– Вы городите чепуху, сэр, – грубо сказал сэр Джулиус, – и притом вредную чепуху! Я вполне учитываю положение, в котором вы оказались, но, как бывший министр внутренних дел, я начисто отвергаю предположение, что на полицию в нашей стране можно оказывать влияние… во всяком случае, такое влияние, как вы предполагаете. Или влияние вообще, – добавил он раздраженно.
С жестом отвращения он отодвинул от себя чашку кофе и встал из‑за стола. Д‑р Ботвинк остался сидеть. Не обращая внимания на вспышку министра, он задумчиво продолжал:
– Конечно, до ареста может и не дойти. Может быть, сержант Роджерс сочтет себя не вправе обвинить кого‑либо из нас пятерых. Тогда все мы останемся в какой‑то степени запятнанными до конца наших дней. И в этом случае, признайтесь, сэр Джулиус, в вашем весьма уязвимом положении, в особенности учитывая, что вы унаследуете титул лорда Уорбека, для вас будет выгодно иметь возможность заткнуть рот шептунам, указав им на человека с такой сомнительной репутацией, как я. Ни один англичанин, даже самый горячий ваш политический противник, если ему предложат выбрать из нас двоих возможного преступника, не поколеблется.
Но Джулиусу этого было довольно.
– Я больше не могу выслушивать такой вздор! – сказал он и направился к двери.
Однако ему не повезло. Когда до спасения ему оставалось всего несколько шагов, прямо перед ним отворилась дверь и он оказался лицом к лицу с миссис Карстерс. Вежливость принудила его уступить ей дорогу и пожелать доброго утра, и, не успев выйти на свободу, он оказался пойманным и втиснутым обратно в комнату.
– О, сэр Джулиус, я так рада, что вы еще здесь! – сказала она. – Вижу, вы уже позавтракали, но вы останетесь и окажете мне моральную поддержку, пока я выпью кофе, не правда ли? Ей‑богу, в такое утро, как сегодня, я не могу есть… Нет, не беспокойтесь, я сама… О, спасибо, д‑р Ботлинг, вы очень любезны… Да, два куска, пожалуйста. А что под этой крышкой? Да, пожалуй, кусочек лососинки, если вам не трудно. В конце концов, как я всегда говорю мужу, нужно поддерживать свои силы. Если б только он был здесь, он бы знал, что делать. Чувствуешь себя такой беззащитной и одинокой… Да, сэр Джулиус, курите, это мне нисколько не мешает… Ах, не уходите, д‑р Ботлинг… Что? Ах, извините, я всегда так бестолкова насчет имен. Не уходите, я чувствую, что в такой момент, как теперь, нам всем нужно держаться вместе, вы согласны?
– В том, что вы говорите, много правды, миссис Карстерс, – важно промолвил д‑р Ботвинк, передавая ей тост.
– Я провела такую ужасную ночь, – продолжала миссис Карстерс, с аппетитом принимаясь за копченую лососину. – Всю ночь я ворочалась и металась, ломая голову над тем, что заставило этого бедного молодого человека покончить с собой. Может быть, он сделал это из‑за женщины, как вы считаете? Но когда вспомнишь о Камилле – она ведь явно по уши влюблена в него…
– Вы думаете, что Роберт совершил самоубийство? – несколько нетерпеливо перебил ее Джулиус.
– А как же иначе, сэр Джулиус? В конце концов, мы все были там. Мы его видели.
– Мы видели, как он умер, мадам, – сказал д‑р Ботвинк мрачно.
– А разве это не одно и то же? Я хочу сказать, что всякое другое предположение слишком шокировало бы!
– Предположение, которое шокирует, не обязательно ошибочно, миссис Карстерс.
– Доктор Ботвинк, – сказал Джулиус колко, – предпочитает думать, что Роберт пал жертвой зверского преступления.
– Отнюдь нет, сэр Джулиус! Дело вовсе не в предпочтении. Я не исключаю никаких возможностей, уверяю вас. Я исхожу из того, что видел своими глазами, и так же, без сомнения, поступит и сержант Роджерс.
