Сирил Хейр
Чисто английское убийство
Сирил Хейр
Чисто английское убийство
I
Дворецкий и профессор
Уорбек‑холл слывет самым древним жилым зданием в Маркшире. Помещение фамильного архива в северо‑восточном крыле, вероятно, самая древняя его часть и, уж во всяком случае, самая холодная. Д‑р Венцеслав Ботвинк, д‑р философии Гейдельбергского университета, почетный д‑р литературы Оксфордского, внештатный профессор новейшей истории в Пражском университете, член‑корреспондент полудюжины научных обществ от Лейдена до Чикаго, сидел, склонившись над грудой выцветших рукописей, время от времени прерывая чтение, чтобы угловатым иностранным почерком выписать из них несколько строк, и чувствовал, как холод пронизывает сто до костей. Он привык к холоду. Холодно было в его студенческом обиталище в Гейдельберге, еще холоднее в Праге в зиму 1917 года, а холоднее всего в концентрационном лагере в Третьем рейхе. Профессор сознавал, что зябнет, но, пока закоченевшие пальцы могли еще держать перо, он не позволял холоду нарушать свою обычную сосредоточенность. Холод для него был не больше, чем утомительной обстановкой работы. Что ему действительно мешало и что раздражало его – это варварский почерк третьего виконта Уорбека, которым тот испещрял интимные письма, написанные ему лордом Бьютом в первые три года царствования Георга III. Ох уж эти маргиналии[1]! Эти корявые, недописанные вставки между строчками! У д‑ра Ботвинка зрела личная обида на этого аристократа восемнадцатого века. Человек, который являлся адресатом таких важных сообщений, а следовательно, и хранителем государственных тайн такой неизмеримой ценности для последующих поколений, должен был бы, кажется, иметь достаточно чувства ответственности перед потомством, чтобы сохранить все это в неприкосновенности, а он предпочел драгоценнейшие сообщения излагать неразборчивыми каракулями – вот что было несносно! Всецело по вине третьего виконта Уорбека исследование документов рода Уорбеков заняло вдвое больше времени, чем он предполагал. А для стареющего ученого, здоровье которого уже не прежнее, время так дорого! На совести виконта останется, если работа, которой предстояло показать, как эволюционировала английская конституция в период 1750–1784 годов, будет не закончена из‑за смерти ее автора. Бессильно негодуя, д‑р Ботвинк смотрел на лежащие перед ним загадочные каракули и через пропасть двух столетий вполголоса ругал виконта Уорбека и клял его плохо очиненное гусиное перо.
|
|
Раздался деликатный стук в дверь, и, не ожидая ответа, вошел слуга. Это был коренастый пожилой человек с бесстрастным лицом и выражением готовности, столь частым у дворецких из хорошего дома.
– Я принес вам чай, сэр, – сказал он, поставив поднос на круглый стол.
– Спасибо, Бриггс, – ответил д‑р Ботвинк. – Очень любезно с вашей стороны, но, право, не стоило беспокоиться.
– Никакого беспокойства, сэр. Я сам пью чай в эти часы, а мне из буфетной – сюда рукой подать: один пролет.
Д‑р Ботвинк серьезно кивнул. Он был достаточно знаком с английскими обычаями, чтобы знать, что даже в наше время дворецкий, подавая гостю чай, не станет, как правило, приводить для этого основания. И лишь оттого, что д‑р Ботвинк находился не вполне на положении гостя, Бриггс нашел нужным объяснить, почему для него не составило беспокойства подняться на один пролет. И д‑р Ботвинк отметил это тонкое социальное различие с кислым удовлетворением.
|
|
– И все‑таки это любезно с вашей стороны, Бриггс, – настаивал он, тщательно подбирая английские выражения. – Даже если мы с вами такие близкие соседи. Между нами говоря, мы с вами единственные обитатели этой старейшей части Уорбек‑холла?
