— Т-т-там... ч-ч-человек...в-в-в-ерх... в-в-в-низ... — начал он, когда дверь открылась.
Писатель тонко улыбнулся.
— И вы? И вы видели его?
Гусев усиленно закивал.
— Проходите.
Когда Гусев немного пришел в себя, писатель сказал:
— Это наша местная достопримечательность. Передумавший самоубийца. Выбросился из окна, да в полете передумал.
— Т-т-то есть к-как?
— Да так. Летел, да передумал. Упал, конечно, разбился, а вот дух его с тех пор так и болтается тут постоянно. Как будто вечно обречен передумывать.
— И м-м-ногие его в-в-видели?
— Многие. Я вот не видел, хотя всю жизнь тут живу. Обидно даже. У нас уже примета сложилась: кто Передумавшего увидит, тот непременно что-то передумает делать из того, что собирался...
— А в-второй р-р-аз...
— Второй раз вы его не увидите... По крайней мере я ни разу не слышал, чтобы кто-то видел его дважды.
Гусев облегченно вздохнул. Пора было прощаться и уходить.
Когда он уже отошел от подъезда шагов эдак на двадцать, то вдруг услышал:
— Постойте!
В одно из окон выглядывал человек. Ветер развевал его красный шарф.
Гусев припустил бегом.
— Постойте, — кричал в окно писатель, — погодите, вы забыли свой блокнот!
Но Гусев уносил ноги подальше от проклятого дома.
Журналистику он бросил, устроился работать охранником, а о писателе, если его кто-то спрашивал, всегда отзывался так:
— Т-т-варь лживая!
Писатель Н. по-прежнему пишет эссе и рассказы и так и не окончил свой роман. Уже никто и не верит, что закончит когда-нибудь. Да и его первый роман народ уже стал подзабывать. Ведь несусветная чушь — «Вечное падение». Если падение вечное, то это уже никакое не падение — а полет.
Да, по призванию я философ, а что сижу за кассой — ну так это игра случая.
НЕОПОЗНАННАЯ ЛЕТАЮЩАЯ КЕПКА
На лестнице по-прежнему пахнет ее духами.
Настоящая женщина — иначе ее не назовешь.
Сколько ей лет было? Может, восемьдесят, а может, и вся сотня. Но все равно она была красавица.
В шляпке, в каком-нибудь ярком пальтишечке, с зонтиком-тростью в руках. И непременно — наманикюренные ногти, так и помню ее руку на перилах...
Мы встречались только на лестнице, обменивались приветствиями и улыбками — и спешили каждая по своим делам.
Я была типичной пацанкой в старой куртке, которой вытерла, наверное, все близлежащие заборы (сидеть на лавочке неинтересно, надо ж всенепременно забраться на забор, и, болтая ногами, пить пиво из банки), носила мешковатые штаны с кучей карманов, верные, неубиваемые кроссовки и распрекрасную кепку, которую когда-то нашла на сиденье в метро. Я носила ее и козырьком назад, и козырьком вперед, в зависимости от настроения. В этом, собственно, и заключались все мои манипуляции со внешностью. Кепка, скажу честно, была старая и бесформенная, пожалуй, даже уродливая. Но я к ней сильно привыкла, да и меня все в ней привыкли видеть. Как-то сроднились мы.
Соседку звали красивейше: Екатерина Александровна Двигубская.
Меня звали просто: Катька-Паровоз. Моя фамилия Гудкова. А еще и голос громкий. Поэтому сперва звали Гудок Паровозный, а потом просто Паровоз. Мне нравилось — увесисто. Нравилось, когда друзья приветствовали меня пением: «А поезд чух-чух-чух... Огни мелькали, огни мелькали, когда поезд уходил...»
Екатерина Александровна звала меня Катюшей или тезкой, очень приветливо всегда обращалась: на вы.
— Катюша, как у нас с погодкой?
— Да по-питерски: пока из дому выйдешь, дождь начнется и закончится!