– Не говорите мне о сержанте Роджерсе! – воскликнула миссис Карстерс. – Он болван, каких мало. В какой беспорядок он привел вчера мою спальню со своим смехотворным обыском, это прямо невообразимо! Но, кроме шуток, д‑р Ботвинк, уж не думаете ли вы, что один из нас… – Она не закончила фразу.
– Знаете, во мне так силен дух противоречия, что когда мне говорят, что об этом и подумать нельзя, я только об этом и думаю. С вами этого никогда не бывало?
– Конечно, нет!
– Это очень интересно с психологической точки зрения. Может быть, в умении сдерживать мысли в определенных рамках и заключается весь секрет английской партийной политики? Как вы думаете, сэр Джулиус?
Прежде чем ответить, Джулиус потушил папиросу о блюдце, встал и посмотрел в окно.
– Я думаю, – сказал он наконец, – что миссис Карстерс во многом права.
– Благодарю вас, сэр Джулиус. Я знала, что вы согласитесь со мной. Как утешительно в такой момент знать…
Но Джулиус без церемоний перебил ее.
– Совершенно ясно, – произнес он медленно и громко, – что это было самоубийство. Никакого другого предположения просто‑напросто не следует принимать во внимание.
– Но… – начал было д‑р Ботвинк.
– В конце концов, – продолжал сэр Джулиус еще громче, – как подчеркнула миссис Карстерс, мы там были. Мы видели, что произошло.
– Совершенно верно, – сказал д‑р Ботвинк, – и как раз исходя из того, что я видел…
– Мы видели, что произошло, – повторил Джулиус с нажимом. – Не считая леди Камиллы и Бриггса, мы единственные свидетели. Я предполагаю в свое время поговорить с Бриггсом. Он скорее всего стоял так, что не мог многого заметить. Вам, миссис Карстерс, несомненно, представится случай обсудить дело с леди Камиллой. Никто не может опровергнуть то, что мы скажем. – Он посмотрел в упор на д‑ра Ботвинка и продолжал: – Я, конечно, могу говорить только за себя, но я отчетливо помню, что видел, как мой кузен бросил что‑то – что именно, я, конечно, могу только догадываться – в свой бокал непосредственно перед тем, как выпить.
– Как странно, что вы об этом сказали, сэр Джулиус! – подхватила миссис Карстерс. – Ведь я только что хотела сказать об этом сама. Следовало бы упомянуть об этом сразу, но мы все были так расстроены… а теперь я вспоминаю, что я видела‑видела как раз то, о чем вы сейчас упомянули. Не забыть бы сообщить об этом сержанту Роджерсу.
Выпрямившись на стуле, д‑р Ботвинк переводил взгляд с миссис Карстерс на сэра Джулиуса и обратно. Лицо его было лишено всякого выражения, и он долго выжидал, прежде чем заговорить.
– Понимаю, – сказал он. Последовала еще одна длительная неприятная пауза. – Понимаю, – повторил он. – Очень жаль, сэр Джулиус, но я не мастер лгать.
– Вот как! – Джулиус был воплощением справедливого негодования. – Это не то слово, которое я бы…
– Да. – Голос историка звучал язвительно и резко. – Это крайне не британское слово, не так ли? Мне следовало бы сказать… но какое значение имеет, какой именно красивый эвфемизм я употреблю? Вы хотите замять дело – вот к чему все сводится. Ну что ж, я не стану вам поперек дороги, хотя и помогать не обещаю. В конце концов, это не мое дело. Я не привык к английскому образу жизни. Втирайте на здоровье очки сержанту Роджерсу, если удастся. Однако я хочу вас предупредить, что он далеко не так глуп, как вам кажется.
Высказавшись, он встал и без всяких церемоний вышел из комнаты.
После его ухода наступила минута неловкого молчания. Потом миссис Карстерс пробормотала, не глядя на сэра Джулиуса:
– Как, по‑вашему, он… он не подведет?
