Запыхавшийся Усенко вбежал к оперативному дежурному Ярнову. Тот нервничал: связи с дивизией не было. Не отвечала она и на радиовызовы. Стали вместе думать, что делать. Но на КП появился помощник начальника штаба капитан Власов. Он выслушал доклад Усенко и обрушился на него:
— Так это ты объявил тревогу, не из дивизии? Ты соображаешь, что натворил? А если это мелкая провокация?
— Это война, капитан! Немцы делают третий заход. Убит часовой. Два самолета горят. Я вывожу людей из‑под удара. Надо срочно рассредоточить самолеты и готовить их к бою.
Власов опомнился, согласился:
— Да, конечно! Давай команду: готовить полк к вылету! <…>
Авиаполк быстро собрался и подготовился к вылету Но вылететь не мог: не было связи ни с вышестоящим командованием, ни с соседями. Посланные самолеты связи не вернулись. А время шло. Нужно было что‑то предпринимать. И командир полка послушался совета своего помощника капитана Богомолова, решив выяснить обстановку своими силами. На разведку вылетели экипажи Осипова, Устименко и Усенко. <…>
Константин оторвал взгляд от горизонта и с тревогой посмотрел под самолет на знакомую излучину реки, где, помнил по прошлым полетам, находился крупный военный лагерь. Лагеря не было.
На его месте виднелись лишь ровные ряды квадратиков от снятых палаток да желтеющие под лучами солнца дорожки и линейки. Но вся территория лагеря была густо усыпана круглыми воронками от бомб. Сколько ни вглядывался летчик, следов людей, боевой техники и имущества не было. Удар немецких бомбардировщиков, как видно, пришелся по пустому месту».
Как видите, никакой тревоги в этом 13‑м сбап 9‑й сад 10‑й армии, как и в 124‑м иап, заранее никто не объявил. А ведь в самой армии уже в 2.00 тревогу объявили, части из‑под удара выводили, и «порезанные провода» не помешали этому…
«Гродно горел. <…>
Горел аэродром. Языки пламени пожирали ангары, авиаремонтные мастерские, складские помещения, жилые корпуса. На месте самолетных стоянок полыхали костры. Костров было много — это догорали на земле разбитые самолеты базировавшейся здесь 11‑й смешанной авиадивизии 3‑й армии. <…>
…Внезапным ударом на рассвете врагу удалось нанести гродненскому соседу — 11‑й смешанной авиадивизии — весьма серьезный ущерб и тем обеспечить себе преимущество, господство в воздухе — главное в современной войне. Дравшиеся “чайки”, по‑видимому, были небольшой уцелевшей частью.
Но 11‑я дивизия — не единственная на Белостокском выступе! Есть и другие, они обязательно придут на помощь “чайкам”, и прежде всех их 9‑я дивизия! Надо только срочно, немедленно сообщить, поднять!»
Именно в этой 11‑й сад в 122‑м иап и служил Долгушин в те дни. Возможно, это он и его товарищи из 127‑го иап и дрались в небе в эти минуты. Но их хотя бы подняли по тревоге уже в 2.30 ночи, хотя и запретили взлетать навстречу врагу. А в 9‑й сад летчиков будили авиаудары немцев, около 4.00 утра. А вот других авиачастей в Белостокском выступе и не было…
«Белосток тоже горел. А как аэродром? На этом аэродроме самолету Усенко, согласно приказу командира полка, предстояло совершить посадку. <…> Белостокский аэродром был разгромлен фашистской авиацией: разрушен авиагородок, на стоянках взорваны самолеты, которые не успели взлететь».
Ар‑2 летчика Осипова, согласно приказу комполка, совершил посадку и напоролся на немецкий десант.
