— Нет! Может ещё чуть-чуть, а? – жалостливо спрашивает Эгон, съезжает вниз по подушке и до носа укрывается одеялом. – Я очень-очень страдаю.
Альбер не отвечает ему и выполняет надлежащие процедуры, извлекает иглу из вены и протирает место укола ваткой, предварительно смоченной в спирте. Выражение его лица сохраняет привычную робость, в сторону Клаэса он даже взглянуть боится.
— Полежи ещё п-пару м-ми-минут.
— Если папуля будет спрашивать, скажи, что я сплю! – кричит Эгон вслед уже вышедшему из комнаты и укатившему с собой капельницу на колёсиках Альберу. – Ну а ты, - обращается он теперь уже к Клаэсу. – Не суетись пока. Сначала Матиль накормит папулю, потом он примет душ, покурит… Будешь буянить и отстаивать свои права, а?
Ничего не ответив на издёвку, Клаэс оставляет Эгона одного и выходит в коридор. Дойдя до лестницы, он останавливается и садится на верхнюю ступеньку. С кухни доносится редкое позвякивание посуды, иногда Матиль что-то говорит о том, как прошёл день, и кто чем занимался, всё выглядит так, будто заботливая жена встретила уставшего супруга с работы и теперь, пока тот ужинает, развлекает его непринуждённым разговором об общих детях. Иероним не отвечает ей. Вскоре он заканчивает свою трапезу и пересекает гостевой холл. Увидев наверху лестницы Клаэса, мужчина настороженно замирает, но мимика на его лице ничем не выдаёт удивления. В отличие от своих «детей» он не обладает даром распознания потаённых чувств, потому Майн непредсказуем для него, можно ожидать чего угодно. Даже учитывая все соблюдённые меры предосторожности, Иероним не уверен в своей безопасности на все сто процентов, ведь Клаэс вполне может оказаться отчаянным камикадзе. Вдруг даже собственная жизнь не представляет для него достаточной ценности, в таком случае ему ничего не стоит напасть на похитителя, убить его, а потом самому быть убитым прибывшими на место происшествия военными. Тут всё упирается в дело принципа, ни один из возможных исходов не стоит исключать.
— Здравствуй. – беспристрастно произносит Иероним, внимательно глядя на Клаэса, а затем начинает нерасторопно подниматься вверх. – Я бы хотел принять душ, если ты не возражаешь. Это займёт несколько минут. Подожди меня в библиотеке.
Иероним проходит мимо сидящего на ступеньке Клаэса, настолько близко, что едва не задевает его. Затем мужчина сворачивает в коридор и скрывается за одной из дверей, где расположена его спальня.
Майн не предпринимает попытки окрикнуть его. Он несколько ошеломлён непринуждённостью этого человека. Учитывая все сложившиеся обстоятельства и положение Клаэса в частности – он мог бы проявить чуть больше тактичности. Впрочем, не так-то это и важно. Клаэс возвращается в свою комнату, выкуривает сигарету, выпуская дым в открытую форточку, после чего спускается в библиотеку. Там он занимает одно из кресел-качалок перед столиком.
Иероним недолго вынуждает ждать себя. Строгий костюм он сменил на более удобный вязаный кардиган, волосы всё ещё немного сырые, между пальцев дымится сигарета. Он располагается напротив Клаэса, расслабленно откидывается на спинку кресла, закинув ногу на ногу, а руки располагает на подлокотниках. Совершая все эти действия, Иероним не сводит с Клаэса пристальный взгляд, он даже не моргает.
— Здравствуйте. – наконец произносит Клаэс сильно запоздавшее приветствие.
— Тебя ввели в курс дела? – аналогичным тоном спрашивает Иероним.
— Ну, так.
— Вопросы есть?
— Лично к вам?
— А к кому же ещё?
— Мы с вами раньше не могли нигде пересекаться?
— Сомневаюсь.
