Когда Бриггс, д‑р Ботвинк и Сюзанна вошли в холл, сержант Роджерс уже завладел телефоном. Джулиус стоял вплотную к нему. Трое вновь вошедших сгрудились у них за спиной. Минуту спустя на верху лестницы появилась Камилла и, перегнувшись через перила, стала наблюдать эту сцену сверху. Все неотрывно смотрели на говорящего и слушали его затаив дыхание, как будто вид человека, разговаривавшего по телефону, был чем‑то столь необычайным, что нельзя было упустить ни одной детали. Разговор занял довольно много времени, потому что связь была не в порядке, и Роджерсу пришлось повторять одно и то же, прежде чем его поняли; но все это время кучка людей оставалась недвижимой. Лишь когда разговор окончился, все зашевелились. Сержант, охрипший и вспотевший, повесил трубку и обернулся к собравшимся.
– Если все будет в порядке, они приедут через несколько часов, – объявил он. – Самое позднее, завтра на рассвете. Дорога расчищена до деревни Уорбек, и теперь устраивают переправу через реку. Если больше не будет дождя, нас завтра вывезут.
– Слава Богу! – пробормотал сэр Джулиус. Он не был верующим, но произнес это от души.
Сперва никто ничего не мог сказать. Надежда на освобождение застала всех врасплох. Они в нерешительности переминались с ноги на ногу. Наконец Камилла, все еще стоя на лестнице, предложила самое простое.
– Бриггс, – сказала она, – по‑моему, было бы хорошо, если бы вы принесли нам в библиотеку чего‑нибудь выпить.
– Слушаюсь, миледи. – Он повернулся и машинально кивнул Сюзанне, чтобы та пошла с ним.
– Включая и вашу дочь, разумеется, – сказала Камилла ясно и громко. – Да принесите и для себя.
– Да, миледи.
Бриггс торопливо исчез. Камилле сверху было видно, что плешивая макушка его сильно покраснела. Но она неверно истолковала его волнение. Просто он вдруг сообразил, что позволил себе появиться на людях без фрака и в переднике.
Облачившись опять во фрак, он через несколько минут вернулся в библиотеку с подносом, на котором стояли графин и бокалы. Чинно и церемонно он разнес бокалы, а потом, взяв свой, отошел на приличное расстояние, к двери. С отменным вкусом он выбрал старый темный херес того сорта, который обычно подавался в Уорбек‑холле на похоронах. Маленькая компания, усевшаяся вокруг камина, пила в молчании. Комната была наполнена атмосферой тревожного ожидания.
Первым заговорил д‑р Ботвинк.
– Итак, сержант Роджерс, – сказал он громко, словно обращаясь ко всем присутствующим, – значит, они прибудут сюда через несколько часов. Я полагаю, что под словом «они» вы подразумеваете полицию?
– Правильно, сэр.
– А когда она явится, что вы намерены им сказать, позвольте спросить?
С высоты своего роста Роджерс устало посмотрел на приземистую фигурку.
– Я ведь уже говорил вам, сэр, – сказал он терпеливо. – Я не считаю себя больше ответственным за это дело. Я просто вручу им мой отчет и оставлю все на их усмотрение.
– Ваш отчет, да. А он уже закончен?
Роджерс осушил бокал и взглянул на часы.
– Еще не совсем, – сказал он, – но вскоре я его закончу. Мне нужно вписать туда еще только несколько фактов дополнительно, чтобы довести его до настоящего момента.
Д‑р Ботвинк тоже допил бокал, но в отличие от Роджерса не поставил его на стол. Вместо этого он подошел к графину и наполнил бокал еще раз.
– Не понимаю, – заметил он, – чем у этих маркширских полицейских – хоть они и толковые люди, разумеется, – будет лучшее положение, чем у вас?
Сержант пожал плечами.
– Не моего ума дело, – коротко ответил он. – Это не входит в мои обязанности, вот и все.