Как-то раз она сказала:
— Милая тезка, не сменить ли вам головной убор? Этот вам совершенно не идет!
Я ответила:
— Не могу, Катерина Санна, в этой кепке весь мой ум! Как сниму — сразу глупею!
А она мне:
— Не сомневаюсь, Катюша, что ваш образ мыслей очень зависим от этой детали туалета, но все-таки советую вам от нее избавиться...
Ну я ей честно и сказала:
— Оно, Катерина Санна, может, и так — все-таки поизносилась она уже. Но вот как выбросить вещь, которая тебе верой и правдой столько лет служит?
Она улыбнулась:
— А, так это другое дело. Пора тебе, кепка, уходить. Подумай об этом. Хватит на девочке паразитировать.
И тут у бабули как будто на секунду даже глаза почернели.
Ну, думаю, наша красавица стала с ума сходить — с неодушевленными предметами беседы ведет. Даже пожалела ее про себя. А ну как совсем рехнется, кто за ней ухаживать будет? Одинокая ведь старушка.
На другой день поздно вечером шла я по берегу славной питерской речки Фонтанки. Темень: ноябрь. Иду, тороплюсь — ветер холодными пальцами все ребра перебрал. И вдруг очередным порывом кепку срывает с головы. Как будто рукой — хоп! Только и заметила, как она мелькнула между прутьями решетки какого-то из дворов. Что за напасть! Подхожу к решетке, заглядываю во двор. Ни черта не видно! Перед глазами как выключенный монитор — сплошная чернота. Поискала вход во двор — заперто, замок висит. Уж не знаю, может, у них какой другой ход есть, но с набережной в тот двор не войти. Я-то в джинсах была, как всегда, ломанулась лезть через ограду. Забралась наверх, но почему-то решимость быстро угасла. Фонарика у меня нет, в телефоне батарея почти села. Сперва подсвечу себе — а если потом окажусь во тьме кромешной, как потом выбираться? В общем, спрыгнула я с ограды обратно на тротуар. Да еще и рукав куртки о пики решетки разодрала. Вот дуреха-то! Посмотрела во тьму, шепнула: «Прощай, кепарик!» — и пошла домой.
Дома в прихожей посмотрела на себя в зеркало: да уж, хорошо, что никто меня при попытке залезть в тот двор не поймал. Ни дать ни взять выгляжу как малолетняя хулиганка.
Кепку новую купить оказалось трудно. Ни одна мне не шла. Да и куртку надо было сменить, не ходить же с драным рукавом. Зашла как-то в сэконд — смотрю: висит на вешалке пальто клетчатое. Не носила никогда ничего такого. Примерила — село как влитое. Взяла. Подобрала к нему и шапку, и сапожки. Такая вся стала аккуратненькая, что даже другое прозвище себе придумала: Катя Гуд. Хорошая Катя. А что?
Екатерина Александровна ничего мне не сказала, все по-прежнему про погоду спрашивала, если мы встречались. Потом заболела она, как-то поднималась я по лестнице, а она из квартиры выглянула — грустная такая, волосы белым пухом, глаза прозрачные, выцветшие. И все равно красавица!
— Зайди ко мне, Катюша!
Я зашла. А она:
— Катюш, у меня руки дрожат, а я тут в Интернете увидела, как теперь ногти красят — в разные цвета, так охота попробовать.
Ну я и накрасила ей ноги — в разные оттенки фиолетового.
Она повеселела, подвела меня за руку к шкафу, достала оттуда красивую синюю шаль и говорит:
— Прими в подарок!
Я шалей отродясь не носила, но взяла, обидеть не хотела.
Екатерина Александровна умерла той же ночью.
Я в синей шали на похороны и пришла. Пусть не по правилам, а ей бы понравилось. Собралась какая-то ее дальняя родня: тетки, дядьки — самые обычные люди, безо всякой красоты.
А когда уходила уже с кладбища, услышала за спиной чей-то голос:
— Передала-таки дар, старая ведьма!
