– Никакой политики в этом доме, – еле произнес лорд Уорбек.
– Идите сюда на минутку, – твердо сказала Камилла. – Мне нужно поговорить с вами. – Она взяла сбитого с толку Ботвинка за руку и отвела его в глубь комнаты. – Послушайте, – сказала она, – я понимаю ваши чувства, но вы просто обязаны помочь нам провести этот вечер. Все будет и так ужасно, но без вас выйдет еще хуже, да еще учитывая настроение Роберта.
– Хуже, леди Камилла? Я не понимаю. Как может быть хуже, если он во всем винит меня?
– О, не воображайте, что только вас! Вы послужили предлогом для его грубостей. Он ненавидит сэра Джулиуса так же, даже больше, пожалуй, потому что он считает, что это человек из его класса, который переметнулся на другую сторону. По той же причине он не переносит миссис Карстерс.
– А вас, миледи? Он ненавидит и вас? И если так, то по какой причине?
– Именно это, – сказала Камилла медленно, – я и приехала узнать.
– Я понял вас.
– Благодарю. Я так и думала, что вы поймете. Вы, по‑видимому… человек проницательный.
Д‑р Ботвинк на минуту замолчал. Потом, взглянув в сторону софы, сказал:
– Мой отказ огорчил бы лорда Уорбека, не правда ли?
– Да, он очень расстроился бы. Этот рождественский прием – всецело его идея, а он вряд ли доживет до следующего.
Д‑р Ботвинк вздохнул.
– Я многим обязан его светлости, – сказал он. – Я присоединюсь к обществу сегодня вечером, леди Камилла.
– Спасибо. Я искренне благодарна вам за это.
– И все‑таки, – сказал д‑р Ботвинк горестно, – я опасаюсь, что в лучшем случае буду чувствовать себя рыбой, вытащенной из воды. Не говоря уже о том, что я вызываю неудовольствие мистера Роберта, между мной и остальными гостями так мало общего.
– Я уверена, что вы можете поладить с кем угодно.
Д‑р Ботвинк покачал головой.
– Нет, нет, – сказал он. – У меня довольно узкий круг интересов. Я с нетерпением предвкушал знакомство с вашим министром финансов, потому что надеялся выяснить у него известные пункты в теории и истории конституции, имеющие отношение к его министерству. Но когда я затронул эту тему за завтраком, он не проявил никакого интереса и, я бы даже сказал, осведомленности.
Камилла засмеялась.
– Какое простодушие, доктор Ботвинк, – сказала она. – Неужели вы действительно ожидали, что министры знают хоть что‑нибудь из истории конституции? Они слишком заняты делами своего министерства, чтобы беспокоиться о чем‑либо подобном.
– Боюсь, что я все еще плохо понимаю Англию, – сказал историк кротко. – На континенте нередко случается встретить на министерском посту профессора истории.
– Во всяком случае, вы зря думаете, что расшевелите гостей, расспрашивая Джулиуса о британской конституции, – сказала Камилла твердо. – Как бы там ни было, он терпеть не может профессиональных разговоров. Разве вы не видели, как миссис Карстерс только что надоедала ему своими разговорами о пошлинах на сахар? Нет, если вы хотите заставить его разговориться, попробуйте гольф или рыбную ловлю. Если что его действительно интересует, так только это.
– Гольф и рыбная ловля, – повторил д‑р Ботвинк серьезно. – Благодарю вас, леди Камилла. Буду помнить. Может быть, с вашей помощью я даже пойму в конце концов английскую общественную жизнь.
V
Роберт запутался
Роберт закрыл за собой дверь библиотеки и вышел в коридор со вздохом облегчения. Чтобы попасть в помещение для слуг, ему надо было повернуть налево, но вместо этого после минутного колебания он пошел в обратную сторону. Не сделав и нескольких шагов, он остановился в изумлении. В углу коридора, у стены, стоял человек, по‑видимому, всерьез занятый созерцанием портрета шестого лорда Уорбека в охотничьем костюме, верхом на коне, со сворой мидмаркширских гончих. Одетый в аккуратный костюм из серого твида, незнакомец, несмотря на свой большой рост, ухитрялся казаться незаметным. По‑видимому, он чувствовал себя совершенно свободно и при приближении Роберта посторонился с видом человека, уверенного, что его присутствие здесь вполне в порядке вещей.
