Аристотелевские начала, как правило, содержат в себе два важных элемента: характеристику определенных событий (объектов) и отношение, связывающее эти события. Например, рассматривая понятие преступление, Аристотель задает такие события как собственно «преступление», «произвольное» и «непроизвольное» действие, а также «справедливое» и «несправедливое». При этом он специально объясняет, что произвольные действия ‒ это такие, которые «находятся во власти человека», которые последний «совершает сознательно, не будучи в неведении ни относительно лица, ни цели». Отношения между событиями Аристотель задает так: «в силу произвольности (действия) именно оно и есть преступление». Здесь можно прокомментировать два момента.
Отношение, заданное понятием преступление, в том случае, если установлены соответствующие этому понятию события, позволяет в рассуждении и доказательствах получать новое знание (утверждение), не обращаясь к анализу реальной ситуации. Другими словами, осуществлять акт мышления. Но условием этого (как видно из объяснения о том, что есть произвольное действие) является толкование (интерпретация) соответствующих событий. Можно заметить и еще одно важное обстоятельство ‒ аристотелевские начала представляют собой обобщения (в современном языке науковедения, мы бы сказали, являются идеальными объектами), они отличаются от отдельных эмпирических случаев, сконструированы в определенном языке, понимаются не как явления, а как сущности.
В заключение этого параграфа остановимся на взглядах Бермана. Он подмечает в греческой культуре значимые для становления права моменты и одновременно высказывает по поводу греческого мышления достаточно распространенную позицию, с которой я не могу согласиться. Невольно модернизируя греческое мышление, Берман характеризует раннюю античную ситуацию таким образом, что греческие философы вроде бы знали, что такое право, но не придавали ему значения. Греки, пишет он, никогда не делали попыток применить мышление к праву. «Причины этого многообразны. Греческие города не переживали подъема престижа класса юристов, которым было доверено развитие права. Правосудие осуществлялось большими народными собраниями, а выступавшие на них с декларациями спорщики апеллировали не столько к юридическим аргументам, сколько к моральным и политическим соображениям.
Более того, греческие философы не признавали правовые нормы как отправную точку рассуждения. Они исповедовали приверженность высшей философской истине, достижимой одним лишь наблюдением и разумом. Для них правовые нормы и решения вовсе не были авторитетами, которые надо было принимать или по крайней мере считаться с ними как с воплощением общественного чувства справедливости; они просто служили данными, которые можно было использовать или не использовать в философских построениях. Так, греческие философы с удовольствием спорили по вопросам природы правосудия и должен ли правитель править по закону или по своей воле. Однако они совершенно не видели смысла обсуждать такой вопрос: должен ли закон защищать владельца товаров от того, кто их честно приобрел у третьего лица, причем это третье лицо мошеннически побудило владельца расстаться с ними? Когда они все-таки рассматривали подобные вопросы гражданского права, они обычно считали их вопросом личной этики. Напротив, вопросы конституционного права обычно рассматривались как вопросы политики»[50].
Размышление Бермана весьма характерно: при тонких и верных наблюдениях одновременно мы видим истолкование неправовых явлений в понятиях права. Не было в древней Греции правосудия, хотя было судопроизводство. Еще не сформировалось понятие права, хотя Аристотель обсуждает понятия закона и справедливости. Ниже я приведу еще одну мифологизацию Бермана, а именно по поводу племенного и народного права, предшествующих средневековому каноническому праву.
Но почему спрашивается, не считать, что греки знали право, только не придавали ему значения? А потому, что получаются противоречия и создаются мифы. Мне могут возразить, сказав, а кто не создает мифов, уверены ли вы сами, что не творите миф, считая, что в греческой культуре не было понятия права. Что ж, возражение серьезное, просто так от него не отделаться.
4. Идея римского права
Следующий шаг и логически и исторически делают римляне. Именно в Риме складывается идея права: под ней понимается гарантированная для человека властью и законом справедливость. Собственно уже Аристотель, как мы видим, бился над тем, как измерить и гарантировать справедливость, где так сказать мера справедливости, но он пытался решить эти проблемы в этической плоскости. Идея римского права перемещает акценты: с этических поисков в плоскость управления и организации (справедливость ‒ прерогатива власти), от тонких, но достаточно неопределенных рассуждений в области этики к более грубым, но точно измеренным и гарантированным действиям властных субъектов и подчиненных им судов.
