Вадим Розин
Основные этапы формирования права в Западной Европе и России: культурно-исторический и философский анализ
Содержание
Введение ………………………………………………………………………..3
Глава первая. Авторский подход к изучению права
1. Методология исследования………………………………………………..18
2. Дискурс и проблемы права………………………………………………..23
Глава вторая. Формирование римского права
1. Выбор стратегии анализа юридического мышления…………………….29
2. Предыстория права………………………………………………………...31
3. «Правовые» исследования Аристотеля…………………………………...44
4. Идея римского права………………………………………………………51
5. Становление юридического мышления…………………………………..56
6. Дефицит и неупорядоченность правовых норм………………………….59
Глава третья. Формирование западной традиции права
1. Переход к средневековой культуре и ее особенности…………………...65
2. Предпосылки западной традиции права………………………………….72
3. Формирование и особенности западной традиции права……………….85
Глава четвертая. Эволюция права в культуре Нового времени
1. Особенности культуры Нового времени…………………………………97
2. Формирование в XVIII-XIX вв. политико-правового пространства
и гражданского общества…………………………………………………...101
3. Эволюция и кризис права в ХХ столетии…………………………….....107
4. Факторы, под влиянием которых право эволюционировало и развивалось…………………………………………………………………..129
Глава пятая. Опыт культурологического осмысления российской истории и политико-правовой жизни
1. Предпосылки формирования российской культуры…………………...134
2. Становление и особенности российской культуры………………….....139
3. Формирование в «теле российской культуры» элементов капитализма………………………………………………………………….151
4. Построение социализма как воспроизведение одного из предельных состояний российской культуры…………………………………………...157
Заключение. Нормативные системы и социальная реальность в эпоху становления современности………………………………………………...169
Использованная литература ……………………………………………...179
«Изменить или отменить какую-либо
норму действующего права во власти
законодателя. Однако он почти
не властен изменить язык и
основы юридического мышления»
Рене Давид
Реконструкция этапов формирования права предполагает задание «прагматического горизонта», определяющего отчасти взгляд и на право и на его формирование. С этого мы и начнем. С нашей точки зрения, такой горизонт задается процессом реформирования. Что сегодня подразумевают, говоря о реформе, не только судебной и права, но и шире? Или организационные решения или модернизацию. В первом случае эффект социального действия незначителен, поскольку не затрагиваются основные глубинные структуры и процессы системы, на которую оказывается воздействие. Во втором есть надежда на реальный эффект, реальные преобразования. «По мнению одного из теоретиков модернизации И. Горовица, ‒ пишет И.И.Кравченко, ‒ моделью модернизации служат западные страны и прежде всего те из них, которые выиграли Вторую мировую войну. Сложившаяся в них современная демократия со всеми отличительными признаками ‒ экономическим ростом, универсальной системой коммуникаций, классовой, расовой, этнической стратификации, неравенства полов, ориентацией на потребление ‒ служат для развивающихся стран образцом, что означает необходимость для них “догоняющего” развития <...> Вывод, на мой взгляд, один: не бояться интернациональных процессов, включаться в них, формировать “модернизационную этику”, равную по значению той реформаторской этике труда, о которой писал М.Вебер и которая привела западный мир к современной цивилизации»[1].