– А по‑моему, доктор Ботвинк, – вмешался сэр Джулиус, – вряд ли вы в таком положении, вряд ли кто‑либо из нас в таком положении, позвольте мне заметить, чтобы диктовать сержанту, что он должен делать и чего не должен. Он знает свои обязанности, и я уверен, что он не нуждается ни в чьей помощи, чтобы их выполнить.
– Как вам угодно, сэр Джулиус. Я вполне осведомлен о том, как важно в этой стране знать свое положение и место. И я никогда не занимал такого положения, в котором я имел бы право что‑либо кому‑либо диктовать. Мне просто пришло в голову, что в служебных интересах сержанту было бы выгоднее, когда его коллеги сюда явятся, не только отчитаться в фактах, но и дать им объяснение. Но я выступил как выскочка и ничего больше не скажу.
Прошло некоторое время, прежде чем эти педантичные фразы дошли до умов, отуманенных волнением и усталостью. Первой смысл сказанного ухватила Камилла.
– Доктор Ботвинк, – спросила она напрямик, – вы знаете, кто убил Роберта?
– Конечно. – Он отпил вина и добавил: – И лорда Уорбека. И миссис Карстерс. Это одно и то же лицо.
Внезапно раздался резкий звук. Сюзанна уронила из рук бокал, и он разбился у ее ног. Бриггс отошел от своего места у двери и бесстрастно собрал осколки. Остальные замерли. Д‑р Ботвинк не обратил на это никакого внимания. Он вертел в руках пустой бокал и разглядывал его с задумчивой улыбкой. Он явно не собирался больше ничего говорить.
– Продолжайте, доктор Ботвинк, – понукала его Камилла. – Продолжайте!
– Что скажете вы, сэр Джулиус? Должен ли я, в моем положении, говорить? Или, – он повернулся к Роджерсу, – так как это, в сущности, дело полиции, дайте мне совет, сержант, не следует ли мне, строго говоря, приберечь мои конфиденциальные сведения для властей, когда они сюда явятся?
Сержант Роджерс густо покраснел и с трудом заговорил.
– Я понял так, сэр, – сказал он, – что вы уже сообщили мне все, что вам известно. Если у вас есть еще данные, вы вправе сообщить их, когда будете давать показания следователю, который будет вести это дело. Но вам придется объяснить ему, почему вы сочли нужным утаить это сначала.
– Об утаивании нет и речи, сержант. Я скажу ему то же самое, что уже говорил вам. Я скажу ему, чтобы он прочел «Жизнь Уильяма Питта». – Он взглянул на один из книжных шкафов и добавил: – Я вижу, что вы не последовали моему совету? Вы не просмотрели эту маленькую работу покойного лорда Розбери?
– Нет, – ответил Роджерс коротко, – не просмотрел.
– Очень жаль. Но еще не поздно. У вас еще есть время.
– К чему вы приплетаете сюда Уильяма Питта? – сказал сэр Джулиус. – Я понял вас так, что у вас есть какая‑то теория о том, как прошлой ночью погиб мой несчастный родственник. А теперь вы уклоняетесь отдела и заводите разговор о человеке, который умер сто лет назад.
– Гораздо больше, чем сто лет назад. Говоря точно, в 1806 году. Но это небольшой период в истории такой страны, как Англия, где пережиткам прошлого дозволяется не только существовать, но и оказывать влияние на настоящее в самой прискорбной мере.
– Если вы так думаете, то вы ничего не знаете о современной Англии, сэр!
– Так ли? Тогда позвольте мне сказать, что вы ничего не знаете об истории Англии! Именно из‑за вашего равнодушия и равнодушия вам подобных к урокам вашего собственного прошлого современная Англия изобилует историческими анахронизмами. Поскольку я сам историк, может быть, мне бы следовало этому лишь радоваться, но если я вижу, что пренебрежение простой реформой, необходимость которой была очевидной еще в 1789 году, если только не раньше, стоило сейчас этой стране трех жизней, то я думаю, что вы как нация заходите в своем консерватизме слишком далеко!