«Осипов наконец поравнялся с ангаром, остановился. В ту же минуту от ангара отделились и побежали развернутой цепью к самолету… солдаты в серо‑зеленой форме. По другую сторону ангара Константин вдруг разглядел шесть трехмоторных транспортных самолетов Ю‑52, еще дальше — до десятка Me‑110. На их крыльях и фюзеляжах темнели черные кресты, на килях — свастика. У самолетов сновали серо‑зеленые фигурки. <…>
— Огонь по фашистам! — приказал Усенко, направляя нос Ар‑2 на цепь гитлеровцев, лихорадочно ловя их в сетку прицела. Корпус машины задрожал от стрельбы носовых пулеметов».
Усенко ушел от аэродрома дивизии…
«В Борисовщизне.
Подлетая к своему аэродрому, они не узнали его.
Все поле было перепахано воронками от бомб <…> на земле догорало не менее трех десятков бомбардировщиков из их полка.
Как же случилась такая беда? Ведь авиаполк должен был взлететь вслед за разведчиками. Видимо, не успел, так как налет немецкой авиации был внезапным…»
Хотя немецкий десант на аэродроме Белостока вскоре был уничтожен или выбит (летчики 124‑го иап приехали туда к 19.00 22 июня, и там немцев не было уже), по результатам расследования командир 9‑й сад, базирующейся под Белостоком, Герой Советского Союза генерал‑майор А.С. Черных 6 июля 1941 г. пошел под суд военного трибунала и вскоре был расстрелян…
Полковник П.И. Ганичев, командир 11‑й сад, под Гродно геройски погиб 22 июня. И в обеих дивизиях под разными предлогами снимали вооружение с истребителей 21 июня…
Пришлось достаточно подробно привести описание начала войны в этих воспоминаниях, но они четко показывают картину трагедии. Одни авиаполки на границе именно 21 июня получают команду «отдыхать», после чего они просто не в состоянии, даже получив «Директиву № 1», выполнить ее — перегнать самолеты на запасные аэродромы в ночь на 22 июня или хотя бы «растащить за хвосты по кустам». Другим дают команду снять вооружение. А в итоге базовые аэродромы 9‑й сад Белостока оказываются захваченными немецким десантом, который нагло высаживается на «спящие» аэродромы на транспортных Ю‑52 под прикрытием истребителей‑бомбардировщиков Ме‑110.
И этот захват произошел примерно около 6 часов утра. А еще служба ВНОС и ВВС и ПВО банально «проспала» приближение немецких самолетов.
А теперь смотрим, что писал о приведении в боевую готовность авиаполков с 20 июня и об отмене этого указания 21 июня генерал Н.Г. Белов, командир 10‑й сад ЗапОВО, базировавшейся под Брестом.
«Николай Георгиевич Белов.
В июне 1941 года — полковник. С первого дня войны участвует в боях на различных фронтах. Награжден пятью орденами и семью медалями. Член КПСС с 1925 года.
В сентябре 1940 года в Кобрине я принял 10‑ю смешанную авиадивизию.
Переучивание летного состава на новые самолеты планировалось проводить централизованным порядком. В частях делать это категорически воспрещалось.
В июне мы направили технический состав на заводы для изучения материальной части. Командированных из 74‑го штурмового полка война застала на вокзале в Бресте.
Летный состав должен был ехать на переучивание в июле — августе. А пока учебно‑боевая подготовка продолжалась на старых самолетах.
Полки дивизии к этому времени были выведены в лагеря при своих аэродромах. 74‑й штурмовой полк — на полевой аэродром, в 4—5 километрах от границы.
20 июня я получил телеграмму начальника штаба ВВС округа полковника С.А. Худякова с приказом командующего ВВС округа: “Привести части в боевую готовность. Отпуск командному составу запретить. Находящихся в отпусках отозвать”. (Худяков после этого оказался на операции в госпитале, утром 22 июня был в госпитале Минска, но уже к обеду прибыл больной в штаб. Впоследствии дослужился до маршала авиации, но в декабре 1945 года был арестован и в апреле 1950‑го расстрелян. Что‑то мне подсказывает, что он был явно кем‑то оклеветан. — Авт.)