Обернулась: поди догадайся, кто из родни это сказал — вон та кривобокая в сапогах, которые всегда забредают не туда, тот длинный в костюме-карьеристе или толстая, одышливая тетка, у которой на руках загребущие перчатки?
Ведьма? Вот идиоты! Но мне эта мысль понравилась, и, чтобы слегка напугать суеверную публику, я купила в магазине ее любимые духи и регулярно распыляю чуток на лестничной клетке.
Мистика — чушь. А вот красота — совсем другое дело.
ЧЕРТИК, ЧЕРТИК, УХОДИ!
Моя начальница — такая тетка… с легким прибабахом. Мистика всякая — ее тема. Нравится ей такое. А тут недавно приходит — лица на ней нет. Говорит: в новостях слышала, самолет разбился. Тем самолетом подруга ее школьная летела с отдыха.
Никто не выжил.
Ну, тут начальница моя и рассказала историю.
Подругу эту звали Томой. Правда, не сказать, что это была настоящая дружба. Они учились в одном классе, жили в одном доме, вот и ходили в школу и из школы вместе. А так-то эта Тома была в классе кем-то вроде изгоя. Одевалась она простецки: кофточки какие-то с чужого плеча, колготы толстые (Это ж как себя не уважать надо, чтоб в толстых-то колготах ходить? Пусть на улице хоть минус тридцать, а настоящая девчонка всегда в капронках придет, в крайнем случае — капронки поверх толстых колгот натянет!), коса растрепанная, нос вечно в чернилах. В общем, какой-то унылой была Томка. Училась неплохо, только у доски всегда мямлила, стеснялась, видимо.
Так вот как-то раз позвали Олю (ах да, мою начальницу Олей зовут) две другие подружки — Светка и Катька — в гости, да не просто так, а погадать.
Ну, как у нас школьницы гадают: вызывают чертика. Выдрали из тетради двойной лист, нарисовали круг (обвели тарелку), написали по краям все буквы алфавита, цифры, слова «да» и «нет». Затем Светка, самая смелая, взяла в руки иголку с ниткой, установила иголку в центр круга и сказала:
— Чертик, чертик, появись!
Три раза.
Потом спросила:
— Чертик, ты здесь?
Иголка дернулась и медленно повернулась в сторону слова «да».
Оля и Катя сдавленно пискнули.
— Ну, ну, спрашивай давай...
Светка принялась спрашивать чертика, разумеется, в первую очередь о том самом: когда замуж выйду да как мужа будут звать. Чертик отвечал.
«Павел, в 22 года».
— Неужто наш Пашка! — воскликнула Светка. — Не может быть! — Но щеки у нее алели как-то уж очень довольно, хоть и смущенно.
Девчонки резвились.
— Да ты все врешь! Подкручиваешь нитку! Видно же!
— Чего, чего видно? — злилась Светка. — Вы смотрите на руку мою, где я что подкручиваю?
— Дай я! — Катька вырвала у нее из рук нитку с иголкой.
— Ну-как, чертик, как мужа моего будут звать?
Иголка задрожала, а потом как-то нервно задергалась:
— В-л-ы-ф-ь... Что за бред? — Катька расхохоталась, сверкая зубами. — Говорю же, подкручивала ты!
— Это тебе он бред говорит, потому что ты с ним не поздоровалась, а сразу полезла с вопросами, — обиделась Светка. Она покраснела еще больше, на этот раз — гневно.
— Влюбилась в Пашку, вот и все! А чертика никакого не существует! — гнула свою линию Катька. — И как можно влюбиться в Пашку, он же ногти на контрольных грызет, как девчонка!
— Дайте мне! — вдруг вмешалась Оля. — Я хочу спросить кое-что.