Клаэс усердно пытается докопаться до сути личности Иеронима, понять, что им движет, чего он хочет добиться, что чувствует, когда смотрит на своих «детей», но не может ни за что зацепиться. Видимо, воспитание армией оказало своё влияние. У этого грозного мужчины нет ни одной ярко выраженной эмоции, он будто высечен из холодной, бездушной глыбы мрамора, его мысли заняты лишь отчётами, показателями и цифрами. Даже учитывая специфику его работы, Иероним не ощущает волнения, для него сверхъестественные способности воспитанников – это ничто иное, как производные работы человеческого мозга. Он не считает их дар чем-то выдающимся и будоражащим, для него всё представляется вполне понятным, почти заурядным. Иероним не выходит из себя, если кто-то из «детей» не оправдывает его ожиданий, в случае неудачи он непоколебим, пытается снова и снова, пока желаемый результат не будет достигнут. Он не жесток, не имеет садистских наклонностей и отнюдь не видит в «детях» лабораторных мышей, каждый важен ему по-своему. Если бы он не считал их за людей, то не организовал бы этот проект, в котором исследование ведутся в домашней обстановке без цепей и вездесущих видеокамер. Иероним считает, что такой подход обеспечит наибольшую продуктивность. Образцы должны чувствовать себя комфортно и принимать участие в исследованиях без принуждения, на добровольной основе. Насколько это возможно, конечно. Ни с кем, кроме Эгона, коммуникативных проблем не возникает. В отличие от остальных, он считает себя заложником, в этом есть доля истины. Возможно потому, что он выше их по уровню развития, вследствие чего на его долю выпадают самые сложные и неприятные задания. Иероним знает, что Эгон относится к нему более, чем плохо, но не может осудить за это. Когда-то давно Иероним был убеждён, что база трудится на благо человечества, но вскоре начал сомневаться. Образцы могут влиять на мировой порядок, защищать граждан, но вместо этого их используют в корыстных целях, с их помощью база творит зло. Поделиться своими недовольствами с непосредственным начальством Иероним не может, потому что знает, как поступают с протестующими. Он не имеет возможности повсеместно установить свои правила, каждого страдающего на этой земле защитить не получится, Иероним довольствуется тем, что смог уберечь хотя бы пятерых особенных людей и на самом деле очень боится потерять их. Если он перестанет предоставлять отчёты о прогрессе в их развитии, то база незамедлительно заберёт его «детей», там и без того скептически настроены по отношению к индивидуальному проекту Штольберга, в отличие от него, коллеги считают, что чересчур гуманные методы не могут произвести на образцы должного эффекта. Те, кто попадает на базу в раннем возрасте, более покладисты, они практически полностью лишены воли, потому что знают лишь строгость и жестокие наказания. Если образец до этого довольно продолжительное время жил на свободе среди людей, то приручить его значительно сложнее, случается так, что заложник наотрез отказывается оказывать содействие в практических экспериментах и намеренно морит себя голодом до полнейшего истощения и последующей смерти, полностью абстрагируется от действительности, закрываясь в себе. В подобных ситуациях не помогают никакие внешние воздействия, пытки не работают, образец буквально отделяется от своего тела. Таких нерадивых подопытных ликвидируют. Иероним понимает, что если он будет уклоняться от выполнения приказов базы, то и его «дети» окажутся там, и Эгон, в частности, в таких условиях долго не протянет.
Клаэс удивлён. Он ожидал увидеть в этом человеке нечто зловещее. Пусть особо сентиментальные чувства в нём и отсутствуют, но ничего резко негативного тоже нет. Иероним создал нечто, наподобие заповедника для редких животных, чтобы защищать их от браконьеров. Ему позволили сделать это, потому что среди сотрудников базы он занимает далеко не последнее место.
— Что мне нужно будет делать? – спрашивает Майн.
— Ты подозрительно спокоен. Совсем ничего не смущает в сложившемся положении?
— Нет. Вы вроде не плохой мужик.
Иероним смотрит на Клаэса с едва уловимым изумлением, его брови чуть приподнялись кверху, он не часто прибегает к использованию мимики, и этот случай на законных основаниях можно считать исключительным.
— Неужели? И что тебя привело к такому выводу?