Пальмерстон закрыл рот, взглянул на устройство, протянул к нему руку и щелкнул переключателем. Открылась дверца, и прямо в руку премьер‑министра выпала коробочка. Он откинул крышку и вынул оттуда бледно‑голубой клочок бумаги. Прочитав записку, он кивнул, важно посмотрел на Бёртона и объявил:
– Вы утверждены!
– Как мило, – пробурчал Бёртон. – Кем и на какую должность, если не секрет?
– Кем? Букингемом, конечно! Король предлагает вам работу!
На какое‑то время Бёртон потерял дар речи, и у него буквально отвисла челюсть.
Губы Пальмерстона натужно потянулись к обеим щекам: похоже, так он попытался усмехнуться. Зрелище не для слабонервных.
– Вот почему я вызвал вас сюда, Бёртон. Букингем заинтересовался вами. Учитывая ваши весьма необычные таланты и, выразимся так, вашу неординарность, вы можете сделать для империи то, что не в состоянии никто другой. Вот почему была создана должность, специально для вас.
Бёртон молчал. Мысли его неслись вскачь, пытаясь справиться с совершенно неожиданным развитием событий и с тем обстоятельством, что кто‑то в Букингемском дворце, возможно, сейчас слушал весь их разговор.
– Должен признаться, – продолжал Пальмерстон, – что вы поставили меня в затруднительное положение. Я знал, что обязан найти вам достойное применение, но понятия не имел, какое. Меня очень беспокоит ваш талант наживать себе врагов. И я почти уверен, что на любом посту вы не будете человеком приятным и легким в общении. Мой коллега предложил упрятать вас в какое‑нибудь консульство, желательно подальше. В Фернандо‑По. Вы знаете, что это такое?
Кивок. Единственное, на что Бёртон сейчас был способен.
«Женись на своей любовнице, Бёртон. Остепенись. Стань консулом в Фернандо‑По, в Бразилии, в Дамаске, в любой долбаной дыре, куда тебя засунут».
– Кто знает? – вдруг нервно выпалил Бёртон, точно спохватившись.
– Простите?
– Кто знает о нашей беседе, о работе в консульстве?
– О работе – только я и Букингем, – Пальмерстон коснулся медно‑стеклянного аппарата. – Я обсуждал этот вопрос лично с королем. О том, что вы здесь? Букингем, я, мой секретарь, охрана, дворецкий, лакей, который видел, как вы входите. О консульстве? Букингем, я и лорд Рассел, который, собственно, и порекомендовал вас. А что такое?
Бёртон знал, как выглядит Джон Рассел, министр иностранных дел. Это был пожилой, лысый, широколицый человек, совершенно не похожий на привидение, которое передвигается на ходулях и летает над крышами.
– Я думаю, – медленно выдавил из себя Бёртон, – что, с большой долей вероятности, в правительстве или в королевской семье есть шпион.
Пальмерстон замер от таких слов. Его кадык нервно поднялся и опустился.
– Объяснитесь, – тихо сказал он.
Быстро и деловито, без лишних эмоций, Бёртон рассказал о совершенном на него нападении. Пальмерстон слушал внимательно и сидел настолько неподвижно, что вполне мог сойти за восковую фигуру, на которую и без того походил.
Когда Бёртон закончил, премьер‑министр попросил его описать привидение более подробно.
– Очень высокая и худая фигура, с длинными тощими ногами, но силу имеет невероятную! На голове большой черный шлем, круглый и светящийся, окруженный голубым пламенем. Глаза красные, безумные, буквально сжигают. Лицо, скорее, похоже на череп: щеки ввалились, нос выдается вперед, вместо рта – щель. На нем белый облегающий костюм с нашитыми чешуйками, похожими на рыбьи. На плечах черный плащ с белой подкладкой, а на груди круглое, напоминающее лампу устройство, светящееся красным светом и испускающее искры. Кисти рук костлявые, вроде когтей. На ногах сапоги со встроенным механизмом вроде пружины, к каждому сапогу подсоединена длинная ходуля. – Бёртон запнулся, потом добавил: – Во время паломничества я слышал много рассказов о злых джиннах…
– Джиннах? – прервал его Пальмерстон.