Анализ показывает, что концепция судебной реформы полностью лежит в рамках так понимаемого «догоняющего развития» и соответствующей концепции модернизации. Однако сегодня ряд политологов, философов и социологов подвергли концепцию и практику «догоняющей модернизации» резкой критике. Например, В.Г.Федотова отмечает следующие пять недостатков подобной модернизации: утрату своей традиционной культуры без обретения новой современной, неравенство в развитии городов и регионов, интеллектуальную деградацию общества, увеличение разрыва между догоняющими и развитыми странами, огромные трудности и жертвы, которые приходится приносить на алтарь модернизации[2]. «Россия, ‒ пишет Федотова, ‒ делает ныне ошибку, 1) отрицая и разрушая свой прежний опыт, в том числе опыт прежних модернизаций (советский период); 2) продолжая ориентироваться на “догоняющую модель” модернизации вместо использования всех наличных черт общества для развития; 3) полагая, что завтра здесь должен быть Париж; 4) полагая, что в столкновении цивилизаций нам не придется участвовать и забывая, что Запад никогда не примет нас до конца (как это происходит с Турцией и Мексикой), ибо мы другие; 5) забывая, что и Запад начинает меняться, и догонять уже некого, разве что, как всегда, XIX век.»[3]
Б.Е.Ерасов подчеркивает, что в нашей стране модернизация, понимаемая как вестернизация, неизбежно вызовет естественную реакцию защиты ‒ откат и отказ от любых демократических преобразований. «Вестерной» модели модернизации он противопоставляет «структурную модернизацию». «Модернизация (структурная), ‒ пишет Б.Ерасов, ‒ предстает как включение незападных обществ в систему глобальных отношений, формируемых при доминирующем влиянии Запада, что приводит к их уподоблению Западу в принципах функционирования хозяйственных структур и адаптации к ним функционально необходимых сфер регуляции при сохранении самобытных социокультурных систем, обеспечивающих воспроизводство населения в составе сложившихся общностей»[4].
По сути, и многие другие авторы, анализирующие наши реформы, приходят к выводу, что необходимо учитывать особенности и природу социокультурных процессов в России, ее традиции и своеобразие, неподготовленность к реформах различных слоев населения. Постепенно складывается новое понимание реформ и модернизации, которое юристы, безусловно, должны учитывать. Рассмотрим в связи с этим один пример.
Мы стремимся построить правовое демократическое общество. Но что мы понимаем под правом? Вряд ли я сильно ошибусь, если скажу так: право ‒ это то, что мне может предоставить и гарантировать государство. А вот что пишет о праве Гегель, рефлексируя западное понимание права: «Право и все его определения основываются исключительно на свободной личности, на самоопределении <...> общество есть то состояние, единственно в котором право только и имеет свою действительность <...> мое право на известную вещь есть не только владение, но в качестве владения известного лица оно есть собственность, правовое владение <...> то, что полагается в отношении явления, в отношении к другому лицу, ‒ развивается до обязанности другого уважать мое право»[5]. Вдумайтесь, какие понятия использует Гегель, говоря о праве: «свободная личность», «самоопределение» личности, «частная собственность», «гражданское общество», «обязанность другого уважать мое право». И не просто использует, в европейской цивилизации, начиная с античности, складываются и совершенствуются договорные правовые отношения (в средневековой Европе если сюзерен, будь он хоть сам король, нарушал договорные отношения, его вассалы могли с оружием в руках выступить против него), а в Новое время, особенно под влиянием идей Просвещения формируется свободная, но уважающая права других личность.
Западное общество веками отрабатывала любовь к суду и праву. Еще в XI-XII вв., рыцари и благородные гранды считали честью выиграть дело в суде. «Взаимность феодальных обязательств, ‒ пишет Берман, ‒ выравнивание феодальных привилегий и иерархия феодальных юрисдикций подкреплялись любовью феодальной аристократии к сутяжничеству. Это считалось показателем доблести. “Сутяжничество как любимая баронами форма конфликта уступало только междоусобным распрям и войнам, ‒ пишет Хеер. В самом деле, отмечает он далее, ‒ и поединок на поле боя, и поединок в суде были схваткой один на один”. В ходу были такие выражения ‒ “Бог и мое право”: пусть Бог разрешит спор, в дуэли и в божьем суде”. Сутяжничество высших классов, как и понятие взаимности прав между сеньорами и вассалами, не только составляло структурный элемент в системе феодального права, но и знаменовало важный вклад последнего права в развитие правового сознания Запада, которое отличается от правового сознания многих незападных культур своей сильной приверженностью к формальной защите прав как способу разрешения споров»[6].