Действительно, столкнувшись, очевидно, с несправедливыми решениями судей, которые действовали по Аристотелю, римские граждане ‒ люди свободные и не чуждые власти и в тоже время заинтересованные в поддержке общины (римского народа), начали через голову суда обращаться прямо к властям (преторам). Несправедливыми решения судов были и потому, что действовавшие в тот период законы (Законы двенадцати таблиц, а позже и Законы народного собрания) не покрывали значительную область спорных конфликтных ситуаций, которая к тому же постоянно расширялась по мере развития Республики и далее Империи. В этой ситуации власть идет, так сказать, навстречу запросам населения. С одной стороны, она старается упорядочить саму процедуру судопроизводства, введя в нее чиновников, вносивших в протоколы заявления сторон о сущности разбираемого конфликта, иногда чиновники выясняли и ряд обстоятельств дела, на которые ссылались стороны, кроме того, регламентируется на основе правил процедура ведения судебного разбирательства. С другой стороны, преторы создают для судей собственные описания конфликтных ситуаций (формулы), включающие и возможные в этих случаях санкции. Вот пример одной из таких формул:
Судьей назначен Титий.
1) Если признано, что NN должен уплатить АА 10000 сестерций, то:
2) Если это так, то ты должен присудить NN выплатить АА 10000 сестерций; если не так, то ты должен освободить его от выплаты денег[51].
Известно, что формул и соответствующих им процессов судопроизводства в Риме было весьма много, а также, что английское «общее право» в более позднее время во многом сходно с римским правом рассматриваемого периода. Английское право, как отмечает Г. Мэн, и в средние века и отчасти в Новое время «заключено в узкое русло процесса». Это право, пишет Рене Давид, представляет собой «конгламерат процессуальных форм, призванных обеспечить решение споров, число которых все увеличивалось»[52]. Здесь возникает интересный вопрос: что собой представлял формульный правовой процесс и почему формул и процессов было много. К этому же вопросу примыкает и вопрос о природе «правила прецедента» в английском праве.
Может быть высказана следующая гипотеза: формулы и отдельные процессы ‒ это своеобразные административные способы разрешения тех конфликтных ситуаций, которые возникали в судах. Встав над судом, администратор (претор в римском обществе, канцлер позднее в Англии) действовал привычным для себя образом. Во-первых, он старался организовать процесс судопроизводства, то есть установить правила, регламентирующие поведение всех участников судопроизводства в каждом отдельном с точки зрения администратора случае. Во-вторых, претор стремился продемонстрировать справедливость, опять же в административном смысле, то есть определить одинаковые условия для определенных групп населения и для сходных ситуаций. Понятно, что подобный административный уклон в развитии права обусловил как создание большого числа формул и процессов, так и развитие практики, основанной на правиле прецедента.
С появлением новой системы судопроизводства стало возможным расширение базы законов. Если на предыдущей стадии власти просто гарантировали соблюдение законов и меру справедливости, то теперь претор предписывал «судьям (или судам) вести разбирательство в основном не на строгом соблюдении гражданского права (jus civile), а в соответствии с ex fide bona, т.е. согласно тем требованиям, которые отвечали бы принципам справедливости и законности»[53]. Пользуясь своей власть, «претор получил возможность признавать новые отношения развивающейся жизни или, наоборот, оставлять порой без защиты отношения, формально отвечающие закону, но по существу отмирающие вместе с этим законом, отказывая в подобного рода случаях в выдаче истцу формулы иска»[54].
Таким образом, римской власти удалось не только гарантировать справедливость в рамках существующих законов, но сформировать в рамках формулярного процесса механизм, позволявший отказываться от устаревших законов и создавать новые (сначала формулы рассматривались всего лишь как преторские разъяснения-предписания к использованию законов, затем в форме эдиктов претора ‒ как правовая традиция, наконец, на основе лучших эдиктов создавались законы, как, например, в 130 г.н.э. Сальвий Юлиан переработал вариант эдикта в качестве закона императора Андриана).
Самый интересный вопрос, каким образом римские власти устанавливали меру и характер справедливости, то есть, как они справились с той задачей, которую не смог решить Аристотель? Анализ важнейших институтов римского права подсказывает гипотезу о том, что такая мера и характер задавались идеей власти: то есть именно властным субъектам в первую очередь гарантировалась справедливость, а мера справедливости задавалась подтверждением опять же властями тех или иных властных отношений. Например, обладая абсолютной властью в семье отец семейства получает по римским законам соответствующие права (sui iuris ‒ самостоятельного отца семейства); в соответствии с этим правом отец обладал большой властью над своей женой и особенно детьми (последних он мог продать даже в рабство). Поскольку рабы не имели никакой власти, то они в римском обществе и не обладали правами; раб ‒ это категория наиболее необходимых в хозяйстве вещей.