Она взяла у Кати иголку с ниткой, установила иголку в центр круга, как положено, призвала чертика... Ей хотелось, очень хотелось спросить, когда она выйдет замуж и за кого, но вдруг стало страшно: а вдруг чертик скажет ей, что ее будущий муж — какой-нибудь общеизвестный школьный придурок, над которым все ржут? Какой-нибудь прыщавый жирдяй или хулиган, отбирающий карманные деньги у первоклашек? Девчонки же тогда обхохочутся! Но спросить что-то надо было, и Оля выпалила:
— Чертик, чертик, скажи, а когда Тома выйдет замуж?
Иголка зашевелилась. Возможно, от движения воздуха: разве недостаточно даже чьего-то легкого дыхания для того, чтоб оживить швейную иглу?
Сперва иголка ненадолго остановилась возле цифры «3», затем поползла дальше и окончательно замерла у восьмерки.
— В тридцать восемь лет! — вскрикнула Светка. — Не может быть! Вот умора!
И тут уж хохотать принялись все три — потому что смешнее тридцати восьми лет самих по себе для двенадцатилетних девчонок могла быть только свадьба в тридцать восемь лет.
Они так веселились, что даже забыли спросить, за кого же все-таки выйдет замуж Тома. И так было ясно: не за принца. В такие-то годы! Воображение рисовало им какого-то пузатого дядечку вроде директора их школы, у которого прядки жидких волос противно лепились к круглой лысине.
Потом позвонила мама Оли и потребовала, чтобы та скорее возвращалась домой. Было уже поздно.
Оля пошла домой дорогой, по которой обычно ходила с Томкой. Было темно, горели фонари, и Оле вдруг стало грустно-грустно: она пожалела сразу о двух вещах — что ничего не спросила у чертика о себе и что Томка, оказывается, такая несчастливая. Ведь в глубине души Оля хорошо к ней относилась.
Она решила ничего Томке не рассказывать о чертике и вообще забыть об этой истории навсегда.
Светка, правда, назавтра жаловалась, что из-за того, что они нормально не попрощались с чертиком, кто-то всю ночь дышал у нее над ухом, но Оля и Катька ей не поверили.
А потом... потом Светка действительно стала встречаться с Пашей и вышла за него замуж. Не в двадцать два, а еще раньше, в девятнадцать, по залету. Потом разошлись, Светка кого-то другого себе нашла. Катька выскочила замуж за немца по имени Вольфганг. Живет в Берлине, размещает в «Одноклассниках» фотки: такая же улыбчивая, аж сверкает. А Тома... Тома и верно была одна, все время одна, пока вот недавно не удивила всех — вышла-таки замуж, в тридцать пять лет, да, чертик немного ошибся.
А вот сегодня эта Тома умерла. Погибла вместе с мужем в том самом самолете. Тридцать восемь лет ей даже не успело исполниться.
И моя начальница... Оля, Ольга Викторовна, которая так вообще и не вышла замуж, сидела и плакала, плакала, плакала... словно потеряла очень дорогого человека, хотя не общалась с этой Томой со дня школьного выпускного.
А потом сказала:
— У нее профиль очень красивый был. Когда мы из школы возвращались, шли рядом, я косилась в ее сторону, любовалась — и завидовала. И теперь даже, как вспомню — завидую...
Приглашаем на страницы автора:
https://litnet.com/ru/emiliya-galagan-u204227
https://litmarket.ru/emiliya-galagan-p44341
Творческая группа: https://vk.com/pisately_shabash
Карина Гертман
КОМНАТА ЗА СТЕНОЙ
День первый. Утро
— Может, подумаем еще?
Джон мягко сжал ее ладонь, чтобы привлечь внимание. Лиза понимала, что ведет себя странно в последнее время, но ничего не могла с этим поделать. Это было не в ее силах, даже если бы она очень захотела. Но, стоит признать, она не очень старалась притворяться.
Сегодня утром они покинули квартиру, в которой прожили в браке три счастливых года. Она пропахла ими, их любовью и нежностью, но все когда-нибудь заканчивается. Теперь их семья источала совсем другие ароматы, и Джон посчитал, что стоит что-то поменять. Лиза полагала, что нужно поменять отношение, он был убежден — достаточно поменять жилье.