– Именно так. Эта часть дома на самом деле была построена самим Перкином Уорбеком в тысяча…
– Ну нет, Бриггс! – Д‑р Ботвинк, чтобы поправить дворецкого, даже перестал наливать себе чай. – Рассказывайте такие истории посетителям и туристам, но не мне. Ведь Перкин Уорбек – миф, не исторический миф, я имею в виду, а по отношению к роду лорда Уорбека. Между ними нет никакой связи. Эта ветвь рода Уорбеков совсем другого происхождения, и гораздо более высокого, смею вас уверить. Все это имеется вот здесь, в документах. – И он кивнул на дубовый шкаф, стоявший позади него у стены.
– Так‑то оно так, сэр, – ответил Бриггс вежливо, – а только у нас в Маркшире на этот счет говорят по‑своему.
Может быть, д‑р Ботвинк и хотел возразить, но сдержался. Он только тихо пробормотал про себя: «А только у нас в Маркшире говорят по‑своему» – и отхлебнул чаю. А вслух сказал:
– Вкусный у вас чай, Бриггс. Косточки распаривает. – И он не без гордости посмотрел, оценил ли дворецкий его знание английских оборотов речи.
Бриггс позволил себе намек на улыбку.
|
|
– Точно так, сэр, – сказал он. – Очень холодно. Похоже, что пойдет снег. Судя по прогнозу погоды, можно ждать белого Рождества.
– Рождества! – Д‑р Ботвинк поставил чашку на стол. – Неужели год уже идет к концу? В таком месте, как здесь, и дням счет потеряешь. В самом деле, скоро Рождество?
– Послезавтра, сэр.
– А у меня и из головы вон! С этой работой я провозился куда дольше, чем думал. Я слишком злоупотребляю гостеприимством лорда Уорбека. Может быть, в такой момент мое пребывание здесь будет ему неудобно? Надо бы мне спросить его.
– Я только что позволил себе смелость, сэр, задать этот вопрос его светлости, когда подавал ему чай, и он выразил желание, чтобы вы, если вам угодно, оставались его гостем и на праздники.
– Очень любезно с его стороны. Не премину поблагодарить его лично, если он в состоянии меня принять. Кстати, как он чувствует себя сегодня?
– Его светлости лучше, благодарю вас. Он уже на ногах, но еще не сходит.
– На ногах, но еще не сходит, – повторил д‑р Ботвинк задумчиво. – На ногах, но не сходит! Английский язык невероятно выразителен.
– Именно так, сэр.
– Кстати, Бриггс, вы только что говорили о праздниках. Полагаю, что при нынешних обстоятельствах празднество будет носить чисто номинальный характер?
– Как вы изволили сказать, сэр?
– Я думаю, что в действительности не будет никакого торжества, никакого, – он в нетерпении щелкнул пальцами, не находя нужного слова, – никакого пира горой?
– Не могу сказать, сэр, в точности, как именно будут праздновать, но надо полагать, что Рождество пройдет тихо. Его светлость пригласил только немногих из родни.
– А! Значит, будут гости? Кто же, например?
– Нынче вечером приезжает сэр Джулиус, а завтра…
– Сэр Джулиус?
– Сэр Джулиус Уорбек, сэр.
– Но ведь он министр финансов в нынешнем правительстве[2]?
– Совершенно верно, сэр.
– А я, исходя из моих разговоров с лордом Уорбеком, думал, что у него совершенно иные политические взгляды.
– Политические, сэр? Сэр Джулиус приезжает сюда, как я понимаю, только в качестве брата лорда Уорбека.
Д‑р Ботвинк вздохнул.
– Прожив столько лет в Англии, – сказал он, – я иногда чувствую, что так никогда ее и не пойму. Никогда.
– Могу еще чем‑нибудь вам служить, сэр?
– Извините меня, Бриггс. Мое пошлое любопытство иностранца отвлекает вас от дел.
– Отнюдь нет, сэр.
