Течение времени кажется искажённым, потому что вечер наступает незаметно, как и следующее утро. Под потолком кружат вороны, Клаэс боится их, от них нет спасенья.
Когда кто-то пытается отнять у него одеяло, он отчаянно сопротивляется и умоляет оставить его в покое. Видимо, он слишком сильно пинает одного из санитаров, потому что буквально через минуту ему заламывают руку и вонзают в вену на сгибе локтя иглу шприца, после чего Клаэс почти мгновенно вырубается.
Алистер отыскал больницу, в которую был доставлен Клаэс, узнал, что его перевели в Центр Психического Здоровья, и направился туда на следующий же день после происшествия. Его не удивило участие Оливера в судьбе Майна, следователь был осведомлён и насчёт близкого знакомства доктора с Нэми, но почему-то был уверен в том, что знает о Майнах гораздо больше, чем Стингрей. Подтверждением тому служила непоколебимая уверенность Оливера в том, что Клаэс сознательно пытался совершить самоубийство.
Увидеться с Майном не получилось, потому что, по утверждениям доктора, тот всё ещё не приходил в себя. Его состояние расценивалось как тяжёлое, но кризис миновал после переливания крови, так что теперь оставалось лишь ждать. Алистер решает выждать несколько дней и возвращается снова.
— К сожалению, я не могу пустить вас к нему. У Клаэса случился нервный срыв сегодняшним утром, пришлось дать ему большую дозу успокоительного. Сейчас он спит, — сообщает мрачный Оливер.
Атлер сидит напротив доктора в его уютном кабинете и начинает подозревать неладное.
— А как скоро его… отпустит? Вы точно не перебарщиваете с дурью, доктор?
— Уверяю вас, что мне виднее. Или вы сомневаетесь в моей компетентности?
— Ладно-ладно, я просто неудачно пошутил, — поспешно оправдывается Алистер, стараясь скрыть усмешку, потому что доктора Стингрея, очевидно, слова следователя очень задели. — Понимаете ли, мне очень важно как можно скорее обсудить с Клаэсом один важный вопрос.
— Какой именно? Я думал, вы по поводу пожара.
Алистер мысленно отвешивает себе затрещину по лбу, сокрушаясь, что не додумался первым до самого простого предлога для встречи с Майном. Ведь он якобы совершил преступление против общественной безопасности. Хоть Алистер и не верит в его причастность.
— И это тоже, разумеется.
— Есть что-то ещё?
— Да, есть, но это, скажем так, сугубо личная наша с ним тема и я не хотел бы придавать её огласке.
Оливер настораживается, Алистер замечает это. Доктор вообще реагирует слишком остро практически на всё, что касается Клаэса, и следователь никак не может взять в толк, чем это вызвано.
— Вы, если не ошибаюсь, были другом его брата, верно? Нэми Майна.
— Верно.
— Насколько мне известно, он не славился чрезмерной общительностью. Мне доводилось пару раз... иметь с ним дело.
— Он спас жизнь моей племяннице. Потому если из-за Клаэса пострадала собственность его соседей и ваши вопросы к нему связаны с деньгами, то можете обговорить их со мной.
— И снова вы не угадали, доктор. В мои обязанности не входят финансовые взыскания. Буду с вами предельно откровенен - дело в том, что Клаэс может помочь мне в одном расследовании.
— Сожалею, но сейчас Клаэс не может ничего. Неужели вы не понимаете, что с ним случилось? Он очень болен. А моя задача, как лечащего врача, оградить его от каких бы то ни было негативных вмешательств со стороны. Если в дальнейшем ему станет лучше, а ваш вопрос останется актуальным, то я с вами свяжусь. И то при условии, что Клаэс сам того захочет.
Алистер молчит, задумчиво глядя в окно за спиной доктора Стингрея, а потом с неожиданной поспешностью поднимается, припадая на больную ногу, и протягивает Оливеру руку, чтобы попрощаться.
— Что ж, спасибо. Надеюсь, ему и в самом деле скоро полегчает.
Можно быть сколь угодно настырным и продолжать настаивать на своём, даже если все остальные не воспринимают тебя всерьёз, но существуют такие стены, об которые можно разбить лоб, пока стучишься, а они так и останутся невредимыми. Атлер не имел абсолютно никакой власти над ситуацией, и если бы не отступил, то лишь выставил бы себя в негативном свете. Оставалось лишь ждать. Алистер утешал себя тем, что Майн сам рано или поздно непременно пожелает выйти с ним на связь.
