«Ишь, почистил перышки, воришка, да меня не проведешь!» – думал Траунс, замедляя шаги и не сводя глаз с Дэниса.
Карманник, видно, искал жертву, и Траунс намеревался взять его с поличным. Будет потом чем гордиться – молодой сотрудник полиции положит конец криминальной карьере знаменитого щипача.
Вскоре Траунс заметил, что Мошенник Дэнис ведет себя как‑то нерешительно. Он переходил с одной стороны улицы на другую, шел следом то за одним, то за другим прохожим, останавливался у дверей, пялился на витрины, и все это время его искусные пальцы оставались на виду. Он не запустил их еще ни в один карман, даже в свой собственный.
Через какое‑то время Траунсу это надоело, и он сам подошел к Дэнису.
– Привет, сукин сын! Чего мотаешься?
– Ох ты, едрена вошь, – огрызнулся тот. – Хотел дыхнуть свежим воздухом в воскресном костюме, и то не дают!
– Сегодня среда, костюмчик не того фасону.
– Нет такого закона, что в среду западло воскресный костюм напялить!
Хищные глаза вора заметались из стороны в сторону, как будто ища путь к побегу.
Траунс снял с пояса дубинку и ткнул ею в грудь Мошенника Дэниса.
– Я тебя насквозь вижу, понял? Готовишься запустить свои виртуозные пальцы в чужой карман? Учти, как только ты это сделаешь, тебя схватят другие пальцы. Сдерут с тебя воскресный костюмчик, и наденешь тюремную робу. В ней, как ты знаешь, нет карманов, совать пальцы будет некуда.
– Ты чего, угрожаешь мне, что ли? Какое дело шьешь?
– Я угрожаю? Напротив, я очень надеюсь, что ты завязал. Потому что не хочу видеть твою шею на деревянной лошади.
Карманник злобно взглянул на него, смачно плюнул на мостовую и пошел прочь.
Констебль Траунс усмехнулся и продолжил патрулирование. В конце Мэлла он прошел мимо Букингемского дворца и повернул направо, к Грин‑парку. Он решил не выходить на Конститъюшн‑хилл, а пройти по траве и держаться за толпой, собравшейся вдоль дороги. По опыту он знал, что баламуты обычно прячутся сзади, откуда легче сбежать, если полиция попытается их задержать.
Карета Ее Величества, запряженная четверкой лошадей, – на самой левой сидел форейтор – уже выехала из ворот и слегка опередила его. Ее сопровождало четверо охранников: двое впереди и двое сзади.
Траунс прибавил шагу, чтобы приблизиться к карете; он спускался по легкому склону и отчетливо видел все, что произошло дальше.
Несмотря на хорошую погоду, народу в тот день было мало. Никто не выкрикивал «Долой!», но мало кто и приветствовал королеву.
Поэтому Траунс чуть не подпрыгнул от неожиданного выстрела.
Что за черт?
Бросившись вперед, он сразу же заметил человека в цилиндре, синем пальто и белых бриджах – тот шел чуть позади и правее от неторопливо ехавшей кареты. Траунс хорошо видел, как этот человек швырнул на землю пистолет и шарил левой рукой под пальто, пытаясь что‑то достать.
Ледяной ужас мгновенно овладел Траунсом, время как будто остановилось.
Ноги бешено взметали траву; он услышал собственный крик. К нему повернулись головы, на него устремились взгляды. Собственное дыхание громом отдавалось в его ушах.
Левая рука человека в цилиндре резко взметнулась из‑под пальто.
Королева в это время привстала в карете, прижимая руки к белому кружевному шарфу, повязанному вокруг шеи.
Ее муж тоже пытался привстать вслед за ней.
Кто‑то, как страшная тень, метнулся в прыжке и схватил стрелявшего.
– Стой, стой, Эдвард! – раздался крик.
Немая сцена. Два человека сплелись; их лица, даже на расстоянии, казались похожими, как у братьев. Толпа замерла в оцепенении. Траунс помнил, что на королеве было кремовое платье и шляпка. Он как сейчас это видел. А ее супруг был в красном пиджаке и цилиндре. Он замер, наклонившись вперед. Всадники эскорта тоже замерли, поворачивая лошадей.
«Господи, – думал Траунс. – Только не это!»
Внезапно мимо него проскочил кто‑то странный на ходулях.
Кто это? Циркач, что ли? Здесь?