Сразу же приказ командующего был передан в части. Командиры полков получили и мой приказ: “Самолеты рассредоточить за границей аэродрома, там же вырыть щели для укрытия личного состава. Личный состав из расположения лагеря не отпускать”.
О приказе командующего ВВС округа я доложил командующему 4‑й армии генералу Коробкову, который мне ответил:
— Я такого приказа не имею.
В этот же день я зашел к члену Военного совета дивизионному комиссару Шлыкову (Ф.И. Шлыков в мае 1942 года был тяжело ранен в бою на Керченском полуострове и умер от ран. — Изд.).
— Товарищ комиссар, получен приказ от командующего ВВС округа — привести части в боевую готовность. Я прошу вас настоять перед округом отправить семьи комсостава.
— Мы писали в округ, чтобы разрешили вывести из Бреста одну дивизию, некоторые склады и госпиталь. Нам ответили: “Разрешаем перевести лишь часть госпиталя”. Так что ставить этот вопрос бесполезно.
Начальник штаба армии полковник Сандалов встретил меня вопросом:
— Ну как, сегодня много нарушений воздушного пространства?
— Больше, чем вчера.
— Сбивать надо.
— Леонид Михайлович, вы не хуже меня знаете, что открывать огонь по немецким самолетам запрещено. Нам приказано: нарушителей воздушного пространства заставлять садиться на нашей территории. Немецкие летчики знают об этом и на сигналы наших летчиков “идите на посадку” не обращают никакого внимания. Больше того, сегодня (20 июня. — Авт.) на высоте 5000 метров Ме‑110 на сигнал капитана Савченко ответил пулеметной очередью, правда, промахнулся. Савченко дал ответную очередь. Немецкий самолет задымил и со снижением ушел на свою территорию.
Я рассказал полковнику Сандалову о беседе с членом Военного совета.
— Думаешь, один ты печешься о семьях командного состава? Некоторые даже в округ писали, но, кроме неприятностей, ничего не имеют.
21 июня часов в 10 я вылетел в 74‑й штурмовой полк майора Васильева, который вместе с 33‑м истребительным полком базировался на аэродроме в Пружанах, проверить, как устроился полк в лагерях.
В 16 часов перелетел на аэродром в 123‑й истребительный полк майора Бориса Николаевича Сурина. Там планировал провести совещание с командирами полков.
На аэродроме меня уже ждал начальник штаба дивизии полковник Федульев.
— Получена новая шифровка. Приказ о приведении частей в боевую готовность и запрещении отпусков — отменяется. Частям заниматься по плану боевой подготовки.
— Как так? — удивился. — Ничего не пойму.
— Ну что ж, нет худа без добра. В воскресенье проведем спортивные соревнования. А то мы было отменили их. В 33‑м истребительном полку все подготовлено.
— Нет, Семен Иванович! Давайте эту шифровку пока не будем доводить. Пусть все остается по‑старому…»
От кого последовал приказ на отмену боевой готовности, Белов не указывает. Но отменить приказ Копца (а он отдал его явно по приказу из Москвы) мог либо сам Копец, либо Павлов. Но в любом случае приказ о приведении частей ВВС ЗапОВО в боевую готовность должен был пройти 19—20 июня во всех трех смешанных авиадивизиях Белоруссии, прикрывавших границу и войска 3, 4 и 10‑й армий ЗапОВО. А 21 июня этот приказ был отменен!
И пока никто не смог доказать, что эта отмена шла из Москвы, а не от Павлова!
Далее генерал описывает, как началась война для него:
«21 июня.
Я только что сел за стол, как вдруг раздался телефонный звонок.
— Николай Георгиевич, — услышал я голос полковника Сандалова. — Командующий просит зайти сейчас к нему.
По выработавшейся привычке взглянул на часы — 24.00. “Странно, до сего дня командующий меня к себе ночью не вызывал. Видимо, произошло что‑то особенное”. <…>
Генерал Коробков был один.