Очевидно, д‑р Ботвинк чувствовал, что последней уничтожающей фразой совершен по сокрушил противника, а раз так, то нечего больше и говорить. Он повернулся спиной к сэру Джулиусу, поставил свой бокал обратно на поднос и направился было к двери, но его перехватила Камилла. Мягко, но решительно она взяла его за руку и повела обратно, на середину комнаты.
– Пожалуйста, не сердитесь на нас, доктор Ботвинк, – сказала она. – Мы не так умны, как вы, и никто из нас не знает истории. Мы все очень устали и перепуганы, по крайней мере я. Пожалуйста, ну, пожалуйста, сжальтесь над нашим несчастьем и объясните нам, о чем вы говорите? Вы можете начать с 1789 года, если это действительно нужно, но только скажите нам хоть что‑нибудь.
Д‑р Ботвинк не в силах был противиться, когда взывали к его тщеславию.
– Если вам угодно, миледи, – сказал он, чопорно поклонившись на иностранный манер.
Он встал точно посредине ковра, расставил ноги, заложил руки за спину, задрал голову и начал ясно и громко, словно читал лекцию:
– Мне предложили начать мое изложение с 1789 года. Я обратился к событиям этого года только ради иллюстрации или аналогии. Когда сегодня утром я посоветовал сержанту Роджерсу ознакомиться с биографией Питта‑младшего, я сделал это просто для того, чтобы обратить его внимание на такое стечение обстоятельств, которое давало, как мне казалось, готовое объяснение преступлению, расследуемому сержантом. Я не хотел выдвигать себя на первый план. Я думал, что, поняв мой намек, он будет в состоянии разрешить эту проблему сам. Я думал, что он увидит – как вижу я, – что это дело является замечательным примером того, как история повторяется. Но должен признаться, что последующие события заставили меня усомниться в правильности моей гипотезы. Под влиянием напряженной обстановки я второпях решил, что мой диагноз ошибочен. Однако дальнейшее расследование показало, что моя ошибка состоит в этом последнем допущении, а не в первоначальной теории. Короче говоря, я был с самого начала прав. История повторилась – и даже в большей степени, чем я сначала предполагал.
Д‑р Ботвинк сделал паузу. Он вытащил из кармана платок, тщательно протер очки, надел их и затем продолжал:
– Сэр Джулиус охарактеризовал события, свидетелями которых мы явились, как совершенно нехарактерные для Англии. Позволю себе не согласиться с ним. Все это могло случиться только в Англии. Это поистине чисто английское преступление. Я несколько удивлен, что именно он не смог этого понять. Вы можете возразить, – продолжал историк, хотя его слушатели, завороженные потоком речи, не проявляли ни малейшего намерения возражать, – что преступление, и, во всяком случае, убийство, по существу, вненациональное явление и что, следовательно, не может быть разницы между убийством английским и не английским. Но это заблуждение. Исследуя преступление, мы должны рассматривать его в двух аспектах: во‑первых, самый акт, который, по существу, одинаков во всех странах и при всех системах судопроизводства, во‑вторых, социальную и политическую обстановку, в которой он совершен. Словом, говоря попросту, мы должны выяснить мотив преступления. Мотив, весьма важный в одних социальных условиях, может оказаться несуществующим в других. А раз мотив известен, обнаружить преступника – это вопрос дедукции.
Д‑р Ботвинк опять снял очки. На этот раз он сложил их и, держа в руке, свирепо размахивал ими, словно желал подчеркнуть наиболее важные положения своей речи.