В России о таких понятиях только иногда слышали и говорили, а жили иначе: даже дворяне были слугами царя (служилыми людьми, холопами), свободная личность понималась преимущественно как бунтовщик, а гражданское общество только-только начало складываться после реформы 60-х годов, да и тут же было уничтожено в начале нашего века большевиками. Нужно учитывать и еще одно обстоятельство. Мы иногда забываем, что помимо реформ экономики и социума, необходимо разрешить чудовищный клубок всяческих проблем, накопившихся почти за целое столетие. Третий момент ‒ особенности нашего российского менталитета. Кто только на него не ссылается, пытаясь объяснить наше неблагополучие. Но что это собственно такое? О.Я. Гуревич, обсуждая природу ментальности, обратил внимание на то, что один из ее смыслов совпадает с понятием духовности. Что же это такое? Сегодня каждый видит в духовности то, о чем он мечтает. Однако попробуем взглянуть на духовность объективно. Один смысл духовности постоянно обсуждает Н. Бердяев. По его мнению, духовность предполагает культ, религиозное отношение, веру в другие реальности, в конечном счете, в Бога, как бы его ни понимать. Отсюда бердяевское учение о «символичности» культуры и бытия человека: культура, пишет он, символична, в ней даны, лишь символы, знаки иного духовного мира, но сам этот мир непосредственно реально не достигается[7].
Второй смысл духовности – в ее эзотеричности. Духовное отношение к жизни – это эзотерическое отношение. Эзотерическое – не обязательно запредельное, тайное, дело в другом. Эзотерическая, личность больше верит в духовный мир, чем в этот, живет не столько здесь, сколько там. При этом нельзя понимать дело так, что такая личность просто воображает, грезит нечто, пребывает, как говорил Платон, в состоянии блаженного безумия. Она живет в своем творчестве, в размышлении о мире, в стремлении понять последние проблемы жизни и бытия. Эзотерическая личность каждый раз заново рождается во всем этом и через это. Про эзотерическую личность вполне можно сказать словами нашего культуролога Л.М. Баткина, несколько перефразировав его размышление о средневековой переписке настоятельницы женского монастыря Элоизы и философа Абеляра: индивидуальность эзотерической личности существует не до ее размышлений и духовной работы, не в виде бытовой данности. Эзотерик, конечно, тщательно обдумывает свои идеи – по правилам мысли и эзотерического жанра и по внушению непосредственного чувства. Он творит свои духовные «произведения», но результат получается, непредвиденный – духовные произведения творят эзотерическую личность. В эзотерической действительности свобода обретается через творчество, (в данном случае духовное).
Для русского интеллигента духовный эзотеризм постепенно сделался буквально образом жизни, заслонил собой обыденную практическую жизнь с ее заботами и проблемами. Русский интеллигент предпочитает жить в мире книг, музыки, идей, споров, размышлений. Это и есть духовная жизнь русского интеллигента, из которой его почти невозможно извлечь, несмотря ни на какие революции и кризисы.
Бердяева удивляло: почему западному христианству была совершенно чужда главная русская идея – богочеловечества, и почему в Западной Европе все проблемы рассматриваются не по существу, а в их культурных отражениях, в их преломлении в историческом человеческом мире (когда ставилась, например, проблема одиночества, то в Европе при обсуждении этой проблемы говорили об одиночестве у Петрарки, Руссо или Ницше, а не о самом одиночестве). Кажется, какая разница; Бог или Богочеловечество, одиночество Руссо или одиночество вообще? Различие есть, и большое: эзотерическая личность живет в мире идей, это и есть ее первая и последняя реальность, а европейский человек преломляет идеи в своей частной жизни. У Маркса, считает наш замечательный философ М. Мамардашвили, был, если угодно, какой-то дальтонизм, слепое пятно на «умственном его глазу», которое делало его слепым к тому, что можно было бы назвать гражданским обществом, или частной жизнью. Но понятие «частный», подчеркивает Мамардашвили, чрезвычайно существенно для европейской, а значит и для христианской культуры. Идея же христианской культуры фундаментальна и проста. Это культура людей, способных в частном деле воплощать бесконечное и божественное. К сожалению, в русской культуре мы нередко сталкиваемся с фактическим безразличием человека к собственному делу. Зато русский интеллигент буквально сгорает в мире идей, размышлений, духовной работы. И понятно почему. Идеи, музыка, книги, картины погружают человека в мир, где все гармонично, красиво, чисто, где реализуются идеалы человека. В таком мире, конечно же, жить значительно приятнее, чем в серой, а иногда и страшной российской действительности. Вот русский интеллигент и скрывается от жизни в эзотерическом мире идей и искусства, который он в значительной мере отождествляет с духовностью.