Вероятно, на основе властных отношений далее устанавливаются и другие, гарантированные законом меры справедливости, например, право владения. «Для владения в юридическом смысле, ‒ пишет И.Б.Новицкий, ‒ была необходима воля обладать вещью самостоятельно, не признавая над собой власти другого лица, воля относиться к вещи как своей» (выделено мной. – В.Р.)[55]. Справедливым становилось не столько то, что справедливо, исходя из этических соображений, сколько то, что гарантировано законом и властью, во-первых, в отношении властных отношений, во-вторых, отношений, производных от них (гражданские отношения, семейные, владения и т.д.).
Однако этические соображения и принципы все же рано или поздно учитываются при создании правовых норм: как правило, это происходит под давлением новых субъектов власти, которые начинают отвоевывать у традиционных субъектов правовую территорию. Например, в III в.н.э. в Риме было провозглашено равенство в правоспособности для всех граждан, а не только латинян, другой пример ‒ институт пекулий, наделявший определенными правами рабов. Именно в подобных случаях при создании новых законов и происходит апелляция к этическим принципам.
На идею римского права можно взглянуть еще с одной стороны, а именно, задаться вопросом, что право означало для самой власти. Во-первых, признавая права властных субъектов, власть себя упорядочивала, организовывала, во-вторых, в определенной мере шла на ограничение своих возможностей властвовать беспредельно. Как правильно отмечает методолог В.Г. Марача, переход к праву представляет собой способ институциональной самоорганизации власти. В праве власть ограничивает сама себя, распространяется на собственные властные отношения и властных субъектов. С этой точки зрения право является одной из институциональных форм власти.
Римское право ‒ исторически первый способ институциональной самоорганизации и самоограничения власти, административное право ‒ один из последних. В административном праве понимание права как институциональной формы самоорганизации и самоограничения власти просматривается наиболее ясно. Реализуя идею административного права, власть ограничивает и упорядочивает сама себя, действуя именно административными методами (комиссии, регламентации, арбитраж и т.д.), однако под наблюдением и контролем правовых институтов. «Во Франции, ‒ пишет Рене Давид, ‒ имеются различного рода административные суды, которые, хотя и осуществляют производство в юрисдикционных формах не входят, тем не менее, в рамки судебной системы»[56].
В этом пункте имеет смысл сделать два замечания. Первое касается нашей российской ситуации. Характер российской власти (массовое нарушение властными субъектами законов, феодально-корпоративные отношения и связи, контроль за бизнесом и участи в нем и пр.) серьезно затрудняют формирование права и правовых отношений, к которым стремятся общество и государство. С другой стороны, эта же ситуация открывает для юриспруденции широкое поле возможностей, например, именно юристы, создавая и проводя в жизнь демократические и нужные для развития общества и экономики законы, могут способствовать кристаллизации определенных властных отношений. Второе замечание относится к природе самого права.
Может показаться, что римское право полностью разрывает с идеей справедливости, подменяя ее идеей гарантированного властью порядка. Но это не так. Идея справедливости сохраняется и в римском праве. Более того, и здесь мы забегаем достаточно далеко вперед во времени, в периоды кризиса власти или кризиса самого института юриспруденции именно идея справедливости начинает доминировать в правовом сознании. Напротив, когда властные отношения кристаллизуются и складываются устойчивые экономические и социальные отношения, идея справедливости уходит на второй план, а ее содержание частично снимается в идее гарантированного властью порядка. Получается, что право как бы пульсирует: то на первый план выходит идея справедливости, то идея гарантированного властью порядка.
5. Становление юридического мышления
Формирование понятия римского права выступило тем катализатором, который запускает процессы формирования собственно юридического мышления. На основе этого понятия начинают переосмысляться и другие понятия, используемые в судопроизводстве, прежде всего закона и преступления (закон постепенно начинает пониматься как правовая норма или предписание, а преступление ‒ как нарушение чьего-либо права). Складываются и специфические правовые рассуждения: подведение под правовую норму (закон) частного случая, выяснение и доказательство того, нарушена чья-нибудь правовая норма или нет, апелляция к справедливости как подразумеваемой правовой норме, судебные доказательства с использованием правовых представлений как аргументы для одной или другой стороны.
