– Чего слышал! И мигнуть не успеешь!
Старикан внезапно захохотал и на глазах стал гораздо выше ростом и шире в плечах.
– Не сомневаюсь в твоих способностях, любезный, – произнес он голосом Ричарда Фрэнсиса Бёртона.
Монтегю Пеннифорс непроизвольно открыл рот.
– Господи, босс! – воскликнул он. – Это африканское мумбо‑юмбо?
– Нет, это белый парик, белая пудра на бороду, немного грима, чтобы скрыть шрамы, старая одежда и чуточку актерского мастерства! – сказал старик, который уже не казался таким старым.
– Вот это да! Здорово вы меня одурачили! Вы просто артист!
– Ну как? В таком виде я гожусь для Котла?
– Чтоб я сдох! Никто не захочет даже покоситься на вас!
– Вот и ладно! Осталось вооружиться и в путь, так?
– Ваша взяла, сэр, полный вперед!
Бёртон подошел к бюро у стены между двумя окнами, выдвинул ящик и вынул два новых револьвера. Один из них он протянул кэбмену.
– Он заряжен, в нем шесть патронов, так что будь поосторожнее. Используй его только в крайнем случае, понял?
– Да, сэр.
– Если уж придется, тщательно целься и нажимай на курок.
– Ясно, босс.
– Тогда пошли. Только нам придется заплатить одному из твоих конкурентов, чтоб он отвез нас туда.
– Не беспокойтесь, сэр. Мы, кэбби, понимаем друг друга. Какой бы парень ни взял нас, он еще и оттащит мою паролошадь от вашего дома.
Они засунули пистолеты за пояс, застегнули пальто и вышли из дома.
Глава 7
КОТЕЛ
«Избавиться от лишних забот вам поможет специально выведенный
МЕТЛОКОТ.
Это великолепное длинношерстное домашнее животное станет вашим любимцем.
Оно ведет себя в точности, как ласковый домашний питомец.
НО ЕСТЬ РАЗНИЦА!
Четыре раза в день ваш МЕТЛОКОТ обойдет каждый сантиметр пола в вашем доме, собирая пыль и грязь своей длинной уникальной шерсткой.
Потом он вылижет себя и переварит все нечистоты.
Метлокот сделает ваш дом безупречно чистым!
Уже сейчас в продаже черные, белые, серо‑голубые и черепахового цвета метлокоты. И даже в полоску!
Скоро появятся и другие расцветки!
Переведите 2 фунта (или 26 марок) на адрес:
Поррит Эджастмент Ко., Уолмерсли‑Роуд, Бери, Ланс –
и метлокот будет доставлен вам прямо на дом!»
Из рекламного объявления
Без малого пять часов сэр Ричард Бёртон и Монтегю Пеннифорс бродили по улицам, дворам и тупикам Уайтчепела, смог пенился вокруг них, сапоги утопали в страшной грязи.
По узким переулкам, ограниченным ветхими, битком набитыми лачугами, струились грязные сточные воды; повсюду были свалки, пару раз Бёртон даже заметил в куче мусора трупы бродяг, которых, видимо, некому было хоронить. Вонь проникала через все поры, выворачивала наизнанку, вызывала страшную головную боль и рвоту.
Попадалось немало высоких деревянных домов – так называемых «грачевников», – которые, словно устав стоять, покосились на своих шатких фундаментах; окна за неимением стекол были затянуты бумагой, рваными тряпками или деревянными дощечками; помои и мочу из ведер и горшков выливали прямо на улицу.
Через переулки тянулись веревки, на которых болтались кишевшие вшами лохмотья: сначала их полоскал грязный дождь, потом сушил прогорклый воздух и мариновал ядовитый пар.
Из тумана то и дело показывались юные девицы, почти дети, со спутанными волосами, босоногие и по колено в грязи; их тощие тела прикрывали только грубые пальтишки, изодранные платья или мужские рубашки, свободно болтавшиеся на туловищах, как на вешалках. Эти жалкие создания за несколько медяков предлагали себя мужчинам и еще снижали цену, когда им отказывали; они плакали, умоляли и ныли, а в конце концов, если потенциальные клиенты брезгливо проходили мимо, страшно, по‑площадному, ругались.