– Почему же я утверждаю, что это английское преступление? – спросил он. – Потому что такой мотив преступления возможен только в Англии. Потому что оно стало возможным из‑за политического фактора, присущего только Англии. – Он смущенно остановился. – Может быть, мне следовало бы сказать «Британии», – заметил он. – Прошу прощения. Я не хочу никого уязвить. Я привык говорить «Англия» и, с вашего разрешения, буду это делать и впредь. Короче говоря, это преступление – по основаниям, которые сейчас станут очевидными, я пользуюсь единственным, а не множественным числом, – это преступление могло быть совершено только потому, что Англия, единственная из всех цивилизованных стран, по своей конституции сохраняет наследственную законодательную палату. И мотивом преступления послужило желание добыть место в этой палате для одного лица путем устранения двух других лиц, которые стояли между ним и правом занимать это место.
– В жизни своей не слышал такого вздора! – Сэр Джулиус, побледнев от гнева, двинулся к д‑ру Ботвинку. Потрясая кулаком перед самым носом историка, он прошипел: – Вы смеете намекать, сэр, что я… Вы смеете намекать… – Конец фразы потонул в нечленораздельных гневных выкриках.
Д‑р Ботвинк в буквальном и переносном смысле слова не пошевельнулся. Он не отступил ни на шаг и продолжал свою речь, не обратив ни малейшего внимания на помеху.
– До сих пор, – продолжал он в той же дидактической манере, – до сих пор мы рассматривали то, что на первый взгляд могло показаться простым случаем династического убийства. Но дело несколько сложнее, иначе я не вправе был бы характеризовать это убийство как английское. Уничтожение правящей семьи в интересах младшей ветви имело место у всех народов и во все времена. Чтобы увидеть данный инцидент в правильном свете, следует еще раз вернуться к рассмотрению биографии Уильяма Питта и событий, происшедших в 1789 году.
В этот момент лекция опять была прервана, на сей раз Камиллой. Она начинала чувствовать неприязнь к Уильяму Питту и при новом упоминании его имени громко застонала. Но д‑р Ботвинк безжалостно продолжал:
– То был год больших потрясений и для этой страны, и для всей Европы, но, как ни интересны они сами по себе, они не имеют значения для нашего расследования, потому что и здесь, и за границей они были вызваны главным образом такими экономическими и политическими факторами, которые сейчас уже не существуют. Как я позволил себе подчеркнуть сержанту Роджерсу сегодня утром, в тот год – и это важно для нас – могло произойти событие, которое как раз и не произошло. Оттого оно и было забыто всеми, за исключением историков, которым, к несчастью, не дозволяется оказывать влияние на текущую английскую политику. Событие, которое я имею в виду – а в течение нескольких дней оно казалось неминуемым, – не что иное, как смерть – и как раз при особом стечении обстоятельств – второго графа Чатем. У него не было сыновей. Его наследником являлся не кто иной, как его брат, Уильям Питт, тогдашний премьер‑министр и министр финансов. Можно только гадать о том, что могло бы произойти, но одно мы знаем точно: правление этого великого человека всецело зависело от его личного влияния в том месте, которое вы до сих пор почему‑то именуете нижней палатой парламента. Если бы Питта, по вашему собственному яркому выражению, подтолкнули наверх, следствием этого явился бы сильнейший политический кризис. Вероятно, не будет преувеличением сказать, что не только карьера этого великого государственного деятеля, но и вся история Европы зависела от жизни и смерти совершенно незначительного аристократа. Сэр Джулиус, – он круто повернулся к министру финансов, который все еще негодовал в двух шагах от него, – эта параллель вам что‑нибудь говорит?
Сэр Джулиус молча во все глаза смотрел на оратора. Гневное выражение его лица сменилось выражением невольного восторга. Он медленно и выразительно кивнул.
– Ваше положение даже более уязвимо, чем положение вашего прославленного предшественника, поскольку по конституции премьер‑министр имеет право заседать в палате лордов, министр же финансов, напротив того, не имеет. Если вам суждено когда‑либо унаследовать пэрство вашего рода, вы сможете служить своей родине на разных достойных постах, но никогда не сможете сохранить свой нынешний пост. За последние сутки вы, вероятно, много размышляли над этим фактом, не правда ли?