– Если вы можете выдержать в этом погребе еще несколько минут, мне хотелось бы услышать от вас нечто в известной мере важное для меня. Каково будет мое положение в доме на рождественские праздники?
– Как это, сэр?
– Мне, наверно, лучше всего будет держаться в стороне, верно? Лорд Уорбек был так добр, что рассматривал меня как гостя, но, разумеется, я не рассчитываю, что меня будут принимать как близкого родственника – в особенности когда его светлость на ногах, но еще не сходит. Положение довольно щекотливое, а, Бриггс?
Дворецкий кашлянул.
– Вы хотите знать, как будет с едой, сэр?
– Да, как будет с едой – вот в чем, по‑моему, загвоздка. А в другое время у меня хватит чем заняться и здесь. Что вы мне посоветуете?
– Я только что осмелился коснуться этого вопроса в разговоре с его светлостью. Трудность, как вы сами разумеете, сэр, заключается в обслуживающем персонале.
– Признаться, я не вполне уразумел, в чем она заключается.
– В прежние времена, сэр, – продолжал Бриггс, погружаясь в воспоминания, – не возникло бы никаких затруднений. На кухне было бы четверо, да два лакея у меня под началом, ну и слуги, которых привозят с собой гости, тоже были бы на подмоге. А уж теперь, когда я один за всех и на все руки, у меня сил не хватит подавать кушанья на разные столы, о чем я и сказал его светлости. Подавать в столовой и в людской – с этим я еще управлюсь, ну и, ясное дело, к его светлости наверх с подносом… Так что, если вас не стеснит, сэр…
– Все ясно, Бриггс. Пока здесь гости, я буду иметь честь сидеть за столом с вами.
– Да нет, сэр! Я вовсе не то хотел сказать. Мне и в голову не пришло бы сделать подобный намек его светлости.
Д‑р Ботвинк увидел, что вопреки всем своим стараниям он еще раз промахнулся, сделав faux pas[3].
– Хорошо, – сказал он покорно, – я в ваших руках, Бриггс. Значит, мне предстоит сидеть за столом в семейном кругу?
– Если вас это не стеснит, сэр.
– Стеснит? Каким образом? Лишь бы это их не стеснило. Во всяком случае, я буду очень рад познакомиться с сэром Джулиусом. Он сможет разъяснить мне некоторые моменты в конституционной практике, которые пока остаются для меня несколько темными.
– Будут две дамы, сэр. Леди Камилла Прендергест и миссис Карстерс.
– Леди Прендергест тоже член семьи?
– Не леди Прендергест, сэр, а леди Камилла Прендергест. Это титул по обычаю. Не величают леди Камилла, поскольку она графская дочь. Она племянница первого супруга покойной леди. Мы считаем ее за члена семьи. Миссис Карстерс не состоит в родстве, но ее отец много лет был пастором в здешнем приходе, и она, так сказать, выросла в этом доме. Вот и все гости, не считая мистера Роберта, ясное дело.
– Мистер Роберт Уорбек, сын хозяина дома, – он будет здесь на Рождество?
– Само собой разумеется, сэр.
«Ну да! – Д‑р Ботвинк говорил про себя. – Полагаю, что это само собой разумеется. Как же это я о нем не вспомнил!» И он обратился к дворецкому:
– Бриггс, а никак не возможно будет все же устроить, чтобы я столовался в людской?
– Как это, сэр?
– Вряд ли мне доставит большое удовольствие сидеть за столом вместе с мистером Робертом Уорбеком.
– То есть как?
– Ах, я вас шокирую, Бриггс, а этого мне не следовало бы делать. Но вы ведь знаете, кто такой мистер Роберт?
– Конечно, знаю, сэр. Сын его светлости и наследник.
– Я имею в виду не это. Разве вы не знаете, что он председатель организации, которая именует себя Лигой свободы и справедливости?
– Насколько мне известно, это так, сэр.