Длинные гибкие ноги прыгали на ходулях с пружинами; вмиг очутившись прямо перед констеблем, они сильно толкнули его, и он, потеряв равновесие, рухнул на колени.
– Стой, стой, Эдвард! – опять этот вопль.
Вдруг разряд молнии ударил прямо в землю, худая фигура зашаталась, застонала и обхватила себя длинными руками.
Ниже по склону два борющихся человека разом обернулись и посмотрели вверх.
Кто‑то спустил курок.
Из головы королевы Виктории хлынула кровь.
– Господи! – простонал Траунс.
Эхо побежало по парку, врываясь в пространство, унося с собой последствия ужасного злодеяния, изменяя историю, отдаваясь все дальше и накрывая собой империю.
– Нет! – заорало существо на ходулях. – Нет!
Фигура повернулась, и Траунс увидел безумные глаза, тонкий острый нос, рот, застывший в гримасе ужаса, покрытые каплями пота впалые щеки – все лицо существа было перекошено и искажено невыносимым страданием.
На голове его был огромный шлем, на плечи наброшен черный плащ, под ним констебль разглядел облегающий белый костюм. На груди висело что‑то вроде плоского фонаря, изрыгающего огонь; костюм в этом месте был прожжен.
Страшная фигура закачалась на ходулях, прыгнула вперед и взвилась прямо над головой констебля.
Траунс едва успел упасть на траву и перекатиться. Вскочив на ноги, он осмотрелся. Костюмированного существа нигде не было. Оно исчезло.
Крики.
Вопли.
Траунс поглядел вниз, вдоль склона.
Виктория опрокинулась навзничь и выпала из кареты на землю. Муж бросился поднимать ее.
Траунс видел, что противник сбил стрелявшего с ног. Убийца ударился головой о низкую железную изгородь, ограждавшую мостовую. И остался лежать без движения.
Толпа хлынула к карете. Эскорт пробился через давку и пытался не подпустить охваченных паникой людей к раненой королеве. Неистово свистел полицейский свисток.
«Это я, – подумал Траунс. – Это я дую в свисток».
Сквозь толпу выдралась фигура и побежала через парк на северо‑запад, в сторону Пикадилли.
«Это же тот самый, кто сражался с убийцей!» – вспыхнуло в мозгу констебля.
Он бросился в погоню. В тот момент ему казалось, что это единственно правильное решение. Но сапоги мешали ему бежать быстро.
– Ради бога! – приказал он самому себе. – Соберись! Сделай рывок!
Он промчался мимо эскорта.
Растерянный молодой человек с моноклем каким‑то образом оказался у него на пути, и Траунс на полной скорости врезался в него, с ругательствами отбросив в сторону.
Преследуемый ловко взобрался по склону и исчез в лесистом верхнем углу парка. Траунс облегченно фыркнул; он знал, что за густыми деревьями находится высокая стена. Но к тому времени, пока он добрался до деревьев, он уже тяжело дышал, и в боку у него остро кололо. Он остановился, жадно глотнул воздух и пристально всмотрелся в темноту между ветвями, прислушиваясь к каждому шороху.
Позади слышались крики и гам толпы. Полицейские свистки раздавались теперь во всех концах парка – все спешили к месту происшествия.
Шум из‑за деревьев. Движение.
Траунс взял в руки дубинку.
– Выходите на открытое место, – скомандовал он. – Я видел, что произошло, вам нечего бояться. Выходите и идите со мной.
Ответа не последовало.
– Сэр! Я видел, как вы пытались спасти королеву. Я хочу знать…
Листья взметнулись вверх, и Траунс опять увидел того типа… на ходулях, это он выпрыгнул из чащи.
Будто громом пораженный, констебль отступил назад, потерял равновесие и сел на землю.
– К‑как? К‑как такое возможно? – заикаясь, пролепетал он.
Фантом, дьявол, призрак – кто бы он ни был – явно готовился к прыжку.
Траунс швырнул в него дубинку. Она попала в грудь, прямо в предмет, похожий на лампу. Тот исторг огненные искры, посыпавшиеся на траву. Призрак пошатнулся.
– Черт возьми! – отчетливо выругался он человеческим голосом, повернулся и огромными прыжками стал удаляться от констебля.
Траунс вскочил, но было уже поздно. Он мог только беспомощно наблюдать, как существо высоко подпрыгнуло, воспарило над землей и исчезло среди облаков. Воздух сомкнулся за его спиной.