Соединение эзотерического отношения к жизни с неукорененностью или, как сегодня говорят социологи, маргинальностью, пожалуй, еще один момент русской духовности. В России со второй половины XIX столетия всегда было много неукорененных (оторвавшихся от своего сословия и культурной почвы) людей, но самое грустное, что неукоренным был и значительный слой образованного общества. Еще Гоголь писал о недообразованности и беспочвенности русского человека, о том, что нигде не видно настоящего гражданина; декабристы, хотя и выказали образец гражданственности, но были и не с дворянством, и не с народом; и значительно позже, когда сформировалась, так сказать, русская чеховская интеллигенция, она также была в значительной мере неукорененным слоем общества.
Что же из всего этого следует? Прежде всего, то, что духовная жизнь – наша историческая традиция, привычка. Напрасно некоторые из нас ругают буржуазный образ жизни, мы просто привыкли жить эзотерической жизнью, привыкли к неукорененности. Русскому.человеку все время кажется, что если напрячься, и хорошенько подумать, то можно найти единственно верное решение. И он находит... в области идей, замыслов, проектов. А жизнь, со всеми ее безобразиями идет своим чередом.
Вероятно, пока мы будем оставаться в сфере эзотерического образа жизни и неукорененности, никакие гениальные идеи и решения не помогут. Однако это не означает – «долой идеи и мышление, долой духовную работу». Это означает другое: нужно научиться не только мыслить, но и иначе жить, подчинить свою жизнь, требованиям жизни в более широком понимании, нужен иной, новый опыт жизни и бытия, а не просто новые идеи.
К обсуждению проблем духовности возвращаются вовсе не случайно. Российская интеллигенция оказалась на распутье. Она растерялась, страшится новых экономических отношений, капиталистической конкуренции, политической борьбы, даже свободы, поскольку свобода оказалась не подкрепленной правом и действующими законами. Самое время укрыться от непогоды в духовной гавани. Здесь тихо, привычно, здесь любимые интеллигентские игры, а какой там будет мир и человек ближайшего будущего – лучше не думать, проще заклеймить нового человека и мир, сказав, что они бездуховны. Куда сложнее сохранить свои идеалы и традиции и одновременно критически взглянуть на них, еще важнее – воплотить их в жизнь. Значительно сложнее научиться жить реалистично и так, чтобы жизнь включала наши идеалы и замыслы, чтобы не только в сфере духа или в мире искусства, в обычной жизни были гармония, чистота, красота и идеальные отношения. Но для этого нужно идти на компромиссы, перестраивать свои идеалы, внимательно и доброжелательно изучать мировую, и буржуазную в том числе, культуру и духовность, не перескакивать через себя и этапы жизни, которые все равно нужно пройти, как прошли другие народы.