Сэр Джулиус снова кивнул.
– Почему же, – продолжал историк тоном легкого упрека, – почему вы не подумали о том, кто будет вашим естественным преемником, если бы благодаря тому, что лорд Розбери назвал «мрачным юмором нашей конституции», вы были бы вынуждены оставить ваш пост? Я не знаток современной политики, но уверен, что здесь, в этом доме, слышал это имя по меньшей мере раз десять. Или же миссис Карстерс ошибалась в оценке перспектив своего мужа?
– Она была совершенно права, – хрипло сказал сэр Джулиус. – Он мой естественный преемник.
– Вот именно. – Д‑р Ботвинк выразительно воздел руки. – В этом суть дела. Нужно ли продолжать? Это было бы оскорбительно для людей столь умных.
– Пожалуй, я должен перед вами извиниться, – не без усилия выговорил сэр Джулиус.
– Отнюдь нет, сэр Джулиус. Скромность, вам присущая, несомненно, затуманила ясность вашей мысли и помешала понять, что преступление с самого начала было направлено против вас.
Давно уже сэра Джулиуса не хвалили за это качество, и он вспыхнул от удовольствия.
– В заключение, – продолжал д‑р Ботвинк, – я думаю, что уместно будет выразить мое сочувствие сержанту Роджерсу. Его прямая обязанность, как он не раз подчеркивал, состоит в том, чтоб охранять сэра Джулиуса. Он выполнял ее, безусловно, ревностно и успешно. Но существовала одна опасность, от которой он был бессилен защитить своего подопечного, – опасность нежелательного продвижения в палату лордов. Сэр Джулиус обязан своим избавлением от этого не Скотланд‑Ярду, а тому счастливому обстоятельству, что неведомо для всех нас существовал малолетний лорд Уорбек, по случаю рождения которого мне хочется выразить достопочтенной миссис Уорбек мои запоздалые, но искренние поздравления.
Лекция окончилась. Д‑р Ботвинк сошел с воображаемой кафедры, спрятал очки и опять стал простым человеком. Но один из его слушателей все‑таки не чувствовал себя удовлетворенным.
– Доктор Ботвинк, – сказал Роджерс. – Правильно ли я понял ваш намек, что мистера Роберта Уорбека убила миссис Карстерс?
– Я протестую против слова «намек», сержант. Я утверждаю, что она его убила.
– И лорда Уорбека?
– Разумеется. То есть я почти не сомневаюсь, что именно она сообщила ему о смерти сына с намерением ускорить его собственную. Вряд ли для ее целей было необходимо приближать конец умирающего человека, но, очевидно, ей не терпелось.
– Тогда скажите мне, – с трудом произнес Роджерс, – кто же, по‑вашему, убил миссис Карстерс?
– Но я ведь уже ответил на этот вопрос. Разве я не сказал с самого начала, что во всех трех преступлениях виновно одно и то же лицо? Ясно, что миссис Карстерс покончила самоубийством.
– Не вижу здесь никакого «ясно». С какой стати она это сделала?
– Но разве же это не очевидно? Впрочем, нет, я забыл – у вас еще не было случая расследовать тот небольшой эпизод, который непосредственно предшествовал ее самоубийству. Я имею в виду разговор миссис Карстерс с миссис Уорбек перед дверью спальни леди Камиллы. Если бы вы занялись им, что, несомненно, произошло бы при нормальном положении дел, вы бы узнали, что в этом разговоре миссис Уорбек в выражениях, которые в данных обстоятельствах были, пожалуй, извинительны, но которые я не поколеблюсь назвать резкими, сообщила ей, что план, ради которого миссис Карстерс только что совершила тяжелое преступление, потерпел крах. Сэр Джулиус остается членом палаты общин и по‑прежнему стоит между ее мужем и тем постом, которого она так горячо домогается для мужа. Наследник титула рода Уорбеков для нее недосягаем. Такое потрясение оказалось не по силам для нервной системы, которая и так была напряжена до предела. Вряд ли надо уточнять, что произошло дальше. Техника самоубийства – дело ваше и ваших коллег из полиции. Но мне хочется подчеркнуть, что ее мокрые ботинки и следы на ковре указывают, что яд был спрятан в снегу, который нынче до полудня лежал на ее балконе толстым слоем. Она достала бутылочку, высыпала содержимое в чайник и потом от презрения – а может быть, кто знает? – в надежде навлечь на сэра Джулиуса подозрение, которое погубило бы его карьеру столь же успешно, как и пэрство, подложила бутылочку ему в шкаф. Потом вернулась в свою комнату, налила в чашку чай и таким образом совершила этот последний акт отчаяния.