Хромая по аллее к воротам, следователь высматривал среди бродящих по территории пациентов того журналиста, и в итоге всё же заметил его. Парень был слишком далеко, снова в одиночестве сидел на скамейке в стороне от всех прочих. Он тоже признал Алистера и наблюдал за ним, но как только следователь встретился с его взглядом – журналист отвернулся. Подходить к нему тоже не было смысла, не хватало ещё скандала с местными врачами. На работе Алистера бесконечно ценили и уважали, среди прочих коллег он славился самым высоким процентом раскрываемости преступлений, хоть те времена и остались в прошлом после смерти Нэми Майна, но даже ему не постеснялись бы сделать выговор за чрезмерную настырность. Алистер ощутил себя заблудившимся в лабиринте. Всё предшествующее время он с уверенностью следовал вперёд, предчувствуя, что вот уже за следующим поворотом его встретит спасительный выход, но набрёл на очередной тупик. Фитиль энтузиазма угас. Алистер признал своё поражение.
***
Клаэс сощуривается, пытаясь рассмотреть нависшие над ним силуэты. Он безошибочно узнаёт стоящего у кровати Эгона по белоснежной шевелюре, контрастно выделяющейся даже в ночной темноте. Он сразу же замечает на себе взгляд Майна, поднимает руку, на пальцах показывая ему знак мира, и улыбается.
— Ты снова с нами? Привет. Не бойся, сейчас мы тебя выключим, чтобы ты не начал шуметь в пути, а потом, когда проснёшься, я всё тебе объясню.
Клаэс сонно хмурится и хочет что-то спросить, но мысли путаются, не удаётся подобрать слова для формулировки вопроса. Шевельнуться он тоже не может, руки и ноги вновь удерживают ремни. Склонившийся над ним мужчина в форме медбрата вводит в вену иглу, а Майн совсем не чувствует укола. Оставаться в сознании тягостно, потому Клаэс решает не противиться манящему забвению и полностью отдаётся ему.
Его несёт по золотым пшеничным волнам. Он настолько лёгок, будто один из колосьев. Полуденное солнце щедро одаряет теплом. А может, оно исходит вовсе не от небесного светила, а от огня в камине. Бабушкино кресло-качалка медленно движется взад-вперёд. Зо́ра, сидя в нём, почти каждую ночь убаюкивала крошечного Клаэса на руках, и сейчас он вдруг вспомнил об этом, пусть прежде и не знал. Майн слышит пронзительный звук собственного плача и боль от режущихся молочных зубов, чувствует процесс роста костей. Собственное тело вдруг становится таким простым и понятным, словно Клаэс – одна из клеток в плазме крови и может видеть всё изнутри. Вот он смотрит на свою маленькую ладошку и всего лишь сгибает пальчики, это так просто, но в действительности требует огромных усилий совокупности многих систем организма. Мышцы получают сигнал от мозга, считывают его, и вот мысль – крошечный электрический импульс - становится действием. Диафрагма сокращается, увеличивая объём грудной клетки, мышцы меж рёбер поднимают их, расширяется полость лёгких, давление внутри них становится ниже атмосферного, благодаря чему происходит «всасывание» воздуха через трахею. И это один лишь только вдох. Клаэс, как никогда прежде, ощущает своё сознание единым целым с плотью, которая до этого момента представлялась чуждой оболочкой, временной, как выбранный на праздничный вечер костюм. В тетрадях об этом ничего не говорилось, и всё же жаль, что они безвозвратно уничтожены,. На их страницах оставалось слишком много непереведённого текста, содержание которого Клаэсу уже никогда не узнать.
— Смотрите, он просыпается.
— Он просто поморщился.
— Ему, наверное, просто снится что-нибудь.
— Точно вам говорю. Сейчас увидите. Четыре, три, два…
8.
Клаэс открывает глаза. Ему кажется, что горизонтального положения он так за всё неопределённое время и не сменил, хоть обстановка вокруг и преобразилась. Стены больничной палаты значительно расширились, их успели обклеить тёмно-синими обоями, исполосованными белыми линиями, завезли новую мебель, сменили даже кровать, на которой лежит Клаэс, она стала просторнее. Перед кроватью на стуле сидит девушка с длинными каштановыми волосами, забранными в две косы, и сочувственно смотрит на Майна. Её он замечает первой, но кроме них в комнате находится ещё несколько человек.
— Когда вы уже отучитесь со мной спорить? — почти обиженно спрашивает у присутствующих сидящий на подоконнике Эгон.