Собственно говоря, юридическое мышление в античности ‒ это аристотелевское мышление, в центр которого становится такое «начало» как право. Основные способы построения юридических понятий, как мы отмечали, задал именно Аристотель. В частности, суждения о тех или иных ситуациях, рассматриваемых в суде и становившихся предметом спора, теперь строятся не столько, исходя из знания конкретной ситуации или свидетельства сторон, сколько как следствия из понятия права, которое применялось к данному случаю. Из этого вырастают правовые процедуры истолкования (интерпретации) событий, также как возможность построения версий, слабо реагирующих на свидетельские показания или предъявляемый в судопрозводстве материал.
Существенно способствовали формированию юридического мышления в этот период три важных процесса. Складывается корпус профессионалов-юристов, которые помогали истцам и ответчикам правильно выбирать формулы (иначе дело могло быть даже не принято к производству), а также осуществлять другие необходимые в суде действия; одновременно юристы помогали преторам, чиновникам и судьям. Возникают юридические школы, где изучаются законы и осваиваются на примерах отдельных процессов способы юридического мышления.
Все больше юристы осваивают греческую философию и риторику. «Используя такую богатую греческую базу, как философия, римские юристы могли уже на гораздо более глубокой и намного более эффективной основе, чем они это делали раньше, уточнять юридически важные понятия и моменты в едином комплексе с конкретными фактами, а также устанавливать возможное сходство между отдельными похожими явлениями и фактами или, наоборот, выявлять различия между разными явлениями <…> На базе всей этой несистематизированной массы материалов, т. е. правовых норм, предусматривавшихся в ту эпоху для каждой отдельной конфликтной ситуации, в конечном счете был создан особый правовой институт, позволявший выделять из всего сложного комплекса правовых норм конкретные нормы, которые функционально соответствовали определенному типу “своей” конфликтной ситуации»[57]. Иначе говоря, юристы научились, следуя за Аристотелем, строить новые «начала» (понятия) и на их основе выделять классы конкретных юридических событий и ситуаций.
Нужно отметить, что все эти процессы сложились не сразу и имели свою внутренную логику становления. Например, вначале юрист ‒ это просто тонкий знаток судопроизводства. Затем человек, владеющий специальными знаниями (законов, типичных и конфликтных ситуаций, способов их разрешения и т. д.) и специально обученный. Появление профессионального самосознания и разделение труда внутри юридической деятельности ‒ последняя стадия становления юридической профессии.
Если сравнить римские правовые нормы (законы и формулы) с правовыми нормами предыдущего периода, то можно отметить нарастание их общности, ведь уже Аристотель обсуждает вопрос о том, как конкретный, частный случай подвести под общий закон. Первоначально, подведение частного случая под общую правовую норму представляет собой только искусство судьи и юриста. Но в дальнейшем, чтобы избежать ошибок и иметь более твердые объективные критерии этой процедуры, вводятся, так называемые, вторичные правовые нормы (описания прецедентов, формул, пояснения и рекомендации для судей), на основе которых теперь и происходит подведение частного случая под общую правовую норму. Хотя создание вторичных правовых норм сужает область неопределенности в деятельности юриста, возникает новая неопределенность, ведь по мере накопления вторичных правовых норм возникает возможность произвольного выбора, произвольного более широкого истолкования частного случая.
Суммируем характеристики римского права. Право легитимизирует уже созданные и оправдавшие себя законы и позволяет вводить новые (т. е. является механизмом разрешения новых конфликтов, а также развития хозяйственной деятельности). Право закрепляет сложившиеся социальные и властные отношения, обеспечивая тем самым воспроизводство и устойчивость социума. Право тесно связано с представлением о справедливости, как его понимает общество на данном этапе своего развития. Наконец, право – это специализированный социальный институт и практика (юридическая), включающая осознание самого права.
6. Дефицит и неупорядоченность правовых норм
Имеет смысл рассмотреть основные факторы, предопределившие дальнейшую эволюцию юридического мышления в античности. При этом я в ряде случаев буду забегать вперед, поскольку сходные факторы действовали и в последующих периодах истории. Как я старался показать, юридическое мышление является, если говорить на языке теории систем, подсистемой более широкого целого, включающего в себя деятельность судопроизводства, профессиональное юридическое обслуживание (в отношении населения и властей), юридическое образование, а также сложный социокультурный контекст, задаваемый полем конфликтов и других правонарушений, властными отношениями, этическими представлениями. Все эти виды деятельности и контекст могут оказывать влияние (прямое или косвенное) на эволюцию и развитие юридического мышления. С учетом этого соображения и будем анализировать соответствующие факторы.