— Получен приказ привести штабы в боевую готовность, — сказал он.
— В таком случае я подниму дивизию по тревоге.
— Не паникуйте, — остановил меня командующий. — Я уже хотел поднять одну дивизию, но командующий округом запретил это делать.
— Я командую авиадивизией, да еще пограничной, и не собираюсь спрашивать ни у кого разрешения. Имею право в любое время части дивизии поднять по тревоге.
Надо было более подробно узнать обстановку, и я заглянул к начальнику штаба.
— Только что от командующего, — сказал я и передал Сандалову свой разговор. — Леонид Михайлович, введи в обстановку.
— Мы вызвали всех командиров штаба. Сейчас направляю своих представителей в соединения. Что касается твоей дивизии, то ты имеешь право решать вопрос самостоятельно. Командующий не несет ответственности за ее боевую готовность».
(Примечание. Дело в том, что в общевойсковых частях округа «поднять целиком дивизию по боевой тревоге для проверки ее боевой готовности имел право только командующий войсками военного округа» — Сандалов Л.М. Боевые действия 4‑й армии в начальный период Великой Отечественной войны. М., 1961 г., ВИЖ № 11, 1988 г., с. 4.)
«Около 2 часов ночи 22/VI 1941 года. Даю сигнал “боевая тревога”. Он передается по телефону, дублируется по радио. Через несколько минут получено подтверждение от трех полков о получении сигнала и его исполнении.
Из 74‑го штурмового полка подтверждения нет.
Во время передачи сигнала связь с полком прервана.
А к 2.30 телефонная связь прервана со всеми частями дивизии. Не будучи уверен, что 74‑й штурмовой полк принял сигнал боевой тревоги, посылаю туда полковника Бондаренко. Он уполномочен принимать решения на месте в соответствии с обстановкой, вплоть до вывода полка на аэродром постоянного базирования — Пружаны. Полковник Бондаренко вылетел в 74‑й штурмовой полк на самолете ПО‑2 в 3 часа и по прибытии объявил боевую тревогу.
В четвертом часу начали поступать донесения с постов ВНОС о перелете границы одиночными немецкими самолетами. Вскоре над аэродромом Пружаны появился самолет‑разведчик. В воздух поднялся командир звена 33‑го истребительного полка лейтенант Мочалов и его ведомые лейтенанты Баранов и Тарантов. Звено сопровождало разведчика до Бреста.
Город в огне! Война!
И тогда летчики атаковали немецкий самолет, тот, оставляя длинный шлейф черного дыма, упал на землю (около 3.40… — Авт.).
Взлетом звена лейтенанта Мочалова фактически начались боевые действия дивизии.
4 часа 15 минут. Аэродром 74‑го штурмового полка подвергся артиллерийскому обстрелу и налету авиации. Средств ПВО на аэродроме совершенно не было. 10 “мeccepшмиттoв” в течение нескольких минут расстреливали самолеты. В результате все пятнадцать И‑15 и два ИЛ‑2 были уничтожены. Летчики, находившиеся в самолетах, взлететь не успели.
Оставшийся без самолетов личный состав полка забрал документы, знамя и под командованием начальника штаба майора Мищенко убыл на восток…»
(Буг в огне, Минск: Беларусь, 1965 г. Далее воспоминания командиров Бреста из этой книги рассмотрим подробнее…)
Кстати, некоторые аэродромы действительно так близко додумались разместить у границы, что немцы могли их расстреливать из пушек. Но самое важное в этих воспоминаниях командира 10‑й сад генерала Белова — это то, что из штаба ВВС ЗапОВО он получил приказ 20 июня о приведении дивизии в боевую готовность, а Павлов ее отменил 21 июня!