Роберт был не в таком настроении, чтобы считать чье‑то присутствие в порядке вещей. Он чувствовал, что Рождество в Уорбек‑холле преподносит ему один неприятный сюрприз за другим. При виде еще одного неизвестного ему гостя он почувствовал, что чаша его терпения переполнилась.
– Кто вы такой, черт возьми? – спросил он воинственно.
– Меня зовут Роджерс, сэр, – ответил верзила учтиво. Голос его звучал как‑то безлично, словно исходил из хорошо налаженной машины.
– Зачем вы тут околачиваетесь?
– Видите ли, сэр, околачиваться, собственно говоря, – моя профессия. Вот моя карточка, сэр.
В руке у Роберта вдруг оказалась маленькая четырехугольная карточка.
«Лондонское управление полиции, – прочел он. – Особый отдел. Сим удостоверяется, что Джеймс Артур Роджерс служит в Лондонском управлении полиции в чине сержанта. Настоящим подтверждается его полномочие на исполнение служебных обязанностей».
– Понимаю. – Он возвратил карточку владельцу, держа ее кончиками пальцев, как будто даже прикасаться к ней было противно. – Значит, вы из этих? Я как будто вас раньше встречал?
– Так точно, сэр. В воскресенье двадцатого сентября, между восемью и десятью часами вечера.
– Ну?
– Митинг на улице. Лига свободы и справедливости, сэр. Я был на дежурстве.
– Так вот в чем дело! А теперь вас послали сюда продолжать шпионить за мной?
– Нет, нет, сэр, я здесь по службе охраны – приставлен к сэру Джулиусу.
Роберт откинул голову и захохотал.
– Охрана! – сказал он. – Вот здорово! Нужна она ему! Ну так вот что я вам скажу, а вы, вернувшись в Скотланд‑Ярд, можете передать это вашему начальству, – когда наше движение захватит власть, молодчики вроде вас потеряют работу.
– Никоим образом, сэр, – ответил сыщик невозмутимо. – То же самое в прежнее время говорили сэр Джулиус и его сторонники, когда я присутствовал на их митингах. Вам тоже понадобится охрана. Всем она нужна.
Осторожное покашливание за спиной заставило Роберта круто повернуться.
– Извините, сэр… – Бриггс говорил достаточно почтительно, но вид у него был неодобрительный. Очевидно, беседа между сыном хозяина дома и полицейским не предусматривалась традициями Уорбек‑холла. Он обратился к сержанту Роджерсу. – Чай для вас приготовлен в комнате экономки, мистер Роджерс, – быстро проговорил он.
– Благодарю вас, мистер Бриггс.
– Я вас не задерживаю, сержант, – язвительно сказал Роберт.
– Весьма признателен, сэр, – ответил Роджерс по‑прежнему благодушно и удалился.
Роберт смотрел ему вслед с отвращением.
– Вот с чем нам теперь приходится мириться, Бриггс, – заметил он.
– Вот именно. – Дворецкий кашлянул опять. – Извините меня, мистер Роберт, но не смогли бы вы поговорить со мной сейчас?
Роберт повернулся и молча посмотрел на него. Бриггс стоял в почтительной позе, к которой его приучила многолетняя дисциплина, но его взгляд неуклонно выдерживал взгляд хозяйского сына, и в конце концов Роберт отвел глаза.
Бриггс продолжал тем же почтительным тоном:
– Я затопил камин в курительной, сэр. Пожалуй, там будет всего удобней.