– Да, о злых духах, которые предположительно обитают в пустыне. Я считаю себя вполне разумным, рациональным человеком и скептически отношусь к суевериям. И если бы я не видел это существо своими глазами, а кто‑то рассказал бы мне о нем, я бы не поверил.
– Вполне возможно, что поверили бы, – ответил Пальмерстон. Прибор на его столе опять затрясся и испустил струйку пара. – Вы слышали о Джеке‑Попрыгунчике? – вдруг спросил он.
Бёртон удивленно посмотрел на него.
– Вот это мне и в голову не приходило!
Джек‑Попрыгунчик был страшилкой, которой матери пугали непослушных детей: «Веди себя хорошо, а не то за тобой придет Джек‑Попрыгунчик».
– То есть вы хотите сказать, что шпион переоделся в фольклорного персонажа? – начал вслух рассуждать Бёртон. – Но для чего? И почему он напал именно на меня? Чем его так озадачило предложение Джона Рассела сделать меня консулом?
– Видимо, он больше, чем шпион, – сказал Пальмерстон. – Капитан Бёртон, я хочу, чтобы вы поговорили с детективом‑инспектором Уильямом Траунсом из Скотланд‑Ярда. В 1840 году он, тогда еще констебль, был свидетелем убийства. Он утверждал, что видел эту прыгающую тварь, Джека; несмотря на возражения начальства, Траунс до сих пор твердит, что ничего не выдумал, что все, что он говорил, – правда. А ведь это почти стоило ему карьеры! Даже через десять лет в Ярде нет‑нет да и посмеются над ним, и занял он свою нынешнюю должность только благодаря упорству и усердной работе. А теперь и вы клянетесь, что видели Джека‑Попрыгунчика.
Бёртон пожал плечами.
– Поговорить с ним – для чего?
– Чтобы начать выполнять ваше второе задание. Я говорю о работе. Король хочет, чтобы вы стали… ну, агентом – не подберу лучшего слова. Это уникальная должность; вы будете расследовать дела, которые находятся за пределами юрисдикции полиции. Те, которые требуют более специфического подхода, чем в Скотланд‑Ярде. Вы будете подчиняться только Букингемскому дворцу и мне и, если потребуется, сможете сами отдавать распоряжения полиции. Мы живем в бурные времена, Бёртон. Вон что творится! Технологисты переступают границы этики, либертины – морали. Обе касты становятся очень могущественными, и в обеих есть экстремистские фракции. Дворец весьма озабочен тем, что наука изменяет нашу культуру быстро и кардинально, без должных размышлений и консультаций. Ради блага империи требуется кто‑то, способный разгадывать самые сложные загадки и при этом не склонный к скоропалительным выводам. Кто‑то бесстрашный и независимый, вроде вас.
– Я польщен, сэр, – ответил Бёртон.
– Это не приказ. Если вы не хотите быть агентом, можете стать консулом.
– Я принимаю назначение, господин премьер‑министр.
– Отлично. У меня есть для вас задание, и я хочу, чтобы вы рассматривали Джека‑Попрыгунчика как вторую, менее важную его часть. Если Джек действительно шпион, разоблачите его! Но вот вам главное задание: выясните, что вот это такое и откуда оно берется…
Премьер‑министр вытащил из ящика стола лист бумаги и протянул его Бёртону. Тот увидел грубый карандашный набросок приземистого уродливого человека. Но вместо лица у него была собачья морда с тяжелыми челюстями.
– Вы хотите, чтобы я нашел художника? – спросил Бёртон.
– Нет. Я знаю, кто это нарисовал, – один француз, Поль Густав Доре. Он прячется где‑то на Ист‑Энде и рисует сцены нищеты, непонятно почему; вы ведь знаете этих художников с их абсурдными понятиями о благородстве бедных и так далее. Я‑то хочу, чтобы вы нашли волко‑людей.
Бёртон недоуменно посмотрел на него.
– Кого? Каких волко‑людей? Вы думаете, он рисовал с натуры?