Траунс на мгновение будто одеревенел, руки не слушались его, свисая вдоль боков, глаза и рот были широко открыты.
Прошло не меньше минуты, пока он пришел в себя, словно очнувшись от забытья, и посмотрел вниз на карету. Потом на заросли. Может, человек, сражавшийся с убийцей, еще там?
Он вошел в чащу и стал искать, повторяя:
– Сэр, нет смысла скрываться. Выходите!
Через десять минут он понял, что все кончено. Он нашел только цилиндр на земле, и все. Человек сбежал.
Траунс потащился вниз по склону, ноги у него заплетались.
Вокруг королевской кареты царил настоящий хаос.
Констебли, прибывшие с разных участков, едва сдерживали толпу, им помогали всадники эскорта.
Траунс растолкал людей – многие кричали и плакали – и пробился туда, где лежал убийца. Голова его была насажена под углом на верхушку низкой изгороди, из левого глаза торчал острый стержень, под телом натекла лужа крови. Ужасное зрелище.
На земле валялись два пистолета.
«Странно, – думал Траунс, – почему убийца и тот, кто пытался его остановить, внешне так похожи? Родственники?»
Голова отказывалась соображать, мысли путались.
Слева от него стоял усатый мужчина, который спокойно наблюдал за всем происходящим и почему‑то улыбался.
Улыбка, вот оно!
В Траунсе шевельнулось воспоминание. Два‑три года назад он читал о подобном случае: кто‑то напал на девушку – призрак, который унесся огромными прыжками; существо, которое выдыхало огонь; создание, известное как Джек‑Попрыгунчик!
Глава 5
РОЖДЕНИЕ ЛИБЕРТИНОВ
«Мы ненавидим идеалы, которые вы нам навязываете.
Мы презираем социальные устои, которые вы собираетесь увековечить.
Мы не признаем ваших лидеров и не разделяем их взгляды.
Мы думаем и действуем наперекор общественному мнению.
Мы глумимся над вашими догмами.
Мы смеемся над вашими законами.
Мы анархия. Мы хаос. Мы личности.
Мы – „развратники“».
Из манифеста «развратников»
Свеча оплыла и догорела, послав последнюю струйку дыма к высокому потолку.
Два человека безмолвно сидели друг против друга.
Наконец инспектор прервал молчание:
– Меня обвинили в том, что я в панике бежал с места происшествия. Сказали, что я выдумал, будто видел Джека‑Попрыгунчика, только для того, чтобы прикрыть свою трусость. Если бы не моя тогдашняя неопытность – я приступил к работе всего за две недели до случившегося, – меня бы выперли из полиции. А так оставили, но постоянно дразнили, насмехались и не давали повышения десять лет. Я снова и снова был вынужден доказывать всем, что гожусь для этой работы, и заслужил уважение только тяжелым трудом. Здесь, в Скотланд‑Ярде, у всех очень хорошая память, капитан Бёртон. Кое‑кто долгие годы называл меня Траунс‑Попрыгунчик, а кое‑где я и до сих пор слышу за своей спиной это прозвище, причем не всегда шепотом.
– А кто такой Честен? – спросил Бёртон.
– Детектив‑инспектор. Неплохой парень во всех отношениях, но без воображения: правильный, туповатый, занудный. Но его поддерживает комиссар полиции – кстати, оба они считали мой рассказ о Джеке истерической фантазией.
– Никто не поймет вас лучше меня, – сочувственно сказал Бёртон. – Для многих я – Подлец Бёртон или Головорез Дик, а иногда намного хуже; и все это из‑за того рапорта в Карачи, спустя пять лет после смерти королевы Виктории. А рапорт я писал, между прочим, по прямому приказу командования.
Траунс кивнул.
– Да. Если на репутации человека появляется пятно – заслуженно или нет, – его уже не смыть. – Он допил кофе, предложил Бёртону сигарету, и они закурили. Констебль откинулся на спинку стула, глаза его странно сверкали сквозь дымовую завесу.
Бёртона не покидало ощущение, что Траунс как будто бы оценивает его, слишком внимательно разглядывает его лицо; может, из‑за синяков и кровоподтеков он сравнивает его с бандитами или профессиональными боксерами?
Но когда их взгляды встретились, Бёртон понял, что ошибается: он уловил огонек понимания, сверкнувший в глазах инспектора; видимо, Траунса нимало не интересовала его, Бёртона, внешность – он пытался разглядеть в нем человека «внутреннего».