Роберт по‑прежнему молча зашагал по коридору, прошел в дверь, которую Бриггс открыл перед ним, и бросился в кресло у камина. Дворецкий, как и положено дворецкому, остался стоять на ковре посредине комнаты, пока Роберт, вытянув длинные ноги, угрюмо смотрел на носки своих ботинок. Молчание стало невыносимым, и наконец Роберт не выдержал. Подняв глаза, он вдруг буркнул:
– Ну, Бриггс? Что же вы ничего не говорите?
– Я надеялся, сэр, что услышу какое‑нибудь предложение от вас.
– Мне нечего предлагать.
– В таком случае, сэр, позвольте обратить ваше внимание на то, что моя дочь Сюзанна в настоящее время…
– Вот что, Бриггс! – Роберт вскочил. Его великолепный атлетический торс высился над смиренной фигуркой, стоявшей перед ним. – Какой толк опять подымать всю эту историю теперь? Вы знаете положение дел так же хорошо, как и я. Мы обсуждали его не раз и не два. Я мог думать, что уж кто‑кто, а вы можете мне доверять. Я обещал вам раньше и могу обещать вам сейчас…
– Обещания, конечно, дело хорошее, мистер Роберт, – сказал дворецкий твердо. – Но это было уже давно, а теперь нужно подумать о двоих, не считая меня. Давно пора что‑либо предпринять.
– Неужели вы в самом деле считаете, что сейчас, когда мой отец опасно болен и в доме полно народу, пора что‑то предпринять, как вы выразились. Вы крайне безрассудны, Бриггс. Пока все должно идти, как шло до сих пор. Когда мне подвернется случай поговорить с отцом, я это сделаю.
– Боюсь, сэр, что меня это не устроит.
– Бриггс! – Тон Роберта стал угрожающим. – Вы пытаетесь запугать меня?
– Я не хотел бы быть понятым так, сэр.
– Это наше дело – мое и Сюзанны. Она взрослая и вполне способна сама о себе позаботиться. Если бы ее не удовлетворяло теперешнее положение, она приехала бы сюда и так мне и сказала.
– Она здесь, сэр, – ответил Бриггс спокойно.
– Здесь? – Роберт был явно поражен. – Вы хотите сказать мне, что она сейчас действительно здесь, в этом доме?
– Именно, сэр.
Роберт молчал целых полминуты. Потом сказал тоном человека, признающего свое поражение:
– Вероятно, она хочет меня видеть?
– Нет, сэр. – Бриггс говорил так бесстрастно, словно обсуждал, какой ликер подать после обеда. – Она несколько стесняется видеться с кем‑либо в своем теперешнем положении. Это одна из причин, почему она чувствует… мы чувствуем, что было бы желательно выяснить положение как можно скорее.
– Понимаю… понимаю. – Голос Роберта опять стал жестким. – И вы привезли ее сюда с целью поднажать на меня дополнительно? Чистейшей воды шантаж, Бриггс, честное слово.
– Против этого выражения позволю себе протестовать, сэр.
– А что же это такое, как не шантаж? У вас, насколько мне известно, нет другого предлога, чтобы привезти ее сюда.
– Послушайте, сэр, – сказал Бриггс, впервые проявляя какие‑то эмоции, – Рождество – время семейных встреч даже для дворецких. Что же касается нажима, то я верю, что он не понадобится. Мы до сих пор полагаемся на то, что вы во всех отношениях поступите как джентльмен.
Слово «джентльмен» в устах Бриггса обладало силой и убедительностью, которые на несколько секунд лишили Роберта дара речи. Может быть, только человек, занимающий такое социальное положение, мог употребить это слово в подобном смысле. Не будучи сам джентльменом, но присягнувший служить знати, он взывал к знамени, под которым он и его товарищи прожили свой век и без которого их служба выродилась бы в простое прислужничество. Как бы Роберт ни был разгневан и встревожен, до него все же дошло, какими глубокими чувствами была вызвана спокойная речь дворецкого. Он с трудом направил беседу вновь на деловой путь.