Несколько раз Бёртона и Пеннифорса окружали уличные бродяги, босые, страшные, в грязном тряпье; они требовали денег и отступали с дикими угрозами только тогда, когда видели револьверы.
Во дворах сидели женщины, сгорбленные и худющие, как скелеты; они прижимали к тощим грудям грязные визжащие свертки; их грызли бедность и голод; их тонкие слабые шеи с трудом удерживали головы, отчего те безжизненно свисали на грудь; у них были отупевшие от горя лица и мутные, ничего не видящие глаза.
Бёртон ловил себя на мысли, что у него, автора многих книг и статей, в которых он детально описывал характер и обычаи разных народов, в том числе живших в бедноте, не найдется таких слов и выражений, чтобы изобразить всю нищету, убожество и ужас Котла. Грязь и разложение, гниль и отбросы, злость и насилие, отчаяние и опустошенность – ничего подобного он не видел даже в самых темных глубинах Африки среди так называемых «дикарей».
К поздней ночи оба накачались кислым пивом в четырех зловонных пабах. И только в пятом нашли то, что искали.
– Вон еще один паб, – сказал Бёртон, когда они приблизились к нему. – У меня изо рта уже несет, как из помойной ямы. Давай возьмем джин, ром, что угодно, только не ту мочу, которую тут называют элем.
Кэбби молча кивнул и пошел к пабу, шлепая большими ногами по липкой слизи.
Паб «Белый лев» находился посреди короткой кривой улочки, слегка возвышаясь над грязной ямой, казалось, вот‑вот готовый провалиться в нее. Из его окон сочился грязновато‑оранжевый свет, который ложился неровными полосами на рытвины дороги и стену противоположного здания. Из паба доносились крики, визг, песни и хрип аккордеона.
Бёртон толкнул дверь, и они вошли, причем Пеннифорсу пришлось нагнуться, чтобы не удариться головой о низкую притолоку.
– Отец, купишь нам выпить? – спросил какой‑то человек у Бёртона, прежде чем тот успел сделать шаг к бару.
– Сам покупай себе чертово пойло, – пробурчал агент, не выходя из роли.
– Полегче, старый хрыч!
– Сам полегче, – предупредил его Пеннифорс, и его массивный кулак поднялся к подбородку кокни.
– Я ж не сделал ничо, – пролепетал незнакомец и растаял в толпе.
Они протолкались к стойке и заказали джин.
Бармен потребовал показать деньги.
Прямо у стойки они мгновенно заглотили спиртное и тут же повторили заказ.
– Жажда, что ль? – спросил человек рядом с Пеннифорсом.
– А то, – проворчал кэбби.
– У меня тоже. Всегда, как с женой подерусь.
– Небось задала тебе трепку, а?
– Как бы не так, я ей дал, чертовой перечнице! Че‑то я не видал тебя тут раньше…
– Так я и не был тут раньше.
– Это твой кореш? – человек повернулся к Бёртону.
– Допустим, – хрипло ответил Пеннифорс. – А тебе чего?
– Просто интересуюсь… по‑соседски. Не хочешь говорить, не надо.
– Ты прав, приятель. Вот привел его из Майл‑Энда, притащились сюда праздновать!
Человек засмеялся:
– Праздновать? Здесь?
– По крайней мере, тут нет этих чертовых волков, что носятся в ночи, как оглашенные, – ответил кэбби.
Бёртон одобрительно улыбнулся в стакан. Молодец, Монти. Славно сработал.
Он заказал еще спиртного.
– Вот, промочи глотку, – проскрипел Бёртон, подвигая новому знакомому большую кружку пива.
– Благодарствую, отец. Кстати, я Фред. Фред Спунер.