– Так оно и есть. Секретарь короля дал знать Доре, что монарх интересуется его работой. В ответ художник прислал во дворец несколько своих рисунков. Это один из них. Гляньте на оборот.
Бёртон перевернул рисунок и увидел слова, нацарапанные дрожащей рукой:
«Ваше Величество, в Котле много волков‑оборотней, и люди очень напуганы. Каждую ночь происходят убийства и похищения, такого даже здесь не было никогда. Население ненавидит полицию, потому что она бессильна. Одного из волков‑оборотней я видел своими глазами. Я набросал его таким, каким запомнил. Пока я глядел на него, он убил мужчину – разорвал когтями ему грудь, а потом схватил его ребенка в зубы и убежал. Доре».
– Боже мой! – вырвалось у Бёртона.
– Мое мнение, – пояснил Пальмерстон, – Доре накурился опиума, и его рисунок – бред, вызванный наркотическим кайфом. Но вы должны все это проверить. Вы умеете переодеваться так, что вас не узнает родная мать, и говорите на всех языках. Значит, есть все основания полагать, что вы сумеете проникнуть туда, куда полиция боится даже сунуть нос. Найдите этого малого, Доре, и поговорите с ним.
В это мгновение из механизма со свистом выпала на стол коробочка. Премьер‑министр открыл ее, достал листочек и протянул Бёртону.
– Ваше жалованье будет таким.
Бёртон посмотрел на небрежно написанные цифры.
Уже во второй раз за это утро у него отвисла челюсть.
Ночной туман сконденсировался в зеленовато‑желтый удушливый смог, который выедал глаза Бёртона, пока он ехал на кэбе вдоль Уайтхолла. Это был совсем новый экипаж, запряженный паролошадью. Четырехколесная машина походила на ракету Стефенсона, но отличалась от нее размерами: она была длиннее, шире и выше, а впереди нее торчала высокая тонкая труба. К каждому концу передней оси крепились два тонких рулевых рычага, которые уходили к водителю, сидевшему в «ящике» на верхушке кэба. На рукоятках рычагов находились тормоз и ручки, позволявшие контролировать скорость.
Несмотря на высоту трубы, дым все равно упрямо лез в лицо кэбмену, поэтому тот постоянно носил защитные очки и кожаную шляпу.
Бёртон сидел внутри и рассеянно глядел в окно, пока экипаж пыхтел вдоль обочины. Похожие на призраков жители Лондона сновали в густом желтом тумане, выныривая из него и исчезая вновь, словно не были уверены в реальности собственного существования.
Похмелье Бёртона как рукой сняло. Он чувствовал себя сильным и полным энергии; наконец‑то у него появилась цель.
Тем не менее, последние слова Пальмерстона все еще звучали у него в ушах: «Эта работа не для семейного человека, надеюсь, вы понимаете?»
Бёртон понимал.
Изабель не поймет.
Пенфолдская частная лечебница под патронажем Сестринства благородства и великодушия находилась в Сент‑Джонс‑Вуде, на Эдгвар‑роуд.
Экипаж подъехал ко входу, Бёртон расплатился и вышел. Потом поднялся по лестнице в здание.
Медсестра в приемной изучающе посмотрела на него.
– О! – воскликнула она. – Ваше лицо! Прошу прощения, сэр, но мы не занимаемся такими незначительными ранами. Вам нужно всего лишь умыться и обработать царапины и синяки.
Бёртон улыбнулся.
– Откровенно говоря, сестра, я хотел бы навестить лейтенанта Джона Спика. В какой он палате?
Она опять посмотрела на него, теперь удивленно.
– Его тут нет, сэр. Его увезли сегодня ночью.
– Увезли? Кто? Куда?
– Ээээ… – она запнулась. – Может, его семья?
– Вы меня спрашиваете?
– Нет, сэр. То есть я хотела сказать – да, его семья… наверное.
Бёртон нахмурился.
– Наверное? Что произошло? Скажите толком.
– Сэр, вы родственник лейтенанта Спика?
– Меня зовут Ричард Бёртон. Вероятно, вы слышали обо мне.