Владелица напряженно ожидала их ответа, и Лиза безразлично пожала плечами.
— Мне нравится, — проронила она. — Хороший дом.
— Ты уверена, дорогая?
— Уверена, — подтвердила Лиза равнодушно и повторила: — Хороший дом. Мартину понравится.
Как и всегда, упоминание их маленького сына заставило Джона спешно перевести тему. Он кивнул обрадованной владелице, невысокой круглощекой женщине, миссис Стэнли.
— Мы согласны. Но нужно обговорить кое-какие моменты. Понимаете, моя жена может не справиться с такой площадью…
Лиза отошла в сторону, пока Джон договаривался с миссис Стэнли насчет уборки дважды в неделю и стирки по пятницам. Аренда коттеджа обошлась им недорого, место приятное, ближайшие соседи далеко, два этажа полностью меблированы, есть садик и даже качели с навесом из полосатого брезента. Да, Мартину точно тут понравится. Главное, не обсуждать это с Джоном.
Пожалуй, Лиза и вправду осталась довольна. Дом снаружи был немного мрачноват. Облицовочный кирпич потемнел от времени, краску на оконных рамах давно пора было освежить, а чердачное окошко смотрело так, будто было глазом какого-то невероятного существа. Лиза сразу почувствовала этот взгляд, еще из машины, но ей он не показался пугающим. Скорее, заинтересованным.
Оценивающим.
— Лиза? Где Лиза?
Она и не заметила, как вышла из гостиной и даже спустилась по светлой деревянной лестнице на кухню. Внутри все было так, как могло быть и тридцать, и пятьдесят лет назад. Приятная прохлада и легкий флер пыли и старых вещей приятно кружили голову.
Голос Джона настиг ее почти у самого выхода.
— Лиза!
Она повернулась к мужу и рассеянно улыбнулась.
— Я подумала, что Мартин устал нас ждать. Может, стоило взять его с собой? Ты же знаешь, он не любит машины.
Она провела ладонью по гладкой поверхности кухонного стола, взяла в руки солонку в виде гриба, покрутила в пальцах и поставила на место. Любой дом состоит из мелочей. Если упустить хоть что-то из виду, все рухнет. К тому же с ними Мартин, а он любит все новое и интересное. Лиза уже представляла, как он будет бегать по коридорам, заглядывать в комнаты и смотреть, что осталось им от прошлых владельцев.
Лиза улыбнулась этим мыслям, жаль, что ими нельзя поделиться.
Джон что-то тихо сказал миссис Стэнли, после чего спустился к ней. Обнял, привлекая к себе за плечи почти как раньше, и быстро поцеловал в висок.
— Милая, нельзя уходить, не предупредив никого, — мягко укорил он. — Ты понимаешь?
Лиза покорно кивнула, глядя, как прыгают солнечные зайчики по бежево-коричневой плитке над раковиной. Ее можно оставить, а вот обои в коридоре лучше заменить. Мартин не любит зеленый цвет.
— Мистер Смит, миссис Смит, если вы согласны, то можете въезжать хоть сегодня, — сказала миссис Стэнли и протянула Джону связку ключей. — Мой номер у вас есть, звоните в любое время.
— Спасибо, миссис Стэнли, мы с Лизой вам очень благодарны.
Лиза почувствовала взгляд мужа и кивнула.
— Да. Спасибо.
— Только вы не говорили, что у вас малыш. В доме давно нет детской комнаты.
Женщина выглядела искреннее обеспокоенной, и Джон сказал ей то, что постоянно твердил самой Лизе:
— У нас нет ребенка. Простите мою жену, миссис Стэнли, она просто еще не отошла от шока. Видите ли, наш Мартин недавно погиб.
Лиза отвернулась, пряча улыбку. Все-таки Джон думал, она совсем выжила из ума и считает, что их мальчик жив. Нет, он умер, та фура раздробила его тонкие детские косточки на ее глазах. Но это вовсе не значит, что Мартина с ними нет. Он всегда рядом, она чувствовала.