В качестве первого можно назвать уже отмеченный выше процесс расширения области правовых ситуаций (конфликтов, правонарушений разного рода), не покрываемых существующими законами. Как правило, такое случается или при смене культур, когда меняются хозяйственная деятельность и способы жизнедеятельности людей, или же внутри культуры в ходе развития ее отдельных сфер. Не менее важна смена властных отношений. Другой, более редкий вариант ‒ принятие нового неудачного законодательства, не покрывающего реально существующей области конфликных ситуаций. Назовем этот первый фактор отставанием законодательной базы. Подобное отставание приводит или к созданию вторичных юридических норм (например, формул в Риме или писем канцлера в Англии, разъяснений и инструкций Верховного суда в нашей стране) или стимулирует законотворческую деятельность. При этом в той или иной мере меняется и юридическое мышление, поскольку существенно изменяются идеальные объекты и понятия, которыми в рассуждении оперирует юрист.
Нужно отметить, что юристы, создающие вторичные правовые нормы, как правило, описывают (схематизируют) правовые ситуации, которые не покрываются существующими законами, имея ввиду новые властные отношения и новую хозяйственную практику жизни. Так, например, происходит сегодня в нашей стране, то же самое неоднократно происходило в Риме. Однако существующие законы, к которым присоединяются вторичные правовые нормы, формировались в контексте других, старых властных отношений и практик. В результате, налицо несогласованность законов и вторичных правовых норм, тем более что ряд вторичных правовых норм со временем получают статус законов.
Второй фактор можно назвать фактором неупорядоченности (противоречивости) правовых норм. Это может быть ситуация, напоминающая российскую, когда одновременно действуют несколько несогласованных законодательств, или ситуация, сложившаяся в Риме в середине третьего века. В тот период римский император подчинил себе юридическую практику, в результате судьям приходилось во всех неясных случаях обращаться прямо к императору, который на их запросы отвечал отдельным письмом-предписанием (rescriptum). «Если раньше, ‒ разбирает эту ситуацию Аннерс, ‒ императорское законодательство по своему объему было просто необозримо, то теперь уже стало совершенно непостижимым, настолько оно оказалось запутанным. В нем царила такая неразбериха, что часто отыскать в нем на основе императорских рескриптов нужный текст того или иного действовавшего на тот период закона было весьма затруднительно, особенно, если учесть уровень межучрежденских связей и примитивность методов той эпохи. Общая ситуация ухудшалась еще и за счет того, что классические по своему уровню мнения и комментарии опытнейших юристов того времени по значимости приравнивались к уровню того же авторитета, каким пользовалось императорское законодательство. Таким образом, перед судьями возникал (кстати, часто провоцировавшийся искушенными в этом деле адвокатами) вопрос: какого именно мнения и какого именно правоведа следовало придерживаться в каждом отдельном случае. Этот вопрос порой вообще оказывался неразрешимым, особенно если два или несколько авторов имели совершенно отличные одно от другого мнения»[58].
Неупорядоченность правовых норм обычно преодолевается или путем кодификации (систематизации) их, или в более сложной законотворческой деятельности. Как правило, и первый и второй путь представляют собой прежде всего мыслительную деятельность. Опять же именно в Риме была создана первая удачная кодификация правовых норм ‒ Кодекс Юстиниана и свод специальных правоведческих текстов (Дигесты). При этом юристам пришлось решать ряд сложных мыслительных проблем: сопоставлять правовые нормы на противоречия, комментировать и осмыслять существующие юридические понятия, строить новые, классифицировать и систематизировать правовые нормы. Создание кодифициированной системы правовых норм позволило, в частности, отказаться от формулярного процесса: наиболее удачные формулы, как мы уже отмечали, были превращены в законы, а многочисленные продедуры судопроизводства, основанные на разных формулах, заменены относительно единообразной процедурой.