На диване, стоящем у противоположной от кровати стены метрах в четырёх, расположились ещё двое человек, которых Клаэс усердно рассматривает, но не может признать. Высокий худой парень с повязкой на глазу и в очках сидит прямо, будто кол, как говорится, проглотил. Колени сомкнуты, ладони сложены на них, тонкие губы плотно сжаты. Всё его существо излучает закрепощенность и робость, даже взгляд какой-то затравленный, как будто последние несколько часов этот тип был подвержен массовому унижению и оскорблениям, которые, по его мнению, он заслужил и теперь продолжает сам себя укорять. Короткие тёмные волосы немного взъерошены. Одежда на нём какая-то стариковская, будто досталась ему в наследство от почившего деда. Помятая рубашка заправлена в устаревший фасон брюк, а поверх неё одет потрёпанный невзрачный пиджачок. Рядом с ним, забравшись на диван с ногами и прижимая колени к груди, сидит насупившаяся рыжая девочка. Она диким волком, исподлобья смотрит на Клаэса, ничуть не стараясь скрыть свой исключительно недружелюбный настрой. Кажется, что она затаилась для прыжка на жертву, будучи готовой впиться в горло. Одета она в мальчишеский джинсовый комбинезон, укороченный до длины шорт, коленки и локти ободраны, некоторые болячки уже заживают, другие – совсем свежие.
— Здравствуй, — произносит девушка с косами и чуть наклоняется вперёд. — Меня зовут Матиль. Не бойся нас. Мы – твои друзья.
— Она преувеличивает, не ведись, — Эгон незамедлительно вставляет свой комментарий.
— Где я? — хрипло и едва слышно спрашивает Клаэс, обращаясь непосредственно к нему.
На этот раз ничто не препятствует Майну в том, чтобы попытаться подняться. Нет ни ремней, ни чего-то другого, что сковывало бы движения. Никаких неприятных ощущений в теле он не чувствует, как, в общем-то, и самого тела в принципе. Каждое движение даётся очень тяжело, мышцы онемели и отказываются слушаться. Матиль заботливо меняет положение подушки, чтобы принявший сидячее положение Клаэс мог откинуться на неё спиной. Он смотрит на свои запястья и замечает, что кто-то сменил грязные бинты.
— Ты в безопасности, — отвечает Матиль, и её приятному, успокаивающему голосу хочется верить.
— Прости, но мне пришлось тебя сдать, — с неправдоподобным сожалением признаётся Эгон. – Но это лучше, чем если бы тебя довели до белой горячки в психушке. Так что в некотором смысле я тебя спас.
Рассмотрев Эгона получше, Клаэс замечает синюшную припухлость на его скуле и уже успевшую покрыться коркой болячку на губе. В мыслях вдруг ясно воссоздаётся сцена, которую Клаэс видит глазами другого человека, чью личность не удаётся идентифицировать. Ухмыляющийся Эгон стоит напротив. Он гораздо ниже и слабее того, кто перед ним. В Клаэсе по неясной причине закипает гнев, его рука сжимается в кулак, он не сдерживается и бьёт Эгона по челюсти. Тот не удерживается на ногах и падает. Майн видит текущую по его подбородку кровь, а в глазах – всё то же непрошибаемое нахальство.