– Вы только что сказали, что Сюзанна не хочет никого видеть. Но несомненно, другие слуги в доме…
– Я был вынужден довериться кухарке и старшей горничной, сэр, но, разумеется, не в полной мере. Им известно, что она моя дочь, но не больше. Я не мешал им думать, что она вдова. Как мне ни неприятны эти увертки, сэр, но это, по‑видимому, лучший путь.
– Понимаю… Бриггс, мне нужно все обдумать. Я буду…
Слабое звяканье в отдалении перебило его заикающуюся речь. Бриггс сразу насторожился. До этого он слушал Роберта с напряженным вниманием, но тут бесцеремонно прервал его:
– Извините меня, сэр. Кажется, это звонит его светлость.
Он подошел к двери. Не успел он взяться за ручку, как дверь отворилась и на пороге появилась Камилла. Бриггс едва не налетел на нее. Порозовев от смущения, он отступил, бормоча:
– Простите, миледи! У меня и в мыслях не было…
– Ничего, Бриггс, – сказала чуть запыхавшаяся Камилла. – Его светлость просит вас помочь ему подняться наверх. Он решил пойти спать.
– Слушаюсь, миледи.
Бриггс исчез с неторопливой быстротой, которая составляет профессиональную тайну дворецких, а Камилла обратилась к Роберту.
– Дай мне папиросу, – сказала она отрывисто.
Роберт протянул ей свой портсигар и дал закурить. Камилла стояла у камина: она поставила ногу на низкую решетку, рукой оперлась на каминную доску и смотрела вниз, на пламя. Поза была привлекательная, и мерцающий свет, исходивший от догоревших поленьев, придавал яркость и живость чертам, которые знаток, наверное, счел бы чуть‑чуть холодноватыми и бесстрастными. Если Роберт и заметил это, то постарался не показать виду. Он ждал и, лишь когда Камилла выкурила половину папиросы, нарушил молчание.
– Я думая, что отец посидит подольше, – сказал он. – Ему не стало плохо, нет?
– Нет, с ним все благополучно. Он жаловался только на усталость.
– Неудивительно, что он устал, если он слушал, как Джулиус и миссис Карстерс разговаривают о сахаре.
– Во всяком случае, он выдержал дольше, чем ты, Роберт, – заметила Камилла со слабой усмешкой.
Разговор опять оборвался, и Роберт не обнаруживал никакого желания возобновить его. Наконец Камилла бросила окурок в огонь и повернулась к Роберту.
– Ну? – спросила она. – До чего вы с Бриггсом дотолковались?
– Дотолковались? – Роберт сразу перешел в оборону. – Что ты хочешь сказать? О чем я должен был с ним толковать?
– О выборе вин на сегодняшний вечер, – ответила Камилла с видом невинного удивления. – Я думала, что именно для этой дискуссии ты с таким трудом оторвался от чая.
– Ах вот ты о чем! Да, с выпивкой все в порядке.
– Надеюсь, что вина хватит, – сказала Камилла с внезапной вспышкой злости. – Я собиралась сегодня много выпить. Собиралась по‑настоящему, вдрызг напиться.
– От этого ты станешь еще прелестней.
– А мне и надо быть прелестней. Разве нет? Я хочу сказать, что мои прелести пока не произвели особого впечатления.
– Наоборот, Джулиус сделал тебе очень милый комплимент, а своего нового еврейского дружка ты, кажется, совсем пленила. Он еще не предлагал тебе поехать с ним в Палестину?
– Бедный Роберт!
– А я и не знал, что нуждаюсь в жалости.
– Не знал? Может быть, и так, но от этого ты только еще больше вызываешь жалость. Раньше ты был скорей человеком добродушным, теперь ты ожесточился и зол на весь мир. Что с тобой случилось?
– Насколько мне известно, ничего.
– Роберт, это чушь. Не может человек измениться так, как ты, и притом не знать, что с ним что‑то случилось.
– Я не вижу, при чем здесь перемены. Я никогда не любил евреев и социалистов, не люблю их и сейчас.
Камилла нетерпеливо вздохнула.
– Нельзя ли оставить политику в стороне? – спросила она.