Но куда все-таки можно двигаться? Говорят, что в России важно ответить на два главных вопроса: кто виноват и что делать? На первый, скорее всего, можно ответить так ‒ никто не виноват, если, конечно, не считать виноватым нашу собственную природу, поэтому нечего искать виноватых или козлов отпущения, лучше внимательно посмотреть на себя в зеркало. Ответ на второй вопрос предполагает рассмотрение нового понимания реформ и модернизации. Первое соображение. Нынешняя наша культурная и человеческая сегодняшняя неготовность к западным реалиям (праву, свободе, гражданскому обществу и т.п.) вовсе не означает, что они не верны или что мы не сможем их достичь, не сможем к ним приобщиться. Иное дело, как и когда и какие для этого необходимы условия. В этом отношении я не разделяю мнение тех, кто, указывая на наше историческое и культурное своеобразие, на этом основании утверждают, что и жить мы должны иначе, чем во всем мире, что у нас, на нашей почве не действуют законы и ценности, характерные для западной цивилизации. Именно Запад, начиная с XVII столетия и Петра I, выступает для российского хозяйства и экономики «зоной ближайшего развития», чтобы там, преследуя корыстные интересы, время от времени не утверждали наши правители и элита. В частности, потому, что Россия включена в мировую экономическую систему и участвует в жизни Европы и других стран мира (туризм, торговля, культурный обмен, совместные проекты и прочее). Да, ассимиляция западных технологий и представлений в России происходит по «принципу маятника» (то шаг вперед, то назад), и все-таки, пусть медленно, пусть с колебаниями, но мы усваиваем и осваиваем западный опыт. Достаточно указать на такие всем известные примеры, как создание российских университетов, науки, промышленности, учреждений здравоохранения. Все эти институты первоначально сложились на Западе и затем с большими усилиями и издержками были привиты на русской почве.
Второе соображение. На мой взгляд, приобщение к реалиям цивилизованного мира ‒ это одно из условий и Выживания России, и ее Возрождения, также как и обретения россиянами достойного места и положения среди других народов. Дело в том, что Россия ‒ это не только «остров», как утверждает в интересной статье в «Полисе» В.Л.Цымбурский[8] и не просто автономная культура, на чем настаивали славянофилы, и даже не только платформа, связывающая Запад и Восток, Европу и Азию. Россия еще и часть мировой системы, один из культурных потоков мировой цивилизации. Сегодня никто, даже такая большая страна как Россия не может развиваться сама по себе и автономно, по сути, быстро складывается мировая экономическая система, глобальная мировая цивилизация и культура. У нас одна судьба со всеми другими народами. Только так, мне кажется, можно понимать Выживание, Возрождение, Обретение достойного места России. Тем не менее, конечно, нельзя игнорироватьи и другие взгляды на конечную цель наших усилий. Например, Ю.В. Громыко, выражая позицию некоторых современных участников политического дискурса, утверждает, что «по всем позициям, которые выделяются сегодня либеральной формой познания, могут быть выстроены свои собственные противопоставления:
1. Участие Росии в международном разделении труда <...>
‒ Умеренный изоляционизм, частичное игнорирование принципов и форм международного разделения труда <...>
2. Россия должна догонять другие страны ‒ в частности, осваивать технологический уклад, который будет основным в 21 веке <...>
‒ Россия должна программировать свой собственный технологический уклад безотносительно к движению лидеров мирового технологического развития <...>
3. Россия должна войти в цивилизационное пространство и уровняться по множеству параметров с богатыми государствами.
‒ Россия не должна создавать единые конвертируемые формы жизни с Западом»[9].
Интересным мне представляется и размышление Цимбурского. «Россия, ‒ пишет он, ‒ несомненно, консервативная сила нынешнего мира. Вопрос лишь в том, обязана ли она в понимании этого консервативного принципа совпадать с "мировым цивилизованным" или нет <...> Не оптимален ли для России такой вариант геополитического консерватизма, который сохранит нынешний мир до поры до времени в равновесии между силами статуса-кво и силами дестабилизирующими, в равновесии нестабильном, напряженном на несколько десятилетий, при котором ни революция не вырвется с Юга, и не ударит по России - ни “мировое цивилизованное” нас не пожрет ради лишних гарантий своей стабильности? <...> Ведь среди наработанных человечеством “великих идей” есть и такая идея ‒ кстати, очень убедительно культивировавшаяся в Америке в изоляционистские 30-е, ‒ как идея “грядущей расы”, временно самоустранившейся из окружающего мира, сконцентрировавшеся, зреющей и ждущей, пока господствующая цивилизация себя истощит и подорвет <...> Побережем русскую кровь как единственный залог когдатошнего более приемлимого для нас порядка и предоставим всему, что не требует от нас участия, совершиться без нас»[10].