— Я отвезу тебя к сестре, — решил Джон, пока она смотрела через окно на лужайку перед домом.
— Почему? Я могу остаться тут.
С Мартином, хотела она добавить, но в этот раз не стала. Джон ее не понимал, такой уж он был человек.
— Ты уже забыла? У меня встреча с деловыми партнерами, так что на три дня придется уехать обратно в Бостон. Не могу же я оставить тебя тут одну.
Он говорил уверенно, но на самом деле сомневался, потому что знал — его сестра недавно вышла замуж, и приглядывать за «полоумной» родственницей не входило в ее планы. Знала это и Лиза. К счастью, на помощь пришла миссис Стэнли.
— Если это проблема, я могла бы заходить к вам каждый день, например, перед ужином. Опять же, с готовкой помогу.
На том и порешили. В тот же вечер Джон уехал, поцеловав жену на прощание, а она заперла за ним дверь с чувством невероятного облегчения. Они оба слишком привыкли друг к другу, чтобы признаться, что их любовь давно увяла, как цветы на могиле их сына.
День первый, вечер
Этот дом был действительно большим, гораздо больше их квартиры в Бостоне. Два этажа, чердак и подвал, а рядом еще и большая зеленая лужайка и фруктовые деревья. Лиза собиралась обойти все сверху донизу и выбрать комнату для Мартина. Ведь даже мертвому мальчику нужно где-то жить. Джон уехал рано утром, не разбудил Лизу перед тем, как уйти, и пустой дом теперь принадлежал только Лизе. Ну, и ее малышу, конечно.
Подвал ей понравился — просторный, глубокий, с кучей ненужного хлама, хранящего чужие воспоминания с ревностью сторожевого пса. Лиза не стала тут ничего трогать, чтобы их не расстраивать. Не все вещи любили, чтобы к ним прикасались.
На первом этаже не было ничего интересного — кухня, гостиная, кладовка. По коридорам гулял сквозняк, шевелил старомодные занавески в мелкий цветочек. Наверху — две спальни, большая гостиная и ванная комната. Лиза неторопливо обошла их все, пока не остановилась возле лестницы на чердак.
— Как думаешь, Мартин, там есть что-нибудь интересное? — привычно спросила она, пользуясь отсутствием мужа. Он бы непременно ее одернул, но ведь их сыну уже пять лет, он так любит разговаривать. Кто будет разговаривать с ним, если не Лиза? Иногда ей было так грустно, что Джон сам ограничивает свое счастье, отгораживается от него предписаниями врачей и мнением психологов. Они все совсем запугали Мартина, поэтому теперь его чувствует только Лиза. Но она мать, было бы странно, если бы он прятался от нее.
Деревянная лестница была крутой и узкой, ступени поскрипывали под весом молодой женщины, а когда она толкнула люк над головой, на волосы осыпались пыль и мелкий мусор.
— Кто здесь? — без страха спросила Лиза, заслышав тихий шорох торопливых шагов. Будто кто-то, испуганный вторжением, быстро-быстро засеменил прочь, переступая по рассохшимся доскам босыми ступнями. Только звук шел не сверху, а снизу.
Ответа не последовало, и Лиза спустилась, решив, что на сегодня приключений достаточно. Они с Мартином немного устали.
К ужину, как и обещалась, пришла миссис Стэнли. Приятная пожилая дама с седыми короткими волосами, она сразу понравилась Лизе, и они хорошо провели время вместе, за готовкой пасты с морепродуктами и зеленого салата. На прощание миссис Стэнли еще раз дала свой номер телефона, и Лиза положила обрывок бумаги туда же, куда и предыдущий.
Вспыхнул он, по крайней мере, ничуть не хуже первого.
— Мартин! — позвала Лиза, едва дребезжащий звук велосипедного звонка на улице стих вдалеке. — Дорогой, можешь выходить!