– Френк Бейкер, – отозвался Бёртон. – А это мой сынок, Монти.
Они выпили за здоровье.
Сидящий в углу аккордеонист принялся выдавливать из инструмента жалкую мелодию, и толпа заорала непристойную песню, в которой, насколько можно было разобрать, говорилось о разных местах, где успели побывать женские трусы, принадлежавшие мамаше Тукер.
Бёртон настроился терпеливо ждать, стоически перенося запах кислого пота, гнилого дыхания, вонючего пива и застарелой мочи, но особенно долго ждать не пришлось.
– Так они уже в Майл‑Энде? – крикнул Спунер, перекрывая гул.
– Да! – громко ответил Пеннифорс.
– Тогда скоро будут и тут! Давеча мой приятель из Уоппинга потерял своего жильца из‑за них.
– Что значит «потерял»?
– Они схватили мальчишку, который снимал у него угол. Вот что они делают – утаскивают людей, хотя некоторые потом возвращаются обратно. Они таскали сначала из Уайтчепела, потом из Шадвелла, последние недели из Уоппинга, а теперь, похоже, настал черед Майл‑Энда.
– Тысяча чертей! А кто они такие?
– Хрен знает. Собаки. Волки. Люди. Чего‑то посередке. И еще они взрываются!
– Взрываются? – удивился Бёртон. – Как это?
– Я слыхал о трех случаях: они взрываются без всякой причины, горят ясным пламенем, как сухая солома, и после от них не остается ничего! Хотел бы я, чтоб они все так и сдохли! Это преисподняя втягивает их обратно, там им и место!
– Ужас! – заявил Бёртон.
– Па, нам пора, – встрял в разговор Пеннифорс.
– Погоди, дай допить стакан, – заартачился Бёртон.
– Тогда быстрее!
– А ты не видел тут одного типа, художника? – спросил Бёртон у Спунера.
– Ну, есть тут один ловкач, Сид Седжвик. Он настоящий художник в этом ремесле. А ты задумал чего‑то замутить?
– Не, приятель, я не про то. Я имею в виду типа, который малюет красками.
Спунер чуть не захлебнулся пивом:
– Чо? Ты все шуткуешь! Тип с красками? Здесь?!
– Ну, я слышал, есть один такой.
– Пап, чё с тобой? Ты хочешь заказать свой портрет и повесить в долбаной Национальной галерее?
– Хватит! – оборвал его Бёртон.
Они допили джин и попрощались со Спунером.
– Удачи! – крикнул он, когда они отошли от стойки и стали проталкиваться через толпу к выходу. Вывалившись на улицу, они глубоко вздохнули, надеясь на глоток свежего воздуха, но напрасно.
Хотя было далеко за полночь, воздух так и остался тяжелым, отвратительным и тлетворным.
– До Уоппинга недалеко, если напрямик, – негромко сказал Бёртон. – Но в этом лабиринте черт ногу сломит.
– Не волнуйся, босс. Я знаю дорогу.
– Ты со мной?
– Назвался груздем – полезай в кузов.
– Молодчина! Ты ловко выудил информацию из Спунера. Благодаря тебе теперь мы знаем, где охотятся вервольфы.
– Кто‑кто?
– Люди‑волки.
Они пошли дальше по адским закоулкам, и вновь к ним ежеминутно приставали мерзкие типы обоего пола, то предлагая любовь, то жалуясь на тяжелую жизнь, то умоляя дать денег, то угрожая убить. Только револьверы, устрашающий внешний вид и огромный рост Монтегю Пеннифорса спасали их от бандитов с ножами, дубинками и удавками.
Но и это не помогло, как только они пересекли Кайбл‑стрит и оказались на окраинах Уоппинга.
Они уже прошли Джунипер‑стрит и повернули налево в безымянный переулок, когда из темного проема вывалилась банда и бросилась на них; на Пеннифорса накинули большое одеяло, сбили с ног, и, когда он упал на землю, сразу несколько отморозков взгромоздились на него и придавили всем своим весом. Он боролся, как лев, но ничего не мог поделать с пятью здоровенными головорезами.