– Лига свободы и справедливости, Бриггс, – проговорил д‑р Ботвинк с подчеркнутой отчетливостью, – фашистская организация.
– В самом деле, сэр?
– Вас это не интересует, Бриггс?
– Я никогда особенно не интересовался политикой, сэр.
– О, Бриггс, Бриггс, – сказал историк, качая головой и с восхищением, и с сожалением, – если бы вы только знали, какой вы счастливец, что можете так сказать!
II
Гости
Сэр Джулиус Уорбек дал поправить меховую полость у себя на коленях, обменялся последними словами со своим секретарем и устало откинулся на подушки. Машина выехала с Даунинг‑стрит[4]. На сиденье рядом с ним лежал служебный портфель с последним докладом о жизненно важных переговорах, которые велись в этот момент в Вашингтоне с правительством Соединенных Штатов по делам министерства финансов. Доклад должен был занять сэра Джулиуса в течение двух часов езды до Уорбек‑холла, чтобы ни одна минута драгоценного служебного времени министра финансов не пропала даром; но машина уже успела пробраться сквозь туман центрального Лондона и выехать на магистраль, прежде чем сэр Джулиус протянул руку к портфелю.
Он положил его на колени, отпер и принялся изучать листки, покрытые густой машинописью. Блестяще написанный доклад, подумал он, как и следовало ждать от Карстерса. Он почувствовал легкую гордость, вспомнив, что первым открыл Карстерса. Десять лет назад немногие могли предвидеть, какого положения достигнет этот молодой человек, и сэр Джулиус, который обычно любил воздать себе должное за свои собственные заслуги, и на этот раз не преминул полностью воздать себе должное за то, что он один из этих немногих.
Серые облака, предвещающие снег, затянули зимнее небо, и цифры начали двоиться перед усталыми глазами министра. Он обрадовался поводу положить недочитанный доклад обратно в портфель и опять откинулся на сиденье. Карстерс! Это имя вновь всплыло перед ним, вызвав на этот раз легкое раздражение. Да, этот молодой человек, несомненно, проделал большой путь и пойдет еще дальше. Не один хорошо осведомленный журналист говорил о нем как о будущем министре финансов, и сэр Джулиус с реализмом опытного политика признавался, что никто не вечен и что он должен быть благодарен, если имеются такие надежные плечи, готовые принять на себя ношу, когда для него придет время сложить ее с себя. (Но непохоже было, чтоб это время наступило скоро, что бы там некоторые, включая Карстерса, ни склонны были думать!) Однако сам перед собой он должен был признать, что в глубине души недолюбливает этого блестящего молодого коллегу. Было что‑то в этом человеке при всем его несомненном обаянии и таланте, отчего он казался не совсем… В голове у него мелькнули ужасные слова: «не совсем из нашего круга». Он прогнал эти слова с содроганием. Нет, так не годится! Аллан Карстерс – превосходный молодой человек. Не вина его, наоборот – заслуга, если он сделал карьеру, имея от рождения так мало преимуществ… Вспомнив свое привилегированное происхождение, сэр Джулиус мысленно пробежался по этапам карьеры Карстерса. Начальная школа, стипендия, Лондонское экономическое училище, удачная женитьба – да, очень удачная женитьба, подумал сэр Джулиус. Если б его не воодушевляла эта энергичная, честолюбивая женщина, добился ли бы он чего‑нибудь при всем своем уме? Брат ему говорил, что миссис Карстерс должна быть в Уорбек‑холле. «Не забыть бы сказать ей что‑нибудь любезное о ее муже», – напомнил сэр Джулиус сам себе. Ему всегда нелегко давалось быть любезным с миссис Карстерс. У нее была привычка принижать всех политических деятелей, за исключением своего обожаемого Аллана. А сэр Джулиус не находил ничего приятного в том, чтобы его принижали.