И, похоже, остался доволен тем, что увидел.
– Ну вот, – продолжал инспектор, – после событий того дня меня отстранили от работы на месяц, и я не участвовал в расследовании. Вы наверняка знаете, что человек…
– Минутку, детектив Траунс, – прервал его Бёртон, подняв руку. – Убийство произошло двадцать лет назад, мне тогда было восемнадцать лет, я поступал в Оксфорд. На месте происшествия я не был и быть не мог – я узнал о случившемся из газет, причем спустя какое‑то время. И я не могу сказать, что читал их внимательно, так что мою память не вредно освежить. Давайте будем считать, что я ничего не знаю про это убийство.
Траунс утвердительно кивнул.
– Понятно. Человека, который пытался помешать убийце, так и не нашли. Журналисты называли его Загадочным героем. А я до сих пор убежден, что они каким‑то образом связаны – внешнее сходство было просто поразительным! Но начальство и слышать не хотело моих доводов, тем более что никто из других свидетелей не заметил сходства. Впоследствии всех родственников убийцы нашли и допросили, и того человека, которого я видел, среди них не оказалось. Сам убийца, Эдвард Оксфорд, родился в Бирмингеме в 1822 году и был младшим из семерых детей. Отец его, законченный алкоголик, регулярно избивал жену и детей. Со временем его признали сумасшедшим и поместили в приют, где он и умер, подавившись собственным языком во время припадка эпилепсии. Дедушка убийцы, между прочим, тоже страдал этой болезнью. Мать убийцы звали Сарой, она ушла от мужа, когда Эдварду было семь лет, и переехала в Ламбет, где он окончил школу и потом работал барменом в разных пабах, в том числе в «Шляпе и перьях», что на углу Грин‑Дрегон‑элли.
– Там, где Джек‑Попрыгунчик набросился на Люси Скейлс и ее сестру? Значит, есть еще одна связь между Оксфордом и Джеком, не считая убийства! – воскликнул Бёртон, и его глаза загорелись.
– Да. К моменту происшествия с Люси Оксфорд уже работал в пабе. Мало того. Он был на своем рабочем месте, когда Джек напал на девочек! Когда ему рассказали о случившемся, он стал истерически хохотать, представляете? Врача вызывали, чтоб его успокоить!
– Очень странно. Продолжайте.
– Тогда Оксфорд жил с матерью и сестрой в съемной квартире на Вест‑плейс, в Вест‑сквере. Это в Ламбете. В начале 1840‑го он служил в пабе «Боров в загоне» – есть такой на Оксфорд‑стрит, – но в мае бросил работу. Четвертого мая он купил за два фунта пару пистолетов у своего школьного приятеля и потом недели четыре тренировался в разных тирах по всему Лондону. Именно из этих револьверов он и убил королеву.
– Мотив?
– У него в доме нашли бумаги, написанные им самим, судя по которым он являлся членом тайного общества «Молодая Англия», но, как быстро выяснилось, это были измышления больного ума. Такого общества не существовало, и Эдвард Оксфорд был безумцем, вне всяких сомнений. Он мог заплакать или захохотать без видимой причины и временами нес полную околесицу. А после происшествия с Люси Скейлс его душевное состояние еще ухудшилось. Парни, что с ним работали, признались, будто он говорил, что хочет навсегда остаться в истории. Идея‑фикс у него была такая. Навязчивая. В общем, детективы Ярда заключили, что он просто хотел добиться славы – любой, даже самой позорной. На этом расследование закончилось. В королеву стрелял сумасшедший, которого убил неизвестный, – такой вывод. А учитывая последующий правительственный кризис и социальные волнения, полиции было не до того, чтобы выслеживать Загадочного героя, который, как решило большинство населения, помог стране, избавив ее от необходимости вешать преступника.
– Но вас такие результаты следствия не удовлетворили, да? – предположил Бёртон.
– Конечно. Я продолжал свое расследование. Сами подумайте. Паб, где работал Эдвард Оксфорд, находится в двух шагах от того места, где Джек напал на Люси Скейлс. Совпадение? Слишком странное, чтоб на этом успокоиться. И я стал искать другие связи между убийцей и Джеком.
– И нашли?