Тем временем Бёртона окружили трое – двое спереди и один сзади; каждый из бандитов, ухмыляясь, помахивал ножом.
Бёртон стоял спокойно, как старый моряк, немного ссутулившись и подслеповато поглядывая на отморозков.
– Ч‑чё надо?
– А чё у тебя есть? – ответил один, вероятно, главарь – высокий, с крысиным лицом, спутанной черной бородой и липкими космами.
– Н‑ничё.
– Да ну? А я вижу вон на тебе крепкие сапоги, и что‑то мне сдается, что под своим теплым пальтишком ты прячешь ствол. С барахлом придется расстаться, ежели жить хочешь.
Бёртон почувствовал, как человек позади сделал шаг к нему.
«Ну‑ка, еще один, дружок», – подумал он.
– А твой котелок будет клево смотреться на моей башке, как у какого‑нибудь хлыща, да, парни?
– Уффф! – завозился Пеннифорс под одеялом.
Человек позади сделал еще шаг.
Бёртон неожиданно развернулся, резко выпрямился и правой рукой врезал бандиту в подбородок с такой силой, что челюсть негодяя хрустнула, он потерял сознание и грохнулся прямо в грязь.
Но еще прежде, чем это произошло, Бёртон снова развернулся и в один прыжок налетел на главаря. Крысолицый бандюга, захваченный врасплох, рефлекторно ткнул Бёртона ножом в горло, но тот быстро отскочил в сторону, захватил сверху руку врага и с силой рванул ее вверх. С тошнотворным треском рука Крысолицего сломалась. Его пронзительный визг был прерван яростным апперкотом. Налетчик упал и затих.
Третий бандит стал осторожно приближаться к Бёртону, но тут остальные, бросив одеяло, решили ему помочь. Глупейшая ошибка. Пеннифорс с яростным ревом вырвался наружу, разорвав материю пополам.
Пока великан‑кэбби разбирался с бандитами, Бёртон сорвал с себя цилиндр и швырнул в морду подступавшего к нему отморозка. Тот увернулся, на секунду потеряв бдительность, его маленькие глазенки сощурились и не заметили следующего, быстрого, как молния, движения Бёртона. И, прежде чем кокни понял, что произошло, его рука уже оказалась в таких тисках, что пальцы невольно разжались, и нож вылетел. Бёртон с силой рванул его на себя и своей крепкой головой ударил прямо в переносицу. Хруст. Вопль. Всхлип. Вор упал на колени, кровь заливала ему лицо, а запястье все еще сжимали железные пальцы Бёртона.
– Н‑нет, – пробормотал он, прося пощады.
– Да, – сказал Бёртон, устремив на него безжалостный взгляд.
Он выдернул ему руку из сустава и оборвал истошный крик страшным ударом в горло.
Искалеченный бандит рухнул в красную лужу.
Бёртон повернулся, чтобы посмотреть, что с Пеннифорсом, и захохотал.
У ног гиганта‑кэбби без движения валялись трое. Двоих подоспевших он тоже уложил и держал вверх ногами, обхватив каждого за лодыжку.
– Что делать с этой швалью, босс? – спросил он.
Бёртон поднял свой заляпанный грязью цилиндр.
– Бросим их тут, пусть валяются.
Он повернулся и разглядел в конце переулка четыре приземистые фигуры. Они мгновенно исчезли, но Бёртону показалось, будто на них были красные, с большими капюшонами плащи, доходящие до самой земли. Может, это новый орден монахинь, помогающий беднякам? Нет, не то. Что‑то безотчетно тревожило его в этих неясных силуэтах, но что именно? Он наконец понял: походка!
– Монти! – крикнул он и бросился бежать.
Кэбби побежал за ним. Они домчались до конца улицы, и, быстро взглянув направо, Бёртон успел заметить, как кромка пурпурно‑красной ткани мелькнула и скрылась за краем стены.