Некоторое время он сидел, глядя перед собой отсутствующим взором. За стеклом виднелись окаменелые спины двух молчаливых людей, сидевших впереди. Их неподвижность и безразличие, даже по отношению друг к другу, злили его. Почему служебное положение всегда побуждает людей превращаться в автоматы? Сэр Джулиус любил думать о себе как о человеке сердечном, дружелюбном, сознающем, правда – что вполне естественно, – свое положение и свои права, но в определенных границах, простом и доступном. Однако сколько он ни старался, ему никак не удавалось установить надлежащих отношений с этими двумя. Видно, что‑то с ними не так. Холли, шофер, был еще туда‑сюда. Его семья жила недалеко от Маркхэмптона, и сэр Джулиус не без труда уговорил его поехать с машиной на Рождество к себе домой и заехать за ним в Уорбек‑холл после праздников. Шофер по крайней мере высказал некоторую благодарность, хотя и не такую, какую следовало ждать. Зато другой сыщик, приставленный к нему Особым отделом Скотланд‑Ярда, – Роджерс, – тут у него руки опускались. Иногда сэр Джулиус даже начинал сомневаться, есть ли в Роджерсе хоть что‑нибудь человеческое. В последние три месяца этот человек следовал за ним как тень, и тем не менее сэр Джулиус знал его не лучше, чем вначале. Этот малый был спокоен, вежлив, отвечал, когда к нему обращались, и все тут. Без сомнения, сэр Джулиус должен был считать, что ему крупно повезло, раз у Роджерса не имелось никаких подчеркнуто неприятных качеств, не то что у его ужасного предшественника, который непрерывно сопел, но сэр Джулиус все равно был недоволен. Удручающе подолгу находиться в обществе человека, на которого не можешь произвести никакого впечатления. Вот в чем – если б только он сам мог это понять! – крылся корень зла. Сэр Джулиус, человек общительный и тщеславный, сделал карьеру благодаря тому, что умел произвести на людей впечатление. А жестокая судьба дала ему в охранники человека, на которого теплые лучи его личности оказывали действие не большее, чем если б это было холодное сияние луны.
К этому времени в стекло начали ударяться отдельные хлопья снега, и «дворник» с регулярностью метронома защелкал взад и вперед по стеклу. Машина свернула с главного шоссе на дорогу, которая, несмотря на надвигающиеся сумерки, казалась все более и более знакомой пожилому человеку, сидевшему в машине. По мере того как уходили мили, дорога чуть не превращалась в часть его самого, как это бывает только с местами, которые знаешь и любишь с детства. Потому что это не была больше дорога из Лондона в Маркшир; это была дорога в Уорбек‑холл. И в дороге нечто весьма странное произошло с достопочтенным сэром Джулиусом Уорбеком, членом парламента, министром финансов в самом передовом социалистическом правительстве Западной Европы. Ему опять было пятнадцать лет, он ехал из Итона провести рождественские праздники у дяди; и в то время как одно памятное место сменяло другое, он опять переживал удивительный сплав чувств – гордость тем, что он принадлежит к одному из стариннейших семейств Англии, и зависть к своему двоюродному брату – наследнику всего великолепия этих прелестных мест. Когда машина замедлила ход, переезжая горбатый мост над ручьем, отделявшим деревню Уорбек от поместья, он почувствовал, что и сейчас, через сорок лет, проклинает судьбу, сделавшую его отца младшим сыном в семье и лишившую его, сэра Джулиуса, положения, которое он занимал бы с таким достоинством и изяществом.