– Я думаю – нет, – уверил ее Джулиус. – Он ужасно надоедливый субъект, но он поймет. Ведь он сказал, что это не его дело. Ему нет смысла нам вредить.
– Надеюсь, что вы правы, сэр Джулиус. Должна сказать, что его поведение мне совсем не понравилось.
– Это еще цветочки. Знаете, до вашего прихода он прямо‑таки намекал, что я убил Роберта, чтобы унаследовать титул! Это я‑то, подумайте только! – Он невесело засмеялся.
– Это смехотворно, сэр Джулиус! В вашем‑то положении. – Миссис Карстерс вторила его смеху. – И все же из этого можно заключить, что будут говорить всякие невежды. Вот почему так важно…
– Вот именно. Я не думаю, чтобы с Бриггсом могли возникнуть какие‑нибудь затруднения. Предоставьте его мне. Что же касается Камиллы…
– Камилла, дорогая! – Дверь приоткрылась, и миссис Карстерс тут же вскочила. – А мы только что о вас говорили! Какая вы молодец, что сошли вниз, а я думала, что вы проведете весь день в постели.
– Что толку лежать в постели, если не можешь заснуть, – сказала Камилла сухим, ровным тоном. – Нет, спасибо, сэр Джулиус, я сама. Я хочу только тост и чего‑нибудь выпить.
Она сидела за столом прямая, с белым окаменевшим лицом. По знаку миссис Карстерс сэр Джулиус встал и оставил обеих женщин наедине.
– Камилла, – начала миссис Карстерс мягко. – Мы с сэром Джулиусом как раз говорили, когда вы вошли…
– Вы говорили обо мне – знаю. Вы уже об этом упомянули. Сказать, что именно? Вы говорили, что Роберт обращался со мной по‑хамски и если у кого и были основания его убить, так прежде всего у меня.
– Нет, нет, Камилла! Ничего подобного, даю вам слово.
– Но ведь это правда, не так ли? Я скажу вам еще кое‑что, чего вы, вероятно, не знаете. Вчера вечером еще за две минуты до полуночи я желала, чтобы он умер, а теперь хотела бы умереть сама. Правда, глупо?
– Камилла, дорогая, вы не должны говорить об этом. Неужели вы не понимаете, как опасны подобные разговоры?
– Опасны? – повторила Камилла с горькой усмешкой.
– Если бы вы сказали нечто подобное сержанту, Бог знает, что он мог бы подумать.
– Я считаю, что он, наверно, склонен подозревать нас всех в самом плохом. Но мне уже все безразлично.
– Но вам не должно быть безразлично, Камилла, ради всех нас. Так вот, мы с сэром Джулиусом обсудили все и чувствуем, что мы на грани ужасной ошибки. Если б вы только могли нам помочь выявить подлинную правду об этом ужасном деле…
Голос миссис Карстерс журчал откровенно и убедительно, но по лицу Камиллы нельзя было догадаться, слушает она или нет.
XI
Джон Уайлкс и Уильям Питт
В архиве этим утром было еще темнее, чем всегда, потому что узкие окна густо залепил снег, и даже холоднее, чем накануне; однако д‑р Ботвинк вошел в него со вздохом облегчения. Он направился туда прямо из столовой, отчасти по привычке, отчасти, как он осознал, оглядевшись вокруг, по инстинкту, заставившему его искать убежища от ужасов и осложнений настоящего в том единственном мире, который для него является совершенно реальным.
Вздохнув с облегчением, он закрыл за собой дверь. Как он быстро убедился, здесь ничего не тронули. Сержант Роджерс, очевидно, не распространил свои поиски на этот отдаленный закоулок дома. Его бумаги лежали точно так, как он их оставил. На письменном столе еще белел неразборчивый документ, который он принялся вчера расшифровывать в тот момент, когда Бриггс позвал его к чаю. Вспомнив об этом, д‑р Ботвинк горько усмехнулся. Вчера! Неужели это было так недавно? Он пожал плечами. Вчерашний день уже был историей, и притом историей безобразной и подлой. Он был не более реальным и не менее отдаленным, чем та дата, когда появился на свет вон тот трудоемкий манускрипт. Быть может, будущий историк найдет, что вчерашний день заслуживает исследования и увековечения, но он в этом сомневался. Сержант Роджерс мог бы написать его историю, если б сумел; он же – д‑р Ботвинк – предпочитает восемнадцатый век.