– Пожалуйста. Я ведь не просил тебя заводить о ней разговор, не правда ли?
– Я ничего не имею против твоей Лиги свободы и справедливости…
– Очень мило с твоей стороны. Я расскажу об этом своим, когда вернусь в Лондон. У них просто камень с души спадет.
Камилла пренебрегла этим замечанием.
– Будь ты черт знает кем, если тебе угодно, лишь бы это был ты, а не эта ужасная, циничная карикатура на тебя, – упорствовала она.
– Ты говоришь глупости!
– Роберт! – Камилла схватила его за руку. – Роберт, посмотри на меня! Мы знаем друг друга достаточно хорошо – с самого детства. Незачем пытаться уверить меня, что ничего не случилось, когда и слепой увидит, что ты глубоко несчастен. Дай мне помочь тебе, Роберт! Ведь я же немногого от тебя прошу. Мы ведь так дружили – я… я готова сделать что угодно, лишь бы тебе помочь. Да понимаешь ли ты, что я хочу сказать, Роберт? Все, что угодно! Я просто не в силах вынести, если так будет и дальше. Посмотри на меня, Бога ради, посмотри на меня!
– Пусти меня, Камилла! – процедил Роберт, стиснув зубы. – Предупреждаю тебя, пусти меня!
– Не раньше, чем скажешь, что с тобой случилось. Если хочешь, скажи, что ненавидишь меня, но только объясни отчего. Видит Бог, я не хочу ничем обидеть тебя. Я только хочу тебе помочь. Хочу… Хочу…
– Хочешь, хочешь! – Роберт внезапно набросился на нее. Его сильные руки схватили ее за плечи, лицо оказалось в нескольких дюймах от ее лица. – Знаю, чего ты хочешь, прекрасно знаю. Нечего тут сантименты разводить. Ты хочешь мужчину. Вот зачем ты явилась сюда, разве нет? Ладно, тебе представляется случай. Хочешь, я запру дверь и потушу свет? Мы можем пристроиться на диване.
– Роберт, мне больно! Пусти меня.
– Или ты предпочитаешь подождать до ночи, когда ты упьешься шампанским, чтобы преодолеть девичью застенчивость? Ты только что сама сказала, что собираешься вдрызг напиться, разве нет? Пожалуй, это будет самое лучшее, и я тоже хвачу, чтобы мы сравнялись. Ну, так как? Может, подождать до тех пор?
– Роберт, ты сошел с ума! Ради Бога, отпусти меня.
– Тогда по рукам, детка! По крайней мере хоть один из нас справит как следует Рождество. А прежде чем ты уйдешь… вот тебе на память.
Он поцеловал ее три или четыре раза, неистово, грубо, причиняя ей боль.
– Пока все, – сказал он, отпуская ее. – Надеюсь, ты удовлетворена?
Бледная от гнева, Камилла отшатнулась от него.
– Я тебя ненавижу, ненавижу, – рыдала она. – Скотина, мерзкая скотина! Убила бы тебя за это!
Она изо всех сил закатила ему пощечину и, прежде чем он опомнился, выбежала из комнаты.
VI
Гости в буфетной
Буфетная в Уорбек‑холле, как отметил д‑р Ботвинк в разговоре с Бриггсом, являлась частью первоначального здания, независимо оттого, имел ли легендарный Перкин отношение к его постройке или не имел. Когда‑то от огромного зала, служившего в Средние века гостиной, отделили перегородкой узкую длинную комнату с несоразмерно высоким потолком. Только вымощенный каменными плитами пол да узенькие стрельчатые окна, прорезанные в толстенной наружной стене, свидетельствовали о ее древности. Вдоль стен тянулись шкафы и полки, на которых с дотошной аккуратностью были расставлены серебро, хрусталь, тут же лежали всякие препараты для чистки посуды и прочие достижения техники, представлявшиеся необходимыми дворецкому. Здесь были владения Бриггса – холодные, строгие и педантически чистые, – и здесь Бриггс, уложив своего господина в постель, без фрака, в байковом переднике, повязанном вокруг внушительного стана, отдался всепоглощающей работе, начищая ложки и вилки к предстоящему обеду. Его лысая голова блестела в ярком свете не затененной абажуром электрической лампочки. Его дыхание сгущалось паром в холодном воздухе, пропитанном запахом порошка для чистки.