На запущенной подъездной аллее машину затрясло, и эхо рассеяло очарование. Сэр Джулиус разом вернулся в середину двадцатого века, в тот мир, где владельцы исторических зданий представляют собой жалкий анахронизм и беспомощно ждут того часа, когда развитие социальной справедливости сгонит их с привилегированных мест, которые они слишком долго не по праву занимали. (Фразы из его последнего предвыборного обращения вспомнились ему с чувством глубокого удовлетворения. Завистливый школьник, существовавший сорок лет назад, был отомщен!) Это не означало, что он настроен недоброжелательно к своему двоюродному брату. Он ценил жест, который тот сделал, приглашая в последний раз представителя нового порядка в родной дом, и он показал, что ценит это, приняв приглашение. Но, вне сомнения, это было в последний раз. Лорду Уорбеку недолго оставалось жить на свете. Он высказался об этом достаточно ясно в своем пригласительном письме. А после него не будет больше Уорбеков из Уорбек‑холла. Об этом позаботится следующий бюджет. И прекрасно. По крайней мере старый порядок исчезнет вместе с приличным, достойным его представителем. Что касается молодого Роберта, то от одной мысли о Роберте Уорбеке и обо всем, за что он борется, у министра кровь закипела в жилах, и в конце пути из машины вышел порядком возбужденный и рассерженный человек.
– Каким поездом ты поедешь завтра, Камилла? – спросила графиня Саймнел свою дочь.
– Двухчасовым. Я обедаю с женой Карстерса, и мы поедем вместе.
– Вот как! А тебе не будет скучно?
Леди Камилла засмеялась.
– Вероятно, будет, – сказала она. – Но у меня нет выбора. Дядя Том предупредил, что машина подъедет к этому поезду, а позволить себе платить за такси я не могу, значит, мне придется ехать этим поездом. Во всяком случае, когда едешь с миссис Карстерс, не надо вести разговор. И даже слушать не надо. Надо только сидеть с умным видом, и она на целый день заведется о своем изумительном Аллане, не ожидая никакого ответа.
– Миссис Карстерс, – заметила леди Саймнел, – зануда. Но в то же время есть что‑то замечательное в ее преданности мужу. Счастлива женщина, которая нашла цель жизни, как она.
Леди Камилла ничего не ответила, но выражение ее красивого умного лица свидетельствовало, что она поняла, что кроется за этой фразой.
– В Уорбек‑холле прохладно в это время года, – продолжала мать. – Надеюсь, ты берешь с собой достаточно теплых вещей?
– Я беру все, что у меня есть. И больше того, я собираюсь все это надеть. Зараз. Я просто распухну от платьев. Я знаю, каково в Уорбек‑холле в холод.
– А ты не думаешь, что тебе было бы куда приятнее тихо провести Рождество со мной в Лондоне?
Леди Камилла окинула взглядом маленькую, хорошо обставленную гостиную в квартире матери и улыбнулась.
– Гораздо приятнее, мамочка, – согласилась она.
– Ты действительно думаешь, что тебе стоит туда ехать?
– Конечно, я должна поехать, мама. Дядя Том очень просил меня. К тому же, может, это последний случай увидеть милого старика.
Леди Саймнел фыркнула. Из‑за этого ли или потому, что ее слова прозвучали для нее самой малоубедительно, Камилла оборвала фразу.
– Я думаю, Роберт там будет? – спросила напрямик леди Саймнел.
– Роберт? Да, думаю, что будет. Наверняка будет.
– Когда ты видела его в последний раз, Камилла?
– Не помню точно. Довольно давно. Он… он последнее время был очень занят.
– Очень занят, – сказала леди Саймнел сухо. – Если эту дурацкую Лигу свободы, или как там ее, можно назвать занятием. Во всяком случае, слишком занят, чтоб уделять время своим старым друзьям.
– Роберт, – сказала Камилла прерывающимся голосом, – очень храбрый человек. Он доказал это на войне. И что еще важней, он патриот. Можно не принимать всех его взглядов, но это еще не причина, чтобы ругать его.
– Хорошо, – спокойно ответила ей мать. – Тебе двадцать пять лет – ты взрослая, сама знаешь, что делаешь. Но независимо от его политической деятельности я лично не нахожу, чтоб Роберт был для тебя такой уж блестящей находкой. Непохоже, что он когда‑либо сможет жить в Уорбек‑холле. Но это тебе решать. Я считаю, что бесполезно вмешиваться в дела такого рода. А уж относительно того, чтоб ругать его, так я ведь только всего и сказала, что с некоторого времени он стал тебя избегать.