Д‑р Ботвинк посмотрел на часы. Меньше чем через полчаса он должен присоединиться к остальным гостям в комнате лорда Уорбека, чтобы пройти через эту тягостную церемонию праздничного поздравления. Хочешь не хочешь, отказаться было невозможно. Значит, для какой‑либо серьезной работы времени не останется. Все‑таки раз уж он здесь, можно опять проглядеть документ. Может быть, прочитав еще несколько фраз, он убедится, что эта бумага не представляет никакого интереса. Стоит попытаться. Он отведет на это четверть часа, самое большее двадцать минут… Он уселся за стол, зажег настольную лампу, тщательно протер очки и придвинул к себе пожелтевший листок.
Как ни хорошо он был знаком с чудовищным почерком третьего лорда Уорбека, какое‑то время он не мог разобрать этих неряшливых каракуль. Он бросил бы свое занятие, если б какое‑то шестое чувство не подсказывало ему, что упорствовать стоит. Наконец из сумбура чернильных закорючек вырисовалось сначала имя, потом дата. Имя было хорошо знакомо каждому изучающему историю, но до тех пор никогда не попадалось д‑ру Ботвинку в бумагах дома Уорбеков. Возможно было – и даже похоже, – что в соединении с этой именно датой оно могло привести к важному открытию. С чувством растущего возбуждения д‑р Ботвинк с новыми силами склонился над работой. Вооруженный лупой и равными образцами почерка третьего лорда Уорбека, он постепенно продвигался вперед. Мало‑помалу весь выцветший документ ожил и приобрел смысл. И в конце концов д‑р Ботвинк разобрал его вплоть до последней буквы. Он тщательно прочел и перечел его, а потом, достав ручку, принялся старательно его переписывать.
Сидя за письменным столом в холоде архива, д‑р Ботвинк чувствовал, как по его жилам пробегает сладкий жар триумфа.
Здесь перед ним была действительность – здесь была правда! В его руках была запись разговора третьего лорда Уорбека с Джоном Уайлксом[9]в разгар большой выборной кампании в Миддлсексе, сделанная в день разговора. Досадные видения двадцатого века поблекли, и остался только д‑р Венцеслав Ботвинк наедине с историческим открытием, которому суждено было поразить всех специалистов – числом по меньшей мере полдесятка, – способных оценить его значение. Это была торжественная и радостная минута, какая выпадает человеку только раз или два за всю жизнь.
– Ей‑ей, сэр, чертовски холодно здесь у вас!
Историк поднял голову. Сквозь толстые линзы очков для чтения он видел только туманный абрис высокого человека, стоявшего у двери на другом конце комнаты. Сняв очки, он разглядел его яснее. Медленно и с мучительным усилием он выплыл из животрепещущей реальности выборной кампании 1768 года в Миддлсексе и обратился к этой серой тени настоящего.
– А, сержант Роджерс! – сказал он, поднимаясь с кресла. – Доброе утро!
– Могу ли я побеседовать с вами несколько минут, сэр?
– Само собой разумеется, я всецело к вашим услугам. Только – я как раз вспомнил – я договорился повидать сегодня утром лорда Уорбека. Пожалуй, мне следует сначала зайти к нему.
Сыщик кинул на него странный взгляд.
– Не думаю, чтобы его светлость пожелал видеть кого‑либо в настоящий момент, – сказал он угрюмо. – Вы были здесь наверху все утро? – добавил он.
– Все утро? – Д‑р Ботвинк вынул из кармана свои старомодные часы. – Не может быть! По‑видимому, я пробыл здесь больше двух часов!