– Вперед!
Он вылетел за угол, в промозглый узкий переулок. Далеко впереди удушливый смог пожирал четыре красных плаща.
Бёртон мчался, время от времени подскальзываясь и чуть не падая. Монти тяжело дышал ему в спину.
Арка вела еще в один переулок, угольно‑черный – только слабый отблеск свечи просачивался во тьму сквозь дыры в досках, которыми были забиты окна.
Вдруг красная полоса прорезала тьму.
В темный проход одна за другой быстро просочились невысокие закутанные фигуры – теперь Бёртон видел их отчетливо, хотя и издали.
– Черт побери, – пропыхтел Пеннифорс. – Ишь, какие быстрые! Кто это? Почему мы гонимся за ними?
– Не знаю! Но в них есть что‑то странное! Туда! – и Бёртон махнул рукой вперед, на четыре размытых силуэта, проплывших через круг света, отбрасываемый одинокой газовой лампой.
Наконец Бёртон с Пеннифорсом сами вышли на свет, и здесь Бёртон велел остановиться. Нагнувшись, он тщательно осмотрел грязную колею и различил четыре цепочки следов.
– Они ходят босиком, опираясь на пятки, и – только взгляни! – треугольные подушечки, четыре пальца и, если я не ошибаюсь, отметины от когтей. Это вервольфы, Монти.
Внезапно откуда‑то донесся крик.
Бёртон молча пошел вперед, Монти за ним, на ходу доставая револьвер из‑под пальто.
Они очутились на вымощенной булыжником площади, в которую с четырех сторон вливались окутанные туманом переулки.
В центре площади стояли двое – мужчина и мальчик. Четыре фигуры в плащах прыгали и кружили вокруг них, как хищники. Бёртон услышал хриплое рычание.
– Ради бога, не надо! – умоляюще крикнул мужчина.
В этот миг одна из тварей прыгнула ему на грудь, на мгновение заслонив его взметнувшимся красным плащом. Потом тварь отпрянула назад и отбежала прочь.
Фонтан крови хлынул на булыжники мостовой. Мальчик взвыл от ужаса.
Мужчина упал на колени, потом вниз лицом на землю. Вокруг него образовалась лужа крови. У него было вырвано горло.
Пеннифорс навел на тварь револьвер и спустил курок.
Гром выстрела эхом отразился от стен.
Выстрел не попал в цель. Бёртон ясно видел, как разлетелся на куски красный кирпич, в который ударила пуля. Но неожиданно, словно воспламененная звуком, одна из тварей вспыхнула таким яростным огнем, что через несколько секунд от нее осталась лишь горстка пепла.
Три уцелевшие твари разом бросились на мальчика. Тот завизжал и начал отбиваться.
Пеннифорс выстрелил вновь, попав одной из тварей в руку. Та взвыла, выпустила жертву и вихрем кинулась к кэбби. В этот момент ее капюшон слетел.
Бёртон рванулся наперехват и увидел… Это было что‑то дьявольское… морда с морщинистым лбом, испещренная складками, с глубоко посаженными и налитыми кровью глазами; из огромной пасти, полной острых клыков, капала слюна, а из косматой головы со свалявшейся шерстью торчали остроконечные уши.
Раздался еще один выстрел, его вспышка отразилась в глазах твари, она припала к земле, потом взвилась и кинулась на Бёртона. Он почувствовал сильный удар в голову. Площадь закувыркалась перед его глазами, в ушах зазвенели колокольчики. Он ударился о землю и через суживавшийся тоннель темноты увидел, как кричащего, бьющегося мальчика волокут прочь; увидел, как револьвер падает и гремит по булыжникам; увидел красный дождь… потом не увидел ничего.
– Держи его, – прошептал возле уха голос с сильным акцентом. Кто‑то сунул ему в руку клочок бумаги, и он машинально сжал его пальцами. На миг ему показалось, что это Артур Файндли дает ему записку, и он, Бёртон, знает, что там написано.