И также Белов показывает, что командующий 4‑й армией генерал Коробков до нападения врага никаких мер не принимал и команд о приведении в боевую готовность частей не отдавал. Он всего лишь продублировал приказ привести штабы в боевую готовность»…
Было это около полуночи, и, по воспоминаниям Сандалова, известно, что к 24.00 и прошла команда от Павлова собрать штабы и ждать дальнейших указаний. Из протоколов допроса Павлова также известно, что после 1 часа ночи Павлов обзванивал армии и дал уже общую команду «приводить войска в боевое состояние». Но судя по всему, Белов от Коробкова или Копца подобной команды не получил и действовал самостоятельно. И он пишет, что поднимать свою дивизию по тревоге начал уже до 2 часов ночи, не дождавшись от того же Копца приказа. Связь пропала к 2.30.
Почему Белов не был расстрелян, как Черных, ведь один из полков 10‑й авиадивизии также был уничтожен на границе? И согласно донесению уполномоченного 3‑го отдела 10‑й сад Леонова от 27 июня, «особенно точно германская авиация знала расположение наших аэродромов, которые были подвергнуты обстрелу из пулеметов зажигательными пулями, в результате чего в Брест‑Кобринском направлении, которое прикрывалось 4 полками 10‑й авиадивизии, находившимися: 123‑й ПАП — в дер. Именины (г. Кобрин), 74‑й ШАП — Малые Взводы (что в 18 км от границы), 33‑й МАП — г. Пружаны и 39‑й СБАП — г. Пинск, германской авиацией подверглись почти что полному уничтожению на земле. Боеспособной матчасти осталось единицы. Характерно, что матчасть в этих полках, за исключением 39‑го авиаполка, была не рассредоточена» (Мельтюхов М. Начальный период войны в документах военной контрразведки (22 июня — 9 июля 1941 г.)).
Белов поднял по тревоге в 2.00 все полки дивизии и не давал им запрета взлетать навстречу врагу, и, самое важное, он не отменял боевую готовность в своей дивизии 21 июня! А также, видимо, в этой 10‑й сад вооружение никто не снимал с самолетов. Видимо, Павлов и Копец не рискнули давать Белову такие приказы — он мог и послать. Вот поэтому комдив Н.Г. Белов и не был привлечен к ответственности.
Кстати, еще в моей книге «Кто проспал начало войны?» упоминались факты снятия вооружений с истребителей в ЗапОВО. На что тут же появилась вот такая критика: «Многочисленные рассказы о снятии вооружения с истребителей, как справедливо отметил Исаев, порождены реальной историей снятия с части истребителей МиГ‑3 крыльевых крупнокалиберных пулеметов для довооружения свежевыпущенных истребителей той же модели, ибо пулеметы Березина тогда лишь осваивались в производстве, и их катастрофически не хватало».
Как видите, рассказов о снятии вооружения, и именно 21 июня, и именно всего вооружения с истребителей, не так много, но они не о снятии с МиГов крупнокалиберных пулеметов Березина. В этих рассказах очевидцев‑летчиков видно, что снимали не только с МиГов пулеметы Березина, но и оружие с И‑16, у которых не крупнокалиберные и «дефицитные» пулеметы БТ были, а обычные ШКАСы и пушки ШВАК. И снимали вооружение с истребителей этих иап полностью, а не частично. Так что Исаев в данном случае не прав.
Теперь перейдем к ПрибОВО, посмотрим, что там творили генералы с авиацией:
«Согласно докладной записке № 03 от 28 июня начальника 3‑го отдела Северо‑Западного фронта дивизионного комиссара Бабич (начальник контрразведки округа‑фронта. — Авт.) в ПрибОВО… командир 7‑й авиадивизии полковник Петров с самого начала боевых действий все боевые вылеты организовывал по своему усмотрению, надлежаще боевыми операциями не руководил с самого начала.