– Значит, мы как раз успеем побеседовать до обеда, – ответил Роджерс спокойно.
– Пожалуйста, сержант. Повторяю, я к вашим услугам. Два часа! А я и не заметил, как прошло время. Что же вы не присядете? Позвольте, я сниму книги с этого кресла.
– Нет, – возразил Роджерс твердо. – Нет, спасибо. Не знаю, как вы, сэр, а я предпочитаю, когда возможно, делать свою работу в тепле. Я пришел спросить вас, не спуститесь ли вы в библиотеку на минутку‑другую.
– Разумеется, или, может быть, правильно было бы на ваш вопрос ответить «разумеется, да»? Как бы то ни было, я немедленно пойду с вами. Теперь, когда вы об этом упомянули, я нахожу, что здесь скорее холодно.
– Это тоже мелочь, которую вы, вероятно, не заметили, сэр? – сказал Роджерс не без насмешки и посторонился, чтобы пропустить д‑ра Ботвинка вперед.
– У меня, знаете ли, было о чем думать, кроме температуры, – ответил д‑р Ботвинк. В дверях он остановился и оглянулся на письменный стол, где рядышком лежали старый грязный манускрипт и чистый лист с переписанным текстом. Со вздохом сожаления он послал прощальный привет веку разума и стал спускаться впереди сержанта по узкой каменной лестнице вниз.
– Значит, вы не очень наблюдательны, доктор Ботвинк? – сказал Роджерс, усевшись в кресло перед горящим камином.
– Простите?
– То есть не замечаете, который час, тепло или холодно и тому подобное?
– А, я понял вас! Рассеянный профессор, любимый персонаж английских юмористов, – вот какую роль вы предназначаете мне, сержант? Что ж, вероятно, в известном смысле это правильно. Когда человек поглощен подлинно важным делом, он не замечает мелочей, так ведь? Но я льщу себя мыслью, что в обыденной жизни я сумею отличить кукушку от ястреба.
– Кукушку от ястреба – что это значит?
– Не важно. Не я изобрел это выражение – я думал, вы знаете его. Говоря обычным полицейским языком, я могу отличить живого от мертвого и естественную смерть от насильственной, в особенности если она происходит у меня на глазах. Вероятно, я прав, предполагая, что именно на сей счет вы и хотели со мной поговорить?
Роджерс не ответил. На его грубом лице не отражалось ничего, кроме усталости; полузакрыв глаза, он смотрел на огонь. Вдруг он повернулся к Ботвинку и ошарашил его неожиданным вопросом:
– А что вы за профессор, доктор Ботвинк?
Историк терпеливо перечислил свои степени и звания.
– И поколесили же вы по свету, не правда ли?
Губы д‑ра Ботвинка скривились в холодной усмешке.
– Пожалуй, точнее будет сказать, что меня погоняли по свету, – заметил он мягко.
– Уточните, какие политические связи были у вас в Чехословакии.
– Я был левым, разумеется.
– Разумеется?
– Я хочу сказать, что моя… моя левизна, назовем это так, послужила естественной причиной того, что меня гоняли по свету.
– Гм… А потом вы некоторое время жили в Вене, так, кажется?
– Да. Я был приглашен туда, чтоб прочесть курс лекций. Но курс остался незаконченным.
– Это было при Дольфусе?[10]
– Да. Я предвосхищу ваш следующий вопрос, заметив, что я был антидольфусовцем. Вот почему мои лекции, естественно, были прерваны. Я антиклерикал, антифашист, короче говоря, вы можете зарегистрировать меня как прирожденного «анти».
– А не проще ли сказать, что вы коммунист, доктор Ботвинк?
Историк покачал головой.
– Увы! – сказал он. – Когда‑то, пожалуй, это и могло случиться, но если бы мне надо было определить мою позицию теперь, я сказал бы… Но зачем отнимать у вас попусту время, сержант? Вы хотите знать о двух вещах, я вам их скажу. Первое: я решительнейший, насколько это возможно, противник Лиги свободы и справедливости. Второе: ни по этой, ни по какой‑либо иной причине я не убивал достопочтенного мистера Роберта Уорбека.