Она счастливо рассмеялась, наконец чувствуя себя свободной. За год, минувший с трагедии на дороге возле заправки, она постоянно испытывала стресс. Приходилось делать вид, что все нормально, когда хотелось кричать направо и налево, что Мартин вернулся. Да, он был мертв, но разве это важно? Она видела его одна из всего мира, но ведь так тоже бывает. Ей говорили, что она это придумала, и сами поверили в это. Но Лиза не сумасшедшая, зато все остальные — возможно, да.
Она растянулась на кровати, заправленной свежим, еще пахнущим улицей бельем. Воздух в здешних краях был другой, более пряный, более горячий, но Лизе понравилось. К тому же ее мальчик не замерзнет, если задержится на улице допоздна.
Она закрыла глаза и снова услышала шорох шагов. На этот раз их источник был так близко, будто за стеной. Лиза медленно поднялась и огляделась. Пока она валялась, успело стемнеть, и свет уличного фонаря, искажаясь оконным стеклом, ронял на пол неровные пятна света. Лиза вгляделась в них, пытаясь разгадать рисунок, но не смогла. Завороженная игрой света и тени, она поднялась с постели и медленно пошла вперед, пока не уткнулась в стенки старого шкафа. Из его наполовину пустого нутра тянуло затхлостью, влажной тканью и концентрированными духами, которые были в моде лет пятьдесят назад. Лиза зажала нос ладонью, но запах проникал сквозь преграду, упорно врезался в нос, терзал обоняние. Казалось, вся комната пропиталась тяжелым смрадом старых вещей. В нем стали угадываться омерзительные нотки застарелой мочи, протухшей воды и гниющего дерева.
Лиза отшатнулась и с грохотом захлопнула дверцы, рождая эхо разбегающихся шагов — справа, слева, наверху. И прямо перед ней.
В зеркале шкафа теперь отражались двое. Лиза и тень за ее спиной.
День второй, утро
Весь следующий день Лиза посвятила уборке. Подвал с радостью принял в свои объятия новые вещи, в которых больше не нуждались. Лизе даже показалось, что подвал вздохнул, совсем как живой, словно она попала в брюхо огромного животного, по неведомым ей причинам притворяющегося коттеджем.
Мартин постоянно резвился поблизости, куда бы она ни пошла. Лиза чувствовала, что чем больше времени они проводят наедине, без назойливого внимания со стороны, тем крепче узы между ними. Она уже готова была поклясться, что видела его силуэт до того, как брошенный им мячик подкатился к ее ногам. Лиза наклонилась и подняла его. Обычный, резиновый, желто-зеленый. Такой был у каждой пары с детьми. У Лизы и Джона тоже был, но однажды выкатился на трассу. С мячиком ничего не случилось, а с Мартином — да.
Лиза подбросила резиновый шарик вверх и, не оборачиваясь, вышла из спальни. Мяч так и не упал на пол. Лиза видела в этом хороший знак.
К обеду позвонил Джон.
— Все в порядке, дорогая? — спросил он бодрым голосом, и тон его не подразумевал отрицательного ответа. — Я, наверное, приеду на денек пораньше. Ты как? Тебе там не одиноко? Справляешься?
Лиза села на краешек стула и обеими руками сжала трубку.
— Да. Справляюсь.
— Миссис Стэнли заходит?
— Да, заходит. Вечером.
— Точно все в порядке? — Джон как будто и правда переживал, Лиза почти ему верила. — У тебя странный голос.
Лиза подняла взгляд на детский силуэт в дверях и улыбнулась.
— Да, все замечательно. Этот дом прекрасен, нам… мне здесь очень нравится.
Они еще минуты три поговорили ни о чем, точнее, Джон поговорил, и Лизе с каждым сказанным словом все четче представлялось, что он оправдывается. За то, что предпочитал работу семье — всегда, с самого дня свадьбы. За то, что сбежал сейчас — впрочем, как и обычно. Только за то, что не уследил за Мартином, так и не извинился. Лиза не просила, просто… Так было бы правильно. Это она расплачивалась за бензин, пока он стоял в тени. Это он разрешил Мартину размяться, ведь они были в пути уже три часа, очень долго для четырехлетнего активного малыша. Это он…
— Потерпишь еще немного, милая?