Он проработал уже довольно долго, когда за спиной у него бесшумно отворилась дверь и в нее просунулась голова молодой женщины. У нее было хорошенькое, хотя и ничем не примечательное личико, несколько искаженное выражением тревоги, – уголки ее рта были все время опущены. Ее огненно‑рыжие волосы контрастировали с бледностью щек. Внимательно оглядевшись, она в конце концов вошла в комнату и тихо подошла к столу, за которым стоял дворецкий.
– Папа! – нежно прошептала она. – Папа!
Не оборачиваясь и не приостанавливая ни на миг работу, Бриггс сказал:
– Сюзанна, я не звал тебя сюда, детка. Ты простудишься насмерть. Я ведь говорил тебе, чтоб ты сидела наверху у камина.
– Извини, папа, но я не могла дождаться тебя. Ты… ты говорил с ним, папа?
– Да, я поговорил с ним.
– И что же он сказал? Что он собирается предпринять?
Бриггс поднес к свету рыбный нож времен Георгов, подышал на него, энергично протер его замшей и лишь тогда ответил:
– Не могу сказать точно. Нас вскоре прервали. Но что‑то надо предпринять, и притом быстро. Это я выложил ему напрямик.
– Ах, да что толку во всех этих разговорах! – воскликнула девушка сердито. – Значит, ты опять дал ему увильнуть, и теперь он опять пойдет вилять и оттягивать, так же как до сих пор.
– И все‑таки я думаю, что на этот раз он так не поступит, – сказал Бриггс хмуро, обращаясь, видимо, к солонке, которую держал в руке.
– Меня так и тянет плюнуть на все и рассказать его светлости, – продолжала Сюзанна. – Вот он подскочил бы!
– Брось глупости, слышишь? – Бриггс повернулся и первый раз взглянул на дочь. У него был такой суровый вид, что она невольно подалась назад.
– Извини, папа, – пробормотала она. – Я не всерьез говорила, право.
– Надо полагать, что не всерьез. Я служу в этом доме сорок пять лет не для того, чтобы послужить причиной такого удара, который сведет его светлость в могилу. Будь жива твоя бедная мать, она сказала бы то же самое.
– Разве он так плох?
– Думаю, что никто, кроме меня и его светлости, не знает, как он плох, – ответил Бриггс серьезно. – Небольшое потрясение, и ему конец – вот так. – Бриггс щелкнул пальцами и опять принялся за свою работу.
– Чудно все‑таки, а? – заметила Сюзанна, обращаясь к спине отца. – Странно, что он там, а я здесь. Несправедливо. У меня есть права, такие же, как у других, ведь так?
– У тебя они есть, дочка, и в свое время ты их добьешься, – уверил ее Бриггс. – А теперь марш наверх.
Сюзанна направилась к двери, но на полпути остановилась:
– Папа!
– Ну, что еще?
– Правда ли, что он и я – мы вроде как двоюродные?
Дворецкий обернулся еще раз и взглянул на нее молча.
– Слушала сплетни, – сказал он наконец.
– Ну и ладно, так это правда?
– У тебя подходящий цвет, – сказал Бриггс, глядя на волосы дочери. – И больше я ничего не скажу. Сестра твоей прабабки любила намекать на разные делишки во времена шестого виконта, но я никогда не обращал на это внимания и тебе не советую. Тебе и без того довольно. Но если это тебе помогает чувствовать себя как‑то ближе к его светлости, я не возражаю. А теперь уходи! Я вовсе не хочу, чтоб тебя здесь застали.
Сюзанна исчезла, а Бриггс, закончив работу, начал расставлять серебро на подносе. Он проверял, всели на месте, когда дверь буфетной отворилась снова.