Нельзя было сказать, произвели ли слова д‑ра Ботвинка впечатление на сержанта. Он не удостоил его ответом. Вместо этого он пошарил у себя в карманах, вынул из одного жестянку с табаком, из другого – пачку папиросной бумаги и стал скручивать сигарету. Закурив ее, он возобновил вопросы, но на совсем другую тему:
– Опишите мне эту бутылочку яда в шкафу в буфетной. Как она выглядела?
– Не имею ни малейшего представления.
– Вы хотите сказать, что ее там не было?
– У меня нет оснований сомневаться в этом. Просто я ее не заметил.
– Но вы по меньшей мере дважды открывали этот шкаф, как я понимаю. Первый раз – когда осматривали кусок старой деревянной резьбы…
– Полотняной обивки.
– …и второй раз, когда показывали ее Бриггсу. Неужели вы хотите сказать, что ни в том, ни в другом случае вы не заметили того, что находилось прямо у вас под носом?
– Меня интересовал шкаф или, говоря точнее, спинка шкафа, а не его содержимое. Я историк, сержант, а не отравитель. Chacun a son metier[11].
– И вы не подходили к шкафу третий раз?
– Зачем? У меня пропал интерес к нему.
– К шкафу или к яду?
– Повторяю, я не заметил там никакого яда.
– Ваша наблюдательность, доктор Ботвинк, по‑видимому, весьма избирательна.
– Что верно, то верно. Вы определили эту черту, если позволите так сказать, с замечательной точностью.
– В таком случае вы небось скажете мне, что ваши наблюдения над тем, что произошло прошлой ночью, ничего не стоят и что, если я стану вас об этом спрашивать, я зря потрачу время.
– Напротив того. Я был живо заинтересован тем, что произошло. И я думаю, что видел все не хуже, чем… чем кто‑либо другой.
– Мне бы хотелось это проверить. Заметили ли вы, что мистер Уорбек опустил что‑то в свой бокал, перед тем как его выпить?
– Я не заметил этого, – сказал д‑р Ботвинк подчеркнуто.
– Однако сэр Джулиус, миссис Карстерс и Бриггс – все они уверены в том, что он это сделал. Как вы это объясните, сэр?
Д‑р Ботвинк молчал.
– Ну? Что вы скажете?
– Если они все в этом сходятся, то кто я такой, чтобы им возражать? Но сходятся ли они? Вот вопрос, который я себе задаю.
– Я только что сказал вам, что они стоят на одном.
– Извините меня, сержант, но этого вы мне как раз и не сказали. Вы мне сказали, что все они одинаково уверены в этом. Но вы не упомянули леди Камиллы, а это, пожалуй, кое‑что да значит. Далее, вы не сказали, что они сходятся насчет момента, а также насчет обстоятельств, при которых этот факт, по их словам, имел место. Ведь в этом и состоит проверка, не так ли? Хоть я и антиклерикал, но Библию я знаю.
– А какое отношение к этому имеет Библия, позвольте спросить?
– Я имел в виду историю Сусанны и старцев, которую такой опытный полицейский, как вы, должен был бы знать[12].
– Знаю, – коротко ответил Роджерс.
Некоторое время он молчал. Д‑р Ботвинк с видом дискутанта, отстоявшего свою точку зрения, удовлетворенно откинулся на спинку кресла и стал обводить глазами заставленные книжными полками стены библиотеки. Вдруг его глаза остановились на одной точке прямо за левым плечом сержанта. Он пристально смотрел на это место, и на лице у него появилось живейшее любопытство; но, когда Роджерс обернулся, чтобы узнать, что же так заинтересовало историка, он не увидел ничего, кроме уставленной книгами полки, не отличающейся от других полок в библиотеке ничем, кроме абсолютно неинтересных названий на корешках.
– Доктор Ботвинк! – сказал Роджерс громко.
Историк виновато вздрогнул.