19 июня Петров был предупрежден заместителем командующего ВВС по политработе о возможных военных действиях; ему был указан срок готовности к 3 часам 22 июня с.г.»…
В этом округе вообще как‑то «подозрительно» много было сделано перед 22 июня в плане повышения боевой готовности (в Прибалтике, согласно генеральским байкам, вообще все все делали по «личной инициативе отдельных командиров»). Даже заместитель командующего ВВС округа по политической работе знает о предстоящей войне и еще 19 июня предупреждает командиров и устанавливает сроки готовности к войне — «к 3 часам утра 22 июня» быть готовыми к нападению Германии. Впрочем, командующий авиацией округа Ионов все равно попал под суд. За что? Посмотрим.
«Петров к этому указанию отнесся крайне халатно. Не истребовал от командиров полков выполнения этого указания, и полки фактически были противникам застигнуты врасплох, в результате чего и были большие потери самолетов на аэродромах…»
А теперь смотрим «ГОДОВОЙ ОТЧЕТ О БОЕВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ВОЕННО‑ВОЗДУШНЫХ СИЛ СЕВЕРО‑ЗАПАДНОГО ФРОНТА ЗА ПЕРИОД с 22.6.41 г. по 1.7.42 г.»:
«К началу войны военно‑воздушные силы Прибалтийского особого военного округа насчитывали в своем составе исправных: истребителей — 529, бомбардировщиков — 288, штурмовиков — 60. Всего — 877…
Предположительно в начальный период войны перед Северо‑Западным фронтом действовало около 600 самолетов сухопутной авиации и 50—70 самолетов морской авиации. <…>
Не считаясь с тем, что 19.6.41 г. в связи с создавшейся неблагоприятной обстановкой частям был отдан приказ о переходе в боевую готовность и рассредоточении материальной части с базовых аэродромов на оперативные, о выходе штаба Прибалтийского особого военного округа на командный пункт (в документе — «выхода штабов ПрибВО на КП») в район Паневежис, командованию и авиационным частям конкретных указаний не давалось, а, наоборот, в ночь с 20 на 21 и с 21 на 22.6.41 г. авиационным частям было приказано производить ночные тренировочные полеты. Вследствие этого (в документе — «чего») большинство бомбардировочных полков подверглись бомбардировочным налетам противника в момент послеполетного осмотра материальной части и дозаправки ее горючим. Летный состав был только что распущен на отдых после ночной работы…» (Ф. 221, оп. 142687/сс, д. 1, л. 3—17. СБД № 34, 1958 г.)
В итоге «22.6.41 г. фронт потерял до 100 самолетов» (см. ДОНЕСЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО СЕВЕРО‑ЗАПАДНЫМ ФРОНТОМ ОТ 22 ИЮНЯ 1941 г. НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ОБОРОНЫСССР ОБ ОБСТАНОВКЕ НА 22 ЧАСА 22 ИЮНЯ 1941 г.» (Ф. 221, оп. 24б7/сс, д. 39, л. 171—175. СБД № 34 1958 г.). А за три дня боев — 921 самолет, т. е. практически всю авиацию ПрибОВО (ЦАМО, ф. 35, оп. 107559, Д. 6, л. 8).
Что все это значит? В общем, «ничего особенного» — 18—19 июня и в ПрибОВО пришел приказ Москвы о приведении в боевую готовность частей, в том числе и авиационных. И не по «дружескому совету» от «заместителя командующего ВВС по политработе» они должны были приводиться в боевую готовность с 19 июня, а по приказу командующего округом Ф.И. Кузнецова. А вот как раз командующий ВВС округа генерал Ионов, бывший прапорщик и летчик Первой мировой, и устроил дурацкие ночные полеты в своих частях, приведя их в небоеспособное состояние к 22 июня. К моменту нападения Германии. При этом он не отменил боевую готовность, как Павлов или Копец в ЗапОВО. Он просто не довел толком до командиров авиадивизий приказ Москвы и округа о приведении в б/г 19 июня, устроил ненужные в этих условиях учения на эти дни, и после них летчики именно в ночь на 22 июня разъехались по домам… Вот за это его и расстреляли.