Сегодня реакция многих на реформу определяется неверием в ее реалистичность, неприемлимость для определенных слоев населения, ее неприспособленность к сложным условиям российской действительности. Все более становится понятным, что цель реформы ‒ это не просто желаемое состояние экономики и общества, как их понимает правящая элита, а состояние, скорректированное с учетом реальных социокультурных ограничений и реального опыта реформирования. Нужно понять не только, что мы хотим (и кто это «мы»?), но и что мы можем. Понять, какую цену мы за это готовы заплатить. Что мы пытаемся делать, и что реально получается из этих усилий. Понять существующие ограничения. И исходя из такого осмысления, попытаться сформулировать цель реформы, учитывая, однако, что она может быть пересмотрена по мере выяснения того, что будет реально получаться.
Третье соображение. Ну да, пока мы не готовы сразу войти в цивилизованный мир. Не беда, будем учиться, будем создавать, выращивать культуру, в которой образование станет сутью жизни. Такая культура уже была. Это средние века. Вся средневековая культура, как верно замечает С.С.Аверинцев, напоминала собой «Школу». Идея страшного суда заставляла людей средних веков учиться, преодолевать в себе «ветхого» человека, выращивать человека «новозаветного» ‒ христианина. Перед нами альтернатива не менее серьезная: или мы растворимся в цивилизационной среде других народов и культур (возможно, пройдя при этом югославский путь) или выживем, возродимся и нас будет за что уважать. Пока не за что. Мне лично приятно читать, когда наши некоторые руководители прямо говорят: «Да, я не знаю, но я учусь».
Четвертое соображение. На сложную ситуацию, сложную среду и ответ должен быть сложным. Сейчас же у нас в ходу простые ответы на сложные ситуации. Ведь кажется, что может быть естественней, чем такое рассуждение: сначала мы поднимем экономику, ну а потом дойдет очередь, да и то не сразу до образования и культуры. Все наши действия достаточно простые, развертывающиеся или в плоскости экономической или политической. И идеология «социального действия» простая ‒ идеи модернизации, не учитывающие ни реалий культуры, ни реалий сознания, ни многих других российских реалий. Вот сейчас, например, многие ищут виновных в неудачах, постигших страну. На мой взгляд, главный разгильдяй ‒ наше упрощенное понимание социального действия, наши попытки простых действий в сложных, многомерных ситуациях.
В целом, говоря о социальном действии, необходимо различать две стратегии ‒ жестокой и мягкой модернизации. Идея жестокой модернизации ‒ это ориентация на продвинутый в культурном отношении образец (например, западный), создание и реализацию программ модернизации, определение ресурсов, обеспечивающих реализацию таких программ. Программа жесткой модернизации предполагает опору на группы населения и субъекты («элиты»), заинтересованные в реформах и модернизации общества. Положительный аспект этого сценария ‒ относительная ясность решений, поскольку существуют образцы и можно опереться на элиту, которая сегодня имеет государственную поддержку. Отрицательные аспекты в следующем: углубляется конфликт между элитой и консерваторами, не учитываются исторические и российские ограничения и реалии (в частности, неподготовленность, во всяком случае сегодня, населения и субъектов к модернизации в западном ее понимании).
В сценарии мягкой модернизации модернизационные предложения корректируются и видоизменяются под воздействием ряда факторов: требования учесть исторический старт страны, традиции, ценности; необходимость реализации установок культурной экологии, а следовательно, необходимость удовлетворить интересы и потребности разных групп населения и разных этносов (народов и национальностей); отслеживание готовности и адаптации населения и субъектов к нововведениям и другим модернизационным воздействиям; реализация ряда политических и этических принципов (например, поддержать молодежь, новые сферы деятельности, малооплачиваемые слои населения). Однако стратегия мягкой модернизации предполагает два условия: а) относительно высокую культуру основных субъектов социального действия и б) понимание ими необходимости модернизационных изменений. В настоящее время оба эти условия или полностью или частично отсутствуют, что не означает невозможности появления этих условий при проведении правильной политики. Кроме того, в стране определенное время еще будут сохраняться традиционные структуры власти, субъекты и способы решения социальных проблем.