«Джон Спик выстрелил в себя».
Шаги кругом.
Голоса.
– Куда ты, Гас?
– Все равно куда, лишь бы не видеть это месиво!
Руки подняли его, поставили прямо, ловкие пальцы забегали по карманам.
– Спокойно, старикан, – сказал чей‑то хриплый голос.
Кто‑то копался у него на поясе.
– Твою мать, глянь – еще один ствол!
– Давай сюда! – опять хриплый голос.
– Проверь, заряжен? – явно другой голос.
Быстрые шаги, будто кто‑то убегал.
– Вернись ты, ворюга! – захныкал кто‑то.
– А, хрен с ним, пускай проваливает; из‑под земли достанем, куда он денется!
– Эй, ты живой? – снова хныкающий голос.
Бёртон разлепил глаза.
Какой‑то толстяк поддерживал его под левую руку; а другой – маленький, рябой, с кривыми рахитичными ногами – под правую. Вокруг стояли люди, держа свечи или керосиновые лампы, одни глядели на него, другие – на месиво, покрывавшее булыжники: такое впечатление, будто опрокинулась тележка мясника.
Бёртон согнулся пополам, и его вырвало.
Оба – толстяк и рябой, – выругавшись, отпрянули назад.
Королевский агент, вспомнив о своей маскировке, ссутулился, вытер рот рукавом и вгляделся в месиво из порванных кишок и растерзанных органов. Глазами он проследил весь кровавый путь: раскинутые ноги, растерзанное бедро, отделенные от тканей кости, мокро блестевшие в тусклом свете, зиявшая страшной черной дырой грудная клетка. Среди лоскутьев пальто, рубашки и кожи остекленелые глаза Монтегю Пеннифорса слепо глядели сквозь туман на то неведомое, что уже не могли видеть.
– Это были собаки, – прошептал хныкающий голос.
Изможденный немолодой мужчина на деревянном протезе протиснулся вперед, на правой руке у него не хватало трех пальцев.
– Откуда ты, мистер? – спросил он на удивление мягко.
– Из Майл‑Энда, – промямлил Бёртон.
– Тебе повезло; собаки не тронули тебя.
– Они не собаки. И они утащили мальчугана, – добавил он.
– Они всегда так делают. Ты иди домой, мы тут сами разберемся.
– Разберемся? Что ты хочешь этим сказать?
– Ну… надо убрать трупы… извини, если этот парень, – мужчина кивнул на тело Пеннифорса, – твой родственник.
– Куда убрать?
– Куда обычно.
Бёртон знал, что это означает: то, что осталось от Монти, сбросят в Темзу.
Он сжал руками голову.
Сколько смертей на его совести?! Лейтенант Строян в Бербере, Спик, который наверняка уже умер, и вот теперь Монтегю Пеннифорс.
Ему стало горько до одурения. Зачем он сюда поперся? Зачем взял с собой Монти? Что теперь делать? Он даже не может вызвать полицию или гробовщика, чтобы собрать то, что осталось от Монти. Как бы он ни желал достойно похоронить несчастного кэбби, он не в состоянии вывезти труп из Котла, не вызвав подозрений, а если его разоблачат, он сам закончит там же, где и Монти, – в Темзе.
Голову разрывала дикая боль. Он провел рукой по волосам – так и есть, свежая кровь.
Бёртон опустил руку и сжал ее так, что ногти вонзились в ладонь. А что это у него в другой руке? Записка, которую дал Файндли?
Нет, какой Файндли, откуда он здесь? А кто тогда?
Он выждал, пока толстяк, рябой и человек на деревянном протезе отошли подальше, незаметно развернул бумажку и прочел: «Mes у eux discernent mieux les choses que la plupart ici. Je vois a travers votre masque. Rencontrez moi vers la Thames, an bout de Mews Street dans moins dune heure». [11]
Он сунул записку в карман и подошел к мужчине с протезом.
– Эй, приятель, мне надо на Мьюз‑стрит. Где это?