Но в чем была «хитрость» у ионовых? В том, что в случае чего в Москву браво ответили бы — ВВС приведены в боевую готовность и проводятся занятия по повышению б/г. И никто не смог бы придраться — при проведении «учений» б/г действительно повышается…
А потом летчиков отправили «отдыхать». В ночь перед нападением.
За что еще расстреляли Ионова? Смотрим донесение особиста — заместителя начальника военной контрразведки НКО Сталину…
«№ 382 Донесение заместителя начальника
3‑го Управления НКО СССР Ф.Я. Тутушкина
И.В. Сталину о потерях ВВС Северо‑Западного
фронта в первые дни войны
8 июля 1941 г.
Государственный Комитет Обороны товарищу
Сталину
Вследствие неготовности частей ВВС ПрибОВО к военным действиям, нераспорядительности и бездеятельности некоторых командиров авиадивизий и полков, граничащих с преступными действиями, около 50 % самолетов было уничтожено противником при налетах на аэродромы.
Вывод частей из‑под удара авиации противника не был организован. Зенитные средства обороны аэродромов отсутствовали, а на тех аэродромах, где средства были, не было артснарядов.
Руководство боевыми действиями авиачастей со стороны командиров 7‑й, 8‑й и 57‑й авиадивизий, а также штаба ВВС Фронта и Округа было поставлено крайне плохо, связь с авиачастями с начала военных действий почти отсутствовала.
Потери самолетов на земле только по 7‑й и 8‑й авиадивизиям составляют 303 самолета.
Аналогичное положение по 6‑й и 57‑й авиадивизиям.
Такие потери нашей авиации объясняются тем, что в течение нескольких часов после нападения вражеской авиации командование округа запрещало вылетать и уничтожать противника.
Части ВВС Округа вступили в бой поздно, когда значительная часть самолетов была уже уничтожена противником на земле.
Перебазировка на другие аэродромы проходила неорганизованно, каждый командир дивизии действовал самостоятельно, без указаний ВВС Округа, посадку совершали, кому где вздумается, в результате чего на некоторых аэродромах скапливалось по 150 машин.
Так, на аэродроме Пыльзино противник, обнаружив такое скопление самолетов, налетом одного бомбардировщика 25 июня с. г. уничтожил 30 самолетов.
Маскировке аэродромов до сих пор не уделяется внимание. Приказ НКО по этому вопросу не выполняется (особенно по 57‑й авиадивизии — командир дивизии полковник Катичев[1]и 7‑й авиадивизии — командир дивизии полковник Петров[2]), штабы ВВС Фронта и Округа никаких мер не принимают.
В данное время авиачасти ВВС Северо‑Западного фронта являются неспособными к активным боевым действиям, так как в своем составе имеют единицы боевых машин: 7‑я авиадивизия — 21 самолет, 8‑я авиадивизия — 20, 57‑я авиадивизия — 12.
Экипажи, оставшиеся без материальной части, бездельничали и только сейчас направляются за матчастью, которая поступает крайне медленно.
На складах Округа ощущается недостаток запасных частей к самолетам и авиамоторам (плоскости самолетов МиГ, винты ВИШ‑22Е и ВИШ‑2, свечи 3 МГА, патроны ВС и др. детали).
Заместитель начальника 3‑го Управления НКО Союза ССР Тутушкин ЦА ФСБ России».
Как видите, в ПрибОВО, как и в ЗапОВО, был запрет на вылет истребителей навстречу врагу до утра 22 июня. И этот запрет шел именно от командующего ВВС округа! А не от Сталина.
Однако исследователь ПрибОВО С. Булдыгин, готовя материал для своей книги «Приграничное сражение С‑3 Ф», «оспаривая» слова Тутушкина («в течение нескольких часов после нападения вражеской авиации командование округа запрещало вылетать и уничтожать противника. Части ВВС Округа вступили в бой поздно, когда значительная часть самолетов была уже уничтожена противником на земле»), пишет о действиях авиации ПрибОВО следующее:
«Но любопытно, что же было на самом деле.