– Прошу извинить меня, – сказал он. – Я на секунду отвлекся. Вы, кажется, сказали…
– Вы видели это раньше?
Сыщик достал откуда‑то скомканный обрывок папиросной бумаги. Когда он осторожно расправил его у себя на колене, внутри оказалось несколько белых кристалликов. Д‑р Ботвинк надел очки и внимательно рассмотрел их.
– Нет, не видел, – произнес он медленно. – А что это такое?
– Это мне скажет химик, если мне удастся отдать их на анализ.
– Так. А покуда я предполагаю, что неразумно было бы проверять эти кристаллы по‑любительски и уж тем более на вкус. Позвольте спросить: где это было найдено?
– Под карточным столом.
– Понимаю. Это, конечно, согласуется с…
– С чем?
– С тем, что кто‑то – сам ли мистер Роберт или кто‑нибудь другой – высыпал содержимое этой бумажки в бокал мистера Роберта, когда бокал стоял на карточном столе. Если это был кто‑то другой, то так как мы во все глаза глядели, что он выделывал у окна, это легко можно было сделать незаметно. Но если он сделал это сам… Скажите, сержант, неужели нам нужно ломать эту комедию дальше?
– Что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, что вы не верите, так же как и я, что этот несчастный субъект покончил с собой. Неужели человек, как бы он ни был пьян, сначала публично заявит, что он сейчас объявит важную новость, а затем примет яд, не успев огласить ее? Это чушь. Вы не задали мне ни одного вопроса о том, что произошло прошлой ночью, и это может объясняться только тем, что вы уже опросили других присутствовавших и таким образом разрушили смехотворный сговор между сэром Джулиусом и остальными. Вы просто проверяли меня, чтобы удостовериться, участвую ли я в этом сговоре или нет. Разве не так?
– Я здесь не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы, доктор Ботвинк.
– Как вам угодно. Но на один вопрос мне очень хотелось бы получить ответ, потому что он меня озадачивает. Узнали ли вы, какую новость мистер Роберт собирался объявить, и если да, то в чем она состоит?
– И этого я вам не скажу.
– Жаль. Знай это, я, пожалуй, смог бы вам помочь, а я, поверьте, рад был бы вам помочь, если бы мог. Ну что же, сержант, хотите задать мне еще какие‑нибудь вопросы?
– Еще два вопроса, сэр, и потом я больше не стану вас беспокоить в ближайшее время. Вы сказали мне, когда я к вам зашел, что у вас назначена встреча с лордом Уорбеком. Зачем вам эта встреча?
– На это легко ответить. Это, собственно, не встреча в точном смысле слова. Просто за завтраком Бриггс сообщил мне, что его светлость пожелал сегодня утром принять всех гостей у себя, чтобы поздравить их с праздником. Учитывая то, что мы были в курсе случившегося, а он нет, встреча эта должна была быть довольно мучительной, но я не собирался уклоняться от нее.
– Но ведь вы не видели лорда Уорбека сегодня утром?
– Конечно, нет.
– Ни до завтрака, ни после?
– Разумеется, нет! Даже такой иноземец, как я, сержант, понимает, как неуместно навещать английского джентльмена до завтрака. А после завтрака, уверяю вас, я прошел прямо в архив и оставался там до вашего прихода. А почему вы спрашиваете?
– Кто‑то, – ответил Роджерс мрачно, – побывал у его светлости после того, как Бриггс подал ему завтрак, и до того, как он вернулся за подносом.
На это д‑р Ботвинк ничего не сказал. Брови его вопросительно поднялись, а рот округлился в изумленное «о»!
– Кто‑то, – продолжал сыщик, – сообщил ему о смерти сына. Когда Бриггс вернулся за подносом, он нашел его в состоянии полнейшей сердечной слабости.
– И он, бедняга, умер?
– Нет, еще жив, но только‑только. Не могу сказать ни того, доживет ли он до тех пор, когда мы сможем достать врача, ни того, сможет ли врач что‑либо сделать для него. Сильно сомневаюсь в этом.