– А ты чего там забыл? – удивился тот, и его слезящиеся глаза подозрительно оглядели Бёртона с ног до головы.
– Дело там у меня, усек?! – с вызовом ответил Бёртон.
– Ну‑ну, кореш, не лезь в бутылку. Пойдешь по этому переулку до реки, потом повернешь направо. Дальше дуй вдоль берега, пока не увидишь ломбард. Это как раз угол Мьюз‑стрит. А ты… того… дойдешь? Ты знаешь, что твой ствол сперли?
– Да, чертовы ворюги. Ничего, как‑нибудь доберусь. А там меня братан ждет, я и так задержался часов на пять.
– В пивнухе, что ли?
– Ну.
– Жаль твоего приятеля, или кто он тебе. Гребаные собаки!
Бёртон мысленно простился с кровавым Ист‑Эндом и, шаркая ногами, побрел по туманному переулку туда, куда ему указал человек с протезом. Каждый его шаг как будто натягивал незримую нить между ним и Пеннифорсом; она натягивалась все сильнее, но не рвалась. Он знал, что, как и в случае со Строяном и Спиком, эта нить затягивалась вокруг его сердца, чтобы сжимать его в этой удавке всю оставшуюся жизнь. Только сейчас он понял: за назначение королевским агентом ему придется заплатить страшную цену.
Тесный, почти не освещенный переулок, изгибаясь, спускался к реке. Бёртон шел ощупью, шаря пальцами правой руки по стене и доверяя только осязанию. Несколько раз он наткнулся на лежащие ничком тела. Некоторые бродяги ругались, когда он спотыкался о них, другие, вдрызг пьяные, только стонали, а большинство вообще не реагировали.
Во рту было кисло от рвоты, пива и джина. Ядовитый смог жег глаза и ноздри. Хотелось вернуться домой и забыть эту гибельную экспедицию. А еще лучше – забыть все гибельные экспедиции.
«Женись на своей любовнице, Бёртон. Остепенись. Стань консулом в Фернандо‑По, в Бразилии, в Дамаске, в любой долбаной дыре, куда тебя засунут».
Бёртон не заметил, как перед ним вырос какой‑то тип со словами «Эй, давай деньги, а то хуже будет!». Ничуть не удивившись, не ответив и даже не сбавив шага, Бёртон изо всех сил ударил негодяя в живот, тот перегнулся пополам и затих на земле в позе эмбриона.
Каждые несколько метров, когда переулок пересекался с другими такими же, стена исчезала из‑под руки. Какое‑то время Бёртон вслепую шел вперед, пока не натыкался на противоположный угол. Наконец, вместо очередного угла, он нащупал ограду возле дороги и по усилившейся вони понял, что пересек Темз‑Сайд‑роуд и выбрался на берег реки. Вернувшись на другую сторону улицы, он нащупал стену и поплелся на восток.
Пока он продирался сквозь едкий туман, ядовитые испарения проникали в его кожу через все поры, мозгу жутко не хватало кислорода, и он отказывался работать. Бёртон чувствовал себя так же, как в Африке, во время малярийной горячки. Ему казалось, что его плоть разделилась надвое, что в нем живут две враждующие личности, которые остервенело сражаются друг с другом, и ни одна не собирается уступать.
Полем боя для этих противоборствующих сил стала гибель Пеннифорса, – Бёртон это понимал. Всеохватывающее чувство вины сражалось внутри него с неистовой жаждой мести; импульсивное желание отказаться от роли секретного агента боролось с решимостью найти вервольфов, выяснить, с какой целью они похищают детей, и положить этому конец во что бы то ни стало.
– Месье, – свистящим шепотом произнес кто‑то в дверном проеме.
Бёртон остановился, пытаясь справиться с внезапным головокружением. Приглядевшись, он различил фигуру, съежившуюся в прямоугольнике среди густых теней.
– Месье! – повторился шепот.
– Доре? – тихо спросил Бёртон.