– Послушай, мама! – Леди Камилла резко повернулась в кресле и взглянула матери прямо в лицо. – Ты считаешь, что я бегаю за Робертом?
– Видишь ли, девочка, я не знаю, как вы это теперь называете, но в мое время это называлось так.
– Ну так ты права – я за ним бегаю. И сразу, как приеду в Уорбек‑холл, я хочу поставить вопрос ребром и решить так или иначе. Так дальше не может продолжаться – у меня нет сил. Если я ему не нужна, пусть так и скажет, а не пытается увиливать, избегая меня. И почему, черт возьми, я ему не нужна, хотела бы я знать?
Леди Камилла встала во весь рост – великолепная молодая женщина. Ее мать посмотрела на нее трезвым, оценивающим взглядом.
– Может быть, потому, что ему нужна другая, – заметила она. – Но лучше поезжай в Уорбек‑холл и выясни, как ты и сказала, так или иначе.
Миссис Карстерс говорила с Вашингтоном по трансатлантическому кабелю. Ее голос вливался в трубку стремительным потоком, оставляя лишь короткие паузы для ответов. Похоже было, что она задалась целью наговорить за трехминутный разговор как можно больше.
«Замечательно услышать твой голос, дорогой, – говорила она. – Ты не слишком устал от этой работы?.. И ты уверен, что хорошо питаешься?.. Да, конечно, дорогой, я знаю, что хорошо, но ты должен очень следить за своим пищеварением… Ты обещаешь мне держаться в границах, обещаешь?.. Ты знаешь, мне следовало бы быть возле тебя, чтобы смотреть за тобой… Да, дорогой, я знаю, и в конце концов я делаю то малое, что могу, – охраняю крепость, пока тебя нет. Я писала и говорила тебе, что еду в Уорбек на Рождество, правда?.. Да, там будет министр финансов, этот глупый напыщенный старик… Ты прав, может быть, не следует так, но ты знаешь, что он именно такой. Я бешусь от мысли, что он стоит у тебя поперек дороги, когда каждый знает… Нет, дорогой, конечно, не буду. Я буду с ним очень вежлива. Я думаю, теперь он хорошо понимает, насколько он тебе обязан… Дорогой, ты слишком скромен. Если бы ты только знал, как я тобой горжусь. Я видела этого члена парламента в четверг, и он так говорил о тебе, что я просто счастлива… Дорогой, это так мило с твоей стороны. Конечно, я сделаю все на свете, чтоб помочь тебе, но как мало может сделать бедная, слабая женщина… Да, я еду в Уорбек‑холл завтра. Приятно будет опять побывать там. Жаль только, что ты не можешь поехать со мной… Аллан, дорогой, но это же глупо! Ты всюду будешь на месте! Неужели ты не понимаешь, что ты теперь великий человек? Я буду купаться в лучах твоей славы… Нет, никакого большого приема – узкий семейный круг… Да, боюсь, Роберт будет там… Я знаю, дорогой, это ужасно, но ничего не поделаешь. Какая жалость, он ведь был такой славный мальчик… Но, дорогой, ты ведь не думаешь серьезно, что эта его лига хоть в какой‑то степени опасна?.. Нет, нет, конечно, это нельзя обсуждать по телефону, но я и так все поняла, я буду очень осторожна, обещаю… Да, дорогой, можешь поверить, что я сделаю все, что в моих силах, ты знаешь. Ведь всегда так было, не правда ли?.. О Аллан, дорогой, если б ты только знал, как я горжусь! В „Дейли трампет“ вчера была великолепная статья о тебе на главной странице. Ну и смеялась же я! Подумать только, ведь раньше эта газета…», и так далее, и так далее.