– Так! – сказал д‑р Ботвинк тихо, как бы про себя. – Этого и следовало ожидать. Да, я нахожу это очень логичным. А ваш второй вопрос, сержант?
– Я хотел только узнать, что в этой комнате так заинтересовало вас, на что вы смотрели?
– Рад, что вы меня спросили. Я сказал, что хотел бы вам помочь, не так ли? Так вот, я смотрел на книгу, которая навела меня на мысль, возможно, и не лишенную значения. Я смотрю на эту книгу и сейчас.
Д‑р Ботвинк встал и подошел к книжной полке в противоположном углу комнаты.
– Вот эта книжка, – сказал он, приложив палец к томику в зеленом переплете, – «Жизнь Уильяма Питта»[13], сочинение лорда Розбери. Слабая работа, но отнюдь не поверхностная. В ней говорится о Питте‑младшем, знаете, о втором сыне великого члена палаты общин. Вам следовало бы прочесть ее, сержант.
– Спасибо, сэр, – сказал Роджерс сухо. – Сейчас меня интересует смерть Роберта Уорбека, а не жизнь Уильяма Питта.
– Это немного выходит за рамки моего периода, – невозмутимо продолжал д‑р Ботвинк, – и поэтому я не стыжусь признаться, что не могу указать вам точной даты, но я думаю, что это произошло в 1788 или 1789 году. Во всяком случае, в книжке Розбери вы ее найдете. Но понимаете, важно не то, что произошло в этом году, а то, чего не произошло. Вот что действительно было важно. Как с собакой у Шерлока Холмса ночью[14]. Вам не интересно, сержант Роджерс? Вы думаете, что я просто играю свою роль рассеянного профессора? Жаль, жаль! Во всяком случае, я сделал все, что было в моих силах, чтобы вам помочь. Разрешите уйти?
XII
Спальня и библиотека
Полнейшая тишина окружала старый дом. Не было даже слабого ветерка, который поколебал бы густой туман, нависший над погребенной под снегом местностью. Глядя из высокого окна в спальне лорда Уорбека, Камилла Прендергест видела перед собой мир, в котором сама жизнь словно остановилась, – мир бесформенный, бесцветный и, по всей видимости, безграничный. Трудно было поверить, что за этим пустым, безжизненным пространством жизнь идет своим чередом, что по оживленным морским путям вдоль берегов корабли осторожно пробираются во мраке или бросают якорь, тревожно окликая друг друга хриплыми сиренами; что по всей Англии наперекор морозу и снегу мужчины и женщины собрались, чтобы весело провести Рождество. Еще труднее было представить себе, что эта полная изоляция кратковременна, что она мимолетная причуда природы и что через несколько дней, а может быть, даже и часов, она исчезнет и Уорбек‑холл и все, что в нем произошло, станет пищей ненасытного любопытства внешнего мира.
Она вздрогнула и, отвернувшись, окинула взглядом комнату. За исключением тиканья часов на камине, здесь все было также неподвижно и безмолвно, как и снаружи. Лорд Уорбек лежал на постели, и лицо его было едва ли не белее подушки, а дыхание таким слабым, что пододеяльник у рта почти не шевелился. Так он пролежал все утро, лишенный дара речи и без сознания, изолированный от окружающих людей, которые и сами были отрезаны от мира. Когда Бриггс доложил, в каком состоянии он нашел лорда Уорбека, Камилла согласилась посидеть с ним так же, как соглашаются побыть с покойником, потому что ни она и никто другой не в силах были ему помочь.
Она встала, подошла к кровати и наклонилась над неподвижной фигурой. Ей показалось, что лицо его стало еще бледнее, а дыхание еще слабее, но трудно было что‑либо сказать определенно, настолько слабо теплилась в лорде Уорбеке жизнь. Хорошо еще, что он был жив. Она пристально смотрела на тонкие изможденные черты, потом отвернулась. В эту минуту за ее спиной тихо открылась дверь и вошел Бриггс.