– О, конечно. Да, сэр, слышала. Собственно говоря, дело в том… одним словом, лейтенанта забрали из больницы ночью, во время дежурства сестры Рагхавендры, и она не оформила документы как положено. Так что мы не знаем точно, кто именно пришел за ним и куда его увезли.
– Вы даете! Человек лежал на смертном одре! Как же она разрешила забрать его, не оформив документы?
– Она… она говорит, что ей стало плохо, и она не может ничего вспомнить, сэр.
– В самом деле? И когда это произошло?
– Около четырех часов утра. В это время в больнице очень мало персонала.
– Спик был еще жив?
– Да, сэр. Но мне… очень жаль, откровенно говоря, скорее всего он не выживет, несмотря на все наши усилия. Простите, сэр.
– Я бы хотел видеть эту сестру Рагхавендру, если вы не против.
– Боюсь, не получится. Ее сняли с дежурства и отправили домой. Она была не в себе.
– А где она живет?
– О, я не могу сказать вам этого, мистер Бёртон. Это нарушение правил.
– К дьяволу все ваши правила, сестра! Мне на них наплевать!
Медсестра вытаращила глаза.
– Сэр!
Бёртон вынул из кармана бумажник, вытащил оттуда сложенный документ и показал ей.
– Посмотрите на подпись. Узнаете?
– Нет. Ой, мой бог! – такая же, как на фунтах.
– А теперь прочитайте, – приказал он, тыча пальцем в короткую фразу.
Она прочитала, поджала губы и кивнула.
– Хорошо, сэр. Я поняла. Сестра Рагхавендра живет здесь, – она написала на листочке бумаги адрес и отдала Бёртону.
– Спасибо. – «Да, документ, который утром вручил мне Пальмерстон, реально работает», – с удовлетворением подумал Бёртон и повернулся, чтобы идти.
– Сэр Ричард, – внезапно окликнула его медсестра.
– Да?
– Втирайте касторовое масло в кожу вокруг глаза, – улыбнулась она. – Синяк опадет.
Бёртон озорно подмигнул ей.
Кэб по‑прежнему стоял у обочины. Бёртон окликнул водителя:
– Эй, кэбби, ты еще здесь?
– Лучше покантоваться тут, пока работишка сама найдет меня, чем рыскать за ней в вонючем тумане.
– Можешь отвезти меня на Бейхем‑стрит, 3, в Монингтон‑Кресент?
– С закрытыми глазами, сэр, – в этом чертовом тумане они все одно без надобности. Хоп, проклятый мотор!
Бёртон уселся в кэб и закрыл дверцу. Глаза ел туман, и они сильно чесались. Паролошадь заворчала, экипаж затрясся, и они тронулись с места. Бёртон чувствовал, что вся его кожа покрылась тонкой пленкой сажи, копоти или еще какой‑то дряни, хотелось принять душ. В прошлый раз, две недели назад, когда был вот такой же наплыв тумана, токсичные газы накрыли весь бассейн Темзы, и толпы всякого сброда – индусов‑моряков, бандитов из Индии и Бирмы, наркоторговцев, нелегальных эмигрантов, ирландских беженцев – хлынули из Лаймхауса в Уайтчепел, где убивали, резали и бесчинствовали три дня. Когда туман рассеялся и они вернулись в свои хибары и притоны, вдоль Коммершиал‑роуд остались лежать сотни бездыханных тел. Под угрозой холеры и роста популяции крыс правительство вынуждено было отдать приказ сжечь все трупы. С тех пор газетчики каждый день призывали идти на Лаймхаус штурмом, зачистить его и сровнять с землей. Но Бёртон был уверен, что этого не произойдет. Лаймхаус – оплот наркоторговцев, а в империи есть влиятельные силы, которые заинтересованы в сбыте опиума и других наркотиков.
До Монингтон‑Кресент они добирались немного дольше, чем обычно, потому что кэбби дважды поворачивал не туда. Наконец, вне себя от злости, он доставил Бёртона на Бейхем‑стрит.