В обшарпанной комнате на верхнем этаже пустующего склада в южном Лондоне Роберт Уорбек завершал ежемесячное совещание секции руководителей Лиги свободы и справедливости. Это был высокий красивый молодой человек с рыжевато‑каштановыми волосами и пристальным, фанатичным взглядом серых, несколько навыкате глаз. Около десятка или более человек, к которым он обращался последние полчаса, принадлежали к самым различным типам и классам. Всем им было не больше тридцати пяти лет. Объединяла их, не считая полной поглощенности, с какой они внимали речи своего вождя, лишь одежда. Все они, как и он сам, были в серых фланелевых брюках и темно‑красных фуфайках, левую сторону которых украшал вышитый белый кинжал.
– На сегодняшний вечер все, джентльмены. В должный срок вас известят о следующем совещании. Вы свободны.
Все встали, и каждый с минуту постоял навытяжку, выделывая левой рукой довольно сложное приветствие, на которое Роберт торжественно отвечал тем же. Затем наступила минута разрядки. Отойдя в глубь комнаты, члены лиги сняли фуфайки, отдали их одному из присутствующих и вышли гурьбой в одних рубашках, с тем чтобы внизу вновь облачиться в цивильные пиджаки и пальто.
Уорбек остался наедине с человеком, собиравшим одежду. Он молча смотрел, как тот чинно сложил все и спрятал в громадный шкаф, размером чуть ли не во всю стену. Потом он устало потянулся, снял фуфайку и отдал лейтенанту, чтобы тот убрал ее в его личное отделение, запирающееся на замок.
– Приближается время, – сказал он, – когда мы будем носить нашу форму открыто. Но это время еще не пришло.
– Да, начальник. – Ответ прозвучал почтительно, но чуть‑чуть машинально, словно он уже не раз слышал эту фразу. – Вот ключ от вашего шкафа, начальник.
– Благодарю.
– Вид у вас усталый, начальник.
– Я буду рад отдохнуть несколько дней, – согласился Уорбек, как будто стыдясь признаваться в человеческой слабости.
– Вы уезжаете из города завтра, начальник?
– Да. Я загляну в Фулхэмское отделение по пути из Лондона. Этих молодцов надо научить понимать значение дисциплины.
– Уж вы их научите, начальник.
– Вернусь в начале следующей недели. Тогда мы сможем провести подготовку к слету в северном Лондоне. Вы ведь знаете, как снестись со мной, если будет нужда.
– Да, начальник. Надеюсь, вы хорошо проведете Рождество.
Уорбек с минуту молчал. Он завязывал галстук и задумчиво смотрел в зеркало.
– Спасибо, – сказал он наконец. – По крайней мере у меня будет сознание выполненного долга. Есть обязанности по отношению к собственной семье.
– Боюсь, что вам та компания будет действовать на нервы, – осмелился заметить его помощник.
Уорбек резко обернулся к нему.
– Что вы хотите сказать? – рявкнул он.
– Но, начальник, – запинаясь, пробормотал тот, – я хотел только сказать… я имел в виду сэра Джулиуса.
– Джулиуса? Какое он к этому имеет отношение, черт побери?
– Но я так понял, что он проведет Рождество в Уорбек‑холле, начальник. Разве это не так?
– Впервые слышу.
– Об этом была заметка в утренней «Таймс», начальник. Я думал, вы знаете.
– Боже праведный! Отец прямо‑таки… – Он спохватился вовремя: он чуть не нарушил золотое правило никогда не обсуждать личных дел с подчиненными. – Спасибо, что предупредили меня, Сайке, – продолжал он, надевая пальто. – Я прозевал эту заметку в «Таймс». Впрочем, я никогда не читаю светской хроники. Кто предупрежден, тот вооружен. Я не буду жалеть, если мне подвернется случай высказать этому пустобреху все, что я о нем думаю. И может статься, он не так уж весело проведет Рождество. Спокойной ночи!