Поэтому реализовать cтратегию мягкой модернизации в чистом виде вряд ли удастся. Целесообразнее говорить о переходном периоде, когда стратегия мягкой и структурной модернизации будет компромиссно сочетаться как с традиционными подходами к решению проблем, так и со стремлением отдельных субъектов реализовать стратегию жестокой модернизации или немодернизированных действий. Важно, однако, сохранить ведущую установку на стратегию мягкой модернизации, по возможности подчиняя ей другие подходы, тем более, что стратегия мягкой модернизации предполагает адаптацию к другим подходам и способам решения социальных и культурных задач и проблем.
Пятое соображение. Сложные ответы на сложные ситуации предполагают реализацию современных «социальных технологий». Эти технологии включают в себя ряд важных моментов: признание многосубъектности как важнейшей особенности современной жизни, приоритет политики (политик) над планированием и программированием, поскольку только в рамках политики можно согласовывать противоречивые интересы разных субъектов, выявление реальных проблем, а также тенденций, т.е. опора на проблематизирующие исследования и прогностические разработки, анализ существующих ресурсов и ограничений, включая культурные и психологические, сочетание социального программирования с социальным и другими видами проектирования, серьезное внимание к проблемам реализации программ и проектов, что предполагает создание специальной среды, инфраструктурного обеспечения, групп поддержки, нейтрализацию субъектов, враждебно настроенных к нововведениям. Сюда же относится понимание того, что большинство современных проектов нереализуемы в точном смысле слова, их «реализация» только готовит среду для осуществления идущих вслед, более осмысленных проектов, запускает определенные процессы нововведений. Еще один важный момент ‒ опережение в создании условий над созданием производств или систем. Исследования показывают, что сначала необходимо создавать рыночную среду, «воспроизводственные контуры», а само производство уже вписывать, естественно, видоизменяя, в эту среду. А мы же пока все делаем наоборот: сначала создаем производство, а потом удивляемся, почему оно убыточно.
С точки зрения указанного здесь принципа ‒ опережения в создании условий над созданием систем, если, конечно, его обобщить, начинать очередной этап реформ нужно не с экономики, а с тех сфер образования, науки и культуры, которые, с одной стороны, обеспечивают экономическое развитие, а с другой ‒ нейтрализуют тенденции, препятствующие экономическим преобразованиям. И так во всех сферах: политики, государственного строительства, даже реформ самого образования и культуры. А это означает, что вообще ценности образования, науки и культуры должны являться ведущими.
И последнее соображение. Реформа, вероятно, не то понятие, которое нам нужно, имея в виду перспективу. Реформы мыслятся как достаточно протяженные, но все-таки спланированные действия. А речь идет о новом способе жизни, фактически о новой культуре ‒ новом понимании, новых способах разрешения проблем и противоречий, новом мироощущении и т.д. В этом отношении вполне можно согласиться с А.С. Ахиезером, который пишет: «Реформа, по сути дела, является определенной формой инновации, охватывающей значимые параметры общества и стимулируемой правящей элитой <…> Реформа должна мыслиться как продолжение некоторой логики истории, что, разумеется, требует глубокой концепции мировой истории. Но одновременно реформа должна быть определенным сдвигом в этой логике, что требует, чтобы эта концепция ценностей включала в себя самокритику, самоизменение <…> Попытка ускорить проведение реформы без учета присущей соответствующей культуре возможности воспринять инновацию с определенной скоростью может иметь катастрофические последствия <…> Реформа должна носить рефлективный характер, т.е. быть направлена и на самое себя, на проблему повышения эффективности самой реформы; она должна постоянно реформировать себя на основе накопленного опыта <…> Проект реформы должен включать в себя критику всех значимых нравственных идеалов, систем ценностей, каждая из которых несет в себе некоторый проект идеального общества <…> В конечном итоге успех реформы зависит от возможности общества углубить массовый менталитет, лежащий в основе системы ценностей <…> она должна аккумулировать массовое стремление к саморазвитию, самосовершенствованию в единстве социальных отношений и культуры. Это означает, что реформа должна опираться на опережающее развитие культуры»[11].