Рассмотрим, что происходило на советской стороне. Сразу же после начала войны была объявлена боевая тревога. Почти одновременно с началом налетов германской авиацией командование ВВС фронта (автоматически после начала войны округ стал фронтом. — Авт.) отдало приказ действовать по планам прикрытия. Уже в 4.40 штабом 7 сад был получен приказ командующего ВВС ПрибОВО вскрыть “красные пакеты”. А еще через три минуты в 4.53 штабы 9 и 46 СБАП получили соответствующий приказ из штаба дивизии: “Уничтожить группировку противника и авиацию на аэродромах в р‑не Тильзит, Рагнит, Жилен. Вылет немедленно”.
Боевая тревога была объявлена в 9‑м сбап еще в 4 часа 20 минут. Летный состав отдыхал в это время на аэродроме, так как в эту ночь отрабатывал на учениях маневр “выход из‑под удара”. Через десять минут бомбардировщики люфтваффе нанесли по аэродрому бомбовый удар. Бомбардировка длилась 15 минут, было уничтожено 7 СБ и повреждено 14, из них 5 были позже восстановлены. Уже в 4.50 25 самолетов 9‑го сбап начали взлет для выполнения боевого задания. Полк полетел в район немецкой железнодорожной станции Тильзит, но не по прямой линии, а через воздушное пространство над Сувалками.
46‑й СБАП учения не проводил, и поэтому ему понадобилось больше времени для подготовки к выполнению боевого задания. В ходе бомбардировки аэродрома немцами полк потерял 10 самолетов. Первая девятка стартовала в 5.40, всего было поднято 27 самолетов, одна девятка самолетов по приказу штаба ВВС вернулась обратно. Возвращение состоялось потому, что командование ВВС фронта получило директиву о запрете перелетать границу. В 6.15 из штаба ВВС Северо‑Западного фронта в штаб 7‑й сад пришел приказ на прекращение боевого вылета: “Границу не перелетать, уничтожать самолеты противника в своем районе. Вылетевшие самолеты по радио посадить на свои аэродромы”.
В вылетевшие группы бомбардировщиков немедленно было отправлено соответствующее распоряжение. Однако было поздно. “Оказывается, комэск Кривцов получил радиограмму о прекращении боевого вылета и возвращении на свой аэродром буквально на боевом курсе, ведущий даже закрыл створки бомбоотсека своего СБ, но буквально через несколько секунд открыл их снова и начал сбрасывать бомбы на цель. Таким образом, капитан Кривцов не только волей провидения, но и благодаря своим человеческим качествам стал первым пилотом ВВС КА, отбомбившимся по Германии в Великой Отечественной войне”. Тем не менее этот приказ внес дезорганизацию в боевые действия остальных авиационных дивизий фронта».
Но в чем нашел Булдыгин «противоречие» у замначальника контрразведки РККА Тутушкина с тем, как «было на самом деле»? В том, что Ионов намудрил так, что не дай Бог? В отчете по ВВС С‑3 Ф от 1942 года указано, что приказ о приведении в повышенную б/г был 19 июня, но Ионов о нем не сообщил командирам авиачастей. Тутушкин указывает, что несколько часов «после нападения вражеской авиации командование округа запрещало вылетать и уничтожать противника». И говорится здесь скорее о действиях истребителей, которые и должны уничтожать противника — вражескую авиацию, а также прикрывать свои бомбардировщики. Но при этом Ионов поднял в воздух бомбардировщики! Без прикрытия!
К сожалению, Булдыгин не указал источники приказов штаба ВВС С‑3 Ф. Но, думаю, они правдивые — приказы на возвращение и посадку бомбардировщиков на своих аэродромах вместо того, чтобы бомбить вторгшегося врага (это ведь точно никто из Москвы не запрещал!) — и вполне убедительные. Что могло заставить Ионова в 6.15 дать приказ, запрещающий пересечение границы? Скорее всего приказ из Москвы.