— Я тебе многое не рассказал при прошлой встрече, — Эгон спрыгивает с подоконника, проходит к кровати и садится на её край. — Сейчас исправлюсь, деваться уже некуда. Начнём со знакомства. Моё имя ты уже знаешь, Матиль тоже представилась, а вон те двое, — Эгон кивает в сторону дивана. — Альбер и Нэд. Мы – такие же, как ты и Нэми. Я говорил, что люди вроде нас не особо любят контактировать друг с другом, но нас здесь собрали против нашей воли. Есть очень серьёзные ребята, которые занимаются изучением наших способностей. Ну там препарируют нас, мозги по кусочкам разбирают, чтобы понять, как мы устроены. Для этого они построили огроменную базу, где безвылазно тусуются сами и содержат тех, кого поймали для опытов. Я сам там не был, но могу сказать, что это как концлагерь, только вместо общественных работ – хирургический стол и всякие стрёмные тесты. Сейчас ты находишься в доме одного из сотрудников базы, который долго проработал там и однажды решил провести свой личный независимый эксперимент, заключающийся в том, чтобы подопытные не чувствовали себя заключёнными. Ты знаешь, что такое домашний арест? Это не тюрьма, ведь ты, по сути, свободен, строгий режим не соблюдаешь и занимаешься чем хочешь, просто ограничен в передвижении, а за каждым твоим шагом следят. Я под домашним арестом уже одиннадцать лет. Папочка Ронни забрал меня из приюта и усыновил. То же самое и с остальными, кого ты здесь видишь. Те ребята на той базе времени зря не теряют, они собрали штуковину, которая сканирует работу мозга и выявляет характерную активность некоторых его участков, которые ответственны за уникальные возможности. Они могут быть развиты лучше или хуже, но штуковина замечает даже самый мизерный потенциал. Ты видел её, причём не раз и не два. Все, кто живёт на территории республики, раз в два года обязаны проходить медосмотр от работы. Студентов, школоту, домохозяек и всех прочих, кому направление в больницу не выдаёт начальство, тоже обязуют проходить эту процедуру. Она занимает меньше минуты. Ты встаёшь под плоским круглым диском, подвешенным с потолка, и пару секунд не двигаешься. Эта штуковина действует по принципу томографии. Всем говорят, что она выявляет рак на ранних стадиях. Безработных никто не потащит в больницу насильно, но люди сами рвутся пройти это обследование для личного успокоения, да и в очередях стоять не надо, по почтовым ящикам разносят уведомления с уже назначенной датой и временем каждому гражданину Ньюэйдж. Даже сами врачи считают, что эта штука только онкологические болячки распознаёт, а самое высшее руководство отправляет результаты на базу. За теми, чьи показатели заинтересовали, потом приходят, чтобы забрать их. Ты, наверное, хочешь спросить, зачем это делается каждые два года. Тут фишка в том, что наши способности врождённые и передаются только по наследству, их нельзя получить внезапно, просто у некоторых они сидят настолько глубоко, что носители и сами о них до определённого момента могут не подозревать, пока те не начнут активно прогрессировать. Вот сколько раз ты проходил медосмотр?
Клаэс слушает Эгона очень спокойно и ничему не удивляется. Всё это как будто бы уже было известно ему прежде, но хранилось где-то глубоко на задворках памяти, к которой и дорога позабылась, но теперь информация постепенно всплывает на поверхность.
— Четыре.
— Знаешь, почему тебя никто не спалил?
— Потому что Нэми контролировал мои мысли и... — о наиболее точной словесной формулировке некоторых явлений ещё предстоит основательно подумать. — И блокировал мои способности?
— Совершенно верно. А он сам сколько раз в больнице был? Снова правильно. Ни одного. Потому что знал, чем всё это чревато. По той же причине и с каждой новой работы ему приходилось оперативно сливаться, как только дело доходило до сдачи всех установленных стандартом анализов. Он вообще ненавидел город, ты же знаешь об этом. Нэми хотел остаться в доме вашей бабушки, завести стаю злющих собак и спускал бы их на каждого, кто рискнул бы вторгнуться на его участок, но если бы ты был далеко – уже не получилось бы тебя защищать. Больше, чем остаться в деревне, Нэми хотел, чтобы у тебя была нормальная жизнь. Жалко, что обо мне некому было так позаботиться. Папуля разыскал нас по нашим медицинским картам. Он мог бы держать здесь тех, кто посильнее нас, но выбирает детей именно из приютов, чтобы мы были ему благодарны, ведь он дал нам дом. Это поначалу так кажется. Со временем становится понятно, что к чему. Тех, кого забирают на базу, буквально похищают. Ясное дело, что они возмущаются и не всегда оказывают добровольное содействие исследованиям. А мы тут вроде как в летнем лагере прохлаждаемся. Папочка считает, что в таких условиях мы можем лучше развиваться, и хочет доказать это своим коллегам. А другие люди думают, что он святой благодетель, раз заботится о несчастных сиротках. Теперь перейдём к инструктажу.
Эгон откидывает одеяло, чтобы Клаэс мог увидеть собственные ноги. На правой щиколотке застёгнуто металлическое кольцо. Оно безупречно гладкое и очень тонкое, на какой-либо замок или стык нет и намёка.
— Это индикатор показателей твоей жизнедеятельности. Ну там пульс, давление и всякое такое. Каждый из нас очень важен, так что если попытаешься убить себя втихушку, дабы избавить себя от участи вечного узника, то сработает сигнализация и папочка тебе реанимирует. Я пару раз уже пытался, — беспечно сообщает Эгон и пожимает плечами. — Не получилось. Я что-нибудь упустил?