– Ах, Бриггс, извините, что беспокою вас. – Это была Камилла, раскрасневшаяся и необычно взволнованная.
– Нисколько, миледи. Вам что‑нибудь угодно? – сказал Бриггс, поспешно снимая передник и надевая фрак.
– Да. Так глупо, я, оказывается, забыла взять с собой рожок для ботинок. А я знаю, вы здесь храните всякие сокровища. Вы можете одолжить мне рожок?
– Рожок для ботинок? – На миг Бриггс задумался. – Да, думаю, что могу.
Он открыл дверь одного шкафа и почти сразу достал изящный серебряный рожок, который, прежде чем вручить ей, протер замшей.
– Какая прелестная вещица! – воскликнула Камилла. – Откуда она?
– Подарок к совершеннолетию его покойной светлости, – объяснил Бриггс. – Им, пожалуй, никогда и не пользовались.
– Вы прямо волшебник, Бриггс. Откуда вы знаете, где что лежит?
– Я долго прожил среди этих вещей, миледи. Я приводил в порядок эти полки, когда был еще мальчиком в буфетной, и мне кажется, я могу сразу найти все, что нужно.
Камилла прошлась по комнате, открывая один шкаф за другим.
– Чудеса! – повторила она. – Словно ничто не изменилось с тех пор, как я еще ребенком приходила сюда и мешала вам работать.
– И вправду, все серебро цело, миледи, да и хрусталя разбили мало.
– Как красиво! Это вилки времен королевы Анны?
– Уильяма и Марии, миледи… Извините меня, миледи, но мне надо отнести все это в столовую, чтоб накрыть на стол.
– Конечно, Бриггс. Вот и опять я мешаю вам, совсем как бывало раньше. В котором часу обед?
– В восемь, миледи.
– Значит, пока еще не нужно идти наверх и переодеваться. Вы разрешите мне покопаться в серебре? Я уж и забыла, как когда‑то здесь все пленяло меня.
– Разумеется, миледи, – ответил Бриггс, поднимая тяжелый поднос. Уже в дверях он остановился и сказал: – Вы изволили упомянуть о переодевании к обеду. Осмелюсь заметить, что на сегодняшний вечер не стоит надевать платье без рукавов. В столовой, боюсь, будет холодновато.
Когда он через четверть часа вернулся в буфетную, Камилла уже ушла, но служебные помещения не были пусты – там оказался еще один гость, из другой части дома. Бриггс услышал стук высоких каблуков по вымощенному каменными плитами проходу, ведущему на кухню, и до него долетел голос миссис Карстерс.
– Милый мой Уорбек‑холл! – услышал он. – Простите меня, голубушка, но я не могла удержаться, чтоб не сунуть сюда нос! Я весь дом обегала, предаваясь воспоминаниям. Боже ты мой! И сколько же вкусных блюд приготовлялось у меня на глазах в вашей чудесной старой кухне!
Из бормотания, которое донеслось до Бриггса, он заключил, что заигрывания миссис Карстерс были приняты вежливо, но холодно. Кухарку, которая не являлась, как он, местным старожилом, видно, слишком заботило приготовление обеда к сочельнику на древней плите, чтобы она позволила себе прервать работу. Вскоре миссис Карстерс отказалась от попыток сойти за своего человека и вернулась восвояси. Она остановилась в дверях буфетной, чтобы облагодетельствовать своим присутствием Бриггса.
– О Бриггс, я только что рассказывала кухарке, как я рыскала по всему этому милому старому дому! И право же, мне кажется, что вам – слугам – досталась лучшая его часть. В этом крыле чувствуется неповторимая атмосфера старины.
– Чересчур холодная атмосфера в такую погоду, мадам, – ответил дворецкий сухо.
– Да, да, конечно, я знаю. И одни переносят холод хуже, чем другие. А все‑таки, Бриггс, вы должны признать, что работать в старинном Уорбек‑холле, в комнате, которую построил сам Перкин Уорбек, – это привилегия, и…
– Вот уж нет, мадам, тут я должен возразить вам! Это миф, сочиненный составителями путеводителей. Он лишен всяких исторических оснований.