Он замолк, и в комнате наступила тишина. Тогда Бриггс выступил из своего угла и тихо сказал что‑то Камилле. Она кивнула, и он вышел.
– Обед будет готов через двадцать минут, – сказала она. – Будут только холодные закуски, так что нет нужды переодеваться. Сюзанна, вы пообедаете с нами? Я хочу, чтобы вы рассказали о сыне Роберта.
– И я тоже, ей‑богу! – воскликнул сэр Джулиус. – Он теперь очень важная персона. Я надеюсь, вы это понимаете?
– Конечно, понимаю, – сказала Сюзанна бойко. – Не каждый ребенок в его годы бывает лордом.
– Не от каждого ребенка, – вставил сэр Джулиус, – зависит политическая карьера такого человека, как я.
– А не стоит ли, дополнительной гарантии ради, – заметил д‑р Ботвинк, – несколько рационализировать британскую конституцию. Вы были на волосок от опасности, как в оные дни Уильям Питт. Следующему может и не повезти так.
– Я поговорю об этом с премьер‑министром, – сказал сэр Джулиус Уорбек.
[1]Заметки на полях. – Здесь и далее примеч. пер.
[2]То есть лейбористском.
[3]Ложный шаг, неловкость (фр.).
[4]Даунинг‑стрит – улица и Лондоне, где помешаются резиденция премьер‑министра и различные министерства.
[5]Счастлив, кто умирает вовремя (лат.).
[6]Дух времени (нем.).
[7]Во время подавления Боксерского восстания в 1900 году подвергся разграблению Летний дворец, а не Зимний.
[8]В известных случаях пленум палаты объявляет себя «Комитетом всей палаты», чтобы избежать процедурных строгостей, принятых на пленарных заседаниях парламента.
[9]Джон Уайлкс (1727–1797) – знаменитый английский политический деятель; принадлежал к партии вигов, неоднократно подвергался преследованиям со стороны правительства, пользовался огромной популярностью среди населения.
[10]Дольфус (1892–1934) – австрийский государственный деятель фашистско‑католической ориентации. С мая 1932 года – австрийский канцлер и министр иностранных дел, установивший профашистский режим.
[11]У каждого свое ремесло (фр.).
[12]Рассказ о Сусанне («Книга пророка Даниила», гл. XIII) вкратце состоит в следующем: двое старейшин, мстя красавице Сусанне за отказ в их домогательствах, ложно обвинили ее в прелюбодеянии, и она была присуждена к смерти. Однако перед казнью за нее вступился Даниил: он допросил каждого из старейшин в отдельности, и тогда один из них показал, что свидание Сусанны с любовником произошло под мастиковым деревом, другой – что под дубом. Это разногласие сделало явным их лжесвидетельство. Сусанна была оправдана, а старейшины казнены.
[13]Уильям Питт – премьер‑министр Англии (1759–1806), крупнейший государственный деятель; возглавлял борьбу с Наполеоном.
[14]Имеется в виду эпизод из повести Конан Дойла «Собака Баскервилей»: Шерлок Холмс раскрывает преступление благодаря тому, что в одну из ночей баскервильская собака не появляется.
[15]Чекэср – загородная резиденция премьер‑министра.
[16]Боже милостивый! (нем.)