– Oui, Monsieu.[12]
Бёртон подошел к двери и спросил по‑французски:
– Как вы меня узнали?
– Па! Неужели вы думаете, что можете обмануть глаз художника мазком театрального грима и париком? Я видел ваше фото в газете, месье Бёртон. Я не мог ошибиться: глубоко посаженные глаза, жесткий рот, выпирающие скулы. У вас чело бога и челюсть дьявола!
Бёртон фыркнул:
– Что вы здесь делаете, Доре? Ист‑Энд – не место для француза.
– Я не просто француз, я художник.
– И обладаете железным здоровьем, если можете терпеть такую вонь.
– Я привык.
В почти непроглядной тьме – слабый свет лился только от трех красных пятен, проплывавших по реке: похоже, это светилось торговое судно или баржа, – Бёртон почти не видел француза. Тем не менее, у него возникло ощущение, будто его собеседник в лохмотьях, с длинной бородой и спутанными волосами.
– Вы выглядите, как старый бродяга.
– Ну да! И благодаря этому жив до сих пор! Они думают, что я нищий, не обращают на меня внимания, а я незаметно рисую их. Но вы, месье, что вы делаете в Котле? Неужели ищете вервольфов?
– Да. Мне поручили узнать, откуда они приходят и чем занимаются.
– Я не знаю, откуда они приходят, но чем занимаются, это очевидно – воруют трубочистов.
– Что?
– Mais je to jure que c’est vrai![13]Эти вервольфы… они совершенно необычные. Они забирают детей, причем только мальчиков и только маленьких трубочистов.
– На кой дьявол им понадобилось похищать маленьких трубочистов?
– Не знаю, месье. Вам нужно повидаться с Жуком.
– Кто это еще?
– Президент Лиги трубочистов.
– У них и лига есть?
– Oui, Monsieu. Лига есть, но там тоже не знают, где искать пропавших детей.
– Мой юный друг, Язва, наверняка узнает.
– Он трубочист?
– Нет, мальчишка‑газетчик.
– А… да, он может знать. Эти дети, они – как бы сказать? – держатся все вместе, да? Я слышал, что слово, сказанное одному, тут же передается другому, потом по цепочке дальше и распространяется по всей империи даже быстрее, чем огонь по сухому лесу.
– Это верно. Что‑нибудь еще, месье Доре? Может, вы знаете, откуда приходят вервольфы?
– Э, нет. Знаю только, что они охотятся тут уже месяца два, каждую ночь. А сейчас мне пора. Уже поздно, я устал.
– Спасибо вам за помощь, и, пожалуйста, будьте осторожны. Я понимаю, что искусство – ваша жизнь, но я бы не хотел услышать, что из‑за него вы ее лишились.
– И не услышите. Я почти закончил. Рисунки, которые я сделал, месье Бёртон, меня прославят!
– Я буду внимательно следить за вашей работой, – заверил Бёртон и потом спросил: – Подскажите, как мне выбраться из Котла?
– Идите этой же дорогой вон туда. – Доре сделал в темноте неясное движение рукой. – До моста совсем недалеко.
– Благодарю вас. До свиданья, месье Доре. Берегите себя.
– Au revoir,[14]месье Бёртон.
Был уже шестой час утра, когда сэр Ричард Бёртон без сил рухнул на кровать и забылся тяжелым сном.
После разговора с художником он еще долго шел мимо Тауэра, преследуемый приглушенной туманом какофонией никогда не засыпающих лондонских доков, пока не достиг Лондонского моста. Потом двинулся на север, постепенно удаляясь от Темзы. Река отступила, темнота поредела, газовые лампы почти повсюду горели, и ориентироваться стало легче. Дотащившись до Ливерпуль‑стрит, он махнул старомодному кэбу, запряженному лошадью.
Уже дома, убежденный, что малярия вот‑вот опять набросится на него, он принял изрядную дозу хинина, разделся и смыл с лица грим заодно с сажей. Потом, счастливый, скользнул на хрустящую чистую простыню и провалился в забытье.