— Да, потерплю, — ответила она, пропустив половину предыдущих фраз. Кажется, все они были лишь вариациями друг друга, так что смысл не менялся.
Джон был заботливым мужчиной, просто уже не ее.
— Я позвоню утром, — сказал он на прощание.
Лиза положила трубку на рычаг, поднялась и медленно вышла в коридор. До вечера еще столько времени, а детская для Мартина все еще не готова.
День второй, вечер
— Кому принадлежал дом? — миссис Стэнли отвлеклась от помешивания бульона в кастрюле. — Семье моего двоюродного брата. После его смерти я стала хозяйкой, но мы с мужем решили, что лучше остаться в своем доме. Для двоих стариков здесь слишком много места.
Она отвернулась, и пар из кастрюли мелкими каплями влаги лег на круглое загорелое лицо женщины.
Лиза сидела за столом и чистила овощи. Мартин ушел на улицу, так что можно было не пугать миссис Стэнли своим странным поведением. Впрочем, та никак не показывала, что Лиза кажется ей не такой, как остальные, к тому же оказалась весьма словоохотливой.
— Если честно, никто из местных его бы все равно не купил, — призналась она. — Я все рассказала вашему мужу, но он только посмеялся. Наверное, это и правильно.
— Посмеялся над чем? — заинтересовалась Лиза.
— Знаете, не всем нравится жить в доме, где умирали люди.
Лиза пожала плечами.
— Во всех домах кто-то да умер. Это нормально.
Миссис Стэнли покачала головой.
— Честно говоря, семью моего покойного кузена преследовали несчастья, одно за другим, одно за другим, так что неудивительно, что в итоге бедняга спятил. Это было у них в крови, знаете ли. Не он первый.
Лиза отложила овощечистку и протянула руку к ножу. Баклажаны требовалось мелко нарезать.
— А остальные родственники? — спросила она и, не глядя, пошарила рукой по столу.
— Умерли, — после паузы ответила миссис Стэнли. — Жена его и дочь от первого брака. Говорят, с собой покончили, в одну ночь. Но я в это не верю. Тут у нас в то время неспокойно было, к тому же стекла разбитыми обнаружили.
— Грабители? — предположила Лиза, глядя на стол перед собой. Ножа не было.
— Да кто теперь знает. Тут что только не говорили после того, как кузен мой того… умом тронулся, все про каких-то детей повторял.
Лиза напряженно следила, как миссис Стэнли тянется за салфеткой, но вместо нее на столе лежал кухонный нож. И узловатые старческие пальцы почти схватились за лезвие.
Лиза с грохотом уронила на пол очищенный баклажан.
Миссис Стэнли повернулась к ней и убрала руку от ножа.
— Все хорошо?
— Извините, — сказала Лиза, переводя дух. Мартин никогда прежде так жестоко не шутил, придется поговорить потом, чтобы не делал так больше. — Так отчего, вы сказали, ваш брат сошел с ума?
— Я и не сказала… — отвернулась женщина торопливо. — Просто. Так бывает.
Она ушла, как только все было готово, от приглашения поужинать вместе отказалась, и в ее поспешном уходе Лиза увидела бегство.
Мартин куда-то испарился, и, пока Лиза его искала, зазвонил телефон в коридоре.
— Алло, дорогая, — голос Джона прозвучал странно, напряженно и глухо. Словно он не хотел быть услышанным. — Ты уже поужинала?
— Да.
— Я хотел сказать… Прости… — Он словно бы отошел, и Лиза услышала громкий шорох и треск на линии. — Прости, возникли дела, так что сегодня не жди. Буду завтра, как и договаривались. Хорошо?
Если бы трубка могла передавать запахи, Лиза точно знала, что бы тогда почувствовала.