Эти слова раздались за спиной у миссис Карстерс, и она в изумлении обернулась:
– Мистер Ботлинг! Вы меня перепугали!
– Моя фамилия – Ботвинк, мадам.
– Ах да! Я ужасно бестолкова насчет имен, особенно иностранных. Я и понятия не имела, что вы здесь. Откуда вы взялись?
Д‑р Ботвинк показал наверх.
– Из архива, – объяснил он. – Он прямо у нас над головой. Эта маленькая лестница за моей спиной ведет прямо туда.
– Ну конечно, как же это я могла про нее забыть! Мы называли ее «Перкинова лестница». Вероятно, вы скажете, что и это неверно?
– К сожалению, мадам, как это ни огорчает вас и Бриггса, но это совершенно неверно. Тем не менее буфетная – весьма любопытная старинная постройка. Вы знаете, что здесь остался кусочек первоначальной полотняной обивки?
– Вот уж никогда не думала, что об Уорбек‑холле мне что‑нибудь расскажет иностранец, – сказала миссис Карстерс раздраженно. – Уверена, что вы ошибаетесь, мистер… э… доктор…
– И все‑таки он остался, мадам. Совсем маленький кусочек на стенке шкафа возле раковины. Смотреть там особенно не на что – он очень поврежден, за последние столетия его не раз закрашивали, но это, несомненно, подлинный обрывок полотняной обивки, тех же времен, что и само здание. Если вам интересно, я сейчас вам его покажу.
– Раз он в таком состоянии, вряд ли стоит терять время, чтобы на него смотреть, – сухо сказала миссис Карстерс.
– Вы правы, мадам. Он не представляет особого интереса, если не считать, что он в отличие от Перкина Уорбека не подделка. – И, пустив эту парфянскую стрелу, историк удалился.
– Ну, знаете ли! – Миссис Карстерс задыхалась от негодования. – Этот джентльмен, по‑видимому, чересчур вольничает в вашей буфетной, Бриггс! Мне это кажется весьма неуместным. В комнате, полной ценностей, как эта, бог весть что может случиться.
– Видите ли, мадам, – сказал Бриггс снисходительно, – приходится идти на компромисс. Этот джентльмен все‑таки иностранец. Он в самом деле помешался на всем действительно старинном и устарелом. Он говорил мне, что именно поэтому он так интересуется британской конституцией.
– Вот этого никогда не понять иностранцам! – воскликнула миссис Карстерс. – Они воображают, что мы все еще живем в прошлом. Не понимают тех великих перемен, которые произошли в нашей стране за последние годы, и еще больших перемен, которые произойдут в будущем.
– Так точно, мадам, – сказал Бриггс с заметным отсутствием энтузиазма.
– Обед, вероятно, как всегда, в восемь?
– Да, мадам. Гонг к переодеванию будет в половине восьмого.
Различие в отношении Бриггса к двум дамам выразилось в том, что он дал миссис Карстерс уйти, не предупредив, какой холод ожидает ее в столовой.
До обеда оставалась еще уйма дел – прежде всего дворецкому надо было спуститься в погреб. Он вернулся минут через пять, бережно держа в руках бутылку, густо оплетенную паутиной, и сердце у него упало, когда он увидел в буфетной еще одного посетителя. Он вздохнул с облегчением, увидев, что это всего‑навсего сержант Роджерс.
– Извините, что беспокою вас, мистер Бриггс, – сказал Роджерс, – не видели ли вы где‑нибудь здесь моего?
– Насколько мне известно, мистер Роджерс, сэр Джулиус сюда не заходил – в отличие от остальных.
– Странно. Ему, видно, удалось ускользнуть от меня. Готов поклясться, что видел, как он шел сюда. Трудное дело – уследить за человеком в таком большом доме, как этот, вы не находите, мистер Бриггс?