– Клянусь, босс, в жизни такого не было! – кричал он. – Это так же верно, как то, что меня зовут Монтегю Пеннифорс. Я знаю все дыры и щели этого чертового города. Но смог сбил меня с панталыку. У меня мысли едут в разные стороны, и я не могу заставить эту дымящуюся заразу ехать куда надо.
Бёртон понимал его. У него самого от смога кружилась голова, а после вчерашней крепкой выпивки только этого и не хватало!
– Все о’кей, мистер Пеннифорс, – сказал он. – Вот вам пара шиллингов сверху. Почему бы вам не закончить работу на сегодня? Езжайте домой к жене.
– Еще чего! – закашлялся Пеннифорс. – Да вы шуткуете! Дейзи съест меня с потрохами, если я приду раньше полуночи. Она этого терпеть не может!
– Тогда подождите здесь, – улыбнулся Бёртон. – Я там недолго пробуду и обещаю вам еще шиллинг!
– Вот свезло! – ухмыльнулся кэбби. – А я пока выкурю трубочку, надо ж дыхнуть чем‑нибудь приличным!
Он начал прочищать мундштук своей старой вишневой трубки, а Бёртон пересек мостовую и стал разглядывать номера домов. Под номером «три» он увидел обыкновенный четырехэтажный дом – здесь было много подобных. Слабый свет лился из открытого окна над дверью. Бёртон дернул за веревку колокольчика и услышал далекий звонок.
Через минуту дверь открылась, и появилась старая дама в траурном одеянии и вдовьей вуали из черного крепа.
– Да? – с опаской прошептала она, потому что, хотя посетитель, судя по одежде и манерам, был джентльменом, его изрезанное и избитое лицо выглядело варварским и диким.
– Мои извинения, мэм, – вежливо сказал Бёртон. – Не здесь ли живет сестра Рагхавендра?
– Да, сэр. На третьем этаже. Вы из лечебницы?
– Да, я только что оттуда, – уклончиво обронил он. Ответ был крайне неубедительный, но дама этого не заметила; ей понравился голос Бёртона, глубокий, вежливый и мелодичный.
– Хотите я позову ее, сэр? – предложила дама.
– Это было бы замечательно! Спасибо!
– Тогда подождите в холле. По крайней мере здесь нет смога.
Бёртон почистил подошвы о железную скребницу в дверях и вошел в холл, на стенах которого висело множество картин в тяжелых рамах, каких‑то фотографий, деревянных распятий и декоративных тарелочек. Дама закрыла за ним дверь и вынула из рукава маленький серебряный колокольчик. Она позвонила, и из гостиной вышла коренастая девушка. Ее руки, щеки и даже нос были обсыпаны мукой. Она неуклюже присела.
– Да, мэм?
– Полли, сбегай к сестре Рагхавендре и скажи, что к ней пришел посетитель. Мистер…?
– Капитан Бёртон. – Он всегда рекомендовался по‑военному; «сэр Ричард», по его мнению, звучало слишком напыщенно.
– Капитан Бёртон. И еще скажи, что, если она хочет принять джентльмена, я провожу его в гостиную.
– Да, мэм.
Служанка затопала вверх по лестнице.
– С виду Полли неловкая, но я ею довольна, – пояснила дама. – Меня зовут миссис Эмили Вилтаппер, капитан. Мой покойный муж, капитан Энтони Вилтаппер, служил в 17‑м Уланском и погиб под Балаклавой. С тех пор, вот уже семь лет, я не снимаю траур. Он был замечательный человек.
– Мои соболезнования, мэм.
– Не хотите ли чашечку чая?
– Пожалуйста, не беспокойтесь. Я ненадолго.
– Неужели у моей квартирантки какие‑то неприятности? Сегодня утром она пришла вся в слезах. Что‑нибудь в лечебнице?
– Именно это я и собираюсь выяснить, миссис Вилтаппер.
На лестнице послышались тяжелые шаги.
– Она просит, мэм, подняться к ней, – доложила служанка.
– Ладно, Полли. Иди, пеки лепешки.
Пожилая вдова медленно взбиралась по ступеням, а Бёртон терпеливо следовал за ней.