Как конкретно шла эта работа, можно понять на примере трактата по jus civile римского юриста Квинта Муция Сцеволы, жившего в последний век до н. э. «В этой работе, “заложившей основы не только римской, но и европейской юриспруденции”, гражданское право было разделено на четыре основные части: право наследования, право лиц, вещное право и обязательное право. Каждая часть подразделялась дальше <…> Под каждым родом и видом, охарактеризованным по его главным принципам, приводились юридические материалы. Это были прежде всего решения преторов по отдельным делам, а также законодательные акты, авторитеты более ранних сборников документов, авторитеты устной традиции. Автор поставил перед собой в качестве основной задачи – дать “дефиниции”, как он их называл, то есть точное изложение правовых норм, присутствующих в решениях по отдельным делам.
В работах Квинта Муция Сцеволы и его сотоварищей, юристов II‒I вв. до н.э., не только система классификации, но и сам метод формулирования отдельных норм был по природе диалектическим в широком смысле. Ставились вопросы, собирались различные ответы разных юристов, затем предлагались собственные выводы автора. Например, какой-то юрист в прошлом свел воедино различные решения, относящиеся к сфере действия закона о краже, сказав, что взявший взаймы лошадь совершил кражу, если он отвел ее в иное место, чем то, о котором договорились, или дальше, чем то место, о котором договорились, Квинт Муций Сцевола рассмотрел эти и другие решения и пришел к более широкой и в то же время более точной формулировке: если человек взял вещь на хранение и пользуется ею или если человек получил вещь в пользование и использует ее для иной цели, чем было оговорено, он виновен в краже»[59].
Как мы видим, систематизация юридических норм представляла собой построение новых схем, моделировавших определенные классы сходных случаев (уже созданных юридических норм). Эта работа вполне вписывалась в один из типов теоретических работ по Аристотелю, то, что он называл обобщением. Сходный процесс позднее, как известно, имел место в отношении «правила прецедента». «Отказ от правила прецедента, ‒ пишет Рене Давид, ‒ согласно которому судьи обязаны применять нормы, которые ранее уже применялись в конкретном аналогичном деле, не случаен. Начиная с периода средних веков считалось, что правовая норма должна иметь доктринальное или законодательное происхождение. Только такая тщательно продуманная правовая норма в состоянии охватить целый ряд типичных случаев, которые уложились бы в состав конкретного судебного дела»[60].
Переход от многочисленных формул и связанных с ними процедур судопроизводства к относительно единообразному судопроизводству, опирающемуся на систематизированные законы, потребовал, в частности, как показывает анализ, сопроводить кодекс обширными комментариями законов и правовых норм. Именно с этой целью были написаны «Дигесты». С этого времени юридическое мышление включает в себя правовые комментарии и толкования как органическое и необходимое звено всей правовой системы. Анализ кодекса Юстиниана показывает, что входящие в него законы и юридические понятия были объединены прежде всего на основе богатого опыта римских юристов, теоретические соображения играли вторичную роль. Напротив, в дальнейшем, в Новое время именно теоретические соображения выступили на первый план при разработке новых кодификаций.
На кодификацию можно взглянуть еще одним способом. Отчасти, действительно, эта работа мыслительного характера, предполагающая построение классификаций, рефлексию юридических понятий (анализ их смыслов и областей использования), комментирование, построение новых понятий, попытку связать одни понятия с другими. Однако кодификация ‒ это также работа культурно-практического характера: она позволяет согласовывать интересы разных властных и хозяйственных субъектов, способствует установлению определенного социального и экономического порядка. В этом смысле право ‒ это не только определенная понятийная система, определенный тип мышления, но и механизм социального взаимодействия.
Поскольку римская императорская власть рассматривала себя как последнее и даже божественное основание всякой власти (что было логическим завершением аристотелевской идеи Разума и претензий Александра Македонского), она стремилась придать римскому праву абсолютный характер. Это наряду с прочим, например, попытками вывести императора за рамки права («Согласно старому закону, который назывался законом короля, право и и власть всего римского народа теперь передаются в руки императорской власти»[61]), приводит также к тому, что создаются метанормы права, то есть нормы на основе которых обосновывались (оправдывались) все остальные правовые нормы. Например, В 50 книге Дигест (титул 50.17) есть такие нормы:
• Никто не может передать другому прав больше, чем имеет сам.
• Никому не позволяется при использовании своих прав предвзято поступать по отношению к другому.
• Никто не может считаться обманувшим тех, кто знает и соглашается.
• В сомнительных вопросах следует предпочитать более благоприятное толкование.
Как меняется юридическое мышления с появлением кодификаций и метанорм? Оно дорастает до полноценного «языкового мышления»: складывается «юридический язык», «юридическая парадигматика и синтагматика», «юридическая языковая реальность».