– Да. После убийства Виктории паб «Боров в загоне» стал чудовищно популярен. Еще бы! Ведь там работал Оксфорд! Скромное заведение немедленно сделалось излюбленным местом совместных попоек молодых аристократов, которые считали себя философами, а их философия состояла в том, что человечество заковало себя в цепи собственного производства и должно из них вырваться.
– Философия либертинов.
– Так точно. Именно в пабе «Боров в загоне» и зародилось движение либертинов.
– А Сумасшедший маркиз был среди этих молодых аристократов?
– Да. Вы что‑то о нем знаете?
– Слышал, что это он основал движение либертинов. И у него плохая репутация.
– Очень плохая, я бы сказал!
– Видимо, даже хуже, чем моя, – улыбнулся Бёртон.
Траунс хихикнул.
– Генри де ла Пое Бересфорд, 3‑й маркиз Уотерфордский. Очень одиозная фигура, это правда. Он унаследовал маркизат после смерти своего отца, в середине двадцатых, вместе с поместьем Керрагмор в графстве Уотерфорд, в Ирландии. И немедленно начал проматывать наследство, играя в клубах и делая ставки на скачках. Он нем громко заговорили в 1837 году, когда, после успешной охоты на лис, он и его приятели, напившись до чертиков, ворвались в какой‑то поселок, вскрыли бочки с красной краской и облили ею здания на главной улице. Ну, как они выразились, «покрасили город в красный цвет».
– Молодость, – прокомментировал Бёртон.
– В тот же год, – продолжал Траунс, – маркиз сбежал из Ирландии и перебрался в имение к северу от Хертфорда, рядом с деревней Уотерфорд. Кстати, совпадение названий – чистая случайность, деревня эта никак не связана с графством Уотерфорд.
– Очень странное совпадение.
– Мне тоже так показалось, но я не усмотрел в этом скрытого смысла. Я подозреваю, что он выбрал это место из чистого тщеславия, которое у него не знало границ. Может, вообразил себя английским маркизом, вдобавок к ирландскому. Он жил в старом заброшенном особняке с подходящим названием – «Чернеющие башни», – это к западу от деревни.
– Погодите‑ка. Если Уотерфорд расположен близко от Хертфорда, он должен быть недалеко и от Олд‑Форда.
– Именно. «Чернеющие башни» где‑то милях в трех от дома Олсопов.
– Джейн Олсоп все еще живет там?
– Да. Она стала Джейн Пипкисс и живет там со своим мужем, Бентоном – они поженились в 1843‑м, – с дочкой и сыном. Так вот. Между 37‑м и 40‑м годами Бересфорд постоянно конфликтовал с местной полицией из‑за пьяных дебошей, вандализма и скотского обращения с женщинами. Этот человек не признавал законов, был готов на все ради пари, и за ним тянулся длинный шлейф садистских выходок.
– Идеи маркиза де Сада весьма притягательны для людей определенного типа, – заметил Бёртон. – У меня, например, есть друг Суинберн…
– После смерти королевы Виктории Бересфорд и его дружки полюбили пьянствовать в пабе «Боров в загоне», понятно почему – их привлекала скандальная слава заведения. Постепенно к ним присоединились другие типы, их анархистская галиматья приобрела устоявшиеся формы, и они стали называть себя либертинами.
Бёртон нахмурился.
– И в чем тут связь с Джеком?
Траунс внимательно взглянул на горящее в камине полено, как будто в его пламени можно было различить прошлое.
– К 43‑му году Джек стал фольклорным персонажем, символом зла. Где бы кого ни убили или ни изнасиловали, публика немедленно кричала «Это сделал Джек‑Попрыгунчик!», даже если не было ни малейших доказательств его присутствия. Вы не поверите, сколько всяких мерзостей сотворили молодые идиоты, переодевшись в костюм Джека. В итоге стало очень трудно отличить подлинные случаи от инсценировок. Тем не менее тогда, в 43‑м, в треугольнике Баттерси – Ламбет – Кембервелл, похоже, происходили подлинные нападения. Я не хочу сейчас говорить о них, капитан, но вы можете взять на время мой рапорт и прочитать его.
– Ладно. Что с Бересфордом происходило дальше?