На третьем этаже он увидел сестру Рагхавендру. Ей было лет двадцать пять. Красивая девушка, с черными миндалевидными глазами и смуглой кожей. Маленький прямой нос, полные чувственные губы, темные волосы, сейчас небрежно заколотые, но, очевидно, длинные и блестящие.
Бёртон почувствовал приятный запах жасмина.
Она напомнила ему одну страстную персиянку, с которой он как‑то провел ночь, поэтому, когда их глаза встретились, по телу Бёртона пробежала легкая дрожь.
– Вы капитан Бёртон? – спросила она с легким акцентом. – Вы, наверное, хотите узнать о лейтенанте Спике? Пожалуйста, заходите.
Бёртон вошел вслед за ней в маленькую, без особого убранства комнату и сел в кресло. Девушка и миссис Вилтаппер расположились на диване.
Ему сразу бросилась в глаза статуэтка Ганеши на камине; на столе валялась небрежно брошенная косынка, на буфете стояла бутылочка лауданума.
Сестра Рагхавендра сидела неестественно прямо, сложив руки на коленях. Она еще не сняла униформу медсестры: на ней было длинное серое платье с рукавами и высоким воротником и белый жакет.
– С разрешения миссис Вилтаппер, – мягко начал Бёртон, – я хотел бы расспросить вас о событиях прошлой ночи, о том, как забрали из лечебницы лейтенанта Спика.
Вдова ласково погладила руку девушки.
– Как самочувствие, дорогая?
– Замечательно, – сухо ответила та. – Задавайте вопросы, капитан Бёртон.
– Вы можете по порядку рассказать, что произошло?
– Да. Я дежурю ночью, с двенадцати до шести. Меня приставили к лейтенанту Спику сиделкой. Простите за прямоту, капитан, но жить ему оставалось недолго: вся левая сторона его лица – одно месиво. По медицинским показаниям сиделка ему вообще не нужна, раз положение безвыходное, но мы никогда не оставляем умирающего в одиночестве – вдруг он придет в себя и попросит чего‑нибудь.
– Понимаю.
– Четыре часа я сидела с ним, потом в палату зашел мужчина. – Она остановилась, поднесла руку к горлу и глубоко вздохнула. – Я не могу описать его. Совершенно не помню его лица. Помню только, как он вошел мягкой походкой, приблизился ко мне и я, я… – На лбу сестры Рагхавендры выступили капли пота. Она нервно подергала свой воротничок. – Может, я потеряла сознание? Но с чего бы?
– Вы помните что‑нибудь еще? – спросил Бёртон.
– Дальше я помню себя уже у входа в приемную, я толкаю каталку и почему‑то чувствую, что лейтенант Спик находится в надежных руках.
– В чьих?
– Тогда мне казалось, что своих родственников. А сейчас… н‑не знаю. – Она опустила голову.
Миссис Вилтаппер опять погладила ее руку и что‑то тихо прошептала.
Бёртон не только внимательно слушал девушку – все это время он изучал ее акцент, и его феноменальные лингвистические знания и опыт быстро помогли ему понять, что сестра Рагхавендра и ее семья – скорее всего выходцы из округа Майсур в Южной Индии, где говорят на бангалорском диалекте.
– Вас, видимо околдовали, – Бёртон произнес эти слова на ее родном диалекте, и она вздрогнула от неожиданности. – Я вижу все признаки магического воздействия точно так же, как вы, медработники, распознаете симптомы болезни. Вы принимали лауданум, значит, у вас болит голова. Судя по вашему рассказу, вы испытали травматический шок, и воспоминание о нем сохранилось в вашем подсознании. Поверьте мне, не будет ничего хорошего, если оно останется там, скрытое, точно раковая опухоль. Надо найти его, вытащить наружу, внимательно осмотреть, подчинить себе и победить. Сестра Рагхавендра, доверьтесь мне, делайте то, что я скажу, и чары разрушатся – тайное станет явным. Меня беспокоит только ваше душевное здоровье, и вам не нужно бояться ни меня, ни моего гипноза.