– После повторного появления Джека этот тип заметно оживился. Он считал Попрыгунчика кем‑то вроде бога либертинов и называл его «сверхъестественной сущностью», «существом без моральных ограничений, совести и сомнений»; «созданием, которому все позволено». Кутежи Сумасшедшего маркиза становились все разнузданнее, и потом либертины разделились на две группы. Одна, известная как «Истинные либертины», выдвигала более‑менее вменяемые теории, что искусство, культура и красота – это основа человеческого разума; сейчас эта группа сосредоточилась главным образом на борьбе с разрушительным влиянием машин. Вторая же, «Развратники», – более экстремистская группа, во главе нее стоял сам Бересфорд, и вокруг него вился всякий сброд. Они кричали, что надо опрокинуть все моральные и этические нормы, не признавать законы… Отъявленные негодяи, одним словом!
– Если допустить, – предположил Бёртон, – что Джек‑Попрыгунчик – это человек, тогда главный подозреваемый – Бересфорд.
– Тут слишком много несостыковок, – возразил Траунс. – Во‑первых, маркиз ни фигурой, ни лицом совершенно не похож на ту тварь, что я видел. Во‑вторых, у него железное алиби в тех случаях, когда нападению подверглись Мери Стивенс и Люси Скейлс, – это я проверял. И, в‑третьих, хотя за двадцать лет Джек‑Попрыгунчик оброс легендами, его самого с тех пор никто не видел – вы первый. Я вам верю, потому что ваше описание Джека полностью подходит к той твари, с которой я столкнулся в июне 1840‑го. Ну и, наконец, есть главная несостыковка…
– В чем же?
– 3‑й маркиз Уотерфордский умер два года назад. Упал с лошади и сломал себе шею.
Бёртон молчал, обдумывая все, что рассказал Траунс. Он прав. Связь между Оксфордом, Бересфордом и Джеком‑Попрыгунчиком была в лучшем случае косвенной, в худшем – случайной, но она обладала неоспоримой привлекательностью; Бёртон чувствовал, что правда скрывается где‑то в этом запутанном клубке.
– Есть еще кое‑что, – тихо добавил Траунс.
Бёртон вопросительно посмотрел на него.
– Когда Джек прыгал мимо меня к карете королевы, его голову окружала аура голубого пламени, из тела сыпались искры и электрические разряды. Одежда была прожжена во многих местах, и, когда он повернулся, я заметил, что его лицо искажено от боли. Потом он исчез, я искал по всему парку Загадочного героя и вновь столкнулся с привидением на северо‑западном углу. Но на сей раз эта тварь выглядела по‑другому, хотя, учтите, прошло несколько минут, не больше. Из Джека‑Попрыгунчика, выпрыгнувшего среди деревьев, уже не било пламя, одежда его не была опаленной, и на лице я не заметил ни малейших признаков боли. Иными словами, капитан, похоже, существуют два Джека‑Попрыгунчика!
– Вот это да! – изумился Бёртон. – И без того все запутано, а теперь выясняется, что их еще и двое! – Он встал. – Вы мне очень помогли, инспектор. Я у вас в долгу.
Траунс тоже встал и протянул отчет Бёртону.
– Вы легко расплатитесь со мной, капитан, просто держите меня в курсе. Начальство не разрешает мне расследовать это дело, считая его полной ерундой, но я надеюсь, что вы раскроете тайну. И, конечно же, вне службы я в вашем полном распоряжении.
Они пожали друг другу руки.
– Благодарю вас, инспектор Траунс.
– Уильям.
– Уильям. Я немедленно сообщу тебе, если узнаю что‑то новое; даю слово.
Бёртон повернулся чтобы уйти, но Траунс остановил его.
– Последнее, капитан. В прошлом у Джека‑Попрыгунчика была манера нападать несколько раз подряд, с небольшими перерывами, и только потом исчезать на месяцы и даже годы.
– Ты хочешь сказать, скоро будет еще…
– Я в этом уверен.
Было уже далеко за полдень, когда Бёртон вышел из Скотланд‑Ярда.
Сажа по‑прежнему падала.
Двигаясь почти вслепую, капитан обстукивал тростью камни мостовой, чтобы нащупать обочину.
Глаза слезились, ноздри горели.
– Монти! – проревел он.
Огромная тень выросла справа, и Бёртон с колотящимся сердцем инстинктивно отпрянул, ожидая, что из тумана вынырнет стремительный прыгун на ходулях; но нет, это был не он.
– Это вы, босс?
– Да! Я.
– Хренов смог, язви его в печенку! Я собственного носа не вижу!
Бёртон с трудом разглядел Монтегю Пеннифорса.
– Бисмалла! Я как‑то внимания не обратил, что ты – настоящий гигант.
Действительно, Пеннифорс был намного выше Бёртона, к тому же крепкий, с массивными мышцами.
– Благодаря матушке, – признался кэбби. – Она кормила меня кашей с патокой.
Бёртон заметил, что Монти опять курит вишневую трубку. Смога ему не хватает, что ли!
– Ехал бы ты домой, Монти, – ты и шагу не сделаешь в этом чертовом месиве!
– Не берите в голову, босс; будем плестись, как сонные мухи, но я вас довезу куда надо. Без паники. Лезьте в кэб.
Бёртон побрел вслед за Пеннифорсом вдоль обочины. Взобравшись в кэб, он спросил:
– Найдешь Монтегю‑плейс?
– А то! Ее же назвали в честь меня, верно?
Самым чудесным образом – потому что это казалось совершенно невероятным – Монтегю Пеннифорс действительно нашел Монтегю‑плейс, хотя для этого ему потребовалось не меньше часа. Бёртон дал ему щедрые чаевые и, как следует обдумав свои дальнейшие действия, попросил его заехать к нему завтра утром или, если смог не рассеется к утру, как только прояснится.
Со вздохом облегчения исследователь ступил на порог своего дома.
Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон жил на Монтегю‑плейс, 14, уже больше года. Это было обычное четырехэтажное здание с дополнительным цокольным этажом. На каждом этаже размещалось по две‑три комнаты, а цоколь оставался безраздельным царством миссис Энджелл: там находились ее гостиная, загроможденная картинами в тяжелых рамах, декоративными тарелками, украшениями, всяческими безделушками и сувенирами, спальня, ванная, кладовка и кухня, где пожилая дама проводила немало приятных для себя часов. На кухне имелось все, что только может пожелать хозяйка, и даже больше, потому что покойный мистер Томас Франклин Энджелл был рьяным технологистом и талантливым изобретателем‑любителем. Он разработал и своими руками изготовил множество кухонных и других домашних приспособлений, причем уникальных, хотя ему и в голову не приходило попробовать запатентовать их. Вдова с гордостью говорила Бёртону, что весь ее этаж «битком набит выдумками Тома», но исследователь был все время занят и не удосужился полюбопытствовать, как живет его хозяйка и что у нее в комнатах.
В конце прихожей, прямо напротив лестницы, находилась дверь, ведущая в пустой двор, огороженный высокой стеной. В конце двора стоял сарай, раньше служивший конюшней, а сейчас превратившийся в неиспользуемый гараж.
На нижнем этаже располагались общая гостиная и столовая, в которой почти никогда не обедали.
Следующий этаж занимал Бёртон: тут был огромный кабинет, гардеробная, маленький туалет и пустая комната, которую исследователь давно хотел превратить в лабораторию и проявлять в ней фотоснимки.
Вверх по лестнице, чуть выше, размещались спальня Бёртона, ванная комната и спальня для гостей. Самый верхний этаж занимали библиотека, где хранилось огромное количество книг и рукописей Бёртона, и чулан.
Войдя в комнату, Бёртон увидел пять чемоданов, стоящих в ряд, и молоденькую служанку Элси Карпентер – она чистила камин.
– Иди, Элси, на сегодня хватит.
– Да, сэр, – кивнула она и послушно вышла. Девушке было всего пятнадцать лет, и она каждое утро приходила помогать миссис Энджелл по хозяйству.
На столе лежала записка. Бёртон прочел:
«Четверг, 17 сентября 1861 года.
Дорогой Дик!
Я была у Фуллеров. Все ужасно. О Джоне они со мной даже говорить не захотели. Единственное, что удалось узнать, – его перевезли в Лондон. Они что‑то скрывают, не хотят сказать правду. Может, обратиться к Родерику Мурчисону, чтобы он помог разузнать? Насколько мне известно, он сегодня днем уезжает в Лондон.
Я вернула твой багаж и уезжаю домой. Я послала болтуна к маме узнать, можно ли тебе, учитывая все обстоятельства, приехать к нам. Мама против. Ты не обижайся, милый, недовольство родителей растает, как только мы поженимся.
Буду у тебя в пятницу днем.
Скучаю.
Твоя Изабель».
Бёртон бросил записку обратно на стол, уселся и написал письмо лорду Пальмерстону. Он был уверен, что по его ходатайству премьер‑министр обяжет сэра Ричарда Майена, главного комиссара полиции, подключить инспектора Траунса к делу Джека